Телега в конверте

Юрий Александрович Алексеев (2024)

В сборнике представлены сатирические и юмористические рассказы, ярко описывающие советскую жизнь середины 1960хх. Перед читателем предстанет большой спектр проблем, волновавших советских граждан в то время — мелкое воровство на работе, бессмысленность бесконечных собраний, хамство в сфере услуг, спекуляция, а также бытовые и социальные проблемы — супружеская неверность, дефицит продуктов, бессмысленная погоня за модой.

ПЫЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

Улицы Кошайска хотя и носят имена великих полководцев, но местом жительства для таковых никогда не являлись. Тихий город. Обыкновенный город. Но жил в нем один необыкновенный активист.

Он был легок на подъем, как пожарная лестница, так же был готов в огонь и воду.

И за это его, студента Памирского, стали выдвигать идейным куратором во все организации, независимо от того, пели ли они песни, ковали железо или обходили села с лекцией на тему «А бога-то и нет». И всюду от него требовали личного участия, постоянного контакта, неослабленной заботы.

Трудно, ой, как трудно, проявлять неослаблеенную заботу о семнадцати организациях сразу. Но иначе нельзя. Стоило Коле Памирскому пропустить совещание по дыркам в артели «Леечка», как через неделю там проворовался кассир. Вообще-то кассир и раньше страдал этим делом, но все же дали Памирскому для порядка выговор и еще одну нагрузку — курировать по моральным вопросам общество собаководов.

— Может, кого другого? — пропетушил какой-то незрелый товарищ. — Надорвем парня…

— М-да, не научились мы еще как-то верить в людей, — отчески закивал двадцатилетней головой вожак кошайской союзной молодежи товарищ Прописной.

— Ну да, — закипел поощренный товарищ. — Ведь один даже самый важный не поднимет..

— Поднимет, Памирский поднимет, — заключил Прописной. — Участок ответственный, а товарищ проверенный.

Безответственных участков почему-то вообще не было, и после лекции универсальный активист приступал к большому демисезонному кроссу по Кошайску. Он бежал, размахивал вспученной папкой «Для дел» и лихорадочно загибал пальцы: техникум, овощебаза, хоровая капелла мальчиков…

Мальчики хором пели про чудака чибиса. Пели звонко. А Коля, смежив брови, мучительно изыскивал: какие же дать указания?

— М-да, поют приятно, без надрывных усилий и вообще… — резюмировал он под конец. — Но вон того, мордастенького, я бы перевел во вторую шеренгу. Зубы у него понимаете, не того.. вроде шнуровки на мяче.

— Он запевала, — тихо говорил капельмейстер, сатанея от злости.

— А-а-а… тогда вопрос исчерпан. Извините, спешу…

В техникум Коля летел стремительно, как в пропасть, и приземлялся в президиуме общего собрания. Отдышавшись он вихрем взлетал на трибуну, кидал на нее ладони, словно намереваясь прыгнуть в зал, и почти кричал:

— Товарищи! С неуспешностью надо бороться, а стенную печать — поощрять!

Нацелив таким образом массы, Коля скатывался с трибуны и несся к выходу, провожаемый все возрастающими аплодисментами мстительного студенчества.

К полуночи Коля с булкой в кармане мчался в штаб дружины. Там он тайком общипывал корку, до рассвета агитировал мелких хулиганов переключить энергию на ДОСААФ. К семи утра Коля уже летел на утреннюю линейку пионеров, открывающих неделю вежливого отношения к взрослым.

Так существовал Коля.

Но однажды он встретил ее. Это случилось в тот безответственный период года, когда деревья и мороженщики расправляют затекшие плечи, обещая нектар и прохладу. Коля вдруг понял, что есть единицы, которые хочется охватить не только ДОСААФом. Он энергично представился. Заговорил непривычным житейским голосом. Пригласил Оленьку в кино.

В кино Оленька сидела одна и покорно грустила. Коля весь сеанс инструктировал в фойе дружинников.

Так началось их знакомство.

Вскоре в Кошайске вспыхнула эпидемия расширенных конференций и диспутов с осложнением в виде общегородского осмотра самодеятельности. По этому случаю в город прибыл бойкий областной фотокорреспондент с ясными мартовскими глазами.

Кипучий активист столкнулся с ним на диспуте «О любви и дружбе». Едва Коля уселся с Оленькой в первом номенклатурном ряду и только было коснулся ее теплой руки, как тотчас же был избран в президиум.

В президиуме можно курить, но погладить можно разве что председательский колокольчик.

Веселый фотограф, волоча за собой дивный замшевый подсумок, как санитар под обстрелом, подобрался к сцене. Он щелкнул пару кадров, пошарил глазами и уселся на Колино место.

Видно, он отлично разбирался в вопросах любви и дружбы и потому даже не глянул больше на сцену. Он заложил ногу за ногу и начал шептать Оле что-то из ряда вон приятное.

Коля страшно разволновался. Он залпом выпил оба графина вода, чем невольно сократил регламент выступающих, и даже начал по-овечьи кашлять.

Фотограф не реагировал.

В перерыве Коля с трудом отыскал глазами любимую. Рядом с ней маячил бойкий весельчак. Коля активно заработал локтями.

— Памирский! — заорали в другом углу фойе. — Где тебя носит? Мигом на редкомиссию. Тебя ждут.

Активист застонал и рысью бросился за кулисы.

После диспута он все же выловил Оленьку в горластой толпе и торопливо признался ей в любви. Признался, разумеется, не в порядке дискуссии.

Она положила ему голову на плечо и долго молчала…

…Они ходили вместе на все диспуты и конференции: Коля плачущий ивой торчал в президиуме, а веселый фотограф пристраивался к Оленьке.

На смотре художественной самодеятельности Колю опять-таки засадили в составе жюри рядом с товарищем Прописным.

Универсальный активист нервно скрипел председательским стулом. А весельчак с мартовскими глазами нежно ухмылялся. Угощал Олю апельсиными и грильяжем из своего чудесного подсумка.

Апельсины и грильяж как-то очень сближают. И выступление сводного хора глиноземных районов казалось Коле сатанинской издевкой над его неделимой любовью. Он понял, что он тонет. И точно.

Во втором отделении ему передали в жюри записку:

«Сегодня не жди. Завтра в семь у почты»

Очень важно. Оля».

Коля почернел. Ровно в семь он должен был выступать с приветственным адресом в обществе собаководов.

— Послушай, Прописной, — взмолился Коля. — Завтра я не пойду к собачникам. У меня девушка.

— То есть? — встрепенулся вожак. — Тебе что, мало «Леечки?»

В 19.00 Коля положил руки на факельную скатерть и с горьким надрывом выдавил из себя:

— Собака, товарищи, это друг человека.

Собачники дружно ударили в ладоши.

В 20.00 население Кошайска уменьшилось на одну единицу. Веселый фотограф увез Оленьку в областной центр.

Дома Коля нашел на столе фотографию Оли и записку:

«Так больше продолжатся не может, невозможно. Уезжаю с Мишей.»

Коля тупо уставился на пыльный, как подорожник холостяцкий стол и стал машинально водить по нем пальцем:

Ножки…

Ручки…

Огуречки..

Получился человечек. Человечек безликий, ровненький и потешный. Колю затрясло от горя. Он застонал и привалился к стене.

С полки на стол грохнула папка «Для дел» и придавила невинного пыльного человечка.