Русский браконьер

Юрий Васильевич Петренко (2024)

Сборник рассказов воронежского рыболова-писателя Юрия Петренко охватил обширное множество тем. Здесь и рассказы об интересных случаях на рыбалке, и рассказы о природе родного края, и о жизни рыб, животных и людей.Любители рыбалки и природы нашей страны по достоинству оценят приятный слог, которым автор описывает ситуации, которые видел он сам либо его знакомые.

ПАСХАЛЬНЫЕ ЭТЮДЫ

После долгого и нудного Поста, который сегодня поневоле у доброй половины россиян, начинается светлый христианский праздник Пасхи. Природа, как бы очнувшись от долгой зимы, оживает, распускается, выпростав из-под снега руки — вербы лозы, ольхи, навстречу весенним ручьям и яркому солнышку. На Пасху разговляется, веселится народ, малые детки с утра до ночи бегают на воле, резвятся без устали, домой не загонишь. Погода стоит как по заказу в эти пасхальные дни. Старики вышли на улицу, к солнышку, сидят на теплых пнях, бревнах, греются, глядя на весенний гомон и шум. А ближе к вечеру, управив скотину, к ним покалякать, узнать последние новости выходят косматые, заросшие после зимы мужики. Поздоровавшись, похристосовавшись, угостив жменькой жареных семечек, табачком, не спеша заводят разговор про политику, про Чечню, про нынешнюю жизнь. — Да, зимы нонче не те, что ране, — начинает разговор старый Нефед. — Ведь как бывало, в феврале неделю метет, другую, дверь на улицу не откроешь, занесет под самую крышу, откапывались гуртом с Божьей помощью. Во как было! — поднял он значительно указательный палец. — А какое половодье было!

— Эт-точно было дело, — одобрительно кивает Михеич. — Февраль богат снегами, апрель — водою, — соглашается мудрый Лукич и продолжает, — где в апреле река, там в июле лужица. Апрель — обманщик, на дню семь погод, — философствует он.

— Во-во, как у нас наверху, пообещают, да уж который год за нос водят, — вскидывается ершистый Буней. Нос у него острый, как шило, глазки узенькие, грудь впалая, перхает, кашляет, но курит безбожно.

— Опять пенсию который месяц не плотють, сволочи, — заводится он.

— А ведь начал все Мишка, он виноват, черт лысый. Жили себе как люди, так нет, пя-ря-стр-ой-кя! — кривится кто-то.

— Во-во, он паразит проклятый, — согласно дергает головой Михеич. — Мишка-то, Мишка, да и ты не бай лишка, — встревает в разговор плотный и сбитый лесник Мефодий. — Надо самим думать, как из этой ямы выбраться, на город, да на Москву надейся, а сам не плошай, — продолжает он.

— Точно, братва, держись за землю — трава обманет, — блеснув подковой улыбки, поддерживает его краснощекий, хитрый и ушлый фермер Андрей. — Крутиться надо.

— Крутиться, — передразнивает его сосед дед Антип, — мы уже свое открутились. Выкрутили нас, выжали, как олию из семечек, И орет, тряся бородой старик, тыча палкой на север. — Спокойно помереть не дадут, — бьет он себя в грудь сухоньким кулачком, брызжа слюной и наскакивая на румяного фермера.

— Во-во, — снова поддакивает Михеич. — Одной рукой дают, другой отнимають. Выборы, черт бы их побрал, всех замучили. Мыслимое ли дело, в одном годе по нескольку разов голосуем, да перего…, да переголосуем…, да переголосовываем. Прости, господи, язык сломаешь, — крутит он проворно треухом в разные стороны, ища поддержки. — Ведь это ж сколько средствов надо! А где их взять? Да рази ж их напасешься?

