Пуговка

Юлия Коп

1941 год. В оккупированном городе семья спасает и укрывает у себя маленькую еврейскую девочку. Какая судьба теперь ждёт героев? Сумеют ли они справиться со всеми трудностями, ведь впереди их ждёт немало тяжелых испытаний и страшных перемен…

© Юлия Коп, 2022

ISBN 978-5-4498-8590-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Глава 1

Ноябрь 1941 года. Колонна евреев медленно двигалась вдоль улицы. Женщины, молодые девушки, старушки и дети, истощённые и напуганные, плотно прижимались друг к другу. Подгоняемые ударами полицаев, они кричали и плакали. Волоча чемоданы с вещами, и прижимая к груди своих маленьких детей, женщины беспомощно смотрели по сторонам, поднимали глаза в небо, надеясь на помощь. Крики становились всё громче, шаги тяжелее. Колонна шла на звук выстрелов.

Маленькая Эстер обеими руками вцепилась в плечи матери и ничего не понимала. Она не понимала, почему на них кричат эти мужчины с железными палками. Не понимала, что они кричат. Шестилетняя Эстер никогда раньше не слышала этот язык. Не понимала, почему плачет Майя. И почему Йося, который простужен, так легко одет. Она не видела как полчаса назад её отца и дедушку застрелили. И не знала, что на площади, куда движется колонна, всех этих людей поделят на два лагеря. Одних отправят на каторжные работы и на медицинские опыты, а остальных расстреляют и бросят в специально вырытый вдоль всей площади ров.

Сквозь утренний туман, уже совсем близко, пробивалось здание на городской площади. Раздался глухой треск автоматной очереди. Холодный ветер нёс запах пороха, и железа. Еле заметно моросил дождь. Опять послышались выстрелы. Женщина вздрогнула и прижала к себе Эстер ещё сильнее. Люди кричали, спотыкались, падали, громко молились и плакали. Впереди, в нескольких метрах, из колонны выскочил мальчик восьми лет. Йося хорошо знал этого мальчика. Они учились в одной школе. И часто играли вместе в камни на заднем дворе. Он вырвался и побежал назад. Толпа остановилась, женщины заохали! Несколько мальчиков переглянулись, как бы говоря, «бежим!». Йося тоже сделал решительное движение, но рука матери схватила его за пальто. Он посмотрел на неё и услышал за спиной громкий выстрел. Резко обернувшись, Йося увидел, как его друг упал. Тонкая полоска бордовой крови медленно растекалась и впитывалась в землю. На секунду толпа затихла! Йося не отводил взгляд от своего первого и единственного лучшего друга. Он не испугался выстрела. Крепко сжав кулаки в карманах своего пальто, Йося стоял и смотрел в стеклянные, черные глаза. С душу раздирающим криком из толпы выскочила молодая женщина. Она сделала два шага и упала на колени.

— Давииид! Давиид! — кричала она не своим голосом, призывая сына…

Один из солдат, высокий, с длинными ногами и вытянутым лицом, быстро подошёл к женщине и что-то крикнул. Она не обращала на него внимания и продолжала звать сына. Высокий склонился над ней и грубо повторил что-то на своём языке. Несчастная женщина, впиваясь ногтями в землю, не слышала его. Тогда солдат схватил её за локоть и резко поднял. Она посмотрела в глаза нацисту, прокричала ругательства и плюнула ему в лицо. Тот сразу отпустил женщину, ударил и с силой толкнул назад в колонну. Толпа подхватила несчастную, которая едва держалась на ногах. Другой солдат, маленький, голубоглазый, с тоненькими губами, громко крикнул,: «geh nur vorwärts!» (идти только вперёд!), и несколько раз выстрелил в воздух. Колонна медленно пошла…

Недалеко от площади, по левой стороне от колонны, стояли сельские женщины. Уставшие и грязные с лопатами в руках. По приказу они были пригнанные сюда для того, чтобы копать и расширять ров. Они с сочувствием смотрели в толпу. Женщины работали здесь уже несколько дней и знали, какая судьба ждёт этих людей. От шествия в колонне их спасло только то, что они не были еврейками. Но находиться за пределами колонны не значило быть свободным и чувствовать себя в безопасности…

***

Немцы вошли в город три недели назад. С северной части, где храбрые мужчины почти два месяца держали оборону. Два долгих месяца, день и ночь в этой части города были слышны выстрелы, взрывы. На самой окраине содрогались стены, по ночам были слышны приглушённые крики ярости и боли. Своих или врагов — не разобрать. В этом ночном, почти не человеческом вое, женщины боялись разобрать родной голос мужей, сыновей, отцов. Многие бросали свои дома и уходили вглубь города. В центре пугающего гула военных сражений почти не было слышно, а в южной части города и вовсе об ужасе пришедшей войны свидетельствовали только густые столбы дыма, тянувшихся к небу, и тихие разговоры у свечи, когда заснут дети. Женщины безустанно молились. Просили мира, спокойствия, тишины…

Три недели назад молитвы их были услышаны. Вдруг наступила тишина. Жуткая, всепоглощающая тишина. Улицы опустели. Люди попрятались по домам, застыли в магазинах охваченные этой тишиной, которая сейчас меняла судьбы каждого. «Немцы непобедимы» — давно уже шептали некоторые в отчаянье.

