Бездна

Юрий Владимирович Сапожников, 2023

Писатели только-только начинают осмысливать исторический период, называемый ныне «девяностые» или «двухтысячные годы», когда сломалась и страна, и люди. Но… «не все дороги ведут в бездну», словами автора этой книги. «Здесь все герои реальны, каждого я знавал лично. И повествования – настоящие события, может, лишь чуть развивавшиеся по альтернативному пути. Однако, все персонажи имеют другие имена, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно. Юрий Сапожников.

СИНИЦА

1

Чтобы попасть в секционный зал, нужно миновать полутемные коридоры с наклонным, упакованным в потрескавшуюся коричневую плитку полом. Днем заботливые хозяева морга погасили лишние лампы, и покатые, будто накренившиеся палубы старого корабля, проходы освещаются июньским солнцем через винтажные стеклоблочные стены. Помнится, раньше такие стеклянные перегородки использовались повсюду — от подъездов многоэтажек до вестибюлей и переходов в больницах, даже в вытрезвителях и банях. И, конечно же, в фильмах о покорении космоса и фантастическом будущем — где дети профессора Глана в белых паричках, и мучимый видениями герой киноартиста Баниониса, и даже Алиса Селезнева.

Летние лучи сквозь прозрачные ячеистые призмы падают на экспонаты некогда богатого, но давно не пополняемого музея уродцев, расположенного вдоль стены… пробившись в пузатые склянки, гаснут в бледных скукоженных лицах абортированных созданий иных миров. Александр, разглядывая пыльные сосуды с бракованной плотью, мимоходом отмечая разнообразие младенческих отклонений, невольно погружался в эзотерические мысли о дьявольском их происхождении. Из прочих патологий любопытным показался сагиттальный распил черепа взрослого человека с вялым сероватым мозгом, сплошь нашпигованным эхинококковыми пузырями. Гроздья паразитов причудливо играли на солнце кальцинированными стенками, а некоторые — не успевшие при жизни хозяина затвердеть — просвечивали перламутровым содержимым, будто гроздья винограда. Кое-что о винограде…

Замерев у десятилитровой емкости с головой давно отмучившегося бедолаги, рассеянно похлопал по карманам пиджака в поисках сигарет. Воспоминания сорокалетней давности удивительным образом накрыли в анатомическом музее, по дороге в судебный морг. Вот он, тринадцатилетний жилистый мальчишка, приехал в гости к отцу, давно сменившему нудную семейную жизнь на вольный хлеб строителя каналов в союзном Узбекистане. Неделя проходит в домике брюзгливой, скупой до отвращения родной бабки, а батя так и не появился. Старуха гундит, мол, приехал на мою голову внучок незваный, отцу-то не надобно, корми тебя тут! Но это неважно — потому что на улице жара, можно сидеть в арыке хоть целый день, объедаться дынями и спать на улице под навесом, густо увитом виноградной лозой, и каждое утро щедрое солнце освещает будто бы стеклянные, налитые, сочные ягоды, прокалывает их острыми лучами, превращая небо над головой в причудливый витраж… Отец появился перед самым отъездом. Коренастый рыжий человек сурово пронзил фамильными голубыми глазами, потрепал по шее, буркнул:

— Не обижали? Собирайся, увезу в аэропорт.

Дорогой, подпрыгивая в урчащем УАЗе, Саня глотал вместе с азиатской пылью слезы обиды, молчал, скомкав в кулаке подаренную батей сторублевку.

— Слышь, Шурка, — хмыкнул отец, поглядывая в косое лопнувшее зеркальце на дверке машины, — ты тут невесту завел, что ли? Быстро успел.

— Какую невесту? — пожал плечами, оглянулся.

В песчаном облаке, далеко уже отстав от машины, крутила колеса взрослого велосипеда худенькая девочка-татарка, соседская маленькая барышня с черными косами и преданными блестящими глазами.

— Не попрощался, что ли? — батя покачал головой, — не дело, сынок. Остановлю, иди…

— Ты чего ехала, дура? — Сашка неловко помог ей высунуть ногу с ободранным коленом из-под голубой облупленной рамы, — уезжаю я. Вон, батя на самолет повез. Пока!

Она на миг сморщила покрытое слоем пыли лицо, моргнула раскосыми темными глазами, все же сумев удержать обиженный рев, но из правого глаза скользнула хрустальная капелька, прочертила по грязной щеке дорожку.

— Я тебе лепешки везла. На дорогу, — она вздохнула, вздернула острые плечи, торопясь, развязала болтающийся на велосипедном руле пестрый узелок, протянула в маленьких ладонях домашние хрустящие кунжутные кругляши. — А ты приедешь в следующее лето? Я буду тебя ждать.

