Слуги Люцифера

Юлия Лангровская

Однажды князь Мадлик берет к себе на службу в качестве управляющего поместьем весьма загадочного человека – француза месье Жозэ. Маленькая дочка князя, Жанна, за некоторые поступки месье Жозэ проникается к нему дружескими чувствами, но вскоре, по велению мачехи, покидает отцовское поместье и отправляется вместе со своей сестрой в закрытый парижский пансион, где ей предстоит провести долгие годы. Позже, благодаря открывшемуся в ней музыкальному таланту, повзрослевшая девушка попадает в дом к некоему маркизу де Монкорне. Маркиз очарован Жанной, он также рассчитывает на её огромное приданое, но Жанна отказывается выйти за него замуж и, по окончании учебы, они с сестрой возвращаются в Москву. В отцовском доме уже вовсю готовится ее помолвка с юным князем Денисом, глупым и уродливым выскочкой. Благодаря этому браку, жадный до денег князь Мадлик планирует обогатиться. Никто, кроме сестры Жанны не знает, что ее сердце давно принадлежит господину управляющему, и накануне вынужденной помолвки с Денисом, Жанна сбегает к Жозэ. Вскоре она выясняет, что он не тот, за кого себя выдает, а беглый каторжник, осужденный за чужое преступление, и что он намерен восстановить справедливость. Жанна поклялась ему в этом помочь. Для этого она возвращается в Париж…

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Всего в нескольких верстах от Москвы, на чуть холмистой местности, расположилось большое поместье, довольно привлекательное на вид и пестрящее всем, чем только можно.

Прежде всего, стоит, пожалуй, обратить внимание на сам дом, отличавшийся какой-то особенной красотой и в то же время легкой причудливостью.

Во-первых, это был чрезвычайно огромный дом, с тремя этажами, широкий, по бокам имелось два внушительных крыла, по-видимому, для многочисленной прислуги, иначе и быть не могло для такого дворца. Почти каждое окошко на втором и третьем этажах имело специальный, очень изящный выступающий подоконничек с резными перилами, а предназначались они для выращивания самых разнообразных декоративных цветов, слабости большинства женщин и девушек.

В разгаре был август 1853 года, и эти подоконнички пестрели разноцветными красками; кое-где росли тюльпаны, кое-где розы, фрезии, нарциссы, гиацинты, колокольчики, гортензии, орхидеи.

Бесспорно, это являлось лучшим украшением особняка, но и все остальное ничуть не уступало роскошному цветнику.

Высокие колонны из белоснежного мрамора, сложный орнамент на цоколях, многоступенчатое крыльцо, с самого утра начищенное до блеска прислугой, большие стекла окон и дверей, сверкающие отменной чистотой и отражающие солнечный свет так, что глаза слепило. Белые, настолько белые, что даже чувствовался некий голубоватый оттенок, стены потрясали своей величественностью, очаровывали и зазывали ступить за порог этого великолепного дома-дворца.

Крыша, устланная фигурной черепицей цвета спелых яблок, имела крутой спуск. На вершине ее располагался красивенький флюгерок в виде золотой рыбки. Хвостик ее развевался по-направлению ветра.

Но под крышей, надо заметить — это несколько портило вид всего особняка, находилось два маленьких чердачных окошечка, зарешеченные грубыми и толстыми стальными прутьями. Кинув туда беглый взгляд, невольно создавалось впечатление, будто есть во всем этом великолепии и определенный уголок для изгнания, куда помещали, например, провинившегося или же просто не желали убрать эти решетки, чтобы было хоть что-то наводящее на не слишком радужное настроение и мысли.

Впрочем, такое предположение не совсем разумно и достоверно, а потому, оставим эти решетки в покое; может быть, по мере развертывания всей истории, они еще не раз о себе напомнят.

Теперь, пожалуй, можно от дома перейти и к остальным угодьям этого огромного поместья.

Итак, на многие гектары вокруг, да так, что не кончались они даже на горизонте, простирались поля, луга, леса, палисадники, сплошь засеянные, где пшеницей, где рожью, где еще какими-то культурами. Сады изобиловали фруктовыми деревьями, всюду слышался шум, производимый работниками или же просто беснующимися от фривольной жизни животными: лошадьми, сыто бьющими своими тяжелыми копытами, свиньями, визжащими по каждому пустяку, глупыми овцами и баранами, упрямыми ослами, бородатыми козлами, конечно же, еще воронами, голубями и воробьями. У самого дома бегали разные собаки, от породистого грациозного дога, до маленькой бесформенной и кривоногой дворняжки. Несколько кошек посиживали на выступах цоколя и лишь время от времени выгибали спину с громким шипением, когда какая-нибудь собачья морда имела нахальство устремить свой нос в их сторону.

Но вот, рассказав вкратце о доме и угодьях, подошел, наконец, и черед самих их обитателей.

Это была небольшая для такого огромного поместья семья, состоявшая всего лишь из пяти человек. Главою ее являлся дворянин, князь Мадлик, человек не слишком разносторонних интересов, отчаянный игрок и любитель выпить, не особенно сообразительный в делах, кроме того, склонный к упрямству и мгновенной вспыльчивости. Чуть только кто-то из слуг ему не угодит, бедняге тут же обеспечен кнут и позорный столб и редко когда он снисходил до прощения. Что же касается его внешности, то тут он не слишком выделялся. Одутловатый от частых попоек, краснолицый и тучный, с бородой и усами чуть тронутыми серебром, он выглядел значительно старше своих сорока двух лет. Однако же во всем его облике чувствовался некогда интересный мужчина, возможно даже и красивый, но… ведь разгульная жизнь никого не красит.

Вдовец около десяти лет, год назад он снова женился и привел в дом молодую, отменной красоты женщину вдвое моложе него. Вскоре у них родился сын — маленькое, вечно хнычущее, капризное существо, день и ночь не дающее покоя своим многочисленным нянькам и кормилице. Они носились вокруг него, всячески ублажали, пели песни, прибаутки, развлекали, бегали перед ним чуть ли не на задних лапках, а потом одна утомленная смена нянек сменялась другой и так целые сутки напролет. Лишь его собственная мать не слышала пронзительного крика своего сыночка, вся поглощенная заботой о своей незаурядной внешности, целые часы, проводя у зеркала, и так и сяк, любуясь своим отражением, примеряя то один наряд, то другой, прикладывая к лицу различные снадобья для улучшения его цвета и попивая сырые яйца, чтобы голосок ее был как можно тоньше и звонче.

Впрочем, была у нее и еще одна забота или, скорее, развлечение, от которого она получала какое-то мрачное удовольствие: прикрикивать на двух своих падчериц — дочерей князя Мадлика от первого брака, маленьких симпатичных девочек-двойняшек лет десяти. Одну из них звали Нинетта, и была она, блондинкой в отличие от второй, Жанны, темной шатенки. Кроме волос, все остальное было абсолютно одинаковым, будто зеркальное отражение, если не считать характера обеих девочек. Если Нинетта была чуть взбалмошной и развязной, непоседливой и кокеткой, то Жанна наоборот, сдержанной, серьезной, чрезвычайно хитрой, когда в этом возникала необходимость, но безо всякой доли кокетства своей сестры. Жанна избегала общества мужчин и мальчиков, Нинетта же, наоборот, не могла без них жить. Несмотря на различные характеры, они прекрасно ладили друг с другом, понимали одна другую с полуслова и вместе, сообща, люто ненавидели мачеху, которая, как они хорошо понимали, горела желанием избавиться от них, отправив поскорее в какой-нибудь зарубежный пансион и желательно надолго.

Как-то вечером княгиня вошла в спальню мужа и, вперив в князя стальной взгляд, произнесла ледяным и надменным тоном:

— Александр, когда вы, наконец, меня услышите?

— О чем вы, Берта, моя прелесть? Я слышу вас превосходно, — он удивленно посмотрел на супругу, не совсем понимая, что она имеет в виду.

Берта же, неторопливо, подошла к мужу, присела на стул возле его кровати, где он лежал и читал газету, чуть наклонилась к нему и сказала:

— Я говорю о девочках.

— Да? А что девочки? — князь не отрывался от чтения.

Берта с минуту помолчала, потом раздраженно выхватила у мужа газету и отшвырнула в сторону.

— Берта! — в изумлении и недовольстве воскликнул князь.

— Александр, перестаньте меня игнорировать, — она говорила с легким немецким акцентом, так как была наполовину немкой.

Урожденная Берта фон Шеренг, единственная дочь обедневшего барона фон Шеренг, во избежание участи бесприданницы, согласилась стать женой князя Мадлика, недавно бывшего в Германии и плененного редкой красотой двадцатилетней девушки, одетой со вкусом, но скромно. Почти сразу же он попросил ее руки, нисколько не заботясь о том, что у будущей жены нет ни гроша за душой.

Предложение было немедленно принято, бедная баронесса стала богатой княгиней, а спустя месяц после свадьбы, похоронив отца, продав очень дешево разоренное имение, уехала с мужем. Еще через несколько месяцев родился Виктор, тот самый капризный мальчуган, о котором уже упоминалось выше.

— Игнорировать? Помилуйте, Берта! Я всегда к вам предельно внимателен. Простите, я зачитался, но теперь говорите, я ловлю каждое ваше драгоценное слово.

— Я говорила о девочках.

— Да? Что?

— Я считаю, теперь уже самое время отправить их в пансион.

— Но, зачем? У них есть гувернантка, вполне образованная женщина. Зачем им в пансион?

— Гувернантка? А известно ли вам, что они перестали ее слушаться? Не далее, как сегодня утром она мне жаловалась, что девочки стали безобразничать. Одна это делает совершенно открыто, я имею в виду Нинетту, другая же, Жанна, вытворяет всякие пакости исподтишка. В конечном итоге, они так довели свою гувернантку, что она просто-напросто попросила у меня расчет.

— Вот как! И вы ее отпустили? — князь негодовал.

— А что мне было делать? У несчастной руки тряслись от нервного перенапряжения. Я пожалела ее и потому отпустила.

— Ну, хорошо, хорошо, — князь успокоился. Жена вообще полностью подчиняла его своей воле, лишь ненадолго позволяя проявить свою собственную. — Отпустили и ладно. Другую найдем.

— Ну, уж нет! — вскричала Берта. — Другую? Да, с ней будет то же самое. Вы же знаете своих дочерей, Александр. Единственно возможный выход — это зарубежный пансион. Мы отправим их туда на днях, они там повзрослеют, поумнеют, многому научатся и вернутся сюда уже образованными барышнями на выданье. Потом мы сразу же найдем для них подходящих женихов. Как видите, Александр, я забочусь о ваших дочерях. Их судьбы мне небезразличны.

— Мне это известно, дорогая. И я вам за это очень благодарен. Несчастная Анастасия, она их даже не видела, — он покачал головой. — Умереть в родах, ах, ужас! — он перекрестился.

Берта никак не отреагировала на воспоминания мужа о его первой жене. По лицу ее не скользнуло ни тени ревности или недовольства. Казалось бы, эти несколько слов, просто пронеслись мимо ее ушей, не попав внутрь. И так бывало всегда. Этой молодой красивой женщине, однако же, ничуть не была знакома ревность, как прочем и любовь, как и остальные человеческие чувства. Эта женщина не была способна что-либо чувствовать вообще. Берта — это осколок льда, Берта — это острое лезвие кинжала, Берта — это доза яда. Единственное, что она могла чувствовать, так это злобу или жадность. Деньги, положение в обществе, титул — вот и весь смысл ее жизни. Причем, денег должно быть много, очень много, как можно больше. Это была ее цель.

Вот почему она ненавидела безобидных Нинетту и Жанну, старалась поскорее от них избавиться. Это были ее конкуренты, ведь и они имели право на отцовское наследство. Берта желала сама всем править, сама распоряжаться тем богатством, от которого ей достанется лишь пятая часть. Она желала избавиться от падчериц, от собственного мужа, остаться лишь вдвоем с сыном. Но, поскольку у нее не было сердца, то и сын не особенно много для нее значил. Она смотрела на него только как на средство укрепления своей власти в семье Мадлик. Останься она единственной наследницей всего этого огромного состояния, то, не задумываясь, избавилась бы и от сына, дабы стать свободной, молодой и счастливой вдовушкой, потому что счастье для нее — это сознание, что кошельки полны денег, а шкатулки не закрываются от переполняющих их драгоценностей.

— Так что же вы скажете, Александр?

— О чем?

— Да, о девочках, бог мой, о чем же еще? Мы ведь с вами только что говорили о них.

— Ах, да! Ну… поступайте, как считаете нужным. Я полностью на вас полагаюсь. Вы им заменяете мать. Спасибо. Я уверен, что ваше решение пойдет им на благо.

Берта так и засветилась от радости. Но, будучи скупой на всякие проявления чувств, она ограничилась лишь тем, что чинно поблагодарила мужа и, пожелав ему спокойной ночи, ушла к себе, ступая по коридору твердыми и уверенными шагами.

Проходя мимо детской, она услышала плач своего сына, но лишь поморщилась, не посчитав нужным зайти и повидать его.

Между тем, следует заметить, что гувернантка обеих девочек, пожилая и мудрая дама, бесспорно уважаемая своими воспитанницами, еще ни разу не была ими недовольна.

В этот день она занималась с ними, как обычно, с утра, когда вдруг вошла горничная и передала ей приказ княгини пожаловать сейчас же в ее покои.

Едва та вошла в покои княгини, как почти сразу же и вышла оттуда с набитым кошельком и приказанием немедленно покинуть поместье.

Женщина, не понимая, за что ее уволили, пробовала, было, протестовать, потом уговаривала княгиню позволить ей остаться, но безуспешно. Берта фон Шеренг была непреклонна.

— Девочки едут в пансион. Частная гувернантка им больше не нужна, — только и сказала она пожилой даме.

— Хорошо, госпожа княгиня. Вот, только попрощаюсь с ними.

— Нет, — холодно произнесла Берта. — Никаких прощаний.

— Но, как же? Ведь… мы так подружились… и не увидеть больше этих детей? Они на редкость послушные ученицы. Ах, прошу вас, госпожа княгиня, пожалуйста.

— Нет, — еще тверже ответила Берта.

— Всего одну минуточку… секундочку, — взмолилась гувернантка.

Берта сделала глубокий вздох, чтобы унять закипающее раздражение, затем сказала еще более непреклонно:

— У аллеи вас ждет двуколка. В данную минуту моя горничная уже заканчивает собирать ваши вещи. Вы сейчас выйдете и уедете, — Берта подошла к окну и улыбнулась. — А, вот, как раз! Ваши сундуки уже в багажнике, кучер наготове. Счастливого пути, сударыня. Хотя… подождите… вот, вам пригодится.

И Берта вынула из ящика своего стола рекомендательное письмо для этой женщины.

Ничего другого не оставалось. Гувернантка пролепетала слова благодарности и прощания, затем, орошая слезами свой платочек, уехала в той самой двуколке, что ждала ее у аллеи.

Последний взгляд пожилой женщины был устремлен на то окно, где она надеялась еще раз увидеть белую и темную головки девочек. Но не увидела.