Немецкие солдаты прошли по главной улице, ведя за собой пленных. Они до последнего сражались за свой город. Эти мужчины держали оборону, несмотря на то, что видели, как многие уходили назад, предвидя поражение. Некоторые из беглецов прятались в лесу, кто то вернулся к своим семьям. Были и те, кто складывал оружие. Моля о пощаде. Обещая служить Гитлеру и быть полезными немецкому народу. Называли недавних врагов освободителями от Советской власти. Пленные шли, еле волоча ноги. Немцы с грубыми криками, с побоями гнали их как стадо. Горожане смотрели и плакали. На каждом лице застыло выражение ужаса и страдания.

Пленных немцы заперли в подвале химзавода. Без еды, воды и света. Ночью здание завода сгорело. Одни говорили, что таким образом немцы избавились от пленных. Другие не могли поверить в такую жестокость: «Фашисты, но ведь тоже люди». Звучали версии: пол подвала был мокрым, и кто-то из солдат чиркнул спичкой. Жидкость оказалось разлитой нефтью. Нефть вспыхнула. По другой версии: в помещении находились баллоны с химическими веществами, один баллон был свален и разбился.

Немцы быстро заняли город и чувствовали себя как дома. В граммофонах играла музыка на их языке, на столбах весели правила поведения. Для них даже были открыты специальные развлекательные заведения. Многие стремились брататься со своими завоевателями. Красивые женщины гуляли с немецкими офицерами, подчёркивая свою интимную близость с ними. Сразу стало в моде восхищаться всем немецким: немецкими автомобилями, немецкими танками, лошадьми, и самими немцами, белыми, румяными, жирными и презрительно самоуверенными. Мало того, наши мерзавцы, восхищались умением немцев вести войну, их техникой, и их победами. Животный страх перед захватчиками затемнил рассудок сограждан. Остальные, не желающие дружить с врагом, но так же охваченные страхом, были вынуждены обслуживать немцев. Готовили для них, стирали, выполняли поручения. Но все же городскую жизнь нельзя было назвать «спокойной». Немцы то и дело не за что избивали людей, грабили дома, а тех, кто осмеливался не подчиниться, стреляли прямо на улице. На окраине города, в южной части, было село. И если городские работали в качестве прислуги, сельских жителей солдаты определили на более тяжелую работу. Мужчины трудились на железной дороге и рубили лес, а женщины копали рвы, раздевали и перебирали вещи убитых.

Три недели захватчики отдыхали от недавнего сражения. Медленно заполонив всю северную часть, и закрепились в центре. Сегодня утром они добрались до южной части города…

***

Сара дрожала. Может от страха, может от холодного ветра и противно моросящего дождя. Они прошли уже полгорода, к площади. Сара понимала, что их ждёт там. Душу разрывала печаль и скорбь об убитых муже и отце. Её отец был очень стар и болен. Немцы сочли старика бесполезным, а её мужа опасным. «Жалкие трусы!», — думала Сара. Они убивали стариков и инвалидов, потому что то, те не могли работать. А мужчин и юношей, потому что боялись сопротивления. Угрожать и вести через весь город беззащитных, испуганных женщин и детей проще. Сара мужественно держала слёзы ради своих детей. Теперь она думала только о них. Обида и ужас от того что им причинят боль сдавливала сердце! Ей было тяжело дышать, она невольно думала о матери Давида! Сара знала её, и Давида тоже хорошо знала… Он, был одного возраста с её сыном. От всех этих мыслей ноги становились ватными, комок в горле не давал дышать, тошнота и головокружение отнимали последние силы, а от страха можно было сойти с ума.

Женщина лет пятидесяти, через полчаса дороги, упала. Конечно же, её сразу подхватили девушки, шедшие рядом, чтобы бедную не затоптала толпа. Подумали, потеряла сознание. Но эта женщина умерла от сердечного приступа! Девушки опустили её на землю, в стороне, насколько это возможно было сделать, не выходя за пределы строя. Потом дружно помолились за её душу. Сара всё время пела колыбельную. Голос её сделался хриплым и дрожал, но она верила, что любимая песня успокоит её детей. Меняя руки, она крепко прижимала к груди шестилетнюю Эстер, держала за плечо восьмилетнего Йосю, и не выпускала из вида шестнадцатилетнюю Майю. Майя всю дорогу тихо плакала. Она видела, как застрелили отца.

***

…Немцы ворвались в их дом рано утром. Из каждой квартиры доносились крики, гремела посуда, плакал младенец. Громко распахнув дверь, в их квартиру вошли три солдата. Вздрогнув от сильного удара двери о стену, Сара тут же взяла на руки Эстер, которая еще не успела проснуться, затем быстро схватила Йосю за руку и завела его за свою спину. Ее муж в одно мгновение накинул большое одеяло на постель. Оно с ног до головы скрыло под собой отца Сары, который уже полтора года был парализован. Мая, бледная прижалась спиной к стене, и оцепенев от страха, уставилась на одного из немцев вошедшего в комнату. Сара сделала глубокий вдох, который словно надувая её, уверенно приподнял голову и расправил плечи. Не дожидаясь приказа, она направилась к двери, прижимая к груди Эстер, и крепко держа за руку Йосю. Оказавшись за спиной солдата, она бросила быстрый взгляд на большое красное одеяло. Лицо свело как от сильной боли. Не останавливаясь и не оборачиваясь, Сара вышла в узкую прихожую.