Как же ее звали? Кажется, Эля… Всего-навсего тени, вызволенные из памяти гроздьями паразитов в чьем-то разрушенном мозгу. А тоска — разве не паразит? Это же она не дает заснуть, если удивительным образом сегодня трезв. Окурок обжег пальцы, упал и покатился к стене, в маленькую лужицу конденсата, скопившуюся у подножия плачущих стеклянных стен. Еще десять шагов по этому коридору, отделяющему мир живых от пустоты. Вероятно, в материальном плане здесь настоящее чистилище — тут подневольный служитель готовит мертвых к окончательному превращению в прах. Пять, иногда десять вчера еще живых индивидов режет на части, извлекает отдельные куски, пакует, смотрит в микроскоп, замораживает… Потом, правда, придает всему приличный вид — маскирует свое варварское занятие грубоватыми стежками, будто ничего такого не было вовсе.

— Иван!.. Петрович, ты здесь? — прищурившись, крикнул в холодную, сладковато-приторную глубину зала, — Это я приехал, Саша Рогов…

После солнечного коридора в секционной темновато. Бестеневая лампа наведена на металлический стол в центре, по бокам, над другими столами, сумрак. Там лежат бледно-желтые окостеневшие бывшие люди. Так и должно, наверное, быть. Ближе к преисподней — темнее. Александр нерешительно потоптался на входе и двинулся к единственному освещенному холодной операционной лампой пятну. Ангел-прозектор Иван Петрович не отозвался, как видно, не приступал еще к делу.

Арина лежит, неловко отвернув голову к правому плечу, рассыпав мокрые волосы по оцинкованному столу, и с них на пол, потихоньку, розоватая вода — кап да кап. Стопы она вытянула в струну, напружинив аккуратный педикюр, а вот ладони открыты, развернуты к небу, тонкие пальцы торчат, будто ноги высохших паучков. Александр вздохнул, чиркнув невольно взглядом по поникшим соскам, бритому лону и маленькому пупку, в котором дрожит капля той самой розовой воды, вспомнил, как когда-то все это доставляло ему удовольствие, и опасливо протянул руку, чтобы откинуть волосы с обиженно отвернувшегося лица.

— Ну, не трожь, не трожь, — глухо буркнул из-за угла патологоанатом, — нет у подружки твоей больше физиономии. Начисто стесало камнями. Прыгнула-то на подножие моста.

— А в воду метила? — некстати спросил Рогов.

— Дурак, что ли? — обиделся старый знакомец. — Я почем знаю? Пока на стол укладывали, голову немного распрямил. А то вообще подмышкой была. Кусок черепа с той стороны съехал. Ты чего так рано? Я не начинал даже.

— Мне заключение ни к чему, — все-таки сжималось сердце у Александра, пряталось за ребра, ныло, как и положено усталой мышце, — можно я тут покурю, Петрович?.. Причина смерти очевидна. Просто хотел на нее посмотреть. В последний раз…

— Гляди. Сколько влезет, — пожал плечами, — хоронить-то кто будет? Полицейские сказали — у нее никого нет. Я к чему — труп потом муниципалам отдавать, чтобы за казенный счет? У меня в холодильнике больше двух суток — никак.

— Все организую. Похороним. Слушай, Петрович, можно с лицом что-то сделать?.. Я заплачу. Она красивая была.

— В закрытом похоронишь. Ничего не осталось. Эй, тебе худо, что ли? Вали-ка, парень, подобру отсюда. Тоже мне! Еще хирургом был. Сопляк.

Иван Петрович скальпелем порол бледную кожу меж маленьких упругих грудей, спускался по плоскому подтянутому животу к лобку, рисовал перевернутую букву «игрек» к гребням подвздошных костей. Из-под ножа ползла небогатая желто-розовая клетчатка, и чуть вздрагивали кончики пальцев на раскрытых к небу кистях Арины. Рогов, задыхаясь, выскочил в душное лето, кашлял, выхаркивая приторный запах смерти, курил, давился спазмом в кадыкастом, заросшем рыжеватой щетиной горле. Желтогрудая, с белыми нарядными щеками синица пела ему с зазеленевшей березы, выкрикивая переливами гимн жизни, радовалась и красовалась одновременно, кричала: ци-ци-ци-пи… вертлявая простенькая птичка. Синице, вероятно, хотелось, чтобы ею любовались — ведь и вправду украшает она собой мир.

2

— А помните, как мы с ней познакомились? — Кирилл отхлебнул из тонкостенного рокса виски чайного цвета, хрустнув попавшей на зуб ледышкой, сморщился, — ну-у, послушались вас, Владимир Юрьевич! Зачем бурбон заказали? Можно, я себе односолодовый возьму?..

— Пей, пожалуйста, что есть, — отмахнулся лысой головой Сапегин, сам немного захмелевший, теребил черную бороду, поглядывая на лица друзей.

— Как не помнить? Я ее с вами и подружил. На голову бедной девчонке…

Веранда ресторана в послеобеденное будничное время пуста. В пыльных зарослях над близкой речкой дерет горло дрозд, да время от времени с мягким шуршанием проносится в сторону элитной застройки, к старому парку, очередной Порше, отсвечивая перламутровыми боками. У входа застыла девушка-официант в белой рубашке и черном нелепом переднике. Новенькая, видимо — измельчал, однако, здешний персонал. И передник этот… будто фартук мясника. Длинный, превращающий девичью фигуру в пень. Друзья молча выпивали, жмуря глаза под ослепительными солнечными остриями. Мудрое решение — поминать еще не упокоенную душу именно виски — тостов нет, и чокаться не нужно, и все такое.