А Нинетта и Жанна спокойно сидели в комнате у пианино, нажимали клавиши и терпеливо ждали, когда вернется их учительница, чтобы продолжить прерванный урок.

— А потом будет арифметика, — сказала Нинетта и улыбнулась.

Убедившись, что двуколка отъехала, княгиня Берта вошла медленной и величественной походкой в комнату девочек. При ее появлении они перестали теребить пианино и сразу встали.

— Я пришла сказать вам, — произнесла она металлическим голосом, от которого сердечки маленьких девочек невольно сжались, предчувствуя плохие известия, — что занятий с мадам Биссет у вас больше не будет. Мадам уехала только что, получив от меня расчет и рекомендательное письмо.

Девочки никогда не перечили своей мачехе, но, не потому что боялись ее, а потому что понимали, насколько это бесполезно.

Вот и сейчас, они стояли, тесно прижавшись плечом к плечу, с опущенными головками, стараясь скрыть выступившие слезы.

Берта не произнесла более ни слова, вышла из их комнаты и направилась обратно в свою.

Жанна и Нинетта поплакали немного, погоревали об уехавшей гувернантке, но, дети есть дети и потому они скоро забыли о своих печалях, занявшись разными играми и развлечениями.

— А, в общем-то, может это и к лучшему, — сказала Нинетта.

— Ты о чем? — не поняла Жанна.

— О том, что мадам Биссет уехала. Не надо будет учить уроков.

— А! Это, конечно, хорошо.

— Да. Можно будет почаще дразнить Серого.

— Дался тебе этот мальчишка!

— Он такой смешной! — засмеялась Нинетта, вспоминая мальчика-ровесника, одного из крепостных своего отца.

У князя Мадлика было огромное количество крепостных. Все те маленькие и средние деревеньки, что прилегали к поместью князя, все они со всеми своими обитателями составляли княжескую собственность. По своему усмотрению князь мог продать любого человека, взамен купить другого, разлучить мужа с женой, мать с сыном, брата с сестрой, мог по собственному желанию их выпороть, заставить много трудиться, поженить кого-то с кем-то, не принимая в расчет чувства этих людей. На все это князь имел полное право.

На следующее утро князь Мадлик проснулся и, вспомнив, что сказала ему вечером жена относительно нехорошего поведения маленьких княжон со своей гувернанткой, велел камердинеру послать за дочерьми.

Тот послал лакея, но на лестнице, ведущей в спальню девочек, он встретил Берту фон Шеренг, которая отослала его обратно, а сама вошла к мужу с такими словами:

— Ах, Александр, неужели вы хотели их отругать?

— Отпрыски княжеского рода должны отвечать за свои поступки.

Тон князя был грозным. Княгиня мгновенно очутилась возле него, положила свою прелестную белую руку к нему на плечо и, поцеловав посеребренные бакенбарды, сказала медовым голоском:

— Александр, это же дети. Вы не должны на них сердиться.

— Однако же, вы довольно часто мне жалуетесь на их несносное поведение. Считаю, что их надо наказать.

— О, нет! Вы не совсем правильно меня поняли. Я не жалуюсь на их поведение, потому что понимаю, что они еще шаловливые дети. Но я просто ставлю вас в известность относительно всего, что их касается. Не сердитесь на них. Пожалуйста, — она устремила на мужа такой взгляд, что у него язык не повернулся отказать ей.

— Ну, хорошо. Раз вы настаиваете, забудем об этом.

— Благодарю. Теперь я за них спокойна.

— Но вы по-прежнему желаете отправить их в пансион?

— О, да и как можно скорее, — глаза ее загорелись.

— Ну, что ж, да будет так! — сказал князь торжественно и притянул к себе княгиню.

От этого жеста она прикинулась смущенной, опустила глаза.

— О, простите! — воскликнул супруг, — Но вы так прекрасны!

С самого начала этого повествования мы, вместе с князем Мадликом не раз твердили, что Берта фон Шеренг — женщина незаурядной красоты. Теперь стоит, пожалуй, описать более конкретно ее внешность.

Итак, Берта была жгучей брюнеткой, волосы ее отливали чуть синеватым оттенком и блестели как шелк. Кожа, очень белая, как алебастр, без единой точечки, без малейшей царапинки, такой коже мог бы позавидовать кто угодно. Брови бархатистые, черченные строгой дугой, черные ресницы, но, что самое восхитительное, у нее были необычайно роскошные глаза. Большие, с чуть узким разрезом, словно налитые кипящей смолой. Естественно, что князь Мадлик не остался к ним равнодушным. Губы цвета красного коралла, изящной формы, напоминающей бантик. Ей даже не приходилось их подкрашивать; они и без того казались, словно налитыми кровью.

Что же касается ее фигуры, то тут, даже если сильно постараться, невозможно было бы найти хоть единственного, едва заметного изъяна. Точеная, как статуэтка, высокая и стройная, она двигалась плавно и величественно, как лебедь по волнам.

Довольная, что ей удалось убедить мужа в необходимости отослать девочек, Берта снова, как всегда неожиданно, вошла в их комнату и сказала, что скоро они уедут в пансион для приобретения дальнейшего образования.

«Что ж, пусть Берта сама все устроит касательно этого пансиона. У меня же есть дела и поважнее», — думал князь Мадлик, потирая свой лысеющий затылок.

И вновь уместно будет маленькое отступление.

Дело в том, что каждое огромное поместье, кроме большого количества прислуги, работников, крепостных, пусть даже сведущего в делах хозяина, требует еще и управляющего. Без него никак нельзя. Вот над этим то и ломал голову князь Мадлик.

Не далее, как в прошлом месяце его управляющий скончался от апоплексического удара, когда в свой выходной поспорил с лакеем, кто из них может больше поглотить верченого мяса. Пари он проиграл, так как от чрезмерного количества пищи почувствовал себя жутко и спустя несколько минут отдал богу душу.

С тех пор князь тщательно, но тщетно искал подходящего человека на его место и, в конце концов, на какое-то время ему пришлось принять эти обязанности на себя.

Не привыкши к такой работе, которая требовала раннего пробуждения, долгого сидения в седле и позднего укладывания спать, князь вскоре опустил руки.

— О, нет, если так будет и дальше продолжаться, вы вскоре останетесь вдовой, дорогая! — жаловался он Берте, отдуваясь и кряхтя после целого дня работы.

Берта едва заметно сощурила глаза при слове «вдова». Затем принялась утешать мужа, говоря, что ему непременно посчастливится найти нужного человека.

— А все-таки, дураком был этот Антон. Это надо же такое придумать! Состязаться с лакеем на жратве! Смех, да и только. Хотя для меня это имеет не лучшие последствия. О, ну когда же он приедет?!

— Кто, дорогой?

— Да, новый управляющий.

— Как, вы разве ждете кого-то?

— Наши соседи, я говорю о Коноваловых, продают усадьбу и уезжают в Австрию. Вроде бы, управляющего они с собой не берут. Я убедительно просил их помочь мне в этом деле и они ответили, что, вероятно, пришлют ко мне своего. Его то я и жду.

— А-а. Понимаю, — Берта ласкала комнатную собачку, но вместе с тем лицо ее было серьезным. Потом она равнодушно отшвырнула болонку ногой и та жалобно пискнула.

— Пошла прочь! — Берта повысила на собаку голос, когда животное попыталось снова залезть к ней на колени.

Собака отскочила, но, услышав легкое похлопывание чьих-то рук, понеслась по-направлению к двери гостиной.

Берта обернулась и увидела своих падчериц. Девочки ласкали отвергнутую болонку, а та радостно виляла хвостом.

Исподтишка окинув Нинетту и Жанну уничтожающим взглядом, Берта в присутствии мужа подозвала их к себе ангельским голоском.

— Нет, госпожа Берта, можно нам поиграть с собакой? — спросили они хором.

— О, конечно же, поиграйте.

Девочки убежали. Собака за ними. Берта осталась возле мужа, и весь остаток дня слушала одну и ту же фразу:

— Господи, ну когда же он приедет?

ГЛАВА 2

Медленно пробираясь через палисадники, отодвигая руками ветки кустов и деревьев, чуть запутываясь в высокой сорной траве, шел мужчина по-направлению к поместью князя Мадлика.

Наконец, миновав густую растительность, он вышел на луг, где взору его открылась простирающаяся довольно далеко местность, сплошь засеянная различными культурами, кишащая работниками и животными. Впереди, пока еще маленькой точкой, виднелся сам особняк.

Мужчина немного постоял и, отдохнув, направился дальше. Когда он приблизился к особняку ровно настолько, что был виден причудливый орнамент на цоколе, то заметил мальчика лет десяти. Тот сидел на поваленном дереве и что-то стругал.

Мужчина подошел к нему.

— Чем ты занят, малыш? — спросил он на правильном русском языке, но с сильным французским акцентом.

Мальчик поднял голову, рассмотрел прохожего с ног до головы, а затем ответил:

— Так, просто. Хочу смастерить свистульку.

— Ну и как?

— Пока никак, — вздохнул малыш.

Незнакомец снял с плеча огромный тюк, присел тут же на поваленное дерево и, протянув руку, сказал:

— Дай-ка мне.

Руки его ловко орудовали большим ржавым гвоздем и маленькой деревяшкой. Вскоре, дунув на те отверстия, что он проделал в палочке, мужчина отдал ее мальчику.

— Ну, вот, попробуй.

Мальчик свистнул. Свист получился громким и звонким. Личико малыша расплылось в улыбке.

— Спасибо вам, господин, большое спасибо! — воскликнул он.

— Не стоит, дружок.

Голос незнакомца был мягким и приятным, его акцент ничуть не резал слуха, а даже наоборот, придавал этому голосу какой-то особый шарм.

Мальчик тут же проникся к незнакомцу самыми лучшими чувствами. Он дал потрепать себя по белокурой головке, пожал мужчине руку, а потом спросил, не может ли ему чем-то услужить.

— Да, пожалуй. Не подскажешь ли ты мне, дома ли сейчас князь Мадлик?

При упоминании этого имени мальчик вздрогнул, и лицо его омрачилось. Затем он снова взглянул на незнакомца, но уже не так дружелюбно и доверчиво.

— А зачем вам князь? Вы его знакомый? — спросил он с подозрением, которое не укрылось от путника.

— Нет, я не знаком с ним. Но у меня есть к нему рекомендательное письмо.

— Рекомендательное письмо! — воскликнул малыш, снова глядя на мужчину прежним взглядом. — Так вы будете у нас управляющим?

— У вас? Да, в этом поместье.

— Вас давно ждут. Князь уже месяц мучается с этой работой, а поручить кому-то не решается.

— Ну, вот, теперь приехал я. А ты то кем тут будешь?

— Я крепостной князя. Родители мои были крепостными и я тоже крепостной. И всегда буду крепостным, — малыш побледнел.

Незнакомец, который хотел, было, уже далее тронуться в путь, снова присел рядом с мальчиком.

— Как тебя звать? — спросил он, чуть прижимая его к себе за плечи, желая утешить.

— Сережка. А одна из дочек князя зовет меня Серым, так, чтобы подразнить. Она всегда ко мне задирается.

— Ну, а я буду звать тебя Серж, если ты не против.

— Серж? Это на французский лад? А что, довольно неплохо. Пожалуй, мне нравится. А как мне называть вас, господин?

— Меня зовут Жозэ.

— Тогда, значит, господин Жозэ.

Когда господин Жозэ отошел на несколько шагов, попрощавшись с мальчиком, тот окликнул его.

— Господин Жозэ! Теперь здесь будет добрый управляющий, а то злюка Антон всегда меня колотил.

— Не беспокойся. Теперь тебя никто колотить не будет. А я стану твоим другом.

Когда князю Мадлику сообщили, что прибыл новый управляющий, он дремал после обеда, но тут же вскочил, будто вместо ног у него были пружины, и бегом очутился в холле своего дома.

Перед ним стоял тот самый господин Жозэ — мужчина средних лет, крепкого сложения, с темными, чуть вьющимися волосами. Одежда у него была поношенная, видимо, предназначенная для дальних походов.

Что же касается более подробного описания его внешности, то тут было бы справедливо сказать, что черты лица его очень красивы и правильны, пожалуй, даже слишком притягательны для мужчины.

Сквозь загар, на его лице проглядывала еле заметная бледность, большие серовато-голубые глаза были полуприкрыты, а длинные ресницы отбрасывали тени полукругом, отчего глаза казались глубже и темнее. Прямой нос, чуть выдающийся подбородок, резкий изгиб бровей, тонкие губы, безупречный жемчуг зубов и, наконец, глубокая вертикальная морщинка между бровей.

Мужчине, или, вернее, господину Жозэ, на вид было лет тридцать пять-шесть, но во всем его существе чувствовался на редкость огромный запас энергии.

На князя Мадлика он сразу же произвел положительное впечатление. Князь обрадовался, что ему прислали не юношу или старика, а зрелого мужчину, на вид достаточно сильного.

— Вы будете моим управляющим, не так ли? — уточнил князь, подходя к господину Жозэ.

— Надеюсь, господин князь, — мужчина чуть кивнул.

— Отлично! Вы можете прямо сейчас приступить к своим обязанностям.

— Непременно.

— Вас ознакомят с поместьем.

Князь кликнул своего конюшего и велел показать новому управляющему все свои угодья.

— Ах, да! — князь хлопнул себя по лбу. — Ваше рекомендательное письмо при вас?

— Да, господин, вот оно, — и Жозэ вынул из внутреннего кармана своего камзола письмо.

— Ага, Жозэ Марэ, тридцать пять лет, и так далее, и так далее… ну, что ж, превосходно. Вы подходите мне, как нельзя более кстати.

— Благодарю вас, — Жозэ чуть поклонился. Это получилось у него так грациозно, чего никак нельзя было ожидать от человека низкого происхождения.

Впрочем, князь Мадлик этого не заметил. Он, перепоручив нового управляющего заботам конюшего, вернулся к себе в спальню и разлегся на кровати с очень довольным видом.

Прежде чем сесть в седло, чтобы ознакомиться с княжескими владениями, Жозэ Марэ спросил, где он может оставить свои вещи.

— А, — ответил конюший, — в вашем домике.

— В моем домике управляющего?

— Да, да. Давайте вначале заедем туда, вы оставите вещи. С этого то домика мы и начнем обход.

— Прекрасно.

По дороге к домику, конюший подробно поведал Жозэ про прежнего управляющего, злюку Антона, как выразился недавно мальчик Сережка.

— Ох, и бил он его! За любой пустяк избивал, чуть ли не до полусмерти. Бедняга! Но вы… вы же не станете этого делать, господин? — конюший посмотрел на него одновременно и с доверием и с подозрением. Каким, мол, окажется этот красивый мужчина, с виду, вроде не жестокий.

— По-вашему, я похож на злодея? — Жозэ взглянул ему прямо в глаза твердым и спокойным взглядом.

— О, нет, нет, господин, вовсе нет, простите… я ляпнул, не подумав. Я ничуть не сомневаюсь в вас. Просто тот до того избивал беднягу…

— Не беспокойтесь, мы с ним уже успели подружиться.