Отец подошёл к Майе, взял её за локоть и сдвинул с места. Солдат презрительно следил за ними. Когда те подошли ближе, он смачно плюнул под ноги мужчине. Придерживая Майю за плечо, отец не остановился и не поднял голову. Немец ухмыльнулся и оглядел комнату, в поисках чего-нибудь ценного. Не приметив ничего интересного на стенах и полках, он обратил внимание на большое, теплое одеяло.

— Вот это нам пригодится! — сказал он на ломаном русском и сдёрнул красное одеяло с кровати. Как будто от неожиданности или испуга солдат тут же нажал на курок. Шестидесяти пяти летний мужчина умер сразу. Майя вскрикнула, отец резко обернулся на выстрел, и дуло автомата сильно упёрлось ему живот. Он поднял глаза на немца, а тот скривил рот в улыбке и прогремел ещё один выстрел. Майя с широко раскрытыми глазами прижалась к стене. Сара этажом ниже чуть не выронила Эстер. Она чиркнула плечом о стену подъезда и будто в судороге открывала и закрывала рот, молящими глазами уставившись на лестницу выше. Через пару секунд на ней показалась Майя. Она спускалась, вытянув руки по швам, напряжённо сжимая кулачки, всхлипывала без слёз и смотрела прямо перед собой, не замечая никого вокруг. Сара испустила тяжелый выдох, «моя девочка жива…», и тут же с тоской нахмурила брови и до крови прокусила губу, «Прощай, мой Зелиг… Мы скоро встретимся…». Они вышли во двор молча. Майя продолжала всхлипывать, Йося нахмурился и сжал кулаки в карманах. Он будто стал старше. Эстер вертела головой, разглядывая соседей, а Сара… Сара, молчала. Она не знала что сказать. Не могла найти слов, чтобы успокоить дочь.

— Будь сильной ради своих маленьких брата и сестры. Не нужно показывать им страх и вселять панику! — единственное, что смогла сказать мать, когда Майя перестала сухо всхлипывать и тихо заплакала. Майя ничего не ответила, только отвернулась, и совсем беззвучно затряслись её плечи…

***

Рядом прогремели выстрелы. Сара уже видела площадь. От жизни и смерти её семью разделяли двадцать метров!

— Мама! — испуганно, наконец, сказала Майя, — Мама! — её глаза были широко раскрыты и выражали ужас! Она схватила мать за локоть и прижалась к ней дрожащим телом, — Мама, что же это? — девочка тяжело дышала и сбавляла шаг, — Мама мы ведь не сделали ничего плохого!? Мы ведь ни в чём не виноваты! Мама, за что они так с нами? — она уже не плакала, сейчас Майя была бледной, и казалось, вот-вот потеряет сознание.

— Милая! Моя милая девочка! — мать погладила её косы, пытаясь найти слова, — Ничего не бойся! Слышишь! — Сара двумя руками пыталась обнять сразу всех своих детей! Её саму начинала охватывать паника, скрывать это было всё сложней. Ноги настолько ослабли, что ей вдруг показалось, будто она проваливается под землю. В глазах темнело. Она чувствовала, словно летит в глубокий холодный колодец, и кусочек голубого неба отдаляется от неё всё дальше и дальше. Сара сильнее прижала Эстер одной рукой, а другой взяла за руку Майю и Йосю, — Мои деточки! Не надо ничего бояться! Всё будет хорошо! Помните, мама Вас любит!

Её напутствие прервал выстрел. Женщина подняла глаза. «Вот она, площадь…». Сара больше не могла сдерживать слёзы! Она обеими руками крепко обхватила малышку Эстер, и ладонью придавила её головку к своему плечу, чтобы ребёнок не видел слёз и панику на лице матери, которая теперь овладела ей целиком! «Мама вас любит! Мама вас любит», — повторяла она снова и снова, отчаянно смотря по сторонам.

Толпа за её спиной начала толкаться, паника охватила всех! Женщины сзади, попытались оказать сопротивление, нарушили строй. Кто-то хотел бежать. Это было отчаянье. Все понимали, что впереди их ждёт смерть, и нужно было попытаться сделать хоть что-нибудь. Внезапная смелость, последний шанс! Сара обернулась и заметила, что нацисты, которые вели их, отвлеклись на бунт за её спиной. Она уже была слишком близко к площади, и бежать не было смысла! Шанса для неё уже не было! За спиной раздались выстрелы. Сара отвернулась и встретилась взглядом с женщиной, стоящей по левую сторону от колонны.

— Эстер ничего не бойся! Мама любит тебя, и вернётся за тобой! — быстро прошептала она, с силой сдёрнув нашитую на курточке Эстер звезду Давида и надеясь на чудо, бросила дочь из колонны. Женщина от неожиданности бросила лопату в сторону и подхватила ребёнка уже у самой земли! Она в ужасе подняла глаза на Сару, аккуратно поставив ребёнка на ноги, колеблясь с решением толкнуть девочку обратно в колонну.

