Наследники

Юлия Зубарева

В 766 году от основания Города император Юлий Август Октавиан освятил Алтарь Мира и провозгласил права граждан Pax Romana. Прошли столетия. Римская империя рушилась. Скупые летописи едва успевали перечислять трагические события. Где-то между страницами потерялся ответ на вопрос: почему же Pax Romana не канул в лету?Ответ лежит там – на страницах исторических манускриптов. Осталось поднести к любопытному глазу линзу. Магия? Нет. Немного мистики. И далекие события оживают на наших глазах.

© Юлия Зубарева, 2018

ISBN 978-5-4493-8092-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От порога¹

Сосны в лесу за домом роняли на землю тяжелые шишки. Стук приглушался толстым слоем пожухлой старой хвои. Иголки опадали, десятилетиями копились между крепких корней. Деревья росли на скалистых склонах прибрежного отрога Тавра. Считались красой и гордостью края. Его золотом. Его хлебом.

— М-м! Как вкусно пахнет! — в маленький внутренний дворик вышла молодая женщина в эксомиде, поверх которой набросила на плечи тяжелое пестрое покрывало. — А это что еще за промысел, милочка? — она обратилась к другой. Та обустроилась прямо посреди двора в импровизированной мастерской. На единственном столе рядком теснились неказистые глиняные фигурки: мужские, женские, звериные. Ну, как? Отдаленно похожие на что-то. Мастерица закончила лепить хвост, пристроила в ряд еще влажную птицу.

— Я вынула хлеба с пода. На вертеле — поросенок. Остальное — сами сообразите, — испачканные глиной руки прошлись по добротному хитону. Сосредоточенный взгляд даже ни на миг не оторвался от поделок.

— Все понятно. Наша Виргилия опять не в духе! — ее собеседница фыркнула, пожала плечиками. — Быть может, ты тоже решила заняться чем-то полезным?

— Куда глину ставить? — во двор вошел плотный мужчина. Можно было бы сказать: могучий. Гладко выбритое, с правильными чертами лицо, черные кудри, туника — его принимали за типичного римского вояку. Впрочем, он когда-то и в легионе служил.

— О, Корд! Она и тебя припахала?

— Поставь в тень. И благодарю тебя, — Виргилия осторожно сняла со стола поднос с глиняными фигурками, перенесла его в угол двора, куда Корд дотащил кадку со следующим замесом.

— Она меня не припахивала. Мне же несложно. Прекрасно выглядишь, Эритея.

— О, ну хоть одно доброе слово с утра!

— Это для тебя — утро. Так-то уже скоро полдень, — тем временем Виргилия вернулась, тщательно убрала разведенную грязь.

— Я — купаться! — голос Эритеи дрогнул от обиды.

Обычное утро. Как сотни других. Только Виргилия, что называется, ушла в себя и возвращаться, судя по всему, не собиралась. Она устроилась в тени портика, где продолжала сосредоточенно лепить из кусочков красноватой глины что-то непотребное. Руки женщины, казалось, просто не приспособлены для такой деликатной работы. Но ее упорства хватало. Как всегда. Корд постоял, молча посмотрел на мучения, вздохнул:

— Пойду, вина принесу.

— Вино закончилось, — не отрываясь от дела, буркнула Виргилия.

— Как?! Там же еще целый пифос оставался!

— Ага. Только Тиль вчера с Симоном засиделся. Увлеклись беседой о прекрасном. Наутро я застала их в животном состоянии. Сказала все, что думаю. Вот они в город и сбежали. Восстанавливать протраченное.

— М-да! Что-то я начинаю жалеть, что пропустил самое интересное, — Корд почесал нос, вздохнул, посмотрел на голубое безоблачное небо, вздохнул еще раз. — Эх! Поросенок-то, говоришь, готов? Жрать хочется. А запивать нечем. Вот, где эти двое? Эй! Ты что творишь?!

Под руками Виргилии фигурки разом высохли, а потом по ним забегали огненные язычки.

— Иди-ка ты, милый друг. К Эритее. Спинку ей потри, что ли?

— Ладно, ладно, — в их маленькой семье они уже научились понимать, когда не стоит лезть под руку ближнему. Корд ушел. Женщина еще некоторое время понаблюдала за танцем саламандр, потом легким взмахом заставила их исчезнуть. Ну да. Магия. Что ж тут удивительного? Проверив, что все глиняные уродцы стали достаточно твердыми, мастерица осторожно уложила их в плетеный короб, подхватила приготовленные заранее лук, колчан со стрелами, опоясалась ремнем с кинжалами, покинула двор.

На мало приметной полянке в лесу тщательно развесила свои поделки по веткам, расставила то тут, то там. Солнечный диск неподвижно висел на небе, наверное, пытался разглядеть, чем же это все закончится. Легкий ветерок заставлял висящие фигурки чуть раскачиваться. Виргилия наложила стрелу на тетиву, сосредоточилась. И тут что-то изменилось вокруг. Дуновения ветерка закружились. Сначала неуверенно свистнула одна глиняная птичка, потом вторая. Засвистели все разом. И тут же какофония сменилась тягучей печальной мелодией. Женщина улыбнулась.

— Смотри-ка! Наша грозная воительница свиристелок понаделала!

— Тиль! — целясь стрелой, Виргилия резко повернулась к валуну, на котором застыл ее собственным отражением светловолосый лучник в простой тунике. Несколько бесконечных мгновений двое целились друг в друга.

«Убить? Толку-то? А, ведь, могу. И рука не дрогнет. Нет, не дрогнет», — кривая улыбочка растянула губы лучницы. Порыв ветра растрепал ее рыжие пряди, добавил тревожные ноты в мелодию. Женщина сосредоточенно отправила стрелу в полет. Железный наконечник с резким всхлипом заставил расколоться первую глиняную фигурку. Тут же стремительно прозвучал каскад тинькающих звуков. Напевный свист оборвался. Словно молоточек пробежал по металлическим пластинкам, перевел музыку в иное звучание. Едва последняя стрела достигла своей цели, показалось, или мелодия не получила своего завершения? Несколькими резкими бросками Виргилия избавила свой пояс от ножей, добила последнюю глиняную безделку подхваченным с земли камнем.

— Вот. Как-то так, — она удовлетворенно потянулась. — Увлеклась. Сделала на одну больше.

— Жаль, — все время воинственных аккордов Тиль устроился на камне. Его лук куда-то пропал. — Свиристелки ветряные. Это же настоящая лесная флейта получилась.

— Да я так — руки занять было нечем. Надоело просто по целям стрелять. Вина-то купили?

