Храня друг другу ревность

Юлия Купрейкина

Книга «Храня друг другу ревность» не о борьбе с ревностью и не о том, как раз и навсегда преодолеть это чувство. Это попытка понять значение ревности, её уникальные особенности, её характер и её глубинную суть, чтобы в жизни использовать эту информацию для реализации основной задачи ревности – для сохранения крепких близких отношений с ценным партнёром.

Рождение ревности

В первой главе мы поговорим о том, откуда берётся ревность, вспомним о её первых детских проявлениях, проследим, как она «взрослеет» вместе с нами и к чему это приводит.

Не будь мы моногамны,

тогда бы — эх!.. Эволюционное значение ревности как полезной адаптации

Несмотря на то, что на ютубе едва ли не каждый самопровозглашенный психолог считает своим долгом рассказать публике о ревности и о том, как с ней справиться, строго говоря, человеческая ревность не так хорошо изучена. Поскольку тема ревности в моей практике (да и в личной жизни) самая сложная, я, конечно, уже не первый год буквально «заточена» на поиск достоверных исследований на эту тему.

Если честно, особенно похвастаться нечем.

Выводы учёных, изучающих ревность в филогенезе (то есть пытающихся понять, когда и в связи с чем появляется элементарная ревность как свойство поведения животного), сходятся во мнении, что ревность возникает как реакция, направленная на защиту своего полового партнёра. Самцы жуков в этом вопросе, надо сказать, преуспели больше, чем человек. Терзания и эмоциональные переживания им ни к чему. Они просто источают запах, снижающий привлекательность партнёрши для других самцов, так что те перестают замечать её или предпочитают отправиться на поиски ещё не занятой самки¹. Задача решена. И похожие стратегии присущи многим животным.

Действительно, испытывать глубочайшие страдания по этому поводу, по всей видимости, можем только мы. «Почему у людей всё иначе?», — так и просится риторика Раисы Захаровны из фильма «Любовь и голуби». Есть некоторые гипотезы.

Моногамия как основной фактор возникновения

ревности у человека

Репродуктивная стратегия человека, то есть система действий и отношений, направленных на рождение и воспитание ребёнка, существенно влияет на те формы, в рамках которых эта стратегия будет успешно реализована. Проще говоря, для каждого вида животных специфично своё индивидуальное «видение» этого важнейшего вопроса. И у человека эта стратегия имеет ряд особенностей.

После зачатия и рождения малыша у его родителей всё только начинается. Это долгий путь воспитания: им предстоит заботиться о физическом выживании потомства и социально-психологической адаптации ребёнка к той среде, в которой сейчас живёт современный человек. По оценке психофизиологов и психологов, это 20—25 лет. Конечно, в более ранние исторические периоды, когда среда была не столь сложной, процесс социальной зрелости наступал раньше. Для того чтобы ребёнок научился жить самостоятельно, требовалось 13—15 лет. Но это тоже весьма долгий период.

И очень важно, чтобы в этот период оба родителя были рядом.

Ещё желательно, чтобы эти родители были надёжными.

По сути, эти два фактора и определили будущее «любви». Чтобы обеспечить отлаженную систему репродукции, нужно найти и удержать надёжного, ценного партнёра. Его необходимо выбрать, «проверить на прочность», создать с ним крепкую эмоциональную связь, объединить ресурсы. И только потом заводить потомство.

Задача формирования крепкого союза (если не навсегда, то надолго) эволюционно решилась, видимо, через формирование связей между людьми, то есть привязанности. Именно связь друг с другом, отношения делают двух посторонних людей системой, семьёй, союзом.