— Почему же?.. — возразил через пару минут Виктор, со вздохом встал из-за стола, распрямляясь высокой грузной фигурой. — Что она раньше-то видела?! Кажется, ей все нравилось. По миру поколесила — многим и не снилось. А то, что произошло — трагедия. Я понять не могу — зачем? Ребята, есть у кого покурить? Ароматное, в смысле.

— Во-первых, Виктор Юрьевич, вы не курите, — заметил, оторвавшись от телефона, Руслан, абсолютно седой, с грустными проницательными глазами, не старый еще, но издерганный ответственной работой, — во-вторых, вся трава в Европе. А туда не пускают. Если по делу, слабо я верю, что Ариша сама с моста сиганула. Высокие тоскливые материи, честно говоря, не ее сильная сторона, Господи, прости!.. Помянем давайте, девочка была добрая и ласковая…

Кукурузный бурбон булькнул в глотках пятерых взрослых мужчин, побежал, всосавшись быстро, разносить по жилам короткую радость. Сапегин, в отличие от бросившего курить Виктора, не мучивший себя поиском ароматных сигарилл, закурил свои обычные, ткнул пальцем в грудь пьяному уже, приехавшему из морга Рогову.

— Первым с ней был ты, Шурик. Помнится, хотел даже трудоустроить поближе к себе. Правда, подарками не баловал и пикниками тоже. Хотел ведь, как тебе удобнее, чтоб по команде, верно? А баба — она же, как кошка. Долго не гладил — подождет-подождет, да и к новому хозяину…

— Чего ты, Вовка, на меня гонишь? — Рогов поднял налитые алкоголем выцветшие глаза, прокашлялся шумно, — я так и хотел, да! Может, работала бы сейчас у меня, ну, тормозили с ней слегка, зато живая была бы… Сам же ее под Руслана подложил, а теперь мне втыкаешь. Иди к черту!

Сапегин отвечать не стал и, опустив на нос коричневые очки, пускал дым прямо в паникующий комариный рой.

— Ну, не ругайтесь, парни, — примирительно поднял ладони Кирилл, долив в стаканы алкоголь, — эй, Настя, или как, погоди?.. Вика! Принеси еще, только не купажированный. И угря копченого. И овощей. Жрать захотел. А про Арину — я вообще думаю, что она нас всех любила. И по этому поводу не парилась. Что касается меня и Виктора Юрьевича — не волнуйтесь, мы ее грели нормально. За вас всех хватало.

— Так любила, и так все было клево — что с моста прыгнула. Отличная версия, Кирилл, подходящая, — язвительно отметил Руслан, через кромку стакана разглядывая официантку, спешившую выполнить заказ. — Саша, ты, кстати, неправ. Владимир ее мне не подкладывал. Сама. Я, грешным делом, начал планы строить. Типа на будущее. Если бы не одна ее черта… как это назвать?.. Мм-м, непосредственность?..

— Глупость, — подсказал Сапегин, — что тут лавировать? Школу едва закончила. Жила бог знает в каких условиях. Папа и мама ею не занимались. Это не вина Арины, и мы ее памяти правдой не оскорбим.

— Это так, — согласился Руслан, — а давайте вспомним, кто с ней был в последнее время? Точно не я. После того, как она за Кириллом начала бегать на мероприятия, я отскочил.

— Ну, здравствуйте! Ничего такого. Ты обиделся, что ли? Всего-то разок с ней в клуб сгоняли, потом пару раз брал в командировку. И всех делов… Да и не бегала она вовсе, просто я — самый из вас добрый.

Виктор Юрьевич бродил по веранде, покачиваясь пружинисто на стонущих досках, колыхал крупной фигурой, облаченной в белые летние одежды богатого кавказца.

— Ребята, а почему вы думаете, что с ней были только мы пятеро? Смешно просто, честное слово. Не говоря плохого — дело-то молодое. Стала бы Арина ждать, пока мы куда-нибудь пригласим или заедет кто из нас, как же!

— Виктор Юрьевич, со всем уважением, поправка, — улыбнулся Сапегин, — не пятеро, а четверо. Я ее пальцем не трогал. Никогда. Ну, и второе — квартиру мы ей снимали у моего кореша в комплексе. Дом новый, малоквартирный, если помните. Камеры в подъездах, закрытая территория. И она об этом знала. Так что рисковать нашим хорошим отношением не стала бы. Во всяком случае — шансы на это невелики.

— Ну, я, получается, был с ней последний, — пожал плечами Рогов, — на дачу брал. И что?! Только при чем это — суицид? Причина какая-то должна ведь быть. Записки не оставила, все тайны с собой унесла, бедняга. Я сегодня в морге был… тяжело, парни. Инфаркт чуть не хватил.