— Купили, купили, красавица. Уж купили, так купили! — балагур, музыкант, поэт — Тиль легко соскочил с камня, помог собрать ножи и стрелы. — О, смотри-ка! — в его руках оказалась глиняная птичка с отбитым клювом. — Эк ты ее неласково. Корду, пожалуй, отдам. Пусть ей серебряный клювик сделает, я на ней еще поиграю. Эритейка сказала, что ты нынче смурнее тучи. Не в пифосе же дело?

— Да Небо с ним — с пифосом! Я что-то чувствую. Что-то такое… Не знаю. Хотела у Симона спросить, а вы нажрались до поросячьего визга.

— Не только ты чувствуешь, — сквозь лукавые смешинки в серых глазах Тиля проступило нечто. Огромное, как весь этот мир. — Я Симону об этом ночью рассказывал. Напролет. Вроде, понял он.

— Теперь еще бы и нам понять, — Виргилия вздохнула. Они приблизились к их общему дому. Еще год назад и дома-то здесь не было никакого. Именно тогда Симон произнес, как припечатал: «Ну что же. Как говорят римляне, начнем от порога. Построим себе жилище. А заодно каждый поучится использовать свои новые силы». Славный, надо сказать, домик получился. Ага. С четвертого раза. Так получился же! Во дворе, за столом сидело трое. Тиль с Виргилией присоединились к компании.

Пять волшебников. Пять странных существ. Очень разных, но так похожих друг на друга. Не семья. Хотя, вот — отец и дочь. Тиль и Эритея.

Тиль — проказник, озорник, казалось, никогда не знал печали. Бродил по Бретани, распевал песенки на праздниках, тризнах, в гостевых домах. Замолкал только у дольменов, да и то ненадолго. Потому что надолго оставаться среди менгиров он не мог. Наваливалась сонливость, голова клонилась к холодному камню, и ни разу песенник и балагур не позволил себе остаться в круге. Он помнил слова друида, который застал его за кражей арфы из котомки на заднем дворе гостевого дома. «Да, ты будешь петь. Это голос Древней крови. Детей богов. Бери арфу, мальчик. Может, она удержит тебя на входе в Полые Холмы». Тиль делал вид, что не слышит, как шепчутся за его спиной досужие кумушки: «Прямо Бальдр». Потому что помнил, как погиб юный бог от стрелы, отравленной завистью богов. Певец сам легко посылал стрелы в полет. Те находили цель — даже самую невероятную. В голодные времена приходилось останавливаться в какой-нибудь деревне, ходить с мужчинами на охоту. Еще Тиль умел говорить на языке своих предков, но никогда не пользовался этим. Зверей, что приходили на зов, убить не поднималась рука. Бродя по лесам, певец встретил девушку в ослепительно белых одеждах. Незнакомка кормила с руки олениху с олененком. Звери скрылись в чаще. Прекрасная фея родом из Полых холмов осталась. Возможно, двое тогда не произнесли ни слова. Скорее всего, сама эта встреча явилась песней ветра и птиц. На рассвете Тиль пробудился в одиночестве. Безысходное чувство потери бросило певца по следу. Та, что пришла к нему эхом, видением, оказалась рабыней знатного римлянина, и тот ее увозил, увозил, увозил! Сперва на юг — в Массалию, а оттуда — в далекую Иудею, префектом которой уезжал служить этот римлянин. Повозка спешит быстро. Корабль идет по волнам споро. Человеку потребовались годы, чтобы приблизиться к своей мечте. Когда корабль отошел от причала Эпира, Тиль стоял на носу, счастливо вдыхал соленый ветер. В душе все пело: скоро, уже скоро он увидит ее! Но недалеко от Тира корабельщики засуетились, гортанно зазвучали команды, тревожные взгляды устремились в небо. А небо — купол драгоценной топазной синевы — внезапно помутнело и обрушилось на мореходов бурей.

Тиль очнулся на берегу, среди камней. Один. Опять один. Он помнил, как тонул в золотом сиянии. Потом пришел шелест волн, крики чаек. Кто-то рядом плакал. «Ох ты, горе мое», — пробормотал певец. И наткнулся на ошарашенный взгляд зеленых глаз. «Горе? Твое?». Оба не сразу поняли, что разговаривают на Древнем языке.

Эритеей назвала новорожденную девочку мать. Хозяин был добр, не возразил. Он, вообще, был очень добр к странной вольноотпущенной. В доме все знали, что эта галатка могла успокаивать внезапные приступы гнева, которые год от года становились все чаще. Эритея росла, скорее как дочь, чем как рабыня. Ей позволялось многое. Даже купаться в бассейнах, соединенных между собой водопадами. Вода в Иудее — дорогое удовольствие. Можно подумать, что префект из Рима специально построил водопровод в Йершалаиме, чтобы позволить себе водопады на вилле. Даром, что каждый не превышал двух локтей, но как сладостен был шелест прохладной воды! Мать научила Эритею разговаривать на Древнем языке своей родины, видеть в отражении знаки доброты и гнева духов. А потом мамы не стало. Она зачахла вдали от галльских лесов. Остался только покровитель, который все чаще задерживался в шумном, хлопотном, суетливом городе Йершалаиме. Эритея не повстречала знаменитого на всю Иудею пророка — Иисуса из Назарета. Когда патрона снова задержали уже привычные беспорядки, она, в водной глади, увидела: римский префект склонился к чаше с водой, омыл в ней руки, что-то произнес. Алой мутью расплылась в чаше кровь. Девушка вскрикнула, видение пропало. Эритея смотрела слепыми от слез глазами на струи, уже зная: этого немногословного человека запомнят здесь именно таким: палачом, посылающим на казнь. А не благодетелем, не тем, кто привел воду в эту суровую землю. По возвращении на виллу, патрон совсем замкнулся в себе. Эритея осталась на попечении домашних рабов. Удивительно ли, что девушка бранилась на арамейском не хуже, чем насылала проклятия на Древнем языке! А потом выяснилось, что она умеет исцелять, что ей ведомы тайны трав и настоев. Врагов поубавилось. Хозяин, повинуясь каким-то своим мыслям, удочерил Эритею. Но та так и не смогла назвать этого человека отцом. Как и не смогла назвать приемной матерью его тихую жену Прокулу. Вскоре царь Иудеи Агриппа выслал сурового префекта. Но тот не взял с собой приемную дочь. Наверное, понимал, что ссылка в Галлию для него ничем хорошим не закончится. Эритея осталась в собственном доме в Птолемаиде — крупном портовом городе Иудеи. Увы, не только она помнила о приемном родителе. Об этом вспомнили ее соседи, когда три года назад началось их восстание против Рима. Глупое, безнадежное — его начали бродяги и бездельники, с гордостью именующие себя зелотами — непримиримыми. Безжалостно они убивали всех, кого считали отступниками от закона Моисея. Эритее пришлось бежать в Тир. Там она пристроилась работать в лавке с ароматами и пряностями. Римляне, разумеется, не смогли проигнорировать уничтожение зелотами нескольких своих гарнизонов. Новый император Рима Веспасиан начал настоящую войну против целого народа. Война так и была названа римлянами — Иудейской. Не щадили никого. Когорта одного из легионов вошла в Тир. В иудейском квартале вспыхнул пожар, по улицам города полилась кровь. В том числе — кровь Эритеи. Вслед за пожаром пришла ужасающая буря с моря. Да! К морю! Прочь! Прочь отсюда!