— Вот как! Это замечательно. Но, тогда… еще раз, простите меня.

— Ничего. Забудьте. Невозможно всецело доверять человеку, которого видишь впервые.

Домик управляющего находился позади княжеского особняка, в тени палисада и был скрыт им почти до самой крыши.

Домик был небольшой, одноэтажный, с несколькими перегородками, отделявшими спальню от кухни, кухню от кабинета. Мебель, обстановка, все остальное, было весьма скромным, от прежнего обитателя осталось много ненужных вещиц, которые были аккуратно сложены в большую коробку.

— Если все это вам не понадобится, выбросьте.

— Что ж, неплохо, — проговорил Жозэ, оглядывая свое жилище. — Ну, а теперь за дело! — он кинул в угол свои вещи и вместе с конюшим вышел из домика.

— Скоро придет лакей и поможет вам расположиться.

Маленькие княжны, Жанна и Нинетта, лишившись, гувернантки, бездельничали, а Берта усиленно готовила их скорейшее отправление в зарубежный пансион.

Девочки сидели на подоконнике, Жанна читала вслух какую-то книжку, а Нинетта вышивала.

— Я то думала, у тебя никак не хватит усидчивости целых два часа не оставлять нитку с иголкой, — заметила Жанна.

— О, раньше, конечно, но что делать, если с нами нет теперь мадам Биссет? Тоска! — девочка глубоко вздохнула. — Знаешь, я так горюю об ее отъезде, что даже потеряла всякое желание доставать Серого, — но тут, сделав лукавые глазки, Нинетта добавила: — Впрочем, такое желание скоро опять появится.

— Несчастный. Ты вконец его замучила.

— Я не замучила. Разве я виновата, что он такой смешной? А то, что он несчастный, это ты, пожалуй, верно, заметила.

Они продолжили прерванные занятия. Жанна снова принялась читать книгу, а Нинетта вышивать. Однако через пять минут Жанна, оторвавшись от книги, устремила безразличный и усталый взгляд за окно.

Там все было так же, как и всегда; работники на полях, пасущийся скот, шелест листвы на деревьях, гул голубей под самый крышей, гоняющиеся друг за другом собаки. Ничего нового.

— Так можно и умереть от тоски. Каждый день одно и то же. Неужто в нашей жизни не будет ничего интересного? — вздохнула Жанна и с легким раздражением отшвырнула книгу.

Нинетта также отложила вышивание.

— Это точно. Тоска, да и только. Папа вечно занят, Берта нас терпеть не может, Виктор еще слишком маленький, он только плачет и больше ничего. Да, к тому же, едва ли Берта разрешит ему играть с нами, когда он подрастет. Да, наша жизнь скучна. Вот я и стараюсь искать развлечений, цепляясь к Серому. В какой-то мере, меня это забавляет.

— С мадам Биссет было интересно. Вот, кто знал ответы на все вопросы. С ней мы никогда не скучали. Но она уехала.

— Все это не обошлось без Берты. У, гадюка! Ненавижу ее!

— Я тоже, — и Жанна презрительно сузила глаза.

— Теперь она спит и видит, как бы поскорее от нас избавиться. Уже наши вещи собирает. Скоро мы поедем в пансион.

— А ты не хочешь?

— Не знаю. Хотя… интересно, как там все будет.

Жанна снова безразлично смотрела в окно. Вначале взгляд ее не менялся, но постепенно в глазах появились искорки любопытства. Она дернула сестру за рукав.

— Посмотри! — воскликнула она. — Видишь, вон того всадника?

— Того, что с нашим конюшим? Вижу.

— По-моему, это кто-то новый.

— С чего ты взяла? Ведь отсюда не видно. Конюшего ты просто по одежде узнала.

— Да, нет же, это явно кто-то новый. Уж очень красиво держится в седле. Никто из наших батраков так не умеет.

— Возможно.

— Присмотрись-ка получше. Да, это кто-то новый. Но, кто?

— Может быть, новый управляющий, которого ждал отец? Помнится, он каждые пять минут причитал, что никто не приезжает на смену Антону.

— Да, скорее всего, — согласилась Жанна, не сводя любопытного взгляда с нового обитателя поместья. — О, смотри, он потрепал твоего Серого по щеке. Кажется, он не злой.

— Слава богу. Теперь Серый передохнет, — Нинетта повеселела.

А незнакомец, которого увидела Жанна, и конюший, тем временем тоже говорили о Сером.

— Да, он уже года два, как сирота круглая, — говорил конюший.

— Что же произошло? — Жозэ весь обратился во внимание.

— Все началось с того, что Антон положил глаз на мать этого мальчишки. Лиза была роскошной женщиной, царство ей небесное. Вот Антон и прельстился. Стал склонять к сожительству. Честная женщина отказывалась, говоря, что не оставит мужа и сына. Тогда Антон перешел к угрозам, побоям, клевете. Но она не давалась ему. Тогда, чтобы уж наверняка получить желаемую добычу, Антон наговорил князю, что муж ее хотел стянуть у него фамильную драгоценность — золотые часы его прадеда. Это, конечно, не имело ничего общего с действительностью, но кому князь поверит, прежде всего? Собственному управляющему или рядовому крепостному, каких у него сотни? И вот, беднягу приволокли к позорному столбу и стали бить. Лиза видела все это, сходила с ума от каждого удара, который обрушивался на спину ее мужа, готова была сама терпеть все эти побои, лишь бы мужа не трогали. А тот понимал все. Он смотрел в глаза Лизе изнемогающим взглядом и, сознавая, что ради него она пойдет на все, взглядом словно приказывал ей: «Не смей этого делать. Не смей, иначе я прокляну тебя». И Лиза не посмела. Антон ее так и не получил. Мужа забили до смерти на глазах у Лизы и Сережки. Вскоре после этого с Лизой случился припадок, и она умерла. Антон же потом всю злобу от своего поражения вымещал на мальчишке.

— А, так вот почему, Серж побледнел, когда я упомянул при нем князя Мадлика, — сказал Жозэ.

— Да. Ведь это князь отдал распоряжение избить отца Сережки.

— Вот так, не разобравшись…

— А чего ему было разбираться? Антон умел его уговорить и убедить во всем, князь же смотрел на его проделки сквозь пальцы. Его это мало заботило.

— А что же одна из дочек князя? Серж говорил, она его дразнит.

— А, Нинетта! Да. Но это так, забавы ради. В общем-то, она не злая девочка. Просто у них с сестрой жизнь такая.

— Какая?

— Скучная, они почти, что предоставлены самим себе.

— Как так?

— А так, отцу до них мало дела, он поглощен в основном своей супругой, красивой ведьмой. Она же на дух девочек не переносит, хоть и прикидывается перед князем заботливой мачехой. Была у княжон гувернантка, при ней они не так скучали, но княгиня на днях ее уволила. Теперь девочки не знают, куда себя деть. Впрочем, их скоро отправят в пансион.

— Ну, что ж, спасибо, Алексей, что ввели меня во все подробности.

Жозэ и конюший пожали друг другу руки и разъехались. Все, с чем надо было ознакомиться Жозэ, он уже ознакомился.

Вечером того же дня, Жанна Мадлик гонялась в холле за маленьким игривым котенком. Неожиданно она столкнулась с незнакомым господином, выходящим из кабинета ее отца.

— Извините, господин, — сказала она.

— Все в порядке, мадемуазель, — ответил мужчина и улыбнулся.

Затем, не говоря больше ни слова, он вышел из особняка, вскочил на лошадь и медленно поехал в сторону домика управляющего.

Жанна внимательно и с интересом проводила его взглядом, пока он не скрылся из виду. Совершенно забыв о котенке, она помчалась в кабинет отца.

— Тебе чего? — недовольно буркнул князь, отрываясь от бумаг.

— Скажи, папа, а кто этот человек? Я его раньше не видела.

— Это мой новый управляющий. А теперь уходи. Не видишь, у меня дела. Я занят.

— Извини, — Жанна опустила голову и повернулась, чтобы уйти. Но около двери она снова остановилась. — Папа? А как его зовут?

— Вот прицепилась! — крикнул князь. — Занят я, мне не до тебя! Ладно, его зовут Жозэ Марэ. Довольна? А теперь вон отсюда!

Жанна поспешно выбежала. Она знала, что отец слишком вспыльчив, и его легко рассердить. Не исключено, что, задержись она в кабинете еще секунду, и в девочку непременно полетел бы какой-нибудь увесистый предмет вроде пепельницы или настольной фарфоровой статуэтки, какими изобиловал рабочий кабинет князя Мадлика.

В общем-то, сестры-двойняшки уже давно перестали обращать внимание на грубости и безразличие отца. Они перестали обижаться на него, так как это было бессмысленно. Отец, даже будь он не прав, никогда не просил у дочерей прощения, и девочки этого уже не ждали.

Выбежав из отцовского кабинета, Жанна влетела в комнату, где они с Нинеттой жили, но сестры там не оказалось.

А Нинетта, пока ее искала Жанна, забавлялась на заднем дворе тем, что дразнила Сережку, который по приказу кухарки княжеского дома, перебирал огромную корзину яблок, откладывая хорошие в одну сторону, а порченные в другую.

Нинетта подкралась к мальчику неслышно, со спины и вставила ему два указательных пальца между ребрами. Сережка тут же громко вскрикнул и вскочил, как ужаленный. Нинетта залилась веселым и неудержимым смехом.

— Черт бы тебя побрал! — воскликнул в ярости Сережка.

— Что?! Меня?! — Нинетта продолжала смеяться, но силилась сделаться серьезной. — Я княжна, ты не имеешь права мне грубить! Мальчишка!

— Зачем ты так сделала?

— Чтобы посмотреть, как ты испугаешься щекотки! — она снова взорвалась громким смехом.

— Очень смешно! — бурчал мальчик.

— Ага, очень! — Нинетта задыхалась. У нее уже болели бока.

— Очень глупо, — мальчик продолжил прерванное занятие.

— Ой, ой, какой умный нашелся! Я, вот, пожалуюсь папе, что ты мне нагрубил, он тебя высечь прикажет.

— Жалуйся. Только, что с того? Думаешь, я не знаю, что ему плевать на тебя и на твою сестру? А даже если меня и высекут, что ж, я, по крайней мере, разделю участь отца, — последние слова Сережка произнес так сурово, что девочка сразу перестала смеяться, и холодок окутал все ее существо.

Не ожидала она, что он так скажет. Ей внезапно стало как-то не по себе и даже захотелось заплакать. Но, гордая своим княжеским происхождением, она не желала выставлять свои чувства напоказ мальчику-крепостному, поэтому, чтобы скрыть замешательство, дернула его за ухо и быстро убежала в дом.

А дома ее с нетерпением дожидалась Жанна, со своими заботами и желанием поделиться тем, что она только что узнала.

Едва Нинетта влетела в комнату, вся красная одновременно от бега и смятения, не в силах забыть тона в голосе Сережки, как Жанна, тут же к ней подпрыгнув, пробормотала почти скороговоркой:

— Я узнала, что его зовут Жозэ Марэ. Такой необычный человек, я таких раньше еще не видела. Я случайно столкнулась с ним, когда бежала за котенком…

Тут она замолчала, заметив, что Нинетта смотрит на нее каким-то отсутствующим взглядом.

— Ты слышишь меня? — Жанна слегка тряхнула ее за плечи.

— А… ага… — Нинетта попыталась сосредоточиться на словах сестры, но тщетно. Свои мысли поглощали ее куда больше.

Жанна, поняв, что сестра витает в облаках, нисколько на нее не обиделась, так как обижаться было не принято между ними, и продолжала говорить, но уже сама с собой. Нинетта же сидела рядом, глядя в одну точку перед собой, и молчала.

— Мне почему-то хочется, чтобы он обратил на меня внимание, — сказала Жанна.

Нинетта повернула к ней голову, наконец-то перестав размышлять.

— А зачем?

— Так. Просто так. Мне бы хотелось быть на месте Сережки.

— Что?! — Нинетта раскрыла рот.

— Да. Я бы хотела. Господин управляющий, так добр к нему, он уделяет ему много внимания. А кто добр с нами, кто нам уделяет внимание?

— Мадам Биссет… но это было раньше…

— Да. Но теперь ее нет и мы совсем некому не нужны. Сегодня утром, когда я зашла в кабинет папы, буквально на две минуты, чтобы только показаться и кое-что спросить о новом управляющем, отец так рассвирепел и чуть не запустил в меня одной из своих увесистых безделушек. Мне тотчас же пришлось выйти.

— Ты права. Нас не любят, — согласилась Нинетта.

— Ну, тогда лучше не жить здесь, — и Жанна сдвинула брови.

— Что же ты предлагаешь?

— Поскорее уехать в пансион, чтобы долго не видеть ни отца, ни Берту, — о последней девочка сказала еще презрительнее.

С этого момента сестры-двойняшки стали страстно мечтать о пансионе, как о чем-то далеком, а потому замечательном, ведь чем дальше они будут находиться от дома, тем счастливее себя почувствуют.

А Берта и не подозревала, как совпадает ее желание с желанием тех, от которых она мечтала избавиться. Княгиня Мадлик усиленно готовила отправление девочек и с каждым днем становилась все веселее от сознания, что скоро она почувствует себя свободнее в поместье мужа. Эта женщина на радостях даже соизволила пару раз заглянуть в детскую своего сына и при няньке и кормилице, поцеловала его нежный лобик.

Однажды около полудня, когда погода была душной, и стоял невыносимый августовский зной, семья Мадлик тихо и медленно обедала в своей столовой.

За длинным столом, во главе его восседал князь, а по правую руку от него сидела Берта, время от времени кидая пронизывающие взгляды на обеих падчериц напротив себя, да задумчивый и даже блуждающий взгляд на малютку-сына, которого просто так сажали возле матери, чтобы только вся семья считалась в сборе, потому что Виктора кормили отдельно и намного чаще, чем остальных.

«У, мегера!» — разом подумали девочки, подняв глаза на мачеху, но тут же опустив их обратно в свои тарелки.

Вокруг хозяев осторожно двигались лакеи, подавая одно блюдо следом за другим и убирая со стола пустую посуду.

Вот так всегда и происходила церемония завтрака, обеда и ужина в доме князя Мадлика.

— От всего этого даже аппетит пропадает, — нередко повторяли друг другу сестры.

Итак, однажды около полудня, когда первое блюдо сменилось вторым, двери холла внезапно распахнулись со страшным шумом и послышались быстрые и тяжелые шаги нескольких мужчин. Спустя секунду мужчины оказались в дверях столовой.

Не в меру вспыльчивый князь Мадлик уже собрался, было, заорать своим громовым голосом, что никто не имеет права нарушать обеденный час, но, увидев все произошедшее, осекся.

В дверях стояло четверо мужчин, а впереди них Жозэ Марэ, весь растрепанный и напряженный.

— Господин князь, загорелась конюшня! — воскликнул он и выбежал обратно. Мужчины за ним.

Князь тотчас же невообразимо переменился в лице. Скулы его как-то странно задергались, глаза помутнели, он зашатался и в изнеможении рухнул обратно на стул. Берта подбежала к нему, а девочки остались на своих местах.