— Молю Вас! — крикнула ей Сара, — Пожалуйста! Она совсем ещё дитя! — Сара понимала, что это пусть маленький, но шанс! Она поставила всё на человечность незнакомки в толпе! — Умоляю Вас! УМОЛЯЮ!! Спасите моё дитя! — слёзы отчаяния захлестнули Сару. — Эстер, мама любит тебя! Я вернусь! Будь послушной! Мама любит тебя!

Раздался выстрел, Сара повернула голову и увидела перед собой солдата! Она обняла Майю и Йосю

— Мама любит вас! — крикнула женщина и крепко сжала ладони обоих детей. Раздался ещё один выстрел и ладони Сары расслабились…

Женщина подхватила шестилетнюю девочку на руки, запахнула её своей курткой, и что есть мочи побежала назад! Из колонны доносился крик сиротки Майи. Эстер была напугана, но не плакала. Мама сказала, что придёт за ней…

Глава 2

Она бежала, не оглядываясь, каждую секунду ожидая выстрела в спину. Ей казалось, что все смотрят на неё. Казалось, что немецкие солдаты всё видели. Она будто слышала, как у неё за спиной уже передергивают затвор автомата и невольно пригибалась как можно ниже. Виски пульсировали, а в ушах гудело. Как в страшном сне, чувствовала, будто бежит под водой. Ей хотелось бежать быстрее, но ноги казались свинцовыми! Не хватало воздуха, она задыхалась, из горла вырывался глухой хрип. В голове звучало: «Остановись! Иди спокойным шагом! Так ты привлекаешь еще больше внимания! Они могут принять тебя за беглую еврейку!», но не могла заставить себя остановиться.

Их небольшой посёлок находился на окраине. До войны отсюда в город ходил автобус. Ехать было остановок пять. Теперь на этих автобусах в посёлок иногда ездят только немецкие солдаты, а жителям приходится ходить пешком. Всю эту дорогу женщина с шестилетней девочкой на руках преодолела бегом, изредка сбавляя шаг, чтобы перевести дух. Страх не на секунду её не оставлял. В городе было полно солдат, и то что ей удалось выйти на загородную дорогу незамеченной, уже большая удача. Но это не значило, что опасность отступила. На длинной, прямой как струна дороге, женщине стало ещё тревожней. В городе народу конечно не много, но всё же «затеряться в толпе» было куда больше шансов. Здесь же, она совсем на виду. По правую сторону — поля с чёрной землёй и давно убранным урожаем, а по левую густой лес. Вплоть до самого посёлка ни поля, ни лес не прерывались. Её не покидала страшная мысль, что вот-вот спереди или сзади покажется автобус и тогда ей точно конец. Промелькнула идея войти в лес и держать путь к дому между густых деревьев. Но тут же вспомнила, как соседка на днях рассказывала, что там немцы ищут партизан, поэтому ходить в лес теперь станет опасно.

Добежав до села и повернув в свой переулок, она ещё крепче сдавила малышку под курткой и на втором дыхании побежала ещё быстрее. Никто не должен знать, что она натворила! Улица была пустая. Все мужчины и женщины отправились на принудительные работы. С силой распахнув деревянную дверь своего дома, женщина, не останавливаясь, рванула к лестнице, ведущей на чердак. Она несколько раз споткнулась на крутом подъеме. Резким движением сдёрнула висящий на стене ключ, чтобы открыть дверь, запертую на замок. С трудом, дрожащей рукой несколько раз повернула ключ и сняла замок. Швырнув его в сторону, влетела в небольшую комнату заставленную чемоданами, мешками и дровами. На секунду остановилась, в ужасе, прислушиваясь, нет ли шагов внизу, но слышала только писк в ушах и как кровь бежит по венам. Она резко обернулась на окно. Быстро сорвавшись с места, как кошка, перепрыгнув полкомнаты, захлопнула плотные, деревянные ставни. На чердаке стало темно. Только сейчас она опустила голову на малышку. Эстер смотрела на неё своими большими, чёрными, по-прежнему ничего не понимающими глазами. Женщина распахнула куртку и поставила девочку на пол. Затем несколько раз нервно оглядела комнату и бросилась в угол, где стояли мешки с крупой. Передвигая один за другим, она освободила угол. Затем подошла к девочке, подняла её за подмышки и отнесла на освободившееся место. Посадила её в углу и принялась ставить мешки обратно.

— Сиди тихо! — шёпотом сказала женщина, — Я скоро приду! Никто не должен знать, что ты здесь!

Эстер ничего не ответила. Она послушно молчала. Женщина несколькими большими шагами дошла до двери и обернулась, чтобы убедиться, что малышка спрятана надежно. Не успела она выйти, как из-за угла послышалось: «Тимно…»

— Извини малышка! По-другому сейчас нельзя, — тихо произнесла женщина, — ничего не бойся ты в безопасности, — вдруг её руки снова задрожали. Она не была уверена, что ВСЕ теперь в безопасности. — Только помни, что ты должна сидеть тихо! Чтобы никто, никто не догадался что ты здесь!

Ещё несколько секунд она постояла в дверях, убедившись, что девочка её услышала, и больше ничего говорить не будет. Затем вышла и закрыла дверь. Раздался звук металлического замка, который не с первого раза попал в петли, и два оборота ключа. Теперь на чердаке стало совсем темно, и только узкая полоска света пробивалось сквозь деревянные ставни.