— А вскрытие что? Покажет что-нибудь? — Кирилл со чпоком извлек пробку из очередной благородной бутылки и разлил виски в чистые стаканы, — ну, может, алкоголь, шмаль?.. Или болела, рак, например? Тогда повод хоть был.

— Протокола не было еще, — покачал головой Рогов, — выпьемте давайте. Пусть земля ей будет пухом.

Руслан хлебнул, задумчиво вытер салфеткой капельку, упавшую на голубую рубашку-поло, проговорил глухо, вполголоса:

— Как тут ни крути — наша ответственность. Относились к девчонке не то, чтобы плохо, а так — по-свински. Наверное, ее устраивала эта жизнь. Да только мы с вами — не маргинальные же личности. Должны быть добрее. И вот — ее больше нет. Это горе. И мы, очевидно, будем об этом долго помнить.

Сапегин пристально наблюдал, как друзья поднимают бокалы — все взрослые, стареющие уже, важные люди, умеющие виртуозно изображать любые чувства, в том числе горечь утраты. Интересно, о чем думает каждый?

Встав из — за стола, он отошел к баллюстраде и со стороны смотрел на их расслабленные розовые шеи, тугие затылки, на ползущие вверх-вниз, в ритме с глотками, хрящеватые уши. Каждый, наверное, вспоминает свои минуты с ней?..

Кирилл видит Арину в клубном туалете, на ней только полоска стрингов, платье — комочком на полу… У нее запудренные ноздри и зияющие провалы расширенных зрачков на запрокинутом лице.

Виктор Юрьевич переносится в давний зимний день, когда хитрый лось выскочил из загона, унося прекрасные лопаты рогов через замерзшую реку, а вечером малышка в охотничьей избе, как могла, утешала, прижимаясь к его щетинистому подбородку шелковой кожей груди.

Руслан поминает поздний ужин в собственной холостяцкой квартире — как невежественно расправлялась девчонка с устрицами и предпочла вину розовое шампанское. Глупее не придумать.

У Рогова иное — рассказывал ей о своей жизни, даже о планах на будущее, и она всегда выслушивала внимательно, подперев тонким запястьем щеку, а потом целовала его, пьяного, и засыпалось крепко и безмятежно.

Сапегину остается лишь сожалеть, что никогда уже Арина не появится в их компании, привнося праздничный дух, превращая все вокруг в непринужденную легкость. Интересно, кто-нибудь из них скажет о главном? Вот так, в кругу близких друзей, признается ли о последнем разговоре с ней? Не побоится осуждения, может, даже проблем для себя? Или им нечего сказать? Она точно ни с кем не встречалась накануне? И не звонила даже?.. Притворяются! Лгут. Молчат.

У Рогова брякнул телефон. Сапегин ждал этого и потому не отводил взгляда, пока тот говорил, бледнея пористыми щеками…

— Да, слушаю. Не понял… Как это?! Нет ошибки? — потом тягучая пауза… — Спасибо тебе! Пока.

Друзья пристально смотрели на Александра.

— Ну, дела, ребята. Арина — она беременна была!

Сапегин отвернулся от стола, закурил, сберегая от ветерка пламя зажигалки. Сию минуту они сделают вид, что ничего не знали. Ха!..

3

— А вот еще случай был! — горячась, поднимая хрупкую приталенную рюмочку с ледяной водкой, орал майор Важенин, — Вова, секунду погоди, не перебивай! Сейчас выпьем, расскажу. Ну, девчонки, за вас!

Сапегин с удовольствием глядел, как бравый офицер бережно опрокидывает в горло обжигающую влагу, не обронив ни капли на расстегнутую рубаху, под воротом которой виднеется крепкая красная шея. Потребность в разговоре со знающим человеком Владимир ощутил сразу, как только пришла весть, что Арины не стало. Не чувствуя никакой угрозы для себя лично, Сапегин тем не менее понимал — скрытые связи погибшей с товарищами будут распутаны, если полиция потянет за верную нитку. Например, за пуповину нерожденного ребенка. Весьма подходящий вариант.

Кроме того, Арина просила о встрече его самого, уважаемого человека, который с ней в связи не состоял, хотя и общался. Звонок был как раз накануне ее последней прогулки по мосту. На свидание он не поехал и даже запамятовал предупредить. Особой причины встречаться с девушкой у него не было, просто — одна из общих знакомых просит о разговоре, только и всего. Ну, какие у нее могли быть вопросы лично к нему? Если нужна помощь, пусть, в первую очередь, помогают кавалеры.

О ее просьбе переговорить он написал тогда в товарищеском чате, да и забыл. Сейчас же, наблюдая из окна кабака гаснущий июньский вечер, Сапе — гин понимал — приди он, и не было бы того полета головой вниз, на камни. Написал бы хоть, встречу отменил — она бы теперь не лежала в тесной холодильной камере судебного морга.