К утру буря улеглась. Как растаяла темнота от боли и слабости в глазах несчастной. Эритея склонилась над прибрежной волной. Ужас! Привычное зеркало воды не отразило даже тени! Рядом кто-то застонал. Была ли их встреча случайной? Да нет. Не бывает таких случаев.

Квинт Цецилий Пий Корд был назван в честь знаменитого деда. Сын римского сенатора, он не знал голода, жил на склоне Квиринала, прямо напротив Палатинского холма, считал жизнь простой и незамысловатой штукой. Его будущее предопределено. А когда придет зрелость, он заменит отца в сенаторском кресле. Позади младшие магистратуры. Квестура прошла скучновато: бесконечные судебные тяжбы граждан, суета, сутолка судов. В эдильстве оказалось и того зануднее: строительство дорог, надзор за подрядчиками, грузы мрамора для храмов, пыль, потные рабы, созидающие великий Рим. Утешение приносило вино, игры на аренах и мечты о подвигах. Римлянин не может быть истинным гражданином без армии. Вот в армию-то и выпросился Квинт, причем — в Азию. Галлов Цезарь разбил. Божественный Август покорил Египет. Для подвигов оставалась только Азия. Квинт отбыл в Антиохю, чтобы вступить в знаменитый Шестой легион. От Пергама путь лежал через горы. Так уж случилось, что страшная гроза застала его в двух переходах от лагеря. Казалось, остановись, пережди! Нет, что-то заставило мчаться вперед, отметать прочь доводы разума. Квинт, с детства приучаемый держать в узде свои чувства, на этот раз бросился в бурю, очертя голову. Грохот обвала разнесся эхом в горах. Конь без всадника прибежал под утро на постоялый двор. Оплакивать упрямого римлянина никто не стал. Квинт пришел в себя на дне ущелья. Рука заледенела от струй маленького ручейка. Дорога лежала чуть выше по склону. Надо только выбраться и добраться до своих. Навсегда забыть то, что привиделось в горячечном бреду. Но как такое забудешь?! Корд видел себя, в этом не было сомнений: он — всадник — мчится на черном коне, а за спиной разрушается мир. И сердце бьется в такт цокоту копыт.

У простого фракийского вождя радостей, вроде, немного, только каждая — бесценна. Свобода, племя, дочь. Единственная, между прочим. Виргилией назвал. На римский манер. А что делать? Когда перед племенем встал выбор: погибнуть от рук римлян, стать их рабами или заключить военный союз, отец принял правильное решение. И даже получил римское гражданство. А потом и женился на римлянке. Среди своих девочку называли княжной. По привычке. Это вовсе нескучно: носится сломя голову верхом по горам, драться с сыновьями отцовских дружинников, раз в год ездить с отцом к тайному храму Митры Сияющего. Женщины оставались на постоялом дворе. Мужчины уходи в пещеры. После ночного моления проводилась охота на кабана. Вот где даже сердце пело! Ничего не изменялось год от года. Разве что отец заикнулся о том, что пора бы подумать о замужестве. Мужчины отбыли к пещере. Подумать? О замужестве? Не на ночь же глядя! Женщины посидели у очага, разошлись спать. Незадолго до рассвета на постоялый двор напали разбойники. Нянька велела бежать к сараю, где стояли кони. Виргилия не стала спорить. Нянька же не знала, что к седлу у княжны приторочены ножны с мечом. Сарай оказался пуст. Пока княжна нашаривала в темноте стойла, дверь кто-то захлопнул. Запахло дымом. Довольно быстро помещение наполнилось чадом. Почти тут же языки пламени горячо облизали стены. Уже второй месяц стояла жара в предгорьях. Буря тоже совсем некстати примчалась из-за мглистых вершин. Вот и занялось — не успели ахнуть. Впрочем, некому ахать. Разбойники скрылись в грозе, оставили за собой тела убитых. Не уцелел никто. Никто не видел, как прямо из яростного пламени вышла женщина, облитая золотой кипенью. Князь вернулся с мужчинами под утро, горько оплакал дочь. Даже каких-то грабителей на крестах по ущельям развесил. На римский манер.

Каждый из них умер. Чтобы остаться в живых. Чтобы встретиться с высоким худощавым мужчиной на берегу Срединного моря рядом с развалинами древней Эмессы. О чем ты думал, Симон-маг, увидев четверых — свой ужас и свою судьбу? Наверное, когда-нибудь ты признаешься в этом. Расскажешь, как рассказал о своем видении в пламени очага в простой таберне Амниссоса — крупного порта на острове Крит. Может, пришло время?

— Помните нашу первую встречу? — Симон ни на кого не глядя, покрутил в руках кубок.

— Согласно правилам риторики, подобный вопрос не требует ответа, — Корд нахмурил густые брови.

— Мне важно, чтобы вы вспомнили мою историю, рассказанную вам.

— Это когда вы от бури в порту спрятались? — Виргилия покусывала губы. Симон кивнул.

— Ты шел из Алесандрии в Массалию. На своем корабле вывез нескольких беженцев. Среди них — мужчина с женой и ребенком. Он говорил, что ищет свою мать — Марию из Магдалы, — Эритея глянула на Тиля. Тот кивнул. — Эта семья была из общины этих… Александрийских терапевтов. Там гонения на них устроили. Вот он и подался к месту, где жила его матушка. С ними был друг… Максимин, да?

— Все верно. В Александрии тогда… Многое что случилось. В том числе — колдовской поединок, в котором я проиграл и погиб. Красиво погиб. И тут — ожидание бури, жуткое ощущение страха. За себя? Меня все считали мертвым, чего еще бояться? За своих спутников? Так, вроде, с ними все в порядке. Я — повелевающий духами огня, воды, воздуха, земли и эфира — почти всесилен. А тут испугался.