Женщина медленно спустилась вниз. Только сейчас она начала понимать, что же сделала. Всё было как в тумане. Каждый её шаг отдавался эхом, всё тело дрожало. Спустившись, она обнаружила, что в спешке не закрыла входную дверь. Резко захлопнув её и дернув засов, она бессильно упала на пол, и, содрогаясь всем телом, громко заплакала…

Выплакав весь ужас пережитого утра, она почувствовала невероятную усталость. Руки и ноги болели. Женщина заметила кровь и, подняв штанину, обнаружила на ноге сильный порез. В состоянии шока она не чувствовала боли, а сейчас рана начала сильно щипать. Обеими руками она вытерла лицо от слез, вытянула из рукава куртки платок и высморкалась. Затем медленно встала, набрала в тазик немного холодной воды из ведра и промыла рану. Бинтуя ногу, она думала о том, что ей придётся вернуться на площадь. В начале и в конце дня немцы считали пригнанных людей, и отсутствие человека могло нести за собой страшное последствие для всей группы рабочих. Солдаты в любой момент, могли приехать и пройтись по домам, проверяя все ли способные работать, работают. И страшно подумать, что они сделают, если пойти против их воли. В это время дома оставаться нельзя! Она бросила испуганный взгляд на дверь. Строгое правило гласило, «входная дверь ВСЕГДА должна быть не заперта». Теперь у них в деревне было много правил. Самое страшное: «Жители обязаны сдавать всех евреев солдатам. Укрывать у себя еврея значило смерть». Солдаты объявили, что за укрывательство, вся семья будет повешена на фонарных столбах вдоль улицы… Её передёрнуло от этой мысли. Она бросила быстрый взгляд на чердак и отварила засов входной двери. «Пожалуйста, только сиди тихо», — как молитву, еле слышно прошептала она, и вышла из дома. Сжав кулаки в карманах, быстро пошла в сторону города.

Дорога казалась бесконечно долгой. Теперь, она как никто другой понимала и чувствовала то, что чувствуют еврейские женщины. Страх перед неизвестностью разливался по телу, медленно парализуя каждую клеточку. В одну секунду ее бросало то в жар, то в холод. Она чувствовала, будто идет на казнь. Её мозг предательски выдавал всевозможные развития событий. И каждое из них, мягко сказать, было страшнее предыдущего. В голове вертелось: «Она приближается к площади. Солдаты замечают её. Один держит в руках брошенную ею лопату и что-то кричит на немецком, а двое других хватают её за руки по обеим сторонам и грубо тащат к кричащему. Она ничего не понимает из их слов, и ничего не отвечает им, но в её глазах, полных ужаса, они все видят. Да и нечего думать, когда они видели, как еврейская женщина толкает из толпы ребенка, а она подхватывает его и бежит назад в деревню. Они узнают кто она, где живёт, а потом убивают! Бросают в ту яму, которую она собственными руками рыла несколько дней. Потом отправляются к ней в дом, находят девочку, убивают её, а затем убивают её мужа и её шестилетнего сына…».

Или: «Она приходит к площади. Её отсутствие никто не заметил. Всё вроде обошлось. Заканчивает работу, идёт домой, но дома всё равно находит убитого мужа и сына и ту маленькую девочку. А всё это случилось, потому что пока она была на площади, немецкие солдаты приходили к ней в дом, чтобы проверить, все ли способные работать работают. И услышали плач маленькой девочки, запертой на тёмном чердаке. Расправившись с ней, они остались в доме, дожидаясь нарушителей…». Когда взрослые уходили работать, немцы забирали всех детей к себе. Они не обижали их. Специально привезённые немецкие воспитательницы занимались с ними. Обучали немецкому. Рассказывали что такое Германия, кто такие немцы и всячески прививали любовь и уважение к Гитлеру. Это называли школой, и отправлять туда детей, было тоже одним из неоспоримых правил. В школу определились дети до семи лет, старше уже становились работоспособными. Поэтому, спрятанная на чердаке маленькая девочка до семи лет, в любом случае была нарушением правил. Холодными волнами хлестали её мысли о том, что девочка может сама выдала себя, пытаясь сбежать с этого чердака к маме. Или что соседи видевшие, как она входила в дом с незнакомой девочкой, выдадут её из страха. Мысли разные, но финал один! Она и её семья теперь в большой опасности, каждую секунду, каждого дня!

Солнце уже садилось. Закат был необычайно красив. Небо густое, бордово-розового цвета, казалось, опустилось к самой земле. Холодный ветер разносил неприятный запах пороха, дыма, грязи и страха. Мелкий дождь, будто слёзы, развеянные по ветру, едва ложился на кожу и сразу высыхал. Громко лаяли собаки. Она уже видела площадь. Ноги почти не слушались. Женщина шла из последних сил, впиваясь ногтями в ладони. Сжимая зубы так, что хрустело в висках. Не чувствуя ничего кроме страха.