Л. Н. Гумилёв в своей работе «Этносфера: история людей и история природы» писал: «Общеизвестный пример системы — семья, живущая в одном доме. Элементы её: муж, жена, тёща, сын, дочь, дом, сарай, колодец, кошка. Пока люди любят друг друга, система устойчива; если они ненавидят друг друга… — система держится, пусть на отрицательной комплиментарности. Но если супруги разведутся, дети уедут учиться, кошка заведёт котят на чердаке, — то это будет уже не система, а просто заселённый участок. И наоборот, пусть умрёт тёща, сбежит кошка, но будет писать любящий сын и приезжать на именины дочка — система сохранится, несмотря на перестройку элементов. Это значит, что реально существующим фактором системы являются не предметы, а связи между ними, хотя они не имеют ни массы, ни веса, ни температуры».

Именно связи стали тем самым условием, при котором сформировалось такое понятие, как семья. Связи между людьми позволяли решать многочисленные экономические, социальные и психологические вопросы для каждой семьи. Сейчас, когда острой потребности в экономической поддержке нет, «хвостик» в виде потребности в этих самых связях и привязанности друг к другу по-прежнему продолжает функционировать, он не отвалился.

Неосознанно каждый из нас так или иначе пытается найти способ, при котором у него появится возможность установить с кем бы то ни было связь, крепкие отношения. Что самое удивительное — это стремление может быть вообще никак не связано с сексуальной потребностью, желанием иметь детей, купить вместе квартиру… Как писал Пушкин: «Любви все возрасты покорны…». То есть не важно, сколько уже детей, сколько тебе лет, сколько денег на счёте в банке и наступил ли климакс: желание быть с кем-то близким так или иначе заявляет о себе.

«Социальная боль»

«В моей жизни было две аварии: одна — когда автобус врезался в трамвай, другая — это Диего»

Фрида Кало

Мэттью Либерман, профессор, руководитель лаборатории социальных когнитивных наук в Университете Калифорнии в своей книге «Социальный вид» предлагает читателю любопытный эксперимент. Он просит вспомнить одно-два болезненных происшествия из своей жизни.

Остановитесь на мгновение, задумайтесь. Что вы вспомнили?

Исследования показывают, что люди не дифференцируют телесную боль и боль от утраты или ухода близкого человека. Отвержение причиняет настоящую боль. Уже известно, что на угрозу социальным связям и реальную их потерю мозг реагирует так же, как на физическую боль. При этом, если человеку приходится переживать страдания от утраты любви, увы, это чаще всего воспринимается как слабость, как нечто, что не заслуживает серьёзного внимания, утешения, обезболивания. «Не руку же тебе оторвало, не гневи Бога! Смотри-ка, мужик ушёл! Зато у тебя работа и дети есть!» — сомнительный анальгетик, если честно. Человек, помимо собственно конкретных действий по физической охране полового партнёра, испытывает по этому поводу ещё и болезненные переживания, а именно — страх, гнев и самую настоящую боль. Этот механизм не может возникать случайно, по крайней мере — в филогенезе. Боль — это всегда сигнал о повреждении, о том, что есть нечто, что может угрожать жизни. Понимаю, что, может, это и звучит несколько пафосно, но социальная боль — это сигнал о возможном или реальном повреждении отношений, и этот сигнал психикой воспринимается как такая же угроза, как если бы нам оторвало руку.

«Золот-перстень мой у тебя лежит, надень его на правый мизинец и очутишься в дому у батюшки родимого. Оставайся у него, пока не соскучишься, только я скажу тебе: коли ты ровно через три дня и три ночи не воротишься, то не будет меня на белом свете, и умру я тою же минутою по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу», — известное признание Настеньке зверя лесного, чуда морского из сказки Сергея Аксакова «Аленький цветочек» в свете исследований о социальной боли² не кажется чем-то «сказочным». Признаться, до поры до времени я думала об этом персонаже, как о злобном самовлюблённом манипуляторе. А потом осознала: а ведь он не врал, он и правда умер… «И показалось ей, что заснул он, её дожидаючись, и спит теперь крепким сном. Начала его будить потихоньку дочь купецкая, красавица писаная, — он не слышит; принялась будить покрепче, схватила его за лапу мохнатую — и видит, что зверь лесной, чудо морское, бездыханен, мёртв лежит…»

Социальная боль существует. Но до тех пор, пока она предмет исследований поэтов, писателей, художников и других творцов, мы упускаем нечто важное. Вписать боль от утраты близких социальных отношений в свою повседневность, дать ей право на существование, объявить «законной» — значит, лучше понять себя, своих любимых, осознать глобальную значимость отношений для каждого из нас.