— Конюшня… мои лошади… мой Корсар… — князь побледнел.

Наконец, вся семья выбежала на крыльцо и увидела полыхающую конюшню. Внутри ржали лошади, напуганные невиданным зрелищем пожара и задыхающиеся от густого дыма.

Князь простер руки к небу. Внутри конюшни, рядом с остальными лошадьми, находился и его любимец, конь по кличке Корсар, красавец редкой породы, молодой и сильный, быстрый, как ветер. Не так давно князь уплатил за него цену, втрое превосходящую его истинную, лишь бы только самому заполучить такое отличное животное. Черный, как смоль, без единого пятнышка, он стоил даже целого табуна.

Несколько мужчин вплотную приблизились к конюшне, силясь открыть ворота и выпустить лошадей. Но пламя не подпустило их. Лошади продолжали ржать все более оглушительно и ужасно. Слышен был и дикий голос Корсара. Он как ножом резал по сердцу уже почти бессознательного князя. Несчастный готов был упасть в глубокий обморок.

Вдруг, среди толпы, собравшейся, кто посмотреть, а кто и помочь, выделился мужчина и решительно направился к воротам конюшни. Язык пламени почти коснулся его. Тогда человек схватил огромную кадку с водой из рук двух женщин, облился ею с головы до ног и бесстрашно ринулся к засову на воротах. Отодвинув его, он отскочил в сторону, так как лошади, доведенные паникой до безумия, вырвались каждая из своего стойла и наперебой, калеча друг друга, понеслись на волю. Только один конь, тот самый Корсар, не выбежал. Он единственный, в целях предосторожности, был привязан красивой металлической цепью к железному кольцу. Несчастное животное, хрипя и захлебываясь от ржания, брыкалось, как безумное, ибо языки пламени если и не касались его, то сильно прижигали.

Князь, уверенный, что его любимцу пришел конец, окончательно лишился чувств и осел на руки своей жены, которая, согнувшись под тяжестью его тела, рухнула на траву, но потом заботливо положила голову супруга к себе на колени.

Ей, впрочем, была глубоко безразлична участь несчастного животного. Его дикое, душераздирающее ржание нисколько не трогало эту бессердечную, надменную красавицу. Она равнодушно взирала на все происходящее, одновременно теребя волосы мужа спокойными, размеренными движениями.

Обе девочки также были на гране срыва. Однако же, беспокоил их не только конь.

Жанна, раскрыв рот и затаив дыхание, смотрела на управляющего, который все глубже и глубже продвигался в конюшню, пытаясь освободить коня. Сердце девочки бешено колотилось и казалось, еще немного и оно выпрыгнет из груди. Ей даже хотелось кинуться в этот огонь к господину управляющему, чтобы помочь ему и просто побыть рядом, но, понимая, что она вместо помощи лишь помешает ему, осталась стоять, где стояла.

Нинетта же не сводила глаз с Сережки, который метался вокруг горящей конюшни, не зная, что делать и безумно паниковал.

На какое-то время Жозэ исчез в языках пламени, его невозможно было различить сквозь дым и этих мгновений хватило Жанне и Сережке, чтобы едва не сойти с ума. Но, к счастью, спустя еще мгновение, тот, за кем они так пристально наблюдали, появился, и в руках у него была уздечка, за которую он вел коня.

Едва лишь оба они вышли из полыхающей конюшни, как крыша ее рухнула, повалив за собою все четыре стены.

Жозэ, очутившись на живой, зеленой траве, почувствовав под ногами твердую, не охваченную пожаром почву, вдохнув полными легкими свежий воздух, внезапно отпустил уздечку и упал без сознания в двух шагах от лежавшего на коленях у супруги князя Мадлика, который, впрочем, уже очнулся.

Конь, почувствовав свободу, вскочил на дыбы, а затем понесся по лугам и полям, на радостях, что остался жив, принялся резвиться и играть. Сам он нисколько не пострадал, за исключением того, что его драгоценная шерсть в некоторых местах оказалась немного подпаленной.

Увидев своего любимца целым и невредимым, князь окончательно пришел в себя, вскочил на ноги и, подбежав к Корсару, несмотря на то, что тот запросто мог его лягнуть, принялся ласкать его и приговаривать:

— Ах, ты мое сокровище! Ах, прелесть! Я велю простроить для тебя отдельную конюшню.

Нинетта, которая все это слышала, пробормотала себе под нос:

— Да, если бы мы с Жанной погибли, он бы едва ли это заметил, — и в глазах ее блеснули слезинки.

Для Жанны же не существовало никого и ничего вокруг, кроме лежащего на траве, бесчувственного, черного от дыма, господина управляющего. Она вместе с Сережкой металась вокруг него, не зная, что сделать, чтобы привести его в чувства.

Двое мужчин подошли к детям, аккуратно их отстранили и, взяв на руки Жозэ, понесли его в домик. Сережка вприпрыжку побежал за ними, а Жанна, подумав, что такое же проявление чувств не пристало княжне, осталась на месте, хоть и горела желанием не отходить от управляющего ни на миг.

Вряд ли эта десятилетняя девочка отдавала себе отчет в том, почему ее так неудержимо потянуло к этому новому человеку, потянуло с первого же взгляда, вряд ли она понимала, что происходит внутри нее, но, невольно сравнив Жозэ со своим отцом, она еще более возвеличила первого и прониклась презрением к последнему.

Вскочив с травы, она пронеслась мимо Нинетты, подбежала к отцу, который все еще продолжал ласкать своего коня и осыпать его всякими нежными словами. Дернув князя за рукав, девочка сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Он очень смелый, правда?

Князь Мадлик только кивнул, даже не посмотрев на дочь.

Жанна продолжала:

— К коню ты прежде подошел, чем к человеку, который мог погибнуть из-за него.

Тут князь перестал теребить гриву Корсара, обернулся к дочери и, безо всяких слов влепил ей такую увесистую затрещину наотмашь, что Жанна, тихо вскрикнув, упала прямо под копыта Корсара. Если бы подбежавшая Нинетта не помогла ей подняться, конь затоптал бы девочку своими мощными копытами.

А в домике управляющего происходило следующее:

Те двое мужчин, что внесли бессознательного Жозэ в комнату, положили его на кровать, а маленький Сережка остался сидеть подле своего друга, принявшись смывать мокрым полотенцем копоть с его лица.

Так он просидел возле управляющего несколько часов. Наступил вечер, за окном стемнело, мальчика сморило.

К полуночи все в доме князя уже видели десятые сны. Не спала только Жанна. Девочка ворочалась в своей постели с боку на бок и никак не могла уснуть. Голова побаливала от столкновения с отцовской рукой, мешали спать обида, негодование, возмущение и ярость. Мешало и беспокойство; как же там себя чувствует господин Жозэ?

Полежав еще немного, но, так и не уснув, Жанна тихо, не производя ни малейшего шума, встала, накинула плащ поверх ночной сорочки и стала медленно, на цыпочках продвигаться к двери.

Едва ее пальцы коснулись ручки, как из темноты послышался голос сестры:

— Ты куда?

— Я тебя разбудила?

— Нет, конечно. Ты ведь производишь не больше шума, чем муравей. Просто мне тоже не спится. Так, куда ты идешь?

— К управляющему.

— Что? Сейчас? — Нинетта сразу встала.

— А что? Мне хочется посмотреть, как он.

— Почему ты так о нем беспокоишься?

— Сама не знаю. Но я чувствую к нему такую привязанность, какую никогда еще ни к кому не чувствовала.

Нинетта помолчала мгновение, а потом взяла сестру за руку.

— Я пойду с тобой.

— Тогда идем. Накинь свой плащ.

Когда девочки спустились на первый этаж, а затем прошли в холл, дверь на улицу оказалась запертой, как и бывало всегда во избежание всякий неприятностей. Дворецкий поворачивал ключ в замке, едва пробивало десять вечера.

— Я и забыла об этом, — сказала Жанна. — Ну, ничего, полезем через окно.

Они быстро отыскали окно, через которое было удобнее всего проникнуть на крыльцо.

— Осторожнее, ты разбудишь дворецкого. У него слух, как у собаки, — предостерегла сестру Нинетта.

— Створка может скрипнуть! Вот, досада! Аккуратнее…

Кое-как, с большой осторожностью и опасением быть застигнутыми врасплох, девочки все же открыли окно без шума. Потом друг за другом перелезли через подоконник и спрыгнули на крыльцо.

— Ну, все! — выдохнули они разом.

— А закрыть? — встрепенулась Нинетта.

— Не надо. Мы же сейчас обратно полезем. Вот только взглянем, как там управляющий. Мы поглядим в его окно, а потом сразу назад.

ГЛАВА 3

На улице было совсем темно. Луна и звезды не проглядывали через густые облака. Девочки шли в известном направлении, держась за руки и ощупывая пространство вокруг себя. Иногда они натыкались на колючие ветки кустарника и тогда чуть слышно вскрикивали.

Домик управляющего, и без того хорошо скрытый различными зарослями, абсолютно не был заметен. Даже смутных очертаний его силуэта нельзя было уловить в такой темноте.

— Как же я не подумала, — спохватилась Жанна, — надо было захватить спички и лучину.

— И, правда. Я тоже об этом не подумала.

Наконец, они приблизились к самому домику. Ставни окон были закрыты.

— Ну, что будем делать? — спросила Нинетта.

— Не знаю. Вообще-то глупо получилось. Мы сорвались из дома, не взяв с собой ничего, чтобы посветить, да и не подумали, что окна могут быть закрыты. Где была моя голова?

— И моя тоже. А, посмотри, заперта ли дверь.

— Она с другой стороны. Ладно. Идем, только осторожно.

И они, снова взявшись за руки, а свободные, вытянув вперед, медленно и осторожно обогнули домик и очутились как раз перед дверью.

Вдруг Нинетта дернула сестру за тесемку плаща и прошептала:

— Смотри-ка, по-моему, там горит свет.

Жанна внимательно взглянула в замочную скважину. Там, где-то в дальнем углу домика, действительно горел свет.

— Что это? Он не спит? Уже очнулся?

— Может быть. Что будем делать? Давай, пойдем назад?

— Нет, не хочу.

— Но не войти же внутрь. Что мы скажем этому господину?

— Что случайно забрели. Заблудились в этой темноте. Схитрим немножко, — и Жанна взялась за ручку двери.

— О, я не уверенна, что мы правильно поступаем.

— Я тоже, но мне очень хочется познакомиться с ним поближе.

— Ну, ладно, пусть все будет, как будет!

Дверь оказалась лишь притворенной. Она бесшумно открылась, и две маленькие девочки мгновенно прошмыгнули внутрь.

— О, здесь так тепло. Я и не обратила внимания, что на улице прохладно. Вперед, — Жанна была решительна.

Нинетта следовала за нею по пятам.

В коридоре было темно, но по мере того, как девочки приближались к комнате, свет становился все более отчетливым. Подойдя к комнате, Жанна и Нинетта остановились и стали прислушиваться, затаив дыхание.

— Я ничего не слышу, — сказала Нинетта, чуть погодя.

— Я тоже.

Жанна, инициатор этого похождения, была настроена гораздо решительнее своей сестры и крутанула дверную ручку. Она же первая просунула голову в щель. Нинетта последовала ее примеру.

Обе они оказались немало удивлены, когда увидели то, что, предстало их взорам.

Комната, которая служила управляющему спальней, освещалась большой лампадой, свет мерцал в ней, то, угасая, то снова разгораясь.

На разобранной кровати, умытый и чистый, лежал господин Жозэ, все так же без чувств или же просто во сне. Рядом на кресле развалился Сережка и тоже спал.

Девочки некоторое время постояли в дверях, не зная, что делать. Им одновременно хотелось, и войти и уйти обратно.

— Нет, уж, зайдем, раз пришли, — сказала Жанна.

Желание побыть рядом со спящим управляющим, было у нее намного сильнее опасения, что их обнаружат.

Они медленно, на цыпочках, вошли в комнату, и присели обе в такое же кресло, на каком спал Сережка.

Тут Нинетта мгновенно забыла об управляющем и, дернув сестру за руку, прошептала:

— А все-таки он смешной.

— Чем же? — Жанна ничего смешного в этом мальчишке не видела.

— Конкретно, ничем, конечно, но, в общем, что-то есть.

Жанна же не сводила глаз с господина Жозэ. Посидев так некоторое время, она восторженно произнесла:

— Он такой красивый!

— Да, ничего, — согласилась Нинетта.

— О, нет, «ничего», это не то слово. Он просто божественен! Я смело могу это утверждать. Смотри, какие черты лица, какая гордая посадка головы! Как будто он не от мира сего! Я восхищаюсь им. И он такой смелый! Только он один решился спасти папиного Корсара, хотя сам чуть не погиб из-за него. Ты знаешь, Ни-ни, я впервые встречаю такого человека.

— Да, я полностью разделяю твою точку зрения. Однако же, почему-то я не могу восхищаться им, так как ты. А впрочем, ты ведь более впечатлительна и романтична, чем я, — Нинетта улыбнулась сестре. — Как по мне, то Сережка интереснее.

— Кому что, сестричка, — сказала Жанна.

Сонная атмосфера комнаты не могла не оказать влияния и на девочек. Мало-помалу, глядя на спящих мужчину и мальчика, они тоже стали клевать носом. Нинетта быстрее этому поддалась. Жанна все еще продолжала сидеть на подлокотнике кресла и смотреть, а вернее, любоваться прекрасным лицом нового управляющего.

Внезапно ей неудержимо захотелось взять его за руку, лежащую вдоль тела, поверх одеяла.

Девочка протянула свою тоненькую и маленькую ручку с холодными пальцами и дотронулась до руки Жозэ. Она была теплая. Жанне показалось, что это тепло начинает наполнять ее всю, с ног до головы. Она крепче сжала кисть руки Жозэ.

— Вот уж не думала, что это так приятно, — прошептала она, переполняясь радостью и любуясь необыкновенно изящной и крепкой рукой этого человека. Несмотря на то, что должность управляющего предполагает также кое-где и грубую физическую работу, кисти рук Жозэ выглядели удивительно мягкими.

Наконец, и сама Жанна почувствовала непреодолимое желание уснуть. Будить сестру было жалко; Нинетта уже сладко спала, самой тоже не хотелось выходить из этой теплой комнаты и, совсем забыв обо всем на свете, продолжая держать господина Жозэ за руку, девочка уснула, склонившись к Нинетте. Постепенно рука ее выскользнула из руки управляющего и повисла вдоль стенки кресла.

Надо, кстати, заметить, что в доме князя Мадлика раньше всех вставал дворецкий.

Это был уже немолодой мужчина, высокомерный, к этому его обязывала должность, он докладывал князю и княгине абсолютно обо всем, что происходило в доме, вплоть до мелочей. Он беспрекословно подчинялся своим хозяевам, был вызывающе дерзок с батраками и общался несколько пренебрежительно с Жанной и Нинеттой, стараясь во всем подражать господам.