Руслан абсолютно прав — разыгрывать драмы, тосковать и все такое прочее — совершенно не свойственно Арине. И что это значит? Только то, что кто-то встретился с ней тем вечером в центре города. Прогулялся вместе от сквера к реке, взошел на мост, болтая по-товарищески, и в наступивших сумерках приподнял рывком и швырнул вниз. Или очень крепко толкнул на уровне ключиц в тоненькую грудную клетку, так что перевалилась девчонка через невысокие перила и полетела, трепеща волосами, будто похоронным флагом. Да, остаются вопросы — зачем убивать и кому это нужно?!

Вот и пригласил Сапегин старого товарища, оперативника и просто опытного человека — дядю Колю, майора Важенина, чтобы в непринужденной обстановке поговорить с ним о деле. Для пущей неформальности позвал в ресторан девушек — свою помощницу с подружкой, ибо слабость майора к женщинам, тем более, молодым и высоким, Владимир хорошо выучил.

Ближе к вечеру идея стала казаться не такой блестящей. Дядя Коля, выпив изрядно, шутил без остановки, вспоминал случаи из боевой молодости, и посвящать его в детали свежего события Сапегину хотелось все меньше. Происшествие прошло в оперативной сводке, и они с Важениным его вкратце обсудили, причем о знакомстве Арины со всей честной компанией майор уже знал. Наверняка знает и о беременности погибшей. Кстати, Арина не говорила Сапегину, прося о встрече, ничего такого. Да и вообще, тревоги в ее сообщениях не чувствуется. Вот они, в телефоне. Перечитать снова, в сотый уже раз.

— Ты куда, братан? — майор схватил за руку Сапегина, поднявшегося из-за столика, — погоди, сейчас дорасскажу девчонкам, и курить пойдем. Ну, вот, а прапорщик, придурок, хватает эргэошку и прямо в кузов ее — бац!.. Только ошметки, блин, полетели!..

— Да я в туалет, Колян. Потом покурить выйду.

Владимир высвободился из цепкой хватки товарища и двинулся к выходу, лавируя между столами, от которых улыбались шлюхи и поднимала ладони в знак приветствия городская богемная шушера. Преданная, будто умная овчарка, помощница, сперва страдавшая от неразделенных чувств, позже смирившаяся с правилами Сапегина — на работе ни-ни, встала следом. На выходе нагнала, шепнула:

— Уходишь? Куда мне дядю Колю? Светке он, вроде, не очень…

Сапегин помедлил секунду, отодвинулся на шаг, отведя глаза от ее пронзительного синего взгляда, пробурчал:

— В туалет, действительно. Вернись в зал. Хотя погоди, Катя. Тебе самой-то Арину жалко? Подруга твоя, все же… была.

Она снова приблизилась, поймала в полумраке коридора его кисть, спросила твердо:

— Поговорить хочешь? Думаешь, если слез не лью, значит, все равно мне? К тому же Арину именно я познакомила с вами. Твои же друзья из нее шлюху сделали, не я.

— Как это — «сделали»?! А может, такая и была? — Сапегин вскипел, дернул за руку собравшуюся уходить Катерину, — чего мне тут втыкаешь, дура?

Она спокойно обернулась, опять просверлив его злыми глазами, тихо сказала:

— Может, и была. Мне-то что? Насчет «жалко». Не знаю. Ее выбор. Я пошла. Там люди, неудобно.

Она двинулась назад, качая полноватыми бедрами. Сапегин остался стоять, через миг окликнул:

— Она тебе не звонила? Спросить забываю… Писала, может? Ничего не вяжется в голове.

— Нет. Я с ней не общалась давно. Поскольку в круг ваших поклонниц не допущена, а шлюхой быть не желаю. Вам совет — выбросьте из головы. Не ваша печаль, поверьте.

«Владимир Юрьевич, здравствуйте! Мне бы нужно с вами встретиться. Поговорить».

«Привет. Занят очень. Работаю, как вол. Что случилось?»

«Не по телефону. Очень надо. В любое время. Где удобно. Я подстроюсь».

«Ребятам звонила? С ними не быстрее? Реально, я в загоне».

«Звонила, писала. Все заняты. Я знаю, вы не откажете. Очень прошу. Совет просто нужен. Мне сложно решить».

«Наберешь, может? Или пацанам набери».

«Я уже ((( Хочу вот еще с вами поговорить. Только при встрече».

«Ладно. Завтра в 21. В сквере на проспекте Мира».

«Спасибо))) До завтра».

Назавтра для нее все и завершилось. Сапегин вздохнул, убрал телефон, где синели строчки переписки с мертвым уже человеком. В соседней кабинке шумно справлял нужду невидимый посетитель. Погоди, а что я написал в группу? Вроде бы ничего обидного для нее…

«Хай, парни. Арина чего-то добивается встречи. Не звонила никому?»

Тишина полдня. Потом короткие:

«Ты ей понравился, Вова»

«Не звонила»

«Нет»

«А тебе сказала что?»