Исследования на людях и животных показали, что при физической и социальной боли происходят похожие процессы. Они проистекают в двух участках мозга: в передней части поясной извилины коры головного мозга и, в меньшей мере, — в передней доле мозга. Обе они задействованы, когда млекопитающие испытывают физическую боль или страдают из-за изолированности.

Несмотря на очевидную проблемность такой «сигнализации» для человека, вероятно, что она всё же играет важнейшую эволюционную роль. Формирование социальных отношений — задача сложная, весьма затратная, но, похоже, душевная (социальная) боль стимулирует нас к поиску способов сохранения столь ценного для нас союза. Боль от разрыва отношений настолько нежелательна, что заставляет человека искать способы договариваться и заботиться о потребностях любимого человека. Привязанность и страх утраты близости — эволюционная хитрость, позволяющая продолжать род виду Homo sapiens. Это имеет самое непосредственное отношение к тому, что человеку свойственна ревность — как ещё один механизм мониторирования возможных проблем в паре и, как следствие, разрыва. Боль социальной изоляции побуждает искать поломки, угрозы, реагировать немедленно во избежание катастрофы. Социальная боль — это эволюционная адаптация, которая способствует социальному объединению и, следовательно, выживанию. Выходит, «выживут только любовники»?

Иллюзия эксклюзивности партнёра

(как «гаранта» привязанности)

Пожалуй, самый мощный механизм «привязанности», который мы все, разумеется, переживаем в рамках личного опыта, — это желание быть особенным, уникальным, эксклюзивным для своего любимого человека. При этом любимый человек для нас также всегда неповторим. Но является ли он «единственным», о ком мы думаем и мечтаем? Уникальность в начале отношений достигается благодаря гормональному коктейлю и каким-то другим неведомым волшебным причинам. Впоследствии любимый человек становится частью нашего особенного, исключительно индивидуального опыта. А потому он получает звание «эксклюзивный партнёр». Но ещё раз повторю — не «единственный», и значит, «эксклюзивность» — это всего лишь иллюзия. Особенных партнёров может быть много, по крайней мере — таковые могли быть «до нас», поэтому эксклюзивность скорее мечта, которой никогда не суждено будет реализоваться.

Сойти с небес на землю вынуждает нас знакомство с таким явлением, как фантазии нашего партнёра — то, к чему у нас нет доступа и какого-то более-менее действенного рычага влияния. Попросить не флиртовать с молоденькой девочкой из офиса — это можно. И скорее всего, ваш партнёр, если вы ему дороги, услышав просьбу, пойдёт вам навстречу. Но из своей головы «по требованию» — вашему или даже своему собственному — он не сможет вынуть образ привлекательного объекта. Фантазии партнёра — это та граница, которая явно даёт нам понять: за ней Другой человек… Это социальная боль от знания, что наш близкий свободен думать что хочет и желать как хочет, что он не может быть нашей собственностью, как бы мы ни старались. Он отдельный от нас человек. Если он/она думает о другом/другой, значит, может и разлюбить, обменять на другие отношения, отказаться быть рядом. И потенциально это возможно. Об этом подробно в подглавке «Повод есть всегда».

Таким образом, ревность как разновидность социальной боли — своеобразная плата (кто-то, возможно, назовёт это «данью») за то, что наш вид занял надёжное место на земле, и пока нет предпосылок, чтобы сдавать свои позиции и покидать комфортную нишу.

Ревность к сексуальному партнёру — частный случай, или это и есть самая настоящая ревность?