Девочки терпеть его не могли, как впрочем, и мерзкого Антона, бывшего управляющего их поместья, в свое время. Но если от одного судьба их избавила, послав вместо него доброго человека, то от дворецкого избавиться, было просто немыслимо. Как-то раз Нинетта заметила, что этот «жирный боров» еще переживет их с Жанной.

Итак, в это утро дворецкий проснулся, как всегда раньше всех остальных и по-обыкновению принялся обходить нижний этаж дома, чтобы убедиться, что за ночь не приключилось ничего необычного, что могло бы нарушить покой светлейших господ.

Хоть солнце уже взошло, однако дом был еще погружен в полумрак. Надо было раздвинуть занавеси, открыть ставни и впустить свежий утренний воздух.

Дворецкий подходил к каждому окну и открывал его настежь. Наконец, он добрался до того самого окна, через которое ночью убежали девочки, да так и забыли вернуться.

— Вот, так-так! — прошептал мужчина. — Похоже, кто-то решил помочь мне.

Действительно, создавалось подозрительное впечатление: окно наполовину приоткрыто, цветочные горшки сдвинуты со своих мест и все это в такой ранний час, когда все кругом еще спят.

Сразу подумав о том, что казалось наиболее вероятным, дворецкий схватил колокольчик, лежавший в его кармане и принялся очень громко звенеть.

Так уж было заведено в доме князя Мадлика, что в случае какого-то происшествия, дворецкий поднимал тревогу, звеня колокольчиком, который всегда носил при себе. Тогда, на этот звон мгновенно собирались все домочадцы, вся прислуга, все те, кто жил в доме.

Неукоснительно следуя этому правилу, едва лишь раздался громкий звон колокольчика, подобно раскату грома пронесшийся по всему дому, как двери вдруг пооткрывались, послышались торопливые шаги и испуганные возгласы. Спустя несколько минут вся домашняя челядь была в сборе у того самого окна, которое и породило всю эту суматоху.

Чуть позже, тоже с встревоженным лицом, спустился и князь.

— В чем дело, Альфред? — спросил он, протирая глаза и плотнее кутаясь в длинный домашний халат, чтобы скрыть от взоров посторонних ночную сорочку и тапочки.

— Точно не смогу ответить, ваша сиятельство. Но, похоже, что кто-то пытался проникнуть в дом.

Князь еще более встревожился.

— Так, так… вчера пожар в конюшне, а сегодня уже и к дому подобрались…

— Позвольте заметить, господин князь, что пожар произошел случайно. Просто от солнечного луча загорелось сухое дерево, что у самой конюшни, а вслед за ним и сама конюшня.

— Ах, да, действительно, ты прав, Альфред. Да, мне уже что-то говорили об этом. Я забыл. Но, чего же ты стоишь? Ищи вора, если таковой существует. Посмотри, все ли в доме на месте.

— Слушаюсь, ваша сиятельство. Сию минуту все сделаю.

И дворецкий приказал всей домашней челяди проверить все углы в доме, не упуская ни один, удостовериться, что все вещи на своих местах, включая даже безделушки и доложить обо всем, что покажется подозрительным.

Слуги обежали и осмотрели весь дом, все комнаты и углы, но ничего подозрительного не обнаружили. Только две горничные вернулись с глазами, вылезающими от ужаса из орбит. Они вцепились в камзол дворецкого и буквально взвыли:

— Княжон похитили! Их нигде нет! — и тут же попадали в обморок.

Князь и дворецкий недоумевающе переглянулись, затем уставились на обеих лежавших, на холодном полу женщин.

Госпожа Берта фон Шеренг спустилась в холл и увидела всю эту картину. Она слышала, спускаясь по лестнице, последние произнесенные слова, но лицо ее оставалось спокойным, как всегда.

— Что вы об этом скажете, дорогая? — князь подошел к жене.

— Что никто ваших дочерей не похищал. Скорее всего, они сами пролезли ночью через это окно, — ответила она хладнокровно и уверенно. Затем подошла к дворецкому. — Окно открыто изнутри, горшок с цветами чуть сдвинут, щель маленькая. Глупые, неужели не понятно, что только дети могли тут пролезть? — сказав это, она направилась на крыльцо и огляделась по сторонам.

Прогулявшись немного вдоль дома, она обогнула его и тут, на ветках кустарника в нескольких шагах от себя, обнаружила что-то синенькое. Подойдя, Берта узнала кусочек тесемки от плащей девочек.

Поскольку заросли кустарника вели к домику управляющего, Берта решила заглянуть туда, на всякий случай. Она нашла тропинку, усыпанную гравием, ту, которая вела прямо к двери домика, и которую девочки в темноте не смогли обнаружить.

Час был еще очень ранний, дверь оказалась приоткрытой и княгиня тихой поступью вошла внутрь.

Осмотрев коридор и прихожую, она вошла в спальню, дверь которой была также приоткрыта. Тут то госпожа княгиня и обнаружила обеих своих падчериц спящими на кресле, увидела Сережку, развалившегося в другом, окинула холодным взглядом прекрасного мужчину, лежащего в постели.

Берта схватила одну из девочек за плечо и громко сказала:

— Ах, вот вы где!

Мгновенно Жанна и Нинетта открыли глаза и вскинули головы. Тотчас же Сережка вскочил с места и в ужасе посмотрел на княгиню. Сию же секунду Жозэ Марэ проснулся и недоуменно оглядел все вокруг.

Потом, поняв, кто перед ним, он удивился и почувствовал неловкость из-за своего сонного и разбитого вида.

— О, госпожа княгиня… простите… княжны?

Нинетта не сводила глаз со злобного лица мачехи, а Жанна вновь принялась любоваться уже проснувшимся управляющим.

Жозэ тоже смотрел на девочку, однако Жанна не чувствовала никакого смущения перед ним. Она откровенно пожирала его глазами и, сама того не замечая, улыбалась во весь рот.

— Сейчас же марш домой! — крикнула княгиня на девочек. — Отец ожидает вас в своем кабинете. Думаю, вам предстоит серьезный разговор, — глаза ее угрожающе сверкнули.

Девочки, не говоря ни слова, убежали. Перед этим Жанна все же успела бросить на Жозэ еще один взгляд.

Итак, в комнате остались трое персонажей этого рассказа; полулежащий управляющий, который не мог подняться, так как был почти раздет, перепуганный мальчик и пылающая яростью княгиня, чьи черные глаза своим острым блеском не предвещали ничего утешительного.

— Ты, кажется, остался присматривать за господином управляющим?! — прошипела Берта, глядя на мальчика испепеляющим взглядом.

— Да, госпожа, — пролепетал ребенок.

— Госпожа княгиня, — обратился к ней Жозэ, — Серж делал все так, как надо. Я им полностью доволен.

— А я нет. Что это значит? Дочери князя и вдруг уснули тут, так же, как этот бастард!

Мальчик, вспыльчивый при малейшем оскорблении в его адрес, оскорблении тем более незаслуженном, мгновенно забыл о своем страхе перед княгиней и распираемый обидой, смело произнес:

— Прошу прощения, но госпожа княгиня, вероятно, не совсем понимает значение этого слова.

Берта, как и все высокомерные особы, чрезвычайно гордящаяся своими голубыми кровями, терпеть не могла, когда с ней в чем-то не соглашались. Тем более, если перечили. Ну, а если перечил крепостной мальчишка, это уже перерастало в настоящую катастрофу. Берта, услышав его дерзость, едва не лопнула.

— Что ты сказал, мерзкий негодник?!

— Я сказал, госпожа, что мои родители сочетались законным браком и, как бы вам того не хотелось, бастардом я не являюсь. Извините, — с грандиозным достоинством ответил Сережка и тут же заметил, с каким восхищением посмотрел на него господин Жозэ. Это еще больше придало ему стойкости перед княгиней.

А Берта побелела, как полотно, тонкие ноздри ее раздулись от гнева, но уста не произнесли ни слова в ответ. Она только резко повернулась и подойдя к двери, сказала, глядя на управляющего и не замечая мальчика:

— Я приказываю вам его выпороть.

— Я этого не сделаю, мадам, — ответил Жозэ.

Берта снова вспыхнула.

— Вы обязаны мне подчиняться!

— Я обязан подчиняться князю.

— Ах, вот как! Ну, что ж, я попрошу моего мужа, чтобы он приказал вам выпороть мальчишку, — и Берта сделала шаг вперед, но снова задержалась. — Кстати, князь просит вас зайти в его кабинет.

— Передайте ему, что я приду, как только оденусь.

Когда Жозэ и Сережка остались одни, мальчик задрожал. Жозэ встал с постели и обхватил его за хрупкие плечи своими крепкими руками.

— Не бойся, — сказал он. — Никто больше тебя пороть не будет. Я тебе клянусь. Отныне я буду заботиться о тебе, как отец.

Глаза мальчика невольно наполнились слезами счастья. Он посмотрел на Жозэ с такой невыразимой благодарностью! Еще никто за всю его короткую жизнь не относился к нему так хорошо. Никто, если не считать покойных родителей.

А в глазах Жозэ сверкнула полная и непоколебимая уверенность в только что сказанных им словах. Он еще раз обнял мальчика, потом отпустил погулять.

— Вам помочь одеться, господин Жозэ?

— Разве я старец немощный или дитя? Зачем мне помощник в этом деле? Иди, погуляй.

Пока управляющий одевался, в кабинете у князя Мадлика происходила следующая сцена: сам князь сидел за своим огромным рабочим столом, скрестив руки на груди и грозно нахмурив брови. Перед ним стояли дочери и жались друг к другу.

— Ну и чем же вы объясните свое возмутительное и неприличное поведение? Где это видано, чтобы княжны заснули в спальне управляющего, да еще в присутствии крепостного мальчишки? И это, кроме того, что вы подняли настоящий переполох во всем доме своим уходом через окно!

— Прости нас, папа, мы не нарочно. Мы хотели только погулять, а потом вернуться. Нам не спалось, — виновато ответили девочки.

— Меня не интересует, что вы хотели! — вскричал князь. — Вы сильно провинились и будете наказаны! Я велю запереть вас в верхней зарешеченной комнате. На двое суток.

У князя был такой суровый и непреклонный вид, что девочки оставили всякую надежду выпросить у него прощение. Со слезами на глазах выбежали они из кабинета и в холле чуть не сбили с ног Жозэ Марэ.

Нинетта мигом ринулась наверх, а Жанна остановилась перед управляющим.

— Вы идете к отцу?

— Да. А он вас ругал?

— Ругал. И обещал запереть на двое суток в той комнате под самой крышей, где два зарешеченных окошка. Вы видели?

— Да, видел. Так, это у вас что-то вроде тюрьмы?

— Вроде карцера, — объяснила Жанна. — Все зависит от провинности. Если провинность пустячная, ну, например, если я или сестра в сердцах нагрубим мачехе или разобьем что-нибудь в кабинете отца, то нас просто запирают в комнате. Ну, а если так, как сегодня… — тут Жанна немного покраснела.

— То тогда карцер? — сказал Жозэ.

— Да, тогда карцер. Но я не жалею, — вдруг, неожиданно даже для себя, произнесла девочка.

— Не жалеете о чем?

— О том, что все так получилось. Ведь я нарочно пришла к вам в домик. Мне хотелось посмотреть, как вы. Вчера после того, как вы спасли Корсара и лишились чувств, то я забеспокоилась. Нинетта же просто составила мне компанию. Жаль, я не должна была брать ее с собой. Теперь и ей попадет из-за меня.

— Ну, может быть и не попадет, — загадочно сказал Жозэ.

— О, нет, господин, обязательно попадет, — вздохнула Жанна. — Отец всегда нас наказывает. Ничего не прощает.

— Не унывайте. Все образуется, — он улыбнулся.

Жанна пришла в восторг от этой улыбки. Такая теплая, ласковая! Никто не умеет так улыбаться!

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она заботливо.

— Да, чудесно. Благодарю.

На этом они попрощались. Девочка вприпрыжку понеслась к себе, а управляющий некоторое время смотрел ей вослед понимающим и участливым взглядом.

Ворвавшись в свою комнату, Жанна обнаружила Нинетту в самом скверном расположении духа, в каком она когда-либо пребывала.

— Ну, все, — кипятилась девочка — скорее из этого дома! Пусть отправляют нас в пансион, я буду очень счастлива, отбыть туда!

— Я тоже, но… я счастлива!

— Счастлива?

— Да, очень! Я ничуть не жалею о случившемся. Мне кажется, я готова любое наказание снести, лишь бы это дало мне возможность хоть о чем-то поговорить с господином Жозэ! — глаза Жанны так сверкали, что Нинетта опешила.

— Ты с ума сошла, — сказала она сестре.

— Может быть, — согласилась Жанна, — но мне бы хотелось, чтобы нашим отцом был вовсе не папа, а господин Жозэ. Вот бы мне понравиться ему точно так же, как понравился ему Сережка! Вот бы и мне он уделял много времени, и меня сажал бы в свое седло и катал на лошади, и мне бы мастерил свистульки!

ГЛАВА 4

В то время как Жанна в своей комнате так восторженно отзывалась о господине Жозэ, сам он, постучавшись в кабинет князя, вошел и присел в предложенное ему кресло.

Князь Мадлик встретил своего управляющего сияющей улыбкой и был с ним очень любезен. Он вновь занял место за своим рабочим столом и сказал:

— Ну, вы вправе требовать для себя любой награды. Не представляю, что бы со мной стало, если бы погиб Корсар.

— Я надеюсь, он в добром здравии?

— О, да, благодарю вас. Ветеринар осмотрел его сразу же. Только шерсть немного опалилась, да несчастный сильно испугался. Но теперь уже все в порядке.

— Я рад и за него и за вас.

— А ведь вы один решились на это. Никто из этих ничтожеств не рискнул спасти Корсара. Своя дешевая шкура им дороже, чем мой отменный конь.

— Для всякого человека своя жизнь превыше всего.

— Да, мой Корсар стоит гораздо дороже, чем самый трудоспособный крепостной! У! Гаденыши! А вас я боготворю, Жозэ. Требуйте любой награды. Все исполню!

Тут князь запустил руку в один из ящиков стола и извлек оттуда роскошно отделанный золотыми и серебряными нитями кошелек, который буквально распирало от его содержимого. Князь протянул его Жозэ, но тот отстранился.

— Нет, благодарю вас, ваша сиятельство, я бы хотел просить вас не о деньгах.

Князь взглянул на Жозэ очень удивленно, но в то же время и с подозрением. Чего, мол, потребует от него этот человек?

— Не о деньгах? — переспросил он. — Тогда о чем же? Повышение по службе? Но должность управляющего и так весьма завидная.

— Нет, нет, господин князь, ничего этого мне не надо. Я вполне доволен своей должностью, мне хватает жалованья, которое вы мне назначили.

— Тогда, чего? Не томите. Говорите скорее.

— Ваша сиятельство, вы сами только что сказали, что конь ваш стоит гораздо дороже всякого крепостного.

— Ну, так и что? — не понимал князь.

— Вы предлагаете мне кучу денег, но я попрошу другого. Это будет стоить вам намного дешевле, а я проникнусь к вам безграничной признательностью.

— Говорите. Я поклялся выполнить любую вашу просьбу.