— Да что толку, — басит Мефодий, — Говорят они гладко, да делают гадко. Хоть бы умных да государственных мужиков выбирали, чтоб дело сдвинули, да народу польза была. А то так, брехуны одни, как наш управляющий пролез в Думу, да и забыл про свои обещания… — задумчиво чешет он затылок. — На языке медок, а под языком ледок. Только и знают, что наскакивают друг на дружку, как кочеты.

— Тьфу! Нашел, кому верить, — язвит сварливый Буней. — От плохого семени не жди хорошего племени. Что он, что брат его, Колян, два сапога на одну ногу. Брехуны да пьяницы. Думали, свежи, а они все те же, — злорадно хихикает он. — Сызнова их в Думу выбрали. Некого боля.

Да и нас взять, как стадо баранов, куда завернут, туда и идем, — ввинтил кто-то из молодых. — Ни Гриша, ни Маша — все до Фени.

— Во-во, как Петя Васин — на все согласен, — поддерживает его шустрый, как флюгер, Михеич. — Смирного волка и овцы лижут, — довольный, дымит он самосадом.

— Да что толку в наших голосах. Кого надо, того и изберут.

Помолчали, думая о своем.

— Не-е-е, мужики, не в нас тут дело, — гудит как колокол лесник, — бери глыбже. Помните сказ про веник. Все наши беды от этого. Распался, рассыпался Союз, разбежались народы в разные стороны, как мыши, растащили Расею. Все нонче туды гонют, — показал он рукой на заходящее солнце — а оттуда «Марсы» да «Сникерсы», будь они не ладны!

— «Марсы» да «Сникерсы», — передразнивает его фермер, — да вы хоть сейчас по-настоящему узнали, что такое лимон, апельсин, мандарин, хорошая вещь. А раньше кирзу да фуфайки гнали нам в сельпо, да и то по блату великому. Эх, деревня, — машет он обреченно на мужиков. — Разве забыли, как в Москву за колбасой да за бубликами ездили. Темнота.

Во-во, правильно гутарит, — всплескивает руками и прыгает, как воробей, поддатый Михеич, — темные мы.

Да сядь ты, не сепети, — гнет его, давит книзу в хлипкое плечо старый, но крепкий еще Нефед. — Ну, ездили, ну кланялись столице, но такого бардака да сраму не было. А счас куды ни глянь — то вор,

то пьянь. Хозяина нету! До войны и после как было: опоздал на работу — штраф тебе, в другой раз опоздал — тюрьма. Дисциплина, брат, была, во! А при Андропове какой шорох да треск пошел. Всех заставили работать. По кинотеатрам да по проспектам с б…, прости, Господи, — набожно крестится он в сторону церкви, — ловили да на работу сообщали. Во страху то было! Враз порядок навел, жаль мало поправил! — сокрушенно сметает старик шелуху семечек с фуфайки и бороды. — Хозяин нужен.

Во-во, истину глаголешь, отче, — под смех окружающих лезет к нему обниматься Михеич, — дюже мало поправил. Не дали боле.

А еще я вам скажу, — гнет свою линию положительный фермер, — во многом водка виновата. Ведь ты глянь, на каждом углу продавать стали, даже около школы с яслями ларек стоит, круглосуточно торгует. Пей — не хочу. Не то, что мужики, бабы наклюкаются — коров доить некому. А, взять бригадира нашего Тимоню, с утра лыка не вяжет, а к вечеру в стельку пьян. Лошадь сама домой везет. Чуть не замерз давеча. Пропили Расею, — обреченно тянет он.

— Эт-ты прав, — моргает глазами Михеич, — травят народ черте чем. Давеча взял на станции бутылочку «Мадеры» подешевше, выпил с другом да чуть не окочурился. А спросить не с кого.