Колонны, медленно тянувшейся к площади, уже не было. На вытоптанной тропе лежали тела тех, кто пытался бороться за жизнь, не желая идти в этот загон на городской площади. Теперь там стояли большие грузовые машины и, уже изрядно поредевшая, толпа усмиренных женщин и детей. Они больше не кричали и не плакали. Теперь они тихо и терпеливо ждали уготовленной для них участи. По одному они подходили к немецкому солдату, тот быстро осматривал подошедшего, что-то громко выкрикивал, затем записывал в блокнот, и человека вели в грузовик. Издалека она заметила, что ров был полный — казнь уже закончилась. Забитые до отказу, грузовые машины одна за другой выезжали с площади. В нескольких метрах на земле она вдруг увидела свою лопату. Испустив большой тяжёлый выдох, рванула к ней. Налету, вытянув руку, она упала на колени, больно прищемив пальцы черенком лопаты. Вцепившись в неё как в спасение, ещё несколько секунд она простояла на четвереньках. Затем, дрожащими руками, тяжело опираясь на лопату всем телом, поднялась. Едва встав на ноги, она вдруг заметила женщину. Ту самую женщину, чьё имя не знала, но помнила её молящее лицо. Женщину, чьи слова до сих пор звенели в её голове. Женщину, которая доверила ей самое дорогое в своей жизни… И если бы не кровь на животе, она казалась бы просто спящей. В её крепко сжатом кулаке едва заметно торчала маленькая звезда Давида, ту, что она с силой сорвала с дочери.

Она сделала шаг назад. Ноги, не выдержав тяжести собственного тела, подкосились. Выронив лопату, она снова упала на колени. Конечно, она не ждала, что с этой несчастной женщиной всё будет хорошо, и вскоре она вернётся и заберёт малышку как обещала. Но, приютив ребёнка, она никак не ожидала вот так найти здесь на площади тело её матери. Она помнила, что эта женщина обнимала ещё двоих детей, и, приподняв голову, в ужасе посмотрела по сторонам. Детей рядом не было. «Как же Господь мог допустить такой ужас», — подумала она. И тут же перед глазами всплыл образ маленькой девочки. Которая с такой надеждой ждёт мать. Которая не плакала ни разу, пока они бежали и прятались. Которая боится темноты, но с несвойственным ребенку мужеством сидит там и ждёт.

Пригибаясь к земле, на четвереньках она подползла к бездыханному телу. Тихо, будто самой себе, прошептала: «Твоя девочка будет жить! Я буду беречь её, пока сама жива! Спи спокойно…». Сказав это, она своей дрожащей рукой аккуратно вытащила из крепко сжатого кулака звезду Давида. Заметив у неё на шее овальный медальон на длинной цепочке, она быстро посмотрела по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, сняла его с шеи мертвой женщины. Затем, резким движением сунула всё это в карман и отползла назад. Вдалеке громко кашлянула выхлопная труба грузового автомобиля. Женщина вздрогнула и быстрым неосознанным движением прижала ладонью правый карман своей куртки. На площади лаяла целая стая злых собак, и доносились короткие грубые выкрики немецких солдат. Страх, который так долго поглощал каждую клетку, подступил к горлу, голова закружилась, в глазах потемнело, она вдруг почувствовала сильное волнение, и холодные мурашки пробежали от живота наверх. Её вырвало…

Глава 3

Когда она свернула на родную улицу, то сразу обратила внимание, что из трубы дома, в котором она жила, валил густой дым. Это означало, что её муж уже вернулся и растопил печь. Она на секунду остановилась. Глубоко вдохнула носом, сжав губы в трубочку, медленно выпустила весь набранный воздух и пошла к дому, ускоряя шаг. Сначала она подумала, что не будет говорить мужу о маленькой девочке на чердаке. Она дала обещание той незнакомой женщине уберечь её дитя и боялась реакции мужа. Вдруг он не поймёт, не поддержит её благородство и, решив защитить свою семью, сдаст девочку. Но подойдя к дому, она решила, что скрывать такое будет нечестно по отношению к своей семье, ведь она подвергает их опасности, они должны знать. На крыльце ещё раз остановилась. Она не имела понятия, как сообщить такое. С чего начать этот разговор? Женщина закрыла глаза, помотала головой, словно отбиваясь от дурных мыслей, перекрестилась и нерешительно схватилась за толстую деревянную ручку. За дверью было тихо. В её голове вдруг нарисовалась картина: «Она заходит в дом, а там при свете свечи за столом сидят муж, сын и маленькая девочка. Муж поворачивается к ней с лицом, требующим объяснений. Его густые черные брови напряжены, а в глазах застыл страх и немой укор оттого, что, она мать, которая подвергла смертельной опасности своего ребёнка». Тут же она нахмурилась и, ещё не войдя в дом, разозлилась на мужа. «Как он не понимает, что это маленькая девочка ни в чём не виновата!? Что она ребёнок и напугана! Неужели он может допустить, чтобы маленькую девочку, одного возраста с их сыном, жестоко убьют! Идёт война! Сейчас тяжёлое время для всех! И что же станет, если люди не будут помогать друг другу?»