— Дайте вольную Сережке, — просто сказал Жозэ.

Князь так и подскочил на месте.

— И это все, чего вы хотите?!

— Все.

— Признаться… не велики же ваши желания.

— Мне самому желать нечего. Я полностью доволен своей жизнью.

— Так значит, вольную Сережке… ну, что ж, что ж… пусть так. Я обязан держать свое слово.

Глаза Жозэ счастливо вспыхнули.

Князь порылся в ящике стола и достал бумагу. Затем взял в руки перо и какое-то время сосредоточенно писал. Потом размашисто расписался и сказал:

— Ну, вот, можете полностью распоряжаться мальчишкой. Он и его вольная теперь ваши.

— Премного благодарен, ваша сиятельство, — Жозэ чуть поклонился.

— Больше вы ничего не желаете?

— Если князь позволит…

— Спасителю Корсара я многое позволю. Говорите. Что там еще?

— Знаете, господин князь, в десятилетнем возрасте баловство простительно, не так ли?

— Без сомнений, ведь дети всегда балуются.

— Тогда, прошу вас, не наказывайте ваших девочек. Только что вы сказали, что дети всегда балуются, так стоит ли ругать их за это?

— Но, знаете… они устроили суматоху в моем доме, они пробрались в ваш…

— Ну и что же? Они пришли ко мне из любопытства. Я прошу вас, не запирайте их под домашний арест.

Князь некоторое время сидел нахмурившись. За спасение любимого коня он заплатил очень мало и мог бы быть весьма доволен этим.

— Ну, ладно! — сказал он, наконец. — Будь, по-вашему. Я не накажу девчонок. Ладно. Ступайте, Жозэ, вы свободны.

И Жозэ направился к выходу. Но тут князь остановил его и снова подозвал к креслу.

— Еще кое-что, Жозэ. Присядьте на минуту.

Жозэ присел. Князь оперся на локти и, посмотрев прямо на него, сказал:

— Поскольку попросили вы сравнительно мало, я предоставлю вам полную свободу кое в чем.

Жозэ заинтересовался.

— Отныне, — тихо произнес князь, — можете брать любую девку из моих крепостных. Любую, какая приглянется, даже будь она замужней. И можете пороть каждого, кто станет на вашем пути. Я вам это позволяю. Антон, мой бывший управляющий, был весьма польщен такой привилегией.

— И оставил несчастного ребенка без родителей, — в голосе Жозэ прозвучало презрение. — Знаю, слышал я эту историю. Но, нет, господин князь, мне все это не по душе. Подобным развлечениям я всегда предпочту законный брак. А теперь извините, я должен идти. Мои обязанности ждут меня. Всех вам благ, ваша сиятельство, — и Жозэ поспешно, будто от князя нестерпимо разило какой-то гадостью, вышел из его кабинета.

Князь чуть покачал головой и уставился в окно. Машинально его слух улавливал, как удалялся звук шагов уходящего господина Жозэ.

А господин Жозэ, остановившись на ступеньках крыльца, принялся искать глазами того, кто наконец-то обрел свободу.

Но в поле зрения Жозэ Сережки не оказалось. Тогда управляющий обошел дом и у всех спрашивал, не видели ли они мальчика. Все указывали ему на то самое поваленное дерево неподалеку, где сидел мальчик, мучаясь со своей свистулькой, когда впервые увидел господина Жозэ.

— Серж! — Жозэ приблизился к ребенку.

Тот оторвался от новой свистульки и посмотрел на друга.

— У меня есть кое-что для тебя, — Жозэ загадочно улыбнулся.

— О, господин Жозэ, вы каждый день делаете мне что-то хорошее. Право же, я этого не заслужил, — поскромничал Сережка.

— Заслужил, вполне заслужил. Ты себя немного недооцениваешь.

— Ах, ладно, не надо больше обо мне. Лучше расскажите, любезен ли был с вами князь?

— Да. Он был настолько любезен, что пообещал выполнить любую мою просьбу в награду за спасение Корсара.

— О, я рад за вас, господин Жозэ, значит, вы теперь стали богаче? Правда, вы такой смелый, князь должен вас боготворить.

— Разбогател ли я? Да, очень. Но не материально, дружок.

— Что же вы попросили у князя?

Вместо ответа, Жозэ достал из кармана своего камзола какую-то бумагу и с торжественным видом вручил ее мальчику.

Сережка стал читать. Но по мере того как он читал, лицо его преображалось, а глаза наполнялись слезами. Участилось дыхание, и мальчик даже открыл рот.

Жозэ терпеливо ждал, когда он произнесет свое первое слово. А Сережка словно бы дар речи потерял. Он опустил руки, поднял глаза и крупные слезы потекли из них в несколько ручейков.

Внезапно Сережка вскочил и с душераздирающим криком бросился на шею Жозэ. Он так обнял его, что едва не задушил.

Мужчина чуть не прослезился от этой сцены. Он тоже крепко и нежно обнял мальчика, и некоторое время держал его на руках. Сережка никак не мог прийти в себя, он беззвучно плакал на шее управляющего, сильно всхлипывал и по-прежнему не произносил ни слова. Жозэ терпеливо ждал, когда ребенок вновь обретет дар речи.

Ждать пришлось не очень долго. Наконец, мальчик разжал руки и Жозэ опустил его на землю. В тот же миг глаза их снова встретились; глаза мужчины сияли радостью, а глаза мальчика, красные от слез, взирали на своего благодетеля, как на божество.

— Господин Жозэ, — проговорил ребенок сквозь все еще текущие по лицу слезы, — так значит, больше меня уже никто не будет бить?

— Никто, мой малыш, никто теперь не имеет на это права.

— Спасибо, господин Жозэ, спасибо, что сделали для меня это. Боже мой, вы подарили мне свободу! Свободу! Я больше не крепостной, я свободный! — и мальчик еще сильнее разрыдался.

Жозэ сел на поваленное дерево, усадил мальчика рядом с собой и нежно, как отец, обнял его. Сережка снова вцепился в мужчину обеими руками и прильнул к его груди. Они вместе вздрагивали от сильных рыданий ребенка.

— Я так счастлив, господин Жозэ, так благодарен вам, но, однако…

— Что же, солнышко?

— Солнышко? О, так иногда называла меня моя мама! — при воспоминании о покойной матери лицо Сережки снова омрачилось.

Жозэ даже пожалел, что пробудил в нем горестные воспоминания. Но ведь он всего лишь сказал нежное слово.

— Тебя что-то огорчает, малыш? Что ты хотел мне сказать?

— Ах, да! Это о том… вот я стал свободным, а теперь мне неловко будет смотреть в глаза моим друзьям, таким же крепостным, как и я, то есть, каким был и я, — мальчик вздохнул.

— Добрый малыш, ты не забываешь о друзьях.

— Как можно о них забыть? Мы вместе с самого рождения. Ах, если бы я был богатым!

— Хочешь стать богатым?

— Конечно! Я хочу быть очень богатым, чтобы купить всех моих друзей у князя, а потом дать им вольную! Вот бы стать тоже князем или графом, или маркизом каким-нибудь, — это мальчик произнес уже мечтательно.

Жозэ устремил взгляд на небо. Там, по лазурному фону проплывали белоснежные облака.

— И у маркизов жизнь не всегда сладка, — произнес он с какой-то непонятной интонацией в голосе. Казалось, тон его был печальным, а вместе с тем и проникнутым какой-то яростью. Сережка посмотрел на него несколько недоуменно.

— И все же слаще, чем у рабов, — возразил мальчик.

— Не всегда, — твердо, почти уверенно ответил Жозэ, все так же глядя на небо.

— Но они хотя бы богаты. Они свободны.

— Это да, но если случается что-то… даже маркиз не может быть всемогущим. Даже он может стать жертвой клеветы…

— Что? Почему вы заговорили об этом, господин Жозэ? — не понял Сережка. Никогда еще он не видел управляющего таким грустным, словно бы горько о чем-то сожалеющим.

— О чем я? Да, нет… так, пустяки. Не обращай внимания.

— Но вы стали грустным, господин Жозэ.

— Тебе показалось, малыш. Но, вот что; не называй меня больше господином, ладно? Зови меня просто Жозэ или… если хочешь, конечно, хотя, не знаю, заслужил ли я этого… но мне было бы очень приятно, если бы ты стал звать меня… отцом…

Мальчик от изумления чуть не упал. Он смотрел на Жозэ широко раскрытыми глазами. Постепенно лицо его расплылось в счастливой улыбке.

— Отцом! О, вы, правда, этого хотите?!

— Очень. Но хочешь ли ты?

— Бесконечно хочу! Знаете, я так полюбил вас, потому что вы добры ко мне… отец.

Тут уж сам Жозэ едва не разрыдался. Впервые его назвали отцом. Услышать это слово из уст маленького мальчика было так неожиданно и в то же время так безумно приятно! В последнее время Жозэ действительно стал ощущать себя отцом Сережки. Ему хотелось постоянно оберегать его, воспитывать в нем мужчину, достойного и хорошего, наставлять, учить тому, что умеет сам, хотелось чувствовать себя нужным кому-то более слабому и беззащитному, хотелось не быть таким одиноким.

— Скажите, отец, — теперь мальчик произносил это слово совершенно свободно, — вы не думали, что я умею читать? Да, многие мои друзья не умеют, но я умею. И писать тоже. Мама Лиза меня научила. Она такая красивая была. Я вам покажу потом ее портрет.

А обе девочки тем временем сидели у себя в комнате и с безразличным видом ждали, когда же их отведут на чердак и там запрут на двое суток.

Каково же было их удивление, когда вместо князя Мадлика с его суровым лицом, пришла горничная и сказала, что наказание отменяется по просьбе нового управляющего.

Девочки так и подскочили на месте от радости. Их громкие возгласы веселья прорезали комнату, наполненную дотоле атмосферой напряженности и печали.

— А для себя он что потребовал? — спросила Жанна у горничной.

— Освободить мальчишку. Попросил для него вольную. Ваш батюшка не смог отказать.

— Вольную? Для какого мальчишки?

— Да, для того самого, что ошивается вокруг него.

— Для Серого?! — воскликнула Нинетта.

— Вот-вот, для него самого, — ответила горничная и ушла.

Обе сестры восприняли эту новость по-разному. Нинетта запрыгала на пружинистой кровати и, подскакивая почти до самого потолка, громко и счастливо кричала:

— Он свободен! Он свободен!

Жанна же, откинулась на подушки и, гладя в пространство, очарованно прошептала:

— Он еще лучше, чем я думала. Господи, как же я им восхищаюсь! — ее глаза даже заслезились от этого чувства. — Я еще никогда не встречала такого благородного человека. Это сам ангел, сошедший с небес. Ведь он мог просить у папы, чего угодно; денег, привилегий, всего! Но он освободил этого мальчика, а нас избавил от наказания. О, как мне хочется тоже сделать для него что-то чудесное!

Нинетта едва ли слышала свою сестру. Собственный голос и звуки скрипящего матраца, пружинок, заглушили Жанну. Но внезапно лицо Нинетты омрачилось, она перестала прыгать и прошептала:

— Но ведь теперь, раз он свободен, то может и уехать из нашего поместья!

Жанна также не слышала свою сестру, погруженная в восторженные мысли о Жозэ Марэ. Не заметила она и того, что Нинетта, как молния, выбежала из комнаты.

— Серый! Серый! — закричала девочка, прибежав на задний двор.

Мальчика там не оказалось. Тогда она обошла все кругом и нашла его сидящим на крылечке домика управляющего.

— Серый! — позвала она снова.

— Чего тебе? — отозвался Сережка.

Нинетта, не говоря ни слова, села подле него. Он мастерил очередную свистульку и уже справлялся с этим довольно успешно.

— Зачем тебе их столько? Эта уже, которая по счету?

— Восьмая. Вот, сделаю штук пятьдесят и повезу их в город, чтобы продать на ярмарке.

— Так, ты теперь свободный?

— Ага. Так что тебе больше не удастся донимать меня.

— Да, я просто так это делала. Не со зла ведь.

— Я знаю, что ты не злая. Ладно, забыли. Что было, то было, то быльем поросло.

— Но, тебе разве не было весело?

— Весело?! Чего уж там! Ты вставляла мне свои острые пальцы между ребер! Весело!

— Да, ладно. Я больше не буду. Так, значит, мир? — девочка протянула к нему свою правую руку.

— Мир, — согласился мальчик и дал ей свою.

Нинетта не обратила никакого внимания на то, что рука Сережки была пыльной и грязной.

— А ты не уйдешь от нас?

— Я буду всегда рядом с господином Жозэ. Пока он здесь, я не уйду, а если уйдет он, уйду и я вместе с ним.

— Но ведь он не собирается уходить?

— Думаю, что нет. Он ведь только приехал сюда.

— Но, а тебе хотелось бы покинуть поместье моего отца?

— Что тебе сказать? И, да и нет. Да, потому что здесь мне пришлось многого натерпеться. Я не люблю это поместье. Нет, потому что здесь мои друзья, могилы моих родителей и потому что здесь господин Жозэ.

— А я? — Нинетта даже сама от себя не ожидала этого вопроса.

— А что ты? — мальчик посмотрел на нее, наконец-то оторвавшись от своей свистульки.

— Да, да, я. Тебе разве со мной не интересно?

— Ха-ха-ха! Как я могу знать, интересный ли ты человек, если ты до сих пор только дергала меня и больше ничего?

— Да, но теперь то мы просто разговариваем. А если хочешь… — тут Нинетту осенило. Она дернула Сережку за рукав и сказала: — Слушай, а давай вместе сбежим в город, а когда продадим твои свистульки, вернемся назад. Заодно, погуляем там, покатаемся на качелях, поедим сладостей. Я переоденусь в простое платье, и все примут меня за обычную девчонку. Весело получится! Интересно ведь прикинуться крестьянкой, вместо княжны. Идет?

— Если я и продам все мои свистульки, то все равно не смогу на эти деньги покатать тебя на качелях или угостить сладостями, — ответил мальчик и нахмурился, опять принимаясь за свое занятие.

— Дурачок! — рассмеялась Нинетта. — Да, разве это проблема? У меня в копилке есть свои деньги. Их хватит на все, что угодно. Мы с тобой целый день будем веселиться!

— Нинетта, — сказал Сережа с серьезным лицом, — это твои деньги, а я не желаю, чтобы девочка платила за меня. Все должно быть наоборот. Это мальчик должен платить за девочку.

— Серый, это конечно так, но ведь тут другой случай. Ну, на что мне эти деньги? У меня все есть, мне ничего не надо. Но мне хочется повеселиться. А веселиться я хочу с тобой.

— Все равно. Ты не будешь за меня платить.

Нинетта помолчала некоторое время, с надутым видом глядя на мальчика.

— Да, а я то думала, что с тобой мне было бы интересно. Но ты просто гордый и скучный тип! — и девочка, рассердившись, убежала.

Сережка тут же со злостью отшвырнул свою свистульку в сторону, а потом принялся топтать ее ногами.