Если мы говорим о ревности как о чувстве, которое возникает в ответ на угрозу потерять ценные и важные отношения, на угрозу нашей привязанности («связям» по Гумилеву), то, конечно, задача по обороне и сохранению возникает не только в случае любовных и сексуальных отношений. Собственно, любые отношения, основанные на привязанности и вызывающие нашу заинтересованность, сопровождает чувство ревности. И знакомимся мы с этим чувством — верно! — в раннем детстве.

Самый яркий эпизод из моего детства — прощание с мамой в одно из воскресений, которое я проведу у бабушки. Мама и папа уезжают, а меня оставляют на неделю гостить. Потому что «гостить у бабушки» решает насущные проблемы родителей: завтра можно спокойно идти на работу, о маленькой дочке позаботятся надёжные люди, а садик — нет, в садик никак. Как только Юля попадает в садик, она начинает болеть. И маме нужно брать больничный и что-то говорить начальнику, которому уже вообще-то надоело это слушать. Так вот. Мама говорит мне: «Юлечка, останешься у бабы?» На самом деле это скорее риторический вопрос: уже всё решено, — но маме нужно получить согласие, чтобы «душа не болела». При этом у самой маленькой Юли в душе творится что-то невероятное. Она безумно хочет поехать с мамой и папой домой!

Едва ли я могу вспомнить ещё более страстное желание в своей жизни, но уже той, пятилетней, мне известно: злиться на маму нельзя и, более того, нельзя маму расстраивать, причинять ей страдание. Страдающая, расстроенная мама — это нечто совершенно ужасное, её печаль — более страшная вещь, чем собственное расстройство. Поэтому, невзирая на жуткую ревность к тому миру, в который выйдет через минуту моя мама и в котором нет места для меня, я говорю: «Мама, я не буду скучать!»

Этот эпизод мне запомнился как самый значительный опыт переживания ревности. Я ревновала маму ко всему миру! К начальнику, к подругам, к папе, к работе, к свободному месту на диване, которое могло быть моим, не будь я у бабушки, к супу, который она готовила без меня, к цветку, который поливала без меня. При этом уже тогда я понимала, что не могу шантажом и «кулаками» добиться своего. И даже «чистосердечное признание» в моей личной детской истории было мне, увы, недоступно. Я не хотела, чтобы маме было неудобно! Но как же быть? Как вернуть маму? Как вернуть её прикосновения и внимание? Приходилось думать.

Боль утраты никогда не была в моём случае поводом для отказа от отношений. Описанный опыт, само собой, пригодился мне потом и в других значимых отношениях. Возможно, и книга эта родилась именно как результат этой мыслительной деятельности.

Исследования, проведённые британским психиатром Джоном Боулби на материале детско-родительских отношений, позволяют нам сегодня лучше понимать механизмы привязанности. Боулби показал, что привязанность у человека развивается аналогично импринтингу (закреплению в памяти) у животных, посредством которого животные усваивают стимулы, порождающие их социальное поведение. В частности, детёныши животных узнают, за каким движущимся объектом им надо следовать, безошибочно находя своих родителей в стае.

Так же и человеческий ребёнок начинает с подобных примитивных фаз привязанности: зрительного и тактильного контакта, потребности быть физически рядом со значимым взрослым. По мере взросления он доходит до умения «быть» с родителем, находясь с ним на расстоянии, к отношениям партнёрства. Привязанность, начавшись в детстве, длится всю жизнь. В подростковом возрасте возникает привязанность к новым авторитетам, во взрослом — к другим взрослым и к своим детям. Так мы учимся дружбе, любви, родительству и другим видам отношений.

Казалось бы, такая мелочь — качать, брать на ручки, быть рядом, но отсутствие или скудная имитация этих действий приводит к серьёзным последствиям. В частности, Боулби, исследуя большую выборку воспитанников детских домов, был поражён неспособностью большинства из них установить в дальнейшей жизни глубокие отношения привязанности. Учёный называл этих индивидуумов «личностями, лишёнными любви», которые оказываются неспособными к любящим, продолжительным отношениям, так как у них не развилась способность к близким связям в раннем детстве, ими не был освоен «эмоциональный язык», на котором можно говорить с себе подобными.