Она толкнула дверь и вошла в дом. Муж сидел у окна и чистил свои сапоги, сын возле печи на полу играл с соломенной куклой. Она быстро оглядела маленькую комнату, тускло освещенную светом керосиновой лампы. Обе кровати стоящие по углам были заправлены покрывалами, сшитыми из множества разноцветных лоскутков. В изголовье каждой кровати лежали друг на друге по две подушки в белых наволочках с красивыми небольшими вышивками ручной работы. В центре комнаты небольшой стол, на котором стоял самовар, глиняный горшок, накрытый салфеткой, и керосиновая лампа. К столу были приставлены две широкие лавки. На деревянном полу три длинных узких половика. Справа на табуретке большой железный таз с холодной водой, ещё несколько тазиков на полу, сложенные друг в друга. Умывальник, полотенце на гвоздике и маленькое зеркало. Слева небольшая белая печь, с одной стороны заставленная горшками и котелками. Пустая бельевая верёвка через всю комнату и лестница на чердак. Девочки в комнате не было…

— Мама! — радостно воскликнул мальчик, и, отбросив игрушку, быстро подбежал к ней.

— Мишенька! — тихо отозвалась мать, села на корточки и, заключив сына в объятия, принялась целовать его щёки и лоб. Мужчина поднялся и пошел к ней навстречу. Она встала и обняла мужа.

— Всё хорошо? — сказал он нежно взяв её за плечи.

— Да… — неуверенно ответила она, бросив быстрый взгляд на чердак, — хорошо, просто очень устала… — она посмотрела на чугунный котелок, на столе накрытый салфеткой и сразу подумала о том, что малышка, наверное, очень хочет есть. Да и вообще, как она там? Весь день одна в темноте!

— Голодная? — проследив её взгляд, сказал мужчина, — Я сварил крупу и принёс хлеб.

— Нет! — она медленно села на лавку, спиной к столу, и одной рукой сдвинула косынку на затылок. — Мне последнее время кусок в горло не лезет. Ты бы видел Коленька, что творится на… — не договорила она и повернулась на сына, который стоял рядом и внимательно слушал её. Она знала, что если скажет это, он спросит: «Мама, а что творится на площади», и она не будет знать, что ответить. Мальчик даже не понимал, что идет война. Он, как и другие дети ходил в школу, там была совсем другая атмосфера, они играли, веселились, их вкусно кормили, читали немецкие сказки, когда укладывали на дневной сон. Он уже любил немцев и даже сказал, что хочет жить в Германии, когда вырастет. Она не могла рассказать ему, что на самом деле происходит, не могла рассказать, какие чудовища поселились в городе. На это было несколько причин. Во-первых, её грела мысль о том, что сын в безопасности, если это можно было так называть. Самое главное, что он не знает что такое голод, слёзы и страх. А во-вторых он активный и общительный мальчик, который ещё слишком маленький чтобы понимать, что можно говорить, а где лучше промолчать. Воспитательницы в этой школе были друзьями для каждого ребёнка, но если вдруг ребёнок знает, что эти люди им не друзья, тогда он представляет опасность, для общества которому так тщательно прививают любовь и уважение ко всему что связано с немецким народом.

— Эй, а тебе, не пора ли спать? — улыбнулась она и потрепала волосы сына. Он звонко расхохотался и сделал шаг назад, обеими руками приглаживая взъерошенные волосы. — Тщиии… — шепнула она, приложив палец к губам, — уже поздно не нужно шуметь, — нежно улыбнулась, — помой руки, лицо и бегом в постель! Я сейчас подойду к тебе.

Мальчик сильно откинул голову назад, а затем быстро махнул ею вперёд. Шумно соединил ноги вместе, вытянулся как струна и резким движением приставил руку к виску.

— Вольно солдат! — улыбнулся отец, и мальчик побежал к умывальнику.

Она ещё раз беспокойно посмотрела на лестницу, ведущую на чердак, затем встала, обняла мужа и шепнула ему на ухо:

— Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное…

— Что-то случилось?

— Да… То есть нет… — от волнения её опять начало тошнить. — Вообще-то да. Случилось… Ну ничего страшного. Ты не волнуйся, я просто не хочу, чтобы Мишенька знал… Сейчас я уложу его и всё тебе расскажу…

— Жуууууу, — пролетел к своей кровати Мишенька, раскинув руки изображая самолет. Она помогла ему снять подушки и расправить постель. Он взгромоздился на неё и плюхнулся на взбитую подушку. Мать накрыла его одеялом, села рядом и запела. Мишенька заснул почти сразу. Она встала и нежно поцеловала его в лобик. Муж сидел за столом всё это время внимательно смотрел на супругу. Она подошла к столу, не поднимая глаза на мужа. Села напротив, сцепив руки вместе, положила их на стол и опустила голову.

— Анечка, что же случилось? — шёпотом, полным волнения сказал муж, немного подавшись вперед. Не поднимая глаз, она шумно набрала воздуха чтобы начать говорить, но тут же выпустила его не найдя слов. — Аня, не мучай меня, говори!

— Понимаешь… — с трудом начала она, — там на площади… — её голос задрожал, — Все эти женщины, дети… они такие напуганные, беспомощные… а немцы… — из-за кома, поступающего к горлу, ей стало тяжело говорить шёпотом, она тихонько откашлялась и посмотрела на кровать где спал Миша, чтобы проверить не разбудила ли его. Потом бросила быстрый взгляд на чердак и первый раз, наконец, подняла глаза на мужа. — Они шли на смерть… Они знали, куда их ведут… Я видела… Я сама видела, как жестоко! Как бесчеловечно… — её глаза медленно наполнялись слезами.