Кроме того, мальчик понятия не имел о том, что сердил не только Нинетту, но особенно Жанну, так как девочка стала сильно ревновать к нему управляющего, который, как только освобождался от своей работы, целиком отдавал свой досуг Сережке.

Жанна нередко видела, сидя у своего окна, как Жозэ и Сережка, держась за руки, словно отец и сын, гуляют по лугам и пастбищам. Видела, как Жозэ сажал мальчика к себе в седло, как учил его управлять лошадью, мастерить всякие нужные вещи, научил управляться с глиной и лепить из нее вполне приличную посуду.

Жанна восхищалась Жозэ, одобряла все, что он делал, мысленно хвалила его за доброе отношение к мальчику и, однако же, бесконечно ревновала его к Сережке, а самого Сережку временами готова была даже уничтожить.

Однажды, когда Жозэ освободился от работы, Жанна вышла из дому погулять и пристроилась возле маленького заборчика, где паслись на специальной территории молодые жеребцы. Она наблюдала за ними и ждала, что управляющий, проходя через это местечко к своему домику, непременно заметит девочку и подойдет к ней.

И вот, дождавшись, когда Жозэ проходил мимо, Жанна повернулась в его сторону. В тот же миг, к великому ее огорчению и досаде, к Жозэ подбежал Сережка. Он полностью завладел своим новым отцом и повел его в сарайчик, показать, какой красивый у него получился кувшин.

Жанна готова была умереть от злости и отчаяния. Она почти проклинала небо за то, что на земле существует Сережка. И в то же время ей хотелось сгинуть в небытие, провалиться в преисподнюю, хотелось утопиться, отравиться или сделать с собой что-нибудь еще. Ей подумалось, что она совсем не нужна Жозэ, не интересует человека, который с самого первого дня пребывания в этом поместье стал так много для нее значить. А раз она не привлекает того, кто привлекает ее, то в чем же тогда смысл ее жизни?

Тем вечером Жанна чуть не обрушилась на Нинетту. Обычно спокойная и стойкая, она сейчас не могла совладать со своим гневом.

— Будь добра, займи своего дружка, я больше видеть не могу, как он липнет к господину Жозэ!

Девочка была на гране истерики. Она готова была разбить все вазы, находящиеся в комнате о голову сестры.

Нинетта пришла в изумление, впервые видя Жанну такой разъяренной.

— Я попробую, конечно, — прошептала она.

А Жанна сию же секунду горько расплакалась.

Поскольку сестры Мадлик никогда не ссорились и всегда стояли горой друг за друга, Нинетта, не на шутку встревоженная состоянием своей сестры, поспешила немедленно исполнить ее просьбу. Но был вечер, и пришлось дождаться утра.

Эту ночь сестры впервые провели в состоянии стресса. Жанна плакала очень долго и все никак не могла успокоиться. Наконец, от такого долгого рыдания у нее сильно разболелась голова, а потом тяжелый сон завладел всем ее существом.

Около двух часов ночи несчастная девочка проснулась и снова стала плакать, но на сей раз уже не от злости или отчаяния, а из-за тошноты, которая ее и разбудила.

Нинетта мгновенно подскочила к ней с мокрым полотенцем. Она положила один его конец на голову Жанны, а другой на грудь. Постепенно тошнота стала утихать, а затем и вовсе прошла.

— Не нервничай так, я же обещала, что помогу тебе, — Нинетта укрыла Жанну и сама легла.

Но и Нинетта провела эту ночь не лучшим образом. Помимо беспокойства о сестре, ее мучила мысль о Сережке. Непонятно было; то ли он просто не хочет дружить с ней и потому строит из себя такого гордеца, то ли действительно все не так просто, как ей кажется. Тем не менее, у девочки мелькнула мысль, что она незаслуженно обидела мальчишку, назвав его гордым и скучным типом.

Но, как бы там ни было, а едва забрезжил рассвет, едва только успели пропеть первые петухи, а Нинетта уже была на ногах.

Спустившись в холл и припомнив недавнюю историю, из-за которой их с Жанной чуть было, не посадили под домашний арест, Нинетта постучала в дверь дворецкого.

Через пять минут тот открыл дверь и, увидев княжну, сердито поинтересовался, что же ей угодно в столь ранний час.

— Мне угодно, чтобы ты открыл парадную дверь, — важно ответила девочка, которой уже надоело терпеть пренебрежение этого старого дурака, — Или же я выйду через окно, но теперь уже не поднимай из-за этого шум.

Нинетта, не дожидаясь ответа, повернулась и направилась к тому самому окну, через которое пролезала с сестрой накануне.

— Стойте, княжна! — крикнул старик и бросил ей ключи.

Нинетта поймала их на лету, а, открыв дверь, снова бросила дворецкому.

Быстрые шаги несли девочку на пастбище. Именно там начинался рабочий день Жозэ Марэ, и именно там она рассчитывала найти Сережку.

Но мальчика не оказалось возле управляющего. Тогда Нинетта подошла к самому Жозэ.

— О, мадемуазель, он в моем домике. Еще спит. Вчера он до поздней ночи возился с глиняной посудой. И, кажется, его что-то беспокоило. При всей нашей с ним дружбе, он так и не сказал мне ничего. Но, может быть, вам что-нибудь известно?

— Да, господин. Это, скорее всего, по моей вине. Вчера мы с ним немного повздорили.

Пока Нинетта приближалась к домику управляющего, у нее в голове мелькнула мысль, что она кое-что украла у Жанны, кое-чем ее обделила. А именно: минутой разговора с глазу на глаз с управляющим. В последнее время Жанна так мечтала хоть словом с ним перемолвиться, что узнай она об этой минуте, то сошла бы с ума от зависти.

Предварительно постучавшись, как и подобает вежливому человеку, Нинетта вошла в домик и в коридоре увидела Сережку. Тот выглядел сонным и протирал глаза.

— Доброе утро! — весело сказала девочка, словно между ними не было вчера размолвки.

— Доброе утро, — ответил Сережка несколько мрачновато.

— Ты чего такой невеселый? Сердишься на меня?

— Чего уж там! Было бы за что. В общем-то, ты права. Я действительно гордый и скучный.

— Да, нет же. Это я, так, погорячилась.

— И, тем не менее…

— Ну же, не надо об этом! Я, вот, что подумала: давай погуляем в городе просто так, без денег, а?

— Тебя со мной никогда не отпустят.

— Но ведь мы сбежим!

— Нельзя. Когда вернемся, тебя накажут. Я ведь о тебе беспокоюсь.

— А я что-нибудь придумаю!

— Нет, нет, Нинетта, пойми же.

Девочка помолчала с полминуты, словно бы размышляя о чем-то.

— Ну, ладно, — сказала она, наконец. — Тогда, давай просто играть вместе? Не покидая поместья.

— Вот это другое дело! — мальчик повеселел.

— И ты будешь играть со мной, даже когда господин Жозэ свободен от работы? — Нинетта пытливо посмотрела в глаза Сережке.

— Да, — и он вздохнул.

А так, как Нинетта все еще не сводила с него пристального взгляда, Сережка пустился в откровение:

— Знаешь, мне кажется, что, так сильно привязавшись к господину Жозэ, я даже стал ему мешать. Я ничего не могу с собой поделать, меня так тянет к нему, будто бы он ангел какой-то. Против собственной же воли я отнимаю весь его досуг, хоть и понимаю, что тем самым могу ему надоесть. Как бы он не любил меня, но я все же не родной ему сын, поэтому должен оставлять его одного хоть иногда. Дать ему… ведь он одинок… может быть, он отличит кого-то из наших женщин. Они красивые. А господин Жозэ был бы прекрасным мужем для одной из них.

— Так значит, договорились? Будем играть вместе, а господин Жозэ пусть от всего и всех отдыхает.

— Да, Нинетта. Так будет лучше всего.

Нинетта, довольная, что добилась желаемых результатов, вернулась в дом и сказала Жанне торжественным тоном:

— Ну вот, дорогая, теперь можешь завоевывать управляющего!

ГЛАВА 5

Стоит, пожалуй, на некоторое время оторваться от описаний взаимоотношений главных героев и заглянуть за пределы владений князя Мадлика.

Как и у всех людей, у князя существовали соседи. Об одних, графах Коноваловых уже упоминалось ранее. Теперь настало время поговорить о них подробнее.

Не так давно граф Коновалов продал свое поместье, граничащее с поместьем князя Мадлика и уехал с семьей за границу. Его управляющий, Жозэ Марэ, приведя все дела в порядок, перебрался в поместье князя Мадлика, посчитав, что там он будет нужнее.

И вот, спустя дней десять после появления Жозэ, князь Мадлик получил приглашение от некоего князя Малиновского, приехать к ним на чаепитие.

Князь Мадлик с женой немедленно нанесли визит новым соседям, как уже понятно, въехавшим в поместье Коноваловых.

Возвратясь же от новых соседей, князь Мадлик потом весь день и при всех выражал свой восторг от этих людей и распорядился принарядить дом, намереваясь также, пригласить князя Малиновского с семьей к себе в гости.

Новые соседи не замедлили нанести ответный визит и тем самым еще более закрепить завязавшуюся дружбу.

В тот вечер все оделись с изысканным вкусом, по последней моде. Берта фон Шеренг блистала в белоснежном атласном платье, которое еще более подчеркивало ее изящную и незаурядную красоту.

Князь надел парадный костюм темно-синего цвета, а девочек облачили в совсем одинаковые розовенькие платьица и хоть они терпеть не могли одеваться одинаково, несмотря на всю взаимную привязанность, эту одежду им навязала мачеха, самым бесцеремонным образом отвергнув всякие просьбы или недовольства.

Вся семья Мадлик сидела в гостиной, включая и маленького Виктора, спящего на коленях у своей кормилицы, когда послышался звук подъехавшей брички.

Князь Мадлик мгновенно оказался на крыльце, чтобы встретить и проводить в дом желанных гостей.

Семья князя Малиновского была небольшой. Только сам князь, его супруга и сын лет тринадцати.

Расположившись поудобнее, обе семьи принялись весьма непринужденно разговаривать на разные темы, а детям велели погулять по дому.

Теперь будет не лишним сказать пару слов о самих Малиновских. Сам князь был тучным мужчиной лет сорока пяти, с рыжими усами и бородой, с полысевшим затылком, которого он, впрочем, совсем не стеснялся, с бесцветными глазами, крупными чертами лица. В общем, этот человек, своей невзрачной внешностью не особенно располагал к себе. Он был разговорчив и неглуп, что чувствовалось сразу и, пожалуй, только этими качествами мог бы влиять на людей.

Супруга его, княгиня Малиновская, напротив, оказалась весьма недурна собой, с первого же взгляда на нее можно было без тени сомнения сказать: основанная забота в жизни этой женщины — собственное отражение в зеркале. Симпатичная шатенка с голубыми глазами, маленьким ротиком и пышновато-воздушным сложением.

Однако в отличие от своего мужа, она не выделялась остротой ума и предпочитала больше помалкивать, опасаясь ляпнуть чего-то неразумного.

Единственный отпрыск этих родителей не унаследовал ни миловидности своей матери, ни разума отца. Не в меру долговязый для своих лет мальчишка-отрок, с рыжей пышной шевелюрой, такими же бесцветными глазами и крупными чертами лица, как и у его отца, он был к тому же щедро одарен темными крупными веснушками на лице и по всему телу, что делало его уж окончательно непривлекательным. Не обладая особым умом и, вероятно, чувствуя это, мальчик держался чрезвычайно напыщенно и самодовольно, тем самым, стараясь компенсировать недостаток ума, производимым впечатлением важной персоны.

Поскольку всем троим детям, велели удалиться после церемонии знакомства, они вышли в холл.

— Ну и что мы будем делать с этим гусем? — шепнула Жанна на ухо Нинетте. — Он держится так, будто развлечься ниже его достоинства.

— Не представляю. Но одно я знаю, точно: этот вечер будет настоящей тоской, пыткой.

В холле на специальном столике стояла игра в лото, которую девочки очень любили. В нее можно было играть по двое, по трое и более. Они предложили мальчику поиграть всем вместе.

— Играть в лото? — переспросил он, еще выше задрав нос. — Нет, спасибо, я предпочитаю что-нибудь особенное.

— Что же?

— Ну, хотя бы прослушать партию фортепиано.

— Фортепиано?… О, в библиотеке есть фортепиано. Мы умеем на нем играть. Мы сыграем тебе, если хочешь.

— Нет, спасибо, я предпочитаю слушать профессиональных музыкантов, — с еще большей важностью процедил он сквозь зубы.

Жанна и Нинетта начали терять терпение.

— В таком случае, любезнейший господин, — подчеркнуто напыщенно обратилась к нему Жанна, — быть может, вы сами желаете сыграть что-либо? Вы настолько уверенны в нашем неумении, что, вероятно, сами являетесь большим виртуозом?

— Ошибаетесь, — чуть побледнев от злости, ответил княжеский сынок, — я предпочитаю музицировать на скрипке.

— О, это замечательно! У батюшки в кабинете как раз есть отличная скрипка. Может быть, желаете, чтоб ее вам подали?

— Извините, но я музицирую исключительно на своей собственной скрипке.

— О, тысяча извинений, — Жанна сделала преувеличенно любезный поклон.

— Видит бог, мы предложили вам все, что могли, — заговорила Нинетта, — но раз вам все это не по душе, тогда, может быть, вы сами нас чем-то займете?

— Не имею ни малейшего представления о ваших интересах.

— Ну, в отличие от вас, интересы у нас самые разнообразные. Мы можем развлекаться, как угодно и вовсе не считаем, что это ниже нашего достоинства. В гостях же, мы принимаем любые предложения, чтобы не показаться буками и не производить отталкивающего впечатления, — сказала Жанна.

— Раз уж мы ничем не можем вам угодить, — вставила Нинетта, — то, пожалуй, будет лучше всего оставить вас здесь, чтобы дать вам прекрасную возможность вволю насладиться собственной компанией.

— С вашего позволения, — и обе сестры вышли на крыльцо, а оттуда, взявшись за руки, направились к домику управляющего.

— Как он глуп, этот Денис! Держится так по-идиотски! Неужели он думает, что своей важностью заинтересует людей? В конце концов, это даже неприлично, — возмущалась Жанна.

— Да, я впервые сталкиваюсь с подобным типом людей. Он глуп, конечно, но эта глупость гораздо менее бросится в глаза, если он оставит свою важную манеру, и будет веселиться, как и все остальные.

— Готова поспорить, что в собственном то доме он далеко не такой, каким предстал перед нами. Я почти уверенна, что он обожает носиться по всему дому с кличем индейца и весь в перьях.

— Почему ты в этом уверенна?

— Потому… в общем-то такие люди почти всегда двойственны. На глазах у общества, в гостях они одни, дома же совсем другие. Помнишь того мальчишку, что гостил у графов Коноваловых в позапрошлом году? Это был их племянник. Так вот: в гостях это был абсолютно примерный ребенок, ни единого грубого слова, чистюля, каких поискать. А дома? Я однажды слышала, как их повариха рассказывала нашей: «От этого мальчишки все стараются держаться подальше. Он так грубит прислуге, что волосы дыбом становятся». Вот видишь, Ни-ни, я почти уверенна, что и этот такой же.