Для большинства из нас связи с другими людьми составляют большую часть смысла существования. Верно и то, что, теряя одного из близких (не обязательно сексуального партнёра), мы теряем и значительную часть смысла. Джон Боулби писал: «Тесная привязанность к другим человеческим существам является той осью, вокруг которой вращается жизнь человеческого индивидуума, не только когда он ещё младенец, ребёнок или школьник, но и в период его отрочества, годы зрелости, и так вплоть до старости. Из этих тесных привязанностей человек черпает свои силы и житейские радости…» Если придерживаться идей теории привязанности (а на сегодня в практической психологии она является популярной и вполне состоятельной), очевидно, что боль от возможной утраты близкого человека, от которого зависит реализация потребностей и вообще выживание, будет справедлива и для отношений с родителями, детьми, друзьями и даже животными.

В шутку (в шутку ли?) мы с мужем часто «делим» внимание нашей кошки. Кого же она любит больше? Как в сказке про Золушку, мы считаем, сколько знаков внимания она продемонстрировала каждому из нас. К слову, некоторые смелые исследования выдвигают идеи о том, что ревность свойственна не только человеку, но и, например, собакам³. А вот кошкам… Кошкам — нет: как бы ни старались учёные «уговорить» их на социально-человечески-желаемые ответы, они стоят на своём. Кошки склонны ревностно относиться к своей территории, а к отношениям — нет, не ревнуют.

В контексте разговора о «ревности» животных можно добавить важный нюанс, о котором мы будем говорить чуть позже. Ревновать — это не просто тревожиться и злиться. Ревновать — это значит испытывать прежде всего боль из-за невозможности таким простым и очевидным способом, как агрессия, получить или вернуть ресурс. Мы хотим, чтобы нас любили, но злиться при этом нельзя. Мы вынуждены трансформировать злость и тревогу в невыразимое на языке эмоций чувство боли, ибо злость и тревога разрушают отношения. А именно этого нам как раз и нельзя допустить. Поэтому кошка, у которой вы отбираете мышь, не ревнует вас к мыши: она не смотрит смиренно, как вы отнимаете у неё её благо, — она рычит и царапает, борется с вами, хотя недавно вы и «дружили». Останетесь ли вы с ней после «мышиных разборок» — дело ваше. Она страдать не будет!

Ну а нам, людям, в отличие от кошек, приходится всё же искать варианты «мирного» возвращения любимых и значимых людей, будь это друг или подруга, родители или дети, жена или муж, любовник или любовница.

Ревность к сексуальному партнёру вызвана более интенсивной привязанностью. Здесь мы вкладываем ресурс, более для нас значимый и уникальный. Так что, безусловно, ревность к партнёру, с которым мы занимаемся сексом, — это частный случай настоящей ревности. И выражение её зачастую более агрессивное: «тесто», из которого лепится ревность, одно, а вот «булочка» слишком вкусная — уж больно много в неё вложено моих собственных ресурсов. Они в основном мои — в отличие от дружеских отношений, а тем более — от родительских.

Естественная привязанность, которая возникает в процессе взаимодействия с родителями, предполагает, что нам два-три первых года не требуется ничего завоёвывать. Родители дают нам ощущение безусловной любви, ничего не прося взамен. Малыш не тратит ресурсы на то, чтобы сформировать привязанность к себе: скорее, это делают родители. Это потом уже они займутся воспитанием: это хорошо, это плохо, так здорово, а так не надо; границы, контроль, запреты… И это нормально. При этом в глубине души все дети (даже воспитанники детских домов, матери которых не выполняют своих родительских функций) глубоко привязаны к родителям.