— Милая! — он быстро встал, обошёл стол, и сел рядом с ней. Схватил её руки и крепко сжал, — Моя милая! — вытер он скатившуюся по её щеке слезу, и ещё крепче сжал её руки, — То что происходит ужасно, а то что тебе приходится всё это видеть… — он не нашёл слов и поцеловал её руки. — Я злюсь! И мне очень жаль, что я не смог помочь тебе, защитить тебя от этого, но пойми Анечка, ты ничем не можешь помочь этим женщинам! Это ужасно, но мы ничего не можем сделать… По крайней мере, сейчас не можем…

— Ты не понимаешь! — перебила она его, повысив голос, и тут же обернулась на спящего Мишеньку. — Ты не понимаешь, — повторила она шёпотом. Неожиданно повысив голос, она вдруг почувствовала прилив храбрости. Высвободив руки и вытерев слёзы, она подробно рассказала ему о мальчике, который пытался бежать и был застрелен на глазах у матери. О женщине с тремя детьми, сильной и храброй. О нескольких убитых женщинах и детях в тот момент, когда та самая сильная и храбрая бросила ей в руки маленькую девочку. О её страхе и надежде, и последней просьбе. О своем бегстве. И наконец, о чердаке. — Никто не видел, что я подхватила её! Никто не видел, как я принесла её в наш дом! Никто не знает! Я обещала, Коленька… Я не могу иначе! Она теперь моя дочка, Коленька! Наша доченька… — она закрыла рот рукой, сдерживать слёзы было больше невозможно. Они рекой лились из обоих глаз. Анна резко встала, но тут же села назад. Голова закружилась. Она поняла, что не сможет идти, ноги были как не свои, тело будто онемело. Трясло мелкой дрожью. Она закрыла лицо обоими руками и ещё сильнее, но беззвучно, заплакала.

Коля же сидел молча. Всё это время он внимательно слушал жену, и не знал что сказать. Его глаза были широко раскрыты, и совсем непонятно что они выражали. Это не было похоже на страх, на злость, или на немой укор, которого Анна так боялась. Он просто молчал. Затем тяжело вздохнул, еще тяжелее выдохнул, слегка хлопнул обеими ладонями по своим коленям и молча встал. Дёрнул салфетку накрывающую котелок, взял большой ломоть хлеба и протянул вторую руку жене.

— Пойдём, будешь знакомить меня с нашей доченькой! — шёпотом сказал он и улыбнулся.

Как будто бы не ожидая от него этих слов, она резко подняла глаза на мужа и ещё сильнее расплакалась. Только уже от облегчения, от счастья, от того что у неё самый замечательный и понимающий на свете муж. Добрый и благородный. Ей стало очень стыдно. Как она вообще могла подумать, что его реакция может быть иной. Анна взялась за протянутую ей руку, и они вместе поднялись на чердак.

Глава 4

Тяжёлый замок дважды скрипнул и дверь отворилась. Николай вытянул перед собой руку, освещая чердак тусклым светом керосиновой лампы. Он сделал шаг вперед, скрипнула половица и Коля остановился. Анна, словно тень, вошла в комнату беззвучно. Они нерешительно переглянулись. Женщина нежно коснулась мужа, как бы говоря, «подожди здесь. Я сама…». Медленно развернулась, сделала два осторожных шага к мешкам, за которыми оставила девочку. Зачем опустилась на колени и обернулась на мужа. Коленька одобрительно кивнул.

— Малышка… Всё хорошо, это я, — ласково шепнула женщина, — а это мой муж, его зовут Коля, — она выдержала небольшую паузу, — не бойся, сейчас ты в безопасности! Мы не причиним тебе вреда. — Девочка не выходила, — Мы принесли поесть, хочешь? — не поднимаясь с колен, Анна аккуратно подвинулась ближе, — Не бойся, здесь тебя никто не обидит! Я видела твою маму… — она запнулась, и с трудом проглотила подступивший к горлу ком.

В правом углу раздался шорох. Анна резко повернула голову, а Коленька вытянул лампу в сторону неожиданного звука.

— Маму? — послышался детский голос из правого угла чердака.

Из-за большого деревянного сундука показались два растрёпанных бантика. Анна бросила быстрый взгляд на мешки, за которыми оставила девочку. «Перепряталась», — улыбнулась она и встала. Словно боясь спугнуть, Анна аккуратно протянула руку девочке и сделала шаг навстречу.

— Иди сюда, вылазь, не бойся, — дружелюбно шепнула женщина и села на корточки, — мы поесть тебе принесли, — она протянула кусок хлеба.

Девочка ещё немного постояла молча. Потом медленно обошла деревянный сундук, и недоверчиво посмотрев на Колю остановилась.

— Ну же, иди, поешь, — женщина улыбнулась, а потом посмотрела на мужа и снова на девочку, — не бойся, он хороший.

Эстер стояла молча и двумя руками теребила пуговицу на своей курточке.

— Вы видели мою маму? — тихо спросила она, как будто бы вот-вот заплачет, — Где она? Она сказала, что придет за мной? — продолжала крутить пуговицу девочка, с каждым словом всё быстрее хлопала своими длинными густыми ресницами, — Почему не пришла?

Конец ознакомительного фрагмента.