— И заглянул в огонь могучий маг. А там лишь саламандры и бардак, — не удержался Тиль.

— Там ты увидел смерть каждого из нас, — Эритея пнула отца под столом. — А потом послал стихийных духов, и те привели нас к тебе на встречу. Кстати, вот душевнейшая тебе благодарность за деликатность. Я, между прочим, увидев ундину, решила, что все — безумие и видения отныне мой удел. Если бы вот он в этот момент не взлетел с ровного места в воздух, наверное, еще раз умерла бы.

— Что ж ты не сказала, что такая впечатлительная, дочка?

— Я вообще ничего не могла сказать!

— Простите. Мне было важно, чтобы вы обязательно пришли. Я счел такой метод… Убедительным, — голос Симона прозвучал тихо. И он по-прежнему ни на кого не смотрел. — Весь этот год я искал ответ на вопрос, что же тогда произошло.

— Нашел? А-а! Так ты нашел! — Виргилия резко подалась вперед. Не заметила, как по ее коже заструились сполохами пока еще едва ощутимые огненные блики.

— Виргилия! Держи себя в руках! — Корд с хрустом сжал каменеющие кулаки.

— В последние дни каждый из вас все больше и больше уходит в свою стихию. И вот: слушайте, — маг достал из рукава свиток. — Мне передали его буквально на днях. Я же говорил, что искал. Попросил давних знакомых присылать. Пророчества. Это написано как раз в тот день, когда вы все погибли. «Я был в духе в день воскресный и слышал позади себя голос…». Это текст написан отшельником с острова Патмос. Наверное, неважно, как его зовут. Но тут говорится о четырех Всадниках. Они несут смерть и разрушение. Когда они придут, этот мир погибнет.

— Но мы уже здесь. И мир, вроде, еще цел, — спокойно произнесла Виргилия, вернулась на свое место. Все вздрогнули. Ощутили: несколько мгновений над двориком висел полог плотной, немой тишины. Его сдернули резким движением. Полог рассыпался на сонм простых, привычных звуков: треск цикад, приглушенные удары тяжелых шишек о землю, шелест деревьев, птичьи голоса.

— Вы еще не стали Всадниками. В этом наша надежда. Пока каждый из вас остается человеком, пока вы все разом не растворитесь в своих стихиях так, что я не смогу вас вернуть, пока ваши чувства не возобладают над каждым из вас, есть надежда. Но это делать будет тем более сложно, что мир вокруг жаждет, ждет — в ужасе и трепете — но ждет своего конца. На этом зиждется вера людей в справедливость. Это, как вы понимаете, навечно.

— И что делать? — Корд, как всегда, нуждался в конкретном решении конкретной задачи.

— Жить. Да. Думаю, жить. На заре времен такое уже случалось. Первый Разлом. Этот мир сотворен по Слову Бога. Если Слово нарушается, всему наступает конец. По Своему Образу и Подобию Он создал тех, кого называют Сынами Божьими. Для них Он установил закон: «Нельзя поклоняться никому, кроме Его Самого». Но был сотворен человек. И Бог призвал ангелов и велел им поклониться человеку. Один — Первый, хранитель Закона — воспротивился воле Творца, но исполнил букву Закона. И был низвергнут прочь. Тогда Сыновья Божии разделились на Падших и Верных, и архистратиг Михаэль стоял на лестнице с огненным мечом. И была битва. Мир не остался прежним. После низвержения Падших потомки Сыновей Божьих скрылись с глаз в холмах и лесах. Они могли… Да и сейчас могут… Творить волшбу, — Симон покивал, будто заметив как переглянулись Тиль с Эритеей. — Тогда же появились звери, алкающие крови человеческой и способные надевать человеческое лицо.

— Оборотни, — Тиль резко выдохнул.

— Их по-разному описывают и называют. Но да. Все они умеют превращаться. Тогда же духи стихий были разделены и теперь могут попадать во власть человека, — тонкие длинные пальцы мага шевельнулись, словно творя заклинание. И четверо почувствовали, как уходит напряжение, готовое вырваться из каждого. — В Амниссосе я увидел Второй Разлом. Который предопределил конец этого мира «по вере людской». На этот раз Творец позволил людям изменять саму основу этого мира. «И будет Царствие на Небе как и на земле». Зверь, вышедший из вод, на этот раз оказался как человек. Он может обращать в себе подобных, нуждается в крови человеческой и страхе. Падшие и Верные теперь могут приходить к людям и вести битву за их веру. Никаких больше лестниц. Все здесь и сейчас. В каждом. И между всеми — вы.

— Мы, — Корд привстал, налил себе вина. — Ты себя-то тоже не сбрасывай.

— Я не хочу! — Эритея соскочила. По ее лицу текли слезы.

— Ну, ну, дочка, — Тиль тут же оказался рядом, прижал ее к своей груди. — Тут ведь как? Выбора-то нету.

— Хорошо. Пусть получат то, во что поверили! — хищная кривая улыбочка Виргилии не предвещала ничего хорошего. Никому.

— Ты сначала почитай, что получат. И реши, желаешь ли ты уйти в небытие вот так, — Симон осторожно положил свиток на стол. — Есть и привлекательная сторона такой нашей жизни, — маг очень аккуратно подбирал слова. — Каждый из нас владеет волшебством. Убить любого из нас, как показала практика, возможно, но на следующий день мы возвращаемся. Так что, априори — бессмертны. Мы свободны в выборе занятий.

— О! Слышишь, дочка? Что хотим, то и творим!

— Думаю, что ограничения придется себе поставить, — Симон слабо улыбнулся. — Не стоит сильно увлекаться в использовании своих сил. Это приближает вас к стихийному…

— Бедствию, — Эритея перестала всхлипывать, хохотнула.

— Я хотел сказать: состоянию. От него до Всадника, как я понимаю, меньше шага. А так, да. В остальном все в нашей воле.

— Ладно. Поживем — увидим, — Корд допил вино из кубка. — Ну, чем займемся сегодня?

— Я, пожалуй, почитаю, — пока ее никто не опередил, Виргилия схватила свиток, выскочила из дома.

Цикады совсем обезумили: треск стоял такой, что уши глохли. Тем не менее, мягкие, почти бесшумные шаги Виргилия расслышала издалека. Интересно, как Корд умудряется ходить почти неслышно? При его-то телосложении?

— И что пишут? — мужчина уселся прямо на мягкую хвою: Виргилия сбежала со свитком из дома в лес.