И когда мы вырастаем, такую же привязанность мы хотим сформировать с другим человеком. А это задача со звёздочкой: как сформировать безопасную привязанность с человеком, который изначально нам абсолютно чужой?

С мамой и папой у нас ощущения, что нас не отвергнут. Ребёнок вкладывается в привязанность меньше, чем родители. А с сексуальным партнёром всё может быть. Получится ли у меня его удержать? Практика показывает, что бывает всякое: и очень мощные инвесторы «прогорают».

Может, если бы не стояла необходимость заводить потомство, нам бы решать эту задачу и не было нужно, но, по иронии судьбы, мы это делаем, и именно с сексуальным партнёром. И это наша инвестиция «от и до». Это нам надо привлекать, увлекать, обращать внимание, делать выбор, — а это важная задача и большая ответственность. Страх ошибки для нас серьёзен, потому что вложения очень велики. А потенциальная возможность того, что вложенный мною ресурс уйдёт на сторону, дарит сильное напряжение: я боюсь потерять то, во что инвестировал! Это небезопасно!

Секс — изначально эмоционально «небезопасная» зона. Мы предполагаем, что нас будут принимать такими, какие мы есть: не только без одежды, но и без разыгрывания социальных ролей. А это серьёзный шаг и большой риск. Мы будто впервые входим в холодную реку: рискуем, что замёрзнем, утонем, простудимся… Но мечтаем научиться плавать: и если это удаётся, то и ждём мы потом многого — пропорционально собственным вложениям. Потому что это дорогого стоит, а уровень инвестиций всегда будет влиять на тревогу по части этих инвестиций. Некоторые эту цену не платят, «скользят по поверхности» отношений, но тогда они меньше и ревнуют.

Мужчины и женщины ревнуют

по-разному?

«Женщине нужно одно, а мужчине — совсем другое»: почему при стратегии «разделять» не получается «властвовать» и чем заменить сотню шаблонов из книг?

Было время — я любила безответно. Ну как безответно… Мужчина мне отвечал — но отвечал не то, что я хотела.

Как и полагается интеллигентной особе, я углубилась в предмет мужской психологии. Благо, на рынке книжной продукции пособий по соблазнению и устройству мужчин было на тот момент в изобилии. «Заставь его жениться», «Чего хотят мужчины», «Мужские секреты», «Стань для него идеальной любовницей»… Конечно, по другую сторону баррикад были книги с теми же названиями, но про женщин. Хм, это было подозрительно: а без книг что, не выйдет? Неужели природа задумала квест, в результате которого мужчине и женщине ни в коем случае нельзя встречаться? Она сделала так, чтобы как можно сильнее запутать нас при построении отношений? Зачем ей это?

Такие мысли крутились в моей голове, но реальность, представленная книжным магазином, действительно не выглядела оптимистично. Более того, в одной из книг ясно было написано, что мужчина и женщина — с разных планет. Ничего себе! Так вот в чём дело! Забыв о биологии (это естественно при острой фазе влюблённости — лобная кора сильно подтормаживает), я погрузилась в чтение книг, популярно излагавших абсурдную идею: мужчины и женщины ОЧЕНЬ СИЛЬНО ОТЛИЧАЮТСЯ. Вот есть мужчины, и они такие-то, хотят того-то, ведут себя так-то… А есть женщины. И у них всё наоборот!

Немного смущало, что моё поведение (как женщины) не очень укладывалось в поведение типичной представительницы женского пола, но это было не так актуально. Главное — разузнать всё про мужчин. И ничего, что известные мне мужчины — папа, братья, друзья братьев, мои одноклассники-мальчики — были совсем разные. Этот факт я успешно проигнорировала, ведь пять книжек «про желания мужчин» в моей сумке сулили мне после прочтения победу в репродуктивной борьбе за избранника.

Забавно (теперь уже забавно) вспоминать о собственных экспериментах. Конечно, далеко не все из технологий «настоящих женщин» я готова была применить на практике, и это меня сильно огорчало, но и то, что применяла, никакого эффекта не давало. Выходило, что мой мужчина не вписывается в книжный шаблон!