«Забей реально. Обойдется»

Она им звонила. А они в чате — нет, не обращалась. И вчера тоже разыграли шок на высшем уровне. Кино какое-то. Только можно ли вот так сразу заподозрить друзей во лжи? Скорее уж Арина обманула! Залетела, вот и хотела посоветоваться. Только почему с ним? В отцах у ребеночка явно кто-то из пацанов. Надо ей определяться было, или всех собирать. Твою мать, вот ситуация. Смеяться совершенно не хочется. Потому что закончилось все плохо.

— Ну, что, Вова, доигрались?! — Важенин вперевалочку бродил вокруг крыльца ресторана, поддевая одуванчики на газоне остроносой туфлей, дымил традиционным"мальборо", — Чье дите, колись давай. Не для протокола, а для души. Так Фокс в кино говорил?

— Откуда мне знать, дядя? — пожал плечами Сапегин, — не мое, точно.

— Послушай, друг, — проникновенно пробурчал майор, приблизившись вплотную, и стало ясно, что несмотря на выпитое, он совершенно трезв, — мне абсолютно до лампочки, почему и как ваша телка с моста сиганула. Мы же друзья, так? Но ты-то должен понимать, что сейчас ОРД идут у нее по прописке, на съемной хате, подняли весь билинг, все передвижения, в конце концов, на камерах по «безопасному городу» посмотрят. И завтра вас всех допросят и заберут образцы биоматериалов. И сделают ДНК, и с младенцем сличат. Ну, и папаша устанет отмахиваться. Поскольку вы все женатые, а она вам, вероятно, жизнь подпортить хотела. Или хотя бы денег заработать. На младенца-то.

— Да, так и есть, — вздохнул Сапегин, — думаешь, мне не ясно? Успокаивает одно — я точно не отец. И никакого мотива у меня нет. К тому же, с чего ты взял, что она не сама? Наверняка камеры уже отсмотрели. Говори, чего темнить! Кто-то помог ей?

— Закрытая информация, — вздохнул Важенин, — пошли лучше выпьем. Кстати, кобыла эта мне о-очень приглянулась. Как ее, Света? Не подходи, слышишь? Моя будет. И чего ты от Катьки нос воротишь, кстати? Видно же, сохнет она по тебе. Ну и не кобенься. Раз — и всех делов.

— С ней так не получится, — покачал головой Сапегин, — и так еле соскочил. Человек — камешек. Гвозди бы делать из этих людей. Ты чего тут нагородил-то про парней? Не могли они. Никто из них. Заплатили бы, денег хватает. Чтобы человека с моста кинуть — тут нужно злодеем быть.

— Ничего подобного, — покрутил майор круглой башкой, — давай еще по сигарке тогда. Всякое может быть. Аффект, например. Или рассчет твердый — при высоких ставках. Девка эта могла угрожать, мол, жене сообщу, в соцсети. А у наших корешей работа важная. В два счета обгадят, да и сольют за борт. Тогда папаша должен быть ей точно понятен — который из них, и привлекателен как постоянный спутник. Потому что ты сам сказал — деньги не проблема, стало быть, просила она постоянных отношений. Замуж хотела. Идиотка.

— Да с чего вообще мы это обсуждаем? — дернул плечом Сапегин. — Ты уже знаешь, кто ее столкнул, что ли? Что на камерах?

— Очень ты невнимательный, это раз, — поцокал майор языком, — с полицией я не общался, это два. Поэтому знать мне неоткуда, и знал бы — не сказал точно. Ну, и три — у нас в городе, что ни подрядчик на ремонте сетей — то жулик и раздолбай. Меняли в апреле освещение на мосту. Дорожные камеры перенесли ниже, к съездам. Вместе с камерами УВД. Так что моста теперь не видать, только перекрестки при подъездах к нему. Восстановят, надеюсь, письмо мы отправили месяц назад. А пока — прыгай вниз, сколько влезет. Или скидывай кого. Ну, отпустило немного? Гуляйте, душегубы, пока на воле. Ха-ха! Только не колитесь сами. Чистосердечное — прямой путь в тюрьму. В вашем случае — надолго! Ну, как шутка, Вовка? Зашла?..

Важенин ржал заливисто, с удовольствием, так что изо рта летели капельки слюны.

По-летнему короткая ночь накрыла улицы. Молчаливое зеркало реки отражало опоры моста, с которого девушка кинулась навстречу смерти. Соловьям, конечно же, дела нет, и они увлеченно рассыпаются замысловатыми трелями, рассказывая, что на свете нет ничего важнее любви.

4

Поднабравшись более обычного, сознательно заливая ощущение вины за оборванную Аринину жизнь, Сапегин распрощался с майором и девушками. Вечер только-только перестал быть удушающим, пропитанным, ко всем прочим ароматам, запахами пыльной травы и мелеющей речки. Летние кафе вдоль набережной не спешили закрыться на ночь, лишь приглушили музыку и добавили накала оранжевым фонарям. Неслись вопли подвыпивших мужиков, с другого края смеялись девичьими голосами невидимые обольстительницы. В памяти всплыли весьма жизненные строчки чтимого когда-то Блока:

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух,

И правит окриками пьяными

Весенний и тлетворный дух.