— Зато демократия, дерьмократия! — певуче тянет Буней. — Все можно, все дозволено. Бандитизм развелся, какого сроду не было, людей, как ворон, средь бела дня отстреливают. Расскажу я вам, братцы, историю, и смех, и грех. Перед Новым Годом поехал к свату в город, да автобус наш «Пазик» по дороге сломался, а я, вместо шести, еле к десяти к нему поспел. Пока на лифту поднялся, будь он неладен, как глянул в колидор, мама родная, в тюрьме и то лучше. Кругом металлические двери, решетки, замки, цепочки, одним словом — броня. Сват вышел, шумит: Хто, ды хто? А сам изнутри открыть не может, то ли не узнал, то ли заело замок, то ли пьян. Пришлось мне к сестре на Чижовку ехать средь ночи. Во, братцы, какая она жизнь в городе, да рази ж это жизнь? Хуже чем на войне. Бояться «городские» после московских взрывов писка мышиного. Дежурють возле домов. Похоже, народ в деревню, назад повалит.

Помолчали, задумчиво вороша мысли. Мальчишки, сбившись в кучу, играли в «битки», тюкая крашеными, коричневыми яйцами друго дружку. Чье яйцо крепче, тот и забирал себе треснутое пасхальное яичко. Беззаботное детство, счастливая пора.

— Да, без забора, да без запора не уйдешь нынче от вора, — задумчиво басит Мефодий, — а куды ж власти смотрють, милиция, — резонно вопрошает он.

— Милиция, — передразнил его дед Антон, — седни поймали, а завтра выпустили. Законы у нас дюже добрые. Вон у мусульман, своровал — рубят руку, другой раз полез — рубят голову. Вот так, брат, не шали. Да и к пустой избе замка не надобно.

— Вот это верно, — вскинулся совсем окосевший Михеич, — руби голову, чтоб другим неповадно было. Руби ее к энтой матери, — петушится он.

— Ну, вот опять за старое, руби да губи, ишь какой ты горячий, — накинулся на него молчавший до этого седой, как лунь, Лукич, — было это, проходили, проехали, наелись дальше некуда. Я как вспомню, бывало, со своей покойной Нюрой в постели боялся чего лишнего брякнуть. Чуть что — на бюро, в ЧК и, глядишь, пропал человек. Много перекосов в нашей Отчизне, — продолжает он, — то вправо, то влево нас водит в поисках правды, скользкая она, не каждому дается. Вот, вроде бы, и зажили неплохо да свободно, глядь, опять беда — денег нету. Ведь если здраво рассудить, цены б этой власти не было бы, если б у народа деньги были. Сколько товару всякого понавезли, иди на «толпу», покупай без «блату», не скупись, ан нет — нужда заела. Ну, даст Господь, и это переживем, — как всегда подытожил Лукич, глядя на своих односельчан.

— Поговорили, как меду наелись, — усмехнулся он в белую бороду, — пора и по домам. А еще я вам, братцы, вот что скажу. Главное для человека — это воля. А если б ее не было, черта с два мы вот так с вами калякали бы. Ну, бывайте здоровы, — махнул он на прощанье рукой и направился в проулок.

— И вот так завсегда, — восхищенно заморгал ресницами Буней, — за ним последнее слово, — потушил он цигарку, слезая с бревен.

Смеркалось. На серо-зеленом лугу, еще не усохшем после хилого половодья, дымкой стелилась за хатами речка, некогда полноводная и быстрая, а в последние годы пересохшая и заиленная. Желтые прошлогодние метелки камыша — «очэрэта», как копья Мамая, сте-

ной жались к болотцу. Вдали па холмах серел дубравой весенний, освободившийся от снега лес. В воздухе стояла пьянящая и возбуждающая вечерняя тишина. С труб тянуло сытым запахом Пасхи.

Ну что. пойдем завтра на зорьке посидим, попробуем, — толкал вбок вконец осовевшего Михеича заядлый рыболов Буней.

А как жа, заходи, пора, — бодрился тот, возясь со щеколдой калитки.

Пришла Весна. Весна-красавица, не дает она покоя людям, гонит рыбака на первую весеннюю рыбалку.