В какой-то момент я наконец вспомнила биологию. Вид у нас вроде один. Почему мы должны быть разными? Словно мы не люди, а Дюймовочка и Крот… Логично же, что у одного вида животных будет единая согласованная репродуктивная стратегия. И быть не может, чтобы мужчина был полигамным, а женщина с чего-то — моногамной! И им, мужчине и женщине, нужно очень постараться, чтобы не встретиться друг с другом. Влюбляемся же мы в представителя своего вида.

Этот миф о драматическом различии жив и сейчас. Скажу больше, он цветёт пышным цветом. «Ну она же женщина, поэтому хочет замуж» или «Он как мужчина будет хотеть только секса, отношения ему не важны!» А ещё вот это, прекрасное: «выбирает женщина!» При этом «исследователи» обычно приводят в пример репродуктивные стратегии ДРУГИХ видов, собирая в итоге некое лоскутное одеяло, мало похожее на реальный узор человеческих любовных отношений. Любопытно, что наша репродуктивная стратегия, то есть моногамия, уничтожает почву для конфликта полов — в сравнении, скажем, с другими видами. Про самку богомола мы ещё поговорим ниже. Если у нас один партнёр, мы его холим и лелеем, да и защищаем к тому же. Вкладывая свой ресурс в свой выбор, бороться бессмысленно — это как воевать с самим собой.

Мужчина и женщина хотят одного и того же. Половая потребность не исключение. Цель — передать и сохранить свои гены, объединив их с генами другого представителя вида: здорового и успешного во всех смыслах. Ну, или как получится. Поговорка «по Сеньке и шапка» именно об этом компромиссе. Мы так или иначе сойдёмся со своим ровней — плюс-минус. Собственно, драматургия начинается именно в этот момент. Перед нами — решение священной миссии:

Как сделать «правильный» выбор и привлечь к себе и удержать «правильного» партнёра, ведь от нашего выигрыша будет зависеть успех всего вида.

Мужчины и женщины хотят, по сути, одного — ресурсов и гарантий. Способы получения вышеназванных благ, очевидно, здорово отличались у наших предков — когда разделение труда между женщиной и мужчиной было чрезвычайно важно для выживания. Но сейчас, по крайней мере в нашей культуре, эта грань в некоторых случаях едва различима, а в некоторых её и вовсе нет, даже если искать специально. Близкие мне мужчины (отец, муж, братья и даже племянники) вполне органично готовят ужин, моют пол, гладят бельё. Равно как и женщины: если надо двигать мебель или закручивать гайки — они тут как тут.

Есть и другие примеры: определённый мужчина может считать ниже своего достоинства вынести мусор или убрать лоток за кошкой (якобы всё, что касается дома, быта, «очага» — дело женское), а иная женщина даже в страшном сне не готова идти в офис (ибо «добыча мамонта» — не её дело). Степень вариабельности поведения мужчин и женщин, выбор ими способов исполнения социальных ролей, по моим наблюдениям, не выше, чем общечеловеческая вариабельность. Как мужчины, так и женщины могут вести себя по-разному не столько потому, что они родились «мужчиной» и «женщиной», и это фатально определило их поведение, а потому, что мы все рождаемся в разных семьях, с разной культурой. И культура, среда, конечно, влияют на то, какие мы выберем в дальнейшем способы претендовать на получение и сохранение своих ресурсов.

Женщине не обязательно «хранить очаг» сутками: она может забросить в духовку курицу (за которой, к слову, никто не охотился целый день с топориком: полчаса в магазине — и она смиренно ждёт своего часа в холодильнике) и получит ужин уже через сорок минут. Очевидно, что подобное высвобождение времени приводит её к мысли: а не выйти ли из пещеры?