Он неспешно побрел берегом в сторону центра, набирая в телефоне полуночную СМС без имени в заголовке:

«Привет! Давненько не виделись. Извини, наверное, разбудил. Ночь сегодня особенная»

У ротонды на мыске можно остановиться, выкурить сигарету, отправить сообщения двум или трем давним знакомым, подождать минут десять. Есть вероятность, что кто-то ответит. И кто знает, как закончится этот вечер? Спешить домой, в общем, ни к чему. Жена, говорите? Скорее всего спит. Или на даче. Хотя, погодите, она же отбыла, кажется, в санаторий. Все выдумки! Жена от тебя ушла в позапрошлом году, Володя. Ты теперь совершенно свободен.

Размышляя над судьбой Арины, которой предстоит навсегда укрыться глиняным холмом, больно стиснутой жесткой домовиной, Сапегин свернул к ближайшему кафе и спросил себе рюмку водки с лимоном. Сидеть в окружении веселых разгоряченных лиц желания не было, поэтому, поразмыслив, он увеличил заказ до ста граммов в пластиковый стаканчик, завернул лимон в салфетку и кряхтя спустился к воде. А почему, собственно, он сам никогда с ней не был? Или, все же, был? Если хорошенько порыться в памяти, может, что-то и отыщется, но это сложно. Вести счет именам и лицам — глупое дело…

Кто же ее столкнул?.. Получается, было дело третьего дня. Сушь стояла уже вторую неделю, и только после восьми вечера чуть начинался ветерок. На проспекте Мира во вторник вечером не слишком людно. Хоть и летний, но будний день. Арина пришла, конечно, немного опоздав. Минут так на десять. Доехала, наверное, на такси. Вышла, ищет взглядом его, Сапегина, на лавочке. Да только он забыл и не пришел, а явился к ней убийца.

В чем она одета? Жарко, поэтому платье тонкое, она любила очень тонкие и очень короткие платья. Ниже поясницы, сверху тугих, слегка оттопыренных, подкачанных ягодиц, виднеется легким контуром ниточка трусов. Бедра и ягодицы будто приглашают — можно коснуться, но без хамства.

Когда он подходит, Арина оборачивается смуглым овалом лица, улыбается темными глазами, розовыми мягкими губами и говорит неожиданно низким, для хрупкой своей фигуры, голосом:

— Добрый вечер!

Кирилл, не снимая солнечных очков, чуть обнимает, обозначает братский поцелуй — щека к щеке, идет не спеша, покачивая подтянутым торсом, рядом с ней к близкой речке. Они болтают, и Арина в какой-то момент говорит ему, уже ближе к верхушке моста, на подъеме, где снизу торчит шершавый бок бетонной опоры:

— Мне не нужны твои деньги, пойми. Ты же знаешь — я очень хочу быть с тобой. Твоя супруга никогда не сделает для тебя столько, сколько сделаю я. Прошу тебя, подумай!..

Кирилл курит IQOS, провожает взглядом одинокий троллейбус, уносящийся в Заречье, за которым — пустой перекресток с гневным красным глазом светофора, и говорит ей:

— Ничего себе! Ты глянь, что там, в воде!

До воды — метров двадцать, как и до подножия моста. Он перекидывает ее через чугунные перила одной рукой, не выпуская из левой свисток сигареты…

Нет, конечно. Чушь какая! У Кирилла впереди вся жизнь и отличные перспективы. Зачем ему? В конце концов, сто тысяч долларов решат вопрос с любой девушкой. Это для него небольшая сумма. Сапегин отхлебнул водки, зажевал лимоном. Наверху затихал кабацкий гомон, зато прибрежные кусты жили полной жизнью. Соловьев начинал перекрикивать своим скрипом дергач, но певцы-романтики еще вели главную партию.

Виктор Юрьевич прямо к бульвару прибыл бы на машине. Кадиллак — автомобиль заметный, да ему все равно.

— Садись, лень выходить! Тут прохладно у меня.

Да, совсем не то. Ему-то вытащить объемистый живот из кожаного чрева авто с эффективной вентиляцией да еще брести по мосту в гору — должно случиться нечто гиперважное. И Арина села бы к нему, ясно. И говорили бы они в машине. То есть вариант отпадает.

Руслан придет из дома пешком. В немного мятой, странной, хотя и не дешевой одежде. Настороженно, чувствуя подвох, будет слушать, не перебивая, думать тягуче, в такт шагам укрепляясь в зреющей мысли. Предложит молча, одним жестом, прогуляться, как раз к мосту. Там скажет примерно это:

— Ну, послушай, Ариша. Тебе самой не все понятно. Спешить с выводами ни к чему. Время терпит, я все обдумаю… Гляди-ка, кувшинки цветут… Красиво, правда?