— Ужасы всякие, — страшный текст давно был свернут, упакован обратно в тубус.

— Ты же что-то задумала.

— Симон сказал: «жить». Делать, что пожелаем. Вот я и хочу уехать.

— Ну, это-то я понял. Хотелось бы знать, куда ты собралась? Чтобы ненароком не пересечься.

— Тоже в дорогу потянуло?

— Так ведь война совсем рядом. Я… Я просто чувствую.

— Ее зов? — женщина кивнула головой. — А я не чувствую, я вижу. Как глаза закрываю, так и вижу. Гору, полыхающую огнем. Симон считает, что он у нас самый умный. Ничего, я быстро учусь. Это пророчество написал один из последователей пророка Иисуса. Только они его называют Сыном Божьим. Эти последователи — иудейская секта. Одна из тех, что ждут своего доброго царя — Мессию. А вторая иудейская секта — зелоты — устроила драку с римлянами. И то, что уже тьма народа — их народа — погибла, вождей не останавливает. Почему? Чего они добиваются?

— Те люди, которых Симон вывез из Александрии — терапевты. Они тоже из последователей этого Пророка. В Александрии их египтяне камнями побивали, хотя жили себе люди общиной и жили. Правила своей общины взяли у иудейских ессееев. И это еще одна секта в Иудее. В Кумране живут. Симон рассказал.

— В том-то и дело! Симон знает гораздо больше нас вместе взятых! И это выводит меня из себя! Я не желаю быть марионеткой в его руках! — Виргилия соскочила с камня. Корд ухватил ее за руку:

— Стой! Никто не собирается быть марионетками. А я хочу знать, что ты придумала!

— Знаешь, — они замерли: глаза в глаза, — Если убить Симона, сутки — слышишь? Сутки! Никто нас не сможет сдерживать. И я могу вывести нас всех — каждого — из себя настолько, что уйти в свои стихии для любого из нас покажется благом. И все.

— Что тебя останавливает?

— Любопытство. И вредность. Хочу, чтобы вы тоже помучились, — резким движением Виргилия выдернула руку из лапищи Корда, развернулась, стремительно направилась к дому. У входа столкнулась с рабом-носильщиком. Раб разгружал свою тачку: седла, сумки, куча всякой полезной дорожной мелочи. — Ага! А вот и мой заказ! — женщина потерла руки.

— Седла? А кони? — Корд не отстал от подруги по несчастью. Теперь стоял рядом, привычно хмурился.

— Кони? Мне нужен только один. Мой, — Виргилия замерла, прикрыла глаза, а потом резко выдохнула: — Иди сюда, — и столько нежности было в ее голосе, что мужчина застыл, ошарашенный. Из-за поворота выбежал рыжий крепкий жеребец. Женщина открыла глаза, улыбнулась ему навстречу: — Сполох.

Раб-носильщик что-то уронил.

— Как ты это сделала? — Корд застыл натянутой струной.

— А ты не понял? Если тебе нужно, стоит только позвать, — никогда еще в этом доме не видели такого лица Виргилии: оно лучилось счастьем. Женщина что-то напевала, уверенно оседлала Сполоха, привязала его у входа. Раб поспешно сгрузил весь товар, пробормотал что-то невнятное, почти бегом со своей тачкой скрылся в направлении городка. Виргилия носилась по двору, погруженная в сборы. За ее метаниями недоуменно наблюдала Эритея:

— Куда-то собралась, дорогуша?

— Да. Хочу понять, чем так впечатлил отшельника с Патмоса этот… Армагеддон.

— Недалеко от Птолемаиды есть долина. В ней — убогая деревушка. Ар-Мегиддо. Долина мертвая. Говорят, там когда-то была битва. Между Египтом и Ассирией.

— А ты не знаешь, из-за чего в этой Иудее весь сыр-бор? — Виргилия не собиралась отказываться от своих планов. И раз Эритея могла знать что-то полезное, стоило из нее это вытрясти. Быть может, даже попытать. Эх! Мечтам не суждено сбываться! Высокомерная волшебница на этот раз просто кивнула:

— Если честно, я не сильна в истории. Расскажу как понимаю. Иудеи всегда жили племенами. Они называют их «коленами». Пастухи. Кочевники. Ни городов, ни укреплений — ни к чему им это. Но сотни лет все колена истово верили в своего Единого Бога. И этим разительно отличались от народов вокруг. За это отличие иудеям и доставалось. Их постоянно кто-то завоевывал, уводил в плен. Собственно, в плену, в Египте появился их пророк Моисей. Что-то он понял, наверное. Что надо народ как-то объединить, чтобы противостоять соседям. Так появились Скрижали Завета и Моисеев закон. В этом законе прописано все-все-все: как жить, что есть, пить, как детей рожать, как имена давать. Не без сопротивления иудеи этот закон приняли, начали его исполнять. Если возникали какие-то разногласия внутри колена, шли к действующему пророку, который являлся главным жрецом их Бога и единственный имел право говорить перед Богом за весь народ. У иудеев никогда не было никаких храмов. Переносная скиния — и все. Считалось, что присутствие Бога — Шехина — просто есть. Но тут народы вокруг расселения иудейских племен стали объединяться в крупные империи. Каждое такое государство норовило подчинить самовольных кочевников-пастухов. Иудеи, видя неэффективность сопротивления возрастающему давлению, пришли к своему очередному пророку и потребовали: «Дай нам царя!». Тот и дал. Саула. Говорят, красавчик-мужчина был. Ну, и воин, естественно. Саул быстро победил всех врагов. Ему, кстати, здорово помог его зять Давид. Логично, что после смерти Саула именно зять сел на престол. Иудеи не просто любят Давида. Это для них идеальный правитель, совмещающий военные победы и служение закону Моисея. Этот закон не был создан для государства. Там ничего не сказано о разделении служения Богу и служения царю. Давиду, очень мудрому человеку, удалось балансировать между священниками саддукеями и собственным троном. Именно Давид основал на ничейной земле Йершалаим. И перенес в него Скинию Завета. Говорят, шел впереди и плясал. Голым.

— Это имеет значение? — Виргилия усмехнулась. А, что? То еще, наверное, было зрелище!

— Имело значение, что, будучи царем и первосвященником в одном лице, Давид запретил приносить кровавую жертву везде, кроме как на специальном алтаре во дворе Скинии.

— Хитро! Значит, теперь все иудеи должны были для этого приезжать в Йершалаим? Новую столицу.