Хочу, чтобы меня верно поняли: я не сторонница теории абсолютного сходства мужчин и женщин. Различия, разумеется, есть, но не вижу в этом каких-то особых привилегий для женщин или мужчин. И поэтому не вижу возможности решить вопросы ревности через акцентирование «среднестатистических» различий. Эта книга для конкретного читателя, а не для среднестатистического. Работая с людьми — с мужчинами и женщинами, с гетеро — и гомосексуальными партнёрами, — на мой взгляд, куда более важно с практической точки зрения обнаруживать «сходства» и «различия» не на основе половой принадлежности (как данности), а на основе индивидуального опыта каждого человека. Важно знать, что рядом с вами Человек — которого вы ревнуете или который ревнует вас. И это куда более важно, чем выяснение вопроса, какая зона мозга активизировалась у 64 процентов мужчин в исследовании «Х». Гендерные стереотипы часто заслоняют нам самого человека, его внутреннюю сущность. На мой взгляд, это отдаляет, а не приближает.

Вместе с тем качественные (то есть включающие изучение множества факторов) кросс-культурные исследования различий в проявлениях ревности у мужчин и женщин разных сообществ могут быть весьма полезны для решения таких глобальных социальных задач, как домашнее насилие, убийство на почве ревности соперника или партнёра.

К сожалению, с таковыми исследованиями я пока не знакома.

Но есть очень симпатичная теория о «различиях» ревности мужчин и женщин Оуэна Лавджоя⁴, антрополога, исследователя эволюции человека. Его теория, хотя и подвергается критике, вместе с тем имеет и серьёзные подтверждения.

Лавджой считает, что человека человеком сделала именно наша моногамная репродуктивная стратегия. Если упрощать, то моногамия, как известно, позволяет эффективнее заботиться о потомстве и снижать уровень внутривидовой агрессии в сообществе. Достигается это через равное участие в заботе о детях и принципиальном решении, «чья это женщина». Равное участие в хозяйстве предполагает, что мужчина приносит женщине еду взамен на секс и пригляд за генетическим наследством конкретного мужчины.

Это нам сейчас кажется забавным, но вообще-то тревога женщины, которая ждёт ребёнка, по-прежнему на высоком уровне. Женщине важно знать, что она может позволить себе «не работать», но при этом сохранить себя и выкормить ребёнка. Все это благодаря заботливому нежному мужчине. А мужчине не нужно волноваться, как завоевать новую женщину: можно прийти домой и спокойно заняться сексом с уже знакомой и не опасной «своей» женщиной.

При этом у женщины появляется волнение по поводу: а вернётся ли с охоты мой ненаглядный, не разбазарит ли трофей по дороге домой, если ему встретится другая? Мужчина, в свою очередь, переживает: не нагрянет ли без его ведома непрошенный гость, не съест ли его добычу, оставив при этом свой «след» в виде своего ребёнка?

Судя по всему, именно на основе теории Лавджоя и родилась идея о том, что мужчины склонны опасаться физической измены, а женщины — измены душевной. Насколько это справедливо, можно оценить, «примерив» эту идею на себя, но ни в коем случае не заключать, что ваш партнёр-мужчина никак не отреагирует, если вы будете лишь фантазировать о другом. Мы помним, что границы мужского и женского сейчас довольно размыты и в каждой паре территория, где «ещё не больно», а где уже «высокое напряжение», определяются индивидуально.

Примечания

1

Басс Дэвид. Эволюция сексуального влечения

2

Eisenberger N. I., Cole S.W. Social neuroscience and health: Neuropsychological mechanisms linking social ties with physical health // Nature Neuroscience. 2012. 15. P. 669—674

3

Bastos Amalia P. M., Neilands Patrick D., Hassall Rebecca S., Lim Byung C., Taylor Alex H. Dogs Mentally Represent Jealousy — Inducing Social Interactions // Psychological Science. 2021. 095679762097914 DOI: 10.1177/0956797620979149

4

Lovejoy C. Owen. The Origin of Man // Science