Двумя руками ее, отвернувшуюся на миг, подмышки — и… вниз! Опять ерунда. Особо тяжкое, душегубское дело! Он-то, Руслан, единственный из компании холостяк. Никакой проблемы. Да и уболтал бы, опутал хитрыми фразами, удобным образом все бы организовал, чтобы молчала. Тут с мотивом провал…

Доктор Рогов явится немного выпивши. Конечно, возьмет с собой фляжку коньяку или предложит зайти в кафе, чтоб по-маленькой. Дальше, узнав повод встречи, слегка напряжется, но быстренько добавит топлива, будет курить под сиренью и в конце концов растрогается, обмякнет, заморгает прозрачными ресницами. Жена, конечно, и прочее. Ну, да еще одна жена не помешает. Вместе с ребеночком. Не повод, чтоб с моста кидать.

Водка в стаканчике закончилась. Вокруг настолько тихо, что если бы не коростель, Сапегин решил бы, что оглох.

Даже речка замерла в прибрежной тине. Время перевалило далеко за полночь. На телефонное послание никто не ответил, опьянение в веселую стадию, увы, не перешло. Вздохнув, он выбрался на набережную, пошел медленно в сторону площади и дальше — к дому. Скоро начнет светать, и фонари вдоль дороги будут потихоньку гаснуть, провожая его. Впереди, с перекрестка, свернула серебристая легковушка, двинулась в его сторону, на короткую минуту осветив фарами, остановилась на обочине.

— Удивительное дело, — хмыкнул он, приближаясь к выходящей из машины Кате, — и чего тебе не спится?

— Так, — пожала плечами она, — подышать захотела. Пройдемся?

— Ну, пошли. Я вот еще домой не добрался. Думаю. О жизни.

Катя шла рядом, скрестив руки, в рукавах ветровки прятала кисти от комаров. Сказала совсем неожиданное:

— О жизни думаешь? Тебе есть о чем, да.

— Неужели? — удивился Сапегин, но, вспонив о подтрунивающей обычной ее манере, не остановился даже. Может, и правда надо было повисеть с ней? Полгодика. Сейчас бы не скалилась.

— Ну, у тебя же много дел. А личная жизнь — вообще молчу. Разнообразная до невозможности. Позавидовать только. Жалко, что не пускаешь меня в ней поучаствовать, конечно. Ну, значит, так надо.

— Слушай, прекрати свою шарманку, пожалуйста, — Сапегин сморщился, остановился, пощелкал зажигалкой, — опять за старое? Меня женщины… совсем не интересуют. Даже жена ушла, ты ведь знаешь.

Катя остановилась совсем рядом, вглядываясь в его лицо расширенными зрачками, твердо, сквозь зубы процедила:

— Вы Арину завтра хоронить будете. Можешь хоть в эту ночь не врать? Чтобы она спокойно исчезла, не снилась ночами!..

Сапегин обронил сигарету, нашарив ее по огоньку, сдувал дорожную грязь с фильтра, соображая сумбурно. Сердце побежало под ребрами все быстрее, забираясь к горлу.

— Что такое?.. Не понимаю, Катя, о ком ты? Арина! Что?

Катерина отступила назад, рассмеялась, показывая мелкие белые зубы.

— И правильно. Не думай о всякой швали. Сука она была, шалава. Я просила ее к тебе не приближаться. Ты спасибо мне когда скажешь? Или жить с ней собирался, недоноска вашего растить?..

— Да ты чего прешь-то! — крикнул в смеющееся лицо Сапегин, — какого ребенка, идиотка? Я ее пальцем не трогал в жизни.

— Пальцем, может, и не трогал, — пожала плечами Катя. — Встречу, если назначена, либо проводить нужно, либо отменять. Когда забываешь это сделать, твой визави ищет совета у других. У старых подруг, например. Она же была глупая. Пустышка. Зато вам всем казалась особенной. Как она у вас записана в чате? Синица? Не похожа совсем. Кстати, почему синица?

— Потому… — Сапегин, ошеломленный догадкой, раздавленный правдой, тер виски взмокшими ладонями, — птичка красивая, простая, незатейливая. Поет звонко.

— Вот видишь, — Катя подошла опять вплотную, протянула руку, так что от неожиданности он отшатнулся, — это ведь ты назвал ее, верно? Потому что нравилась. Потому что трахал ее, конечно. Чего же на свиданку не пришел? Глядишь, гнездо бы свили… с синичкой.

— Я не спал с ней! — заорал Сапегин уже в голос, и крик полетел по улице во все стороны, — слышишь, сумасшедшая? Что ты натворила, змея?

— Какая теперь разница? — Катерина была спокойна, — слишком много о тебе она говорила… Ответа прямого я не дождалась, да и не надо. Довольно того, что мне ты предпочел шлюху. Живи с этим, Володя. А я рядом буду, никуда не денусь.

Сапегин отвернулся от заурчавшей машины, зашагал прочь, быстрее и быстрее удаляясь от светлеющего за спиной горизонта, где над рекой проступала горбатая спина моста. Коростель с рассветом умчался в болотистые низины за город. Где-то недалеко, в рябинах у дороги, попыталась завести свое простенькое «ци-ци-ци-пи» синица, но солнце уже вставало, и соловьиный хор покатился над городом, в который уж раз утверждая, что главное в этом мире — любовь.