— Надеюсь, когда мы с тобой вернемся в дом, этих Малиновских уже не будет.

— Ты сейчас снова будешь болтать с Серым?

— Ага. Вот уж отрада! После этого глупого и чопорного гуся, поболтать с Серым будет, словно малиной после уксуса. С живым человеком уж интереснее, чем с ходячим манекеном.

— Ладно, хватит об этих Малиновских. Надеюсь, они не будут слишком частыми гостями у папы.

— Да, нам то что? Берта ведь каждый божий день прямо или намеками сообщает, что скоро мы уедем в пансион.

При этом слове Жанна резко остановилась. Лицо ее выражало даже не недовольство, а что-то совсем непонятное для Нинетты.

— Что такое? — она тронула сестру за плечо.

Жанна ответила вопросом на вопрос:

— Ты по-прежнему хочешь в пансион?

— Да. Мне все тут надоело. И особенно Берта.

— И ничего тебя не удерживает?

— Нет. Разве что-то должно?

— И тебе не жаль расставаться с Серым? Ты ведь и жизни себе не мыслишь без того, чтобы не прицепиться к нему.

— Ну и что? Конечно, жалковато будет, но уж лучше не видеть ни Серого, ни Берты, чем видеть их обоих.

— Вот мы и не сходимся с тобой кое в чем, — вздохнула Жанна.

— А в чем?

— Ты, чтобы избавиться от Берты, готова расстаться с лучшим другом, а я… пусть Берта хоть день и ночь у меня над душой стоит, но мне больно расстаться с господином Жозэ.

— Опять этот господин Жозэ! — Нинетта всплеснула руками. — Прости, но я не совсем хорошо тебя понимаю. Ты просила меня очистить тебе путь, и я взяла на себя Серого. Но ведь управляющий… ведь он же не отец тебе, ни друг какой-нибудь, он только человек, который тебе интересен. Но всякому интересу есть предел.

— А моему нет, — серьезно сказала Жанна.

— Но ведь он не смотрит на тебя. Все равно, он все время уделяет Сережке, пусть даже тот и бегает со мной.

— Но он говорил со мной! Он внимательно меня слушал!

— Ну, да, из вежливости.

— Не только. Он любит детей. А ведь я маленькая девочка, значит, я ему нравлюсь.

— Ладно. Я не знаю, что тут еще можно сказать. Но, одно я знаю точно: Жозэ Марэ тебя околдовал. Иначе это не назовешь.

— Пусть так. Я рада. Ты и не представляешь, как я к нему привязалась! Мне почему-то кажется, что я знаю его уже не одну жизнь. Кажется, что во всех прошлых жизнях мы были друзьями! — Жанна говорила все это с таким восторженным блеском в глазах, что Нинетта поразилась.

Однако, говорить что-либо сестре не имело смысла. Жанна была в данный момент, словно под гипнозом.

«Похоже, этот управляющий управляет не только поместьем отца, но и всеми чувствами моей сестры. Даже на расстоянии», — мысленно пробурчала Нинетта, и лобик ее сморщился от недовольства.

Нелишне было бы заметить, что и Нинетту мучила ревность. Если Жанна ревновала Жозэ к Сережке и из-за этого чуть ли не воспылала к мальчику лютой ненавистью, то Нинетта, в свою очередь, стала ревновать сестру к Жозэ.

С самого своего рождения сестры Мадлик были, не разлей вода. Они всегда выручали друг друга, если что-то случалось, всегда поверяли друг другу свои маленькие детские тайны и всегда проявляли живейший интерес к жизни друг друга, считая ее, несомненно, более значительной, нежели своя собственная. И так было вплоть до того окаянного, по мнению Нинетты, дня, когда в поместье появился Жозэ Марэ и внес настоящую смуту в мирную жизнь сестер. Временами Нинетта готова была проклясть этого человека, ведь стоило ей обратиться к Жанне с каким-нибудь вопросом, как та, витая в облаках и грезя о господине Жозэ, даже не могла ее услышать. Тогда Нинетта принималась, как попугай, повторять свой вопрос ровно столько раз, сколько этого требовалось, чтобы Жанна спустилась на землю. Вполне понятно, что сестра не могла не раздражаться и не злиться, хоть и скрывала это от Жанны, дабы еще больше от нее не отдалиться.

Девочки приблизились к домику управляющего.

Сережка оказался на крыльце. Он опять мастерил свистульку. Увидев Нинетту, он улыбнулся и сказал:

— Эта уже пятнадцатая.

Девочка равнодушно взглянула на маленькую деревянную палочку со множеством дырочек и причудливой резьбой.

— Пойдем, лучше, погуляем? — предложила она. — Потрясем яблоню.

А Жанна осталась одна на крылечке домика. Она поправила на голове большой розовый бант, под цвет платья и туфелек, затем, достав из кармана маленькое зеркальце, взглянула на свое лицо.

Все было, как и надо. Вполне симпатичная девочка. Темные брови и ресницы, зеленоватые глаза, розовые щечки и губки. На всякий случай, чтобы губки были краснее, Жанна их слегка покусала. Потом открыла дверь и вошла в домик.

Господин Жозэ сидел в своем кабинетике, что возле его спальни и что-то писал за столом.

Жанна, подумав, что может ему помешать, остановилась и притаилась за дверным проемом, чтобы немного понаблюдать. Она стояла так и не сводила очарованного взгляда с управляющего. Все в нем; и его осанка, и его гордая посадка головы, и каждое движение, каждый изгиб тела, каждая складка одежды, все завораживало эту маленькую девочку. Глаза ее буквально горели. Ей так хотелось, чтобы господин Жозэ подошел к ней, поднял высоко, к самому потолку, а потом нежно усадил к себе на колени.

Так Жанна простояла минут десять, любуясь своим обожаемым человеком. Потом ее ножки устали и она, чуть пошатнувшись, выдала себя.

Жозэ повернул голову, удивленно взглянул на девочку, а потом ласково ей улыбнулся. От его улыбки у Жанны замерло сердце.

— А, мадемуазель, вы ко мне? — он подошел к ней совсем близко.

— Я случайно забрела, месье. Нинетта с Сережкой побежали рвать яблоки, а я осталась. Дома так скучно, можно мне посидеть у вас?

— Конечно. Сколько вам будет угодно.

Жанна готова была запрыгать от радости. Она уселась в мягкое кресло напротив письменного стола Жозэ и тщательно расправила платьице.

— Я вам не помешала? — спросила она несколько озабоченно, страшась и мысли о том, что она может быть некстати.

— Нет, нет. Я уже все закончил.

— А, так вы теперь свободны?

— Абсолютно. И мы можем поговорить, о чем хотите.

Жанна была счастлива. Не чувствуя никакого стеснения перед Жозэ, она непринужденно сказала:

— Господин Жозэ, пожалуйста, не называйте меня больше «мадемуазель» и не говорите мне «вы». Зовите меня по имени, просто Жанной, ладно? Как зовете Сережку.

— Что ж, хорошо, Жанна, — улыбнулся Жозэ.

Все время, пока они разговаривали, он внимательно смотрел на девочку. Ей казалось, что его взгляд проникает ей в самую душу.

— Господин Жозэ, а вы долго были управляющим у графов Коноваловых? Полтора года назад я в последний раз была у них в гостях, но вас там не видела.

— Я работал у них несколько месяцев.

— А раньше? Где вы были раньше?

Жозэ немного помрачнел. Жанна заметила это, и сердце ее защемило.

— Так… в другом поместье, — ответил он. — Это очень далеко отсюда.

— Очень далеко… во Франции, да?

Жозэ чуть заметно вздрогнул. Жанна это уловила, и чувство смутной тревоги коснулось ее души. Что-то было непонятно. Разговор не клеился, а ведь она так хотела с ним поговорить! Но, что же такое? Почему? Что особенного она у него спрашивает? С чего бы ему так неестественно реагировать на ее обычные вопросы?

— Да, во Франции, мадемуазель… прости, Жанна.

На некоторое время воцарилось молчание. Оба чувствовали себя как-то неловко. Атмосфера казалась напряженной. Жанна готова была плакать от отчаяния. Теперь она почти уверилась в том, что совершенно не интересна господину Жозэ. Это было для нее ударом. Девочка вдруг встала с кресла и, не глядя на Жозэ, сказала:

— Извините, месье, мне, пожалуй, пора домой. У вас здесь очень хорошо, — и направилась к выходу из домика.

Жозэ заботливо проводил ее.

— Заходите сюда, когда пожелаете, — сказал он, совсем забыв о том, что она просила называть ее на «ты» и по имени. От этого на глаза Жанны навернулись слезы. Они затуманили ей глаза, мешая видеть то, что у нее под ногами. Из-за этого девочка споткнулась на ступеньках крылечка и, упав, сильно ушиблась.

Жозэ мгновенно поднял ее и усадил к себе на колени. Однако Жанна не получила от этого желаемого удовольствия, вспомнив, что ей сказала недавно Нинетта: «Он учтив и внимателен с тобой, но только из вежливости. Ведь ты дочь его хозяина».

Сердце несчастной маленькой девочки больно заныло. «Так значит, все именно так», — подумала она, и эта мысль ее чуть не убила.

Домой она пришла, прихрамывая, но боли от ушибленной коленки не чувствовала. Болела не коленка, а душа, болело сердце. Болело невыносимо. Жанне казалось, что весь мир разрушился вокруг нее.

Впервые в жизни она отдала человеку всю свою душу, впервые в жизни искала чьего-то расположения к себе и вот, такой крах всему! Она явно не интересовала господина управляющего.

Поделившись с Нинеттой своим горем, Жанна, однако, не почувствовала облегчения. Боль глодала ее, не переставая мучить ни на секунду. Ей казалось, будто сердце вот-вот разорвется на мелкие кусочки.

— Ну и плюнь ты на него, чего долго страдать? — Нинетта утешала ее, как могла, но безуспешно.

— Как ты не понимаешь, — всхлипывала Жанна, — я его люблю, как родного отца!

— Но наш отец — наш папа. И мы похожи на него.

— Да, мы действительно на него похожи. Раньше он был красивым. Но все же… лучше бы господин Жозэ был нашим отцом.

Пока Жанна плакала, уткнувшись лицом в свою подушку, Нинетта мысленно проклинала управляющего за все те муки, которые он причинил ее сестре.

А сам Жозэ, сидя в своем кабинетике, думал о том, что Жанна явно жаждет его расположения и внимания. Он покачал головой, а потом уронил ее на руки.

Таким и нашел его Сережка, вернувшись в домик, где теперь жил вместе с Жозэ. Управляющий крепко спал прямо за письменным столом.

ГЛАВА 6

В один из последующих дней, князь Мадлик и князь Малиновский прогуливались вместе по территории обоих поместий. Князья уже успели, несмотря на короткий срок своего знакомства, подружиться и теперь вели несколько необычную и очень серьезную беседу. Инициатором ее являлся князь Мадлик.

— Дорогой сосед, а как бы вы посмотрели на то, чтобы объединить наши земли, коли, представится такая возможность?

— О! Александр, вы имеете в виду нечто определенное?

— Ну-у, возможно, мой друг.

Князь Малиновский почесал затылок.

— Что ж, это было бы весьма недурно. Но, что же вы имеете в виду?

— Мы сможем объединить наши земли в том случае, если породнимся. Вы уловили мою мысль?

— Вполне.

— Что же вы на это скажете?

— Что это превосходная идея. Вот только… если наши дети придутся не по душе друг другу…

— А, пустяки!

— Не уверен. По-моему, они не особенно поладили.

— Детские капризы! Сейчас они ссорятся, а завтра уже просятся под венец. Так оно всегда.

Князь Малиновский некоторое время помолчал. Князь Мадлик, думая, что сосед его погружен в раздумья, не мешал ему.

— Пусть время решит! — воскликнул князь Малиновский.

— Чего решит? — нахмурился князь Мадлик.

— Этот вопрос.

— Но, чего же тут решать? По-моему, все и так ясно: когда наши дети подрастут, когда мои дочери вернутся из пансиона уже расцветшими барышнями, а ваш Денис превратится в юношу, он сможет выбрать одну из моих дочерей — Жанну или Нинетту, это уже на его вкус. А мы тем самым преспокойно объединим наши земли, а для молодой четы построим дом как раз посередине.

— Все очень заманчиво, дорогой сосед. Что ж, вот вам моя рука.

Князь Мадлик так и засиял от восторга. Он пожал руку князю Малиновскому, и пожатие это стало заключением брачного договора между Денисом и одной из сестер.

Когда Мадлик вернулся домой, то на радостях расцеловал супругу в обе щеки.

— Ну, дорогая, этак, лет через пять-шесть, я объединю свои земли с землей нашего дражайшего соседа, и тогда посмотрим, каким могущественным станет князь Александр Мадлик, разбогатев вдвое!

— Вы уверенны? — равнодушно спросила Берта.

— О, прелесть моя, абсолютно. Во мне нет ни тени сомнения. Скоро я наложу руку и на состояние Малиновских. Сам он, пожалуй, не отличается отменным здоровьем… жена его глупа, не чета тебе, моя радость, а сын… тот и глуп и все остальное. Да, отдав Малиновским одну из девочек, я добьюсь, чего хочу. Когда-нибудь князь Мадлик станет самым богатым князем! Сам император будет наносить визиты в его дом!

А в то же самое время, князь Малиновский сказал своей жене:

— Дорогая Милла, вероятно, нашему сыну достанется в жены очень красивая девушка.

Вечером того же дня Берта фон Шеренг, войдя в комнату падчериц, сообщила им, наконец-то, точную дату их отъезда:

— Послезавтра в полдень вы уедите экипажем. Сопровождать вас будет… впрочем, это я еще решу.

— А в какой пансион мы едем?

— В Парижский, — ответила Берта, и на этом разговор был окончен.

Девочек, в общем-то, мало интересовало, куда им придется ехать. Нинетта подумала, что Париж достаточно далеко от их поместья и почти обрадовалась. Жанна же думала только о том, что, уезжая из поместья, она расстается с господином Жозэ.

Однако Жанна, несмотря на всю свою огромную привязанность к этому человеку, в последнее время словно бы избегала его. Она и сама не могла понять, что побуждало ее юркать в разные щели, как только рядом появлялся господин Жозэ.

Так, например, когда князь Мадлик в очередной раз вызвал управляющего к себе в кабинет, Жанна, заслышав в холле знакомые шаги, тотчас же, как пуля, залетела под лестницу и оттуда, не моргая, жадно вглядывалась в Жозэ. Когда дверь кабинета закрылась за ним, глаза девочки мгновенно наполнились слезами.

Мысль о том, что тем вечером, когда она пришла в гости к Жозэ и стала задавать ему всякие вопросы, так прочно засела в ее мозгу, что стала почти навязчивой идеей, так как девочка была абсолютно уверенна, что господин Жозэ предпочел бы больше не иметь ее своей гостьей. Что-то произошло не так. Что-то она сказала не то и вот теперь потеряла всякую возможность завоевать его привязанность.

Конец ознакомительного фрагмента.