— Ну да. Давид еще хотел храм построить. Но во сне Бог ему велел оставить это сыну. Сын оказался послушным и храм построил. Звали этого сына Соломон. Строили, кстати, приглашенные из Тира каменщики. Ими руководил Хирам Аббиф. Этого Хирама убили и похоронили под фундаментом.

— А чего иудеи сами не строили?

— Я же рассказываю! Они — народ кочевников! Что эти пастухи могли построить? К тому же, у них каждая суббота — праздник. Шаббат. Работать нельзя. Затянулась бы стройка. Словом, так появился Храм. Именно что с большой буквы. Так как единственный. Там было много религиозных споров, что теперь с Шехиной? А как же с единением с Богом вне Храма? Тут из священников-саддукеев выделилось крыло фарисеев. Которые стали древний закон Моисея приспосабливать к новым… Веяниям. Саддукеи сопротивлялись, естественно, но спорщики пришли к договоренности: внутри самого Храма все останется строго по закону. А вот во дворе — вводите новые обычаи, праздники — что хотите. Там целая война, между прочим, случилась. Уйма народа погибла. Но договорились. А империя Давида встала костью в горле у соседей. В частности, у Вавилона. Царь Вавилона с непроизносимым именем решил покончить с беспокойными соседями. Иудеи называют его Навуходоноср. Он покусился на святость Храма: приказал выдать священные сосуды. Священники не поняли, в чем смысл, спокойно выдали. Обоз с золотыми и серебряными изделиями Навуходоноср увез в Вавилон. Обычно, при таком осквернении, у всех народов вера в отчих богов падает, народы теряют волю к сопротивлению. Не иудеи. У них же — Шехина! То есть, Бог вокруг, и весь народ пребывает в Боге. К тому же, Скрижали-то Навуходоноср не стребовал. Свою ошибку вавилонский царь понял очень быстро, собрал армию, осадил Йершалаим и воевал, пока не разрушил Храм по камешку. Скрижали пропали. Никто не видел, что они были уничтожены, но они исчезли. Иудеев массово увели в Вавилон. Так они не шибко-то огорчились. Заниматься торговлей, ремеслами и по-прежнему пребывать с Богом можно где угодно. Там даже снова пророки появились. Цари-то из колена Давидова кончились. Вавилон в свою очередь завоевали персы. Кир, называемый Великим, отпустил иудеев из Вавилонского плена. Кое-кто даже вернулся и испросил разрешения у Кира построить на прежнем месте «что-нибудь». Кир был занят другими проблемами — разрешил. Не запретил, в смысле. Дальше понятно: пока Персия противостояла Греции, пока Македония вставала на ноги, иудеи воспряли и зажили себе спокойно. С финикийцами повоевывали за портовые города. Жили себе. Из Македонии пришел Александр Великий. Этот вообще прошел мимо Иудеи. Еще бы! Впереди была Персия и Индия. Какая уж тут Иудея? А вот после смерти Александра Иудея оказалась между потомками двух полководцев: Птолемеями и Селевкидами. Кто бы из них куда ни шел воевать друг против друга, Иудея всегда била в спину. Наконец, во время очередного договора, ее разделили.

— Логично, — Корд щурился, покусывал губу — настолько внимательно следил за рассказом.

— Совершенно случайно Йершалаим отошел к Селевкии. А греки поступали просто: захватывали город, в имеющемся храме устанавливали статуи своих богов, перед статуями — алтари и начинали резать на этих алтарях жертвенных животных. Когда в Храме Йершалаима пролилась кровь, иудеи восстали. Их возглавил Иуда Маккавей с сыновьями. И так хорошо он сражался с Селевкидами, что те бросили все и ушли прочь. Потомков Маккавея иудеи уговорили стать царями. Те отказывались, мол, мы же не из колена Давидова. Иудеи соглашались, конечно, но в результате уговорили.

— Эх! Меня там не было! Я бы тоже — уговорился! — Тиль хрустнул хрящиком, шмыгнул носом

— Можете, конечно, меня перебивать! — Эритея фыркнула.

— Нет-нет, мы внимательно тебя слушаем. Если хочешь, я кого-нибудь убью, — Виргилия показала кулак «кому-нибудь». Тиль зажал собственный рот ладонями. Двумя. Для верности.

— В Израиле начала править новая династия. Конечно, случались междоусобицы, во время которых и развелись зелоты — несогласные. А в народе благодаря этим зелотам поселилось ожидание конца этого мира и появление «правильного» царя — Мессии. Тем временем Храм отстроили заново. Маккавеи не претендовали на статус первосвященников, как прежние цари. Да и куда им? Всей религиозной жизнью народа начал заниматься Синедрион. То саддукеи были сильнее, то фарисеи — кого цари поддержат, кому позволят собирать храмовую дань, тот и сильнее. Во время очередной такой междоусобицы наследники Маккавеев умудрились пригласить третейским судьей в своем споре за трон замечательного человека — Гнея Помпея, — рассказчица со значением глянула на Корда. Тот кивнул. Вздохнул: все, что касалось Рима, до сих пор царапало сердце. — Тому Сенат Рима велел пиратов победить, ну и берег моря обезопасить для римских провинций в Азии на пятьдесят тысяч шагов. Кстати, не дошел Помпей до Тигранокерта. Наверное, тот находится от моря дальше, чем эти пятьдесят тысяч. Царь Армении Тигран, говорят, очень обиделся. Помпей великодушно позволил ему быть «другом Рима». Селевкии повезло больше — она вошла в римскую провинцию Сирия. И тут — гонцы из Иудеи. Ну, Помпею не жалко. Развернул свои легионы, подошел спешным маршем к Йершалаиму. И вместо того, чтобы посадить уже на трон кого-то из братьев, назначил царем Иудеи вельможу из Идумеи — злейшего врага иудеев. Идумеев те ненавидели чисто и незамутненно. Было за что, кстати. Нового царя звали Ирод. На радостях тот устроил Гнею Помпею осмотр Храма, как главной достопримечательности Йершалаима, его сердца. Помпей — простой человек, зашел в сам Храм и во время осмотра умудрился войти в Святая Святых — Кодеш а-Кадашим — место, где когда-то находились Скрижали Завета. А входить туда может только первосвященник, один раз в год, на Йом Киппур, чтобы воскурить фимиам. Всех прочих полагается за святотатство убивать на месте. Таков закон Моисея. Царь идумеянин, конечно, убивать римлянина не стал. А народ на Рим обозлился окончательно: врага царем поставили, святыню безнаказанно осквернили. Зелоты сразу против Рима иудеев начали настраивать. А те и рады стараться. Еще бы! Все же Мессию ждут. Со дня на день. А тут еще один нюанс: каждый подданный Рима обязан раз в год принести жертву живому богу — императору. Не подчинение — оскорбление величия, которое в Риме наказывается смертью. Собственно, из-за этого в Александрии и случились массовые казни иудеев, — на этот раз Эритея бросила быстрый взгляд на Симона. Тот кивнул. — Тут уж зелоты своего не упустили: нападения на римлян, убийства стали почти постоянными. Многие иудеи, кстати, глядя на все эти беспорядки, ушли жить в довольно замкнутую общину. Называются ессеями, живут в Кумране. Наверное, единственные, кто по-настоящему закон Моисея соблюдает. А царь… Ему и с Сенедрионом нельзя ссориться — у тех в руках духовная власть, огромные деньги, и перед римскими префектами постоянно краснеть приходится. С переписью населения тоже чуть бунт не случился. Ходили даже слухи, что Ирод перебил кучу младенцев мужеского пола. Якобы, кто-то из них, будучи из колена Давидова, собрался претендовать на царство. И вот на этом фоне в Йершалаиме появляется пророк Иешуа из Назарета. Во-первых, все уверены, что он — потомок Давида по линии матери. Во-вторых, его упорно называют Мессией его последователи. Фарисеи в публичном споре пытались выяснить, за кого он: за Моисеев закон или за римлян? Не вышло. Не дал раби прямого ответа. А иудеи-то, зелоты особенно, уже готовы этого пророка своим знаменем сделать. Ну, обратились к римлянам. Префект… Не хотел этой крови. Но Синедрион настаивал, что Иешуа нарушил закон Моисея и должен быть казнен. Царь Ирод тоже видел угрозу нового мятежа и тоже настаивал на казни. Естественно, пророк не собирался почитать божественного императора, так как был нормальным иудеем. Вот и казнили. Многие ученики сбежали к ессеям и их последователям — александрийским терапевтам. А зелоты продолжали свои нападки. В конце концов уничтожили несколько римских гарнизонов. Так началась Иудейская война. Многие простые люди идут за зелотами, потому что те постоянно напоминают об осквернении Храма и взывают к памяти Маккавеев. Погибли уже сотни тысяч. И эта война не остановится. Значит, Рим уничтожит иудеев как народ. А те верят, что каждой своей смертью приближают новое время с «добрым царем».

— Вот видите, я должна туда ехать, — Виргилия весело обвела всех взглядом: — Ну, не скучайте.

И никому ничего не надо больше пояснять. Она знала, что ее здесь понимают. Как не поймет никогда и никто. Что еще четыре купленных седла долго не останутся лежать, сваленные на лавке у стола. Что пятеро вот-вот разлетятся по свету. Чтобы когда-нибудь, совсем скоро, встретиться вновь. Возможно, не в этом доме. Разве это важно? Так к чему долгое прощание? Она вышла, вскочила верхом, с наслаждением подняла коня на дыбы и бросила его рысью.

Через несколько дней вилла недалеко от славного городка Фаселеса, действительно, опустела. Тиль с Эритеей направились в Галлию. Симону срочно потребовалось встретиться с пророком на Патмосе, а Корд направился на юг. В первую же ночь соскочил от знакомого ощущения: где-то, совсем недалеко убили Виргилию. Римлянин помнил, как на их вилле Симон объяснял, что с ними происходит, если пропущенный удар оказывается смертельным. Как он сам понимал. Но до конца не уверен.

— Что тут думать? Давайте проверим, — в руках фракийской дикарки сверкнул кинжал. Четверо невольно приготовились: проверять на себе что будет после смерти, не хотелось никому. А вдруг? Вдруг возврата не случится? Женщина, очевидно уловив это, презрительно усмехнулась, одним резким движением вогнала кинжал себе в сердце, а потом еще и резко выдернула его из раны. На лице застыло удивленное выражение: — Больно.

Потом появилось знакомое каждому золотистое сияние, сутки беспокойного ожидания и… Возвращение. Опыт удался. Попробовал каждый. Симон, вообще, отличился: «А что будет, если оружие из раны не доставать?». Проверили. Ничего не будет. Стрела, клинки, дротики исчезали, раны — тоже. «А что будет, если напиться яда?». Яд тоже исчезал. Как это происходило, никому запомнить не удалось. Но приняли как достоверный результат: нет ничего такого, что убивало бы насовсем любого из них. Кстати: даже уходя вдвоем, там, в неизведанном, они оказывались в одиночестве. Удивленные лица Эритеи и Тиля после возвращения оказались весьма красноречивы. Да, остальные чувствовали уход друг друга. Может, потому что весь этот год жили рядом. И вот. Оказывается, они способны ощущать беду на расстоянии. Куда же эта ненормальная вляпалась?! Корд понимал, что спешить уже, собственно, некуда. Потому и не спешил. Выехал к следующей ночи на пустынный берег небольшой речушки. Усмехнулся: Виргилия накинула полог невидимости от посторонних глаз. Да только любую волшбу Всадники видели издалека. Это как костер в ночи. К костру-то мужчина и подъехал. Стреножил своего черного как смоль коня рядом с рыжим, подошел к сидящей у огня женщине:

— Что произошло?

— Слишком мерзко на душе. Было. А теперь — спокойно, — она даже не повернулась. Не стала задавать вопросы. И так все понятно: да, почувствовал. Да, беспокоился. Вот, нашел. — Думаю, к боли тоже когда-нибудь привыкну. Я так и знала, что ты махнешь в Иудею.

— Ага. А сейчас вот думаю: вдруг кто узнает? Из старых знакомых? Неловко выйдет.

— Так ты морок накинь, — Симон хорошо их учил этот год. В том числе — эфирному колдовству.

— Морок же издалека виден!

— Только таким как мы. Заодно и встретимся. Поговорим, — Виргилия разгребла руками землю рядом с костром, достала огромный спекшийся кусок глины.

— А! Так ты предлагаешь разведку боем! — Корду сразу все стало понятно. — А это что у тебя такое?

— Кролик. Я его травками, солью натерла, глиной обмазала и в угли положила. За день, думаю, он запекся, — она разбила глиняную корку. На черепках, действительно, оказалось пропеченное сочное ароматное мясо.

— У тебя точно с головой не все в порядке! Это ты положила кролика запекать, а сама?

— Убилась. Ты есть-то будешь?

— Дурацкий вопрос.

— Беру пример с тебя.

Ехать на пару оказалось не в пример удобнее. Особенно, когда рядом задышало, заворочалось отвратительное чудовище — война. Двое встали на древней крепостной стене города Акко. То, что городу досталось донашивать имя фараона Птолемея, ничего не меняло. Внизу под ногами лежало поле Армагеддона.

— Это все пора заканчивать, — Виргилия устало повела плечами.

— Согласен. Иначе их ожидание конца света достигнет логического завершения, — Корд вздохнул. Рассказ Эритеи казался отсюда детской сказкой на ночь. Не страшной ни капельки! На самом деле творилось невероятное, чудовищное безумие: целый народ — сотни тысяч людей — гибли, гибли, гибли. И действительно верили, что смерть каждого из них приближает предреченное на земле Царство Бога. Где не будет больше страданий. Голода. Страха. Отчаяния.

— Попытаешься спасти?

— Беру пример с тебя, — мужчина хлопнул спутницу по плечу. — Я в Кумран. Посмотрю, какие там рукописи эта община ессеев столь ревностно охраняет, что за ними охотятся все. Даже римляне, — пока Всадники ехали сквозь страну, охваченную войной, им стали известно множество подробностей взаимоотношений между иудейскими сектами. Странные ессеи оказались не так просты, как должны были быть. Среди них существовало несколько степеней посвящения. Те, кто обладал высшей, могли даже пророчествовать. И последователи раби Иешуа во многом брали пример именно с ессеев. Новоиспеченная секта становилась год от года все более многочисленной, сильной, обретала примеры неистребимой веры в мученичестве друг друга.

— Ты оставил мне немыслимое.

— Да. Ты права. Йершалаим. Это твой бой.

Каменный лабиринт переходов путал шаги, кружил голову, сбивал с пути. Почему же голоса преследователей становились все ближе?

«Держите его! Да вон же он!» — римская центурия азартно загоняла последнего живого иудея странной общины отшельников в Кумране. Он уносил что-то очень ценное. По крайней мере, именно за этим римлян прислал сюда сам император Тит. Еще довольно крепкий мужчина сунул запечатанную амфору в руки Корду: «Я знал, что ты придешь. Здесь — свидетельства пребывания Шехина Эллохим в этом мире. Их оставил ученик Раби Иешуа Марк. Спрячь их». «Ты знал?». «Я высокий посвященный. Нам иногда открывается будущее. Все. Ступай! Враги близко. Я их задержу». Дальше в лабиринте случился бой. Бойня. Отшельники, наделенные странным знанием и способностями, умирали один за другим. Корд все пытался найти выход, безопасную нишу, спасительное укрытие. Да куда здесь можно спрятать бесценное свидетельство?! Стоп. Всадник на мгновение остановился, прислушался к себе. Так и есть! Под лабиринтом раскинулись многочисленные пещеры. Первыми под рукой волшебника зашевелились песчинки.

Удивленные римляне бросились прочь из каменной ловушки: земля, вздыбилась, начала прямо на их глазах осыпаться в пролом, который неумолимо приближался. Тем, кто успел выскочить, оставалось лишь неподвижно замереть. Наблюдать. Видеть. Свидетельствовать: древнее строение с грохотом уходило под землю. Мелькнуло золотистое сияние. О! Любой из пятерых тут же узнал бы его. Почувствовал. Римляне решили, что это огонь. Да, огонь. Камнем раздавило масляный светильник, вот и загорелось что-то. Мало ли что?

Вечером того же дня в римском лагере от шатра летописцев к шатру императора шел одинокий человек. Его ждал император Тит — сын Веспасиана. Идти-то — два шага. Но мужчине спешить уже некуда. Иосеф бен Матитьягу направился показать своему новому покровителю черновик вступления к своей «Истории». Он еще не привык к новому имени. Иосиф Флавий. М-да. Пожалуй, до сих пор бен Матитьягу числится в Синедрионе. Еще несколько лет назад он считался опытным законником, толкователем-фарисеем. Несколько лет упорно пытался примирить свой народ с Римом. Да, пытался. Но зелоты, поняли, что упускают влияние на умы. Тогда начались римские погромы. До последнего момента, уже когда Веспасиан ввел в Иудею легионы, фарисей Иосеф бен Мантитьягу делал все, чтобы предотвратить войну. Не удалось. Даже самому пришлось повоевать. Плен. Положение римского раба. Встреча с Веспасианом. Тот узнал недавнего миротворца. Сделал своим вольноотпущенником, дал собственное родовое имя. Разрешил писать книги. Перед своей смертью завещал заботу об Иосефе сыну. Вот уже больше года бен Мантитьягу наблюдает, как гибнет его народ. Такой гордый, что предпочитает смерть доводам разума. Если бы Тит одержал победу без этого кровопролития! Пусть даже иудеи будут расселены. Пережили египетский плен, вавилонский, пережили бы и римский. Пережили! Но как?! Как прекратить бойню?! Зелоты заперлись на Храмовой горе. Пока держится Храм, им есть что защищать. Значит, чреда смертей продолжится завтра на рассвете. Еще один штурм, еще один бой. А сегодня Йом Киппур. Уже зажглись три звезды и можно вкушать пищу и пить воду. Первосвященник войдет в Кодеш а-Кадашим, воскурит фимиам. Возможно, в последний раз. Римляне не отступят. Не умеют они отступать. И даже сегодня иудеи не раскаются в своем упорстве. Внезапно горло сдавили боевым захватом, по коже скользнул острый холодный металл:

— Тихо! Тихо, предатель!

— Я не предавал!

— Тихо! Я должна попасть в Храм!

— Я не могу! Храм осажден!

— Глупец! Если бы все было просто, ты мне не понадобился бы! Но ты же знаешь тайный проход на Храмовую гору, фарисей. И, я думаю, захочешь что-то или кого-то спасти. Идти со мной или не идти — твой выбор. Так мы идем?

— Хорошо. Хорошо, — Виргилия кожей чувствовала: бен Матитьягу готов позвать на помощь в любое мгновение.

— Можешь хоть заораться — мне это не повредит, а тебя не спасет. Смирись с этим.

— Кто ты?! — а вот теперь ее пленник источал даже не страх. Ужас. Самый настоящий ужас. Неплохо. Можно подтолкнуть его двигаться.

— Я та, кто уже явилась. Вперед!

Пока шли по лагерю императора, Иосеф с надеждой поглядывал на проходящих римлян. Но его странная и опасная спутница оказалась права: на двоих никто не обращал внимания. Они словно стали невидимы. «Как?! Как такое возможно?!». На выходе из лагеря Виргилия буркнула часовым: «Аквила», — и те даже не пошевелились. Хм, значит сегодня в качестве пароля легендарный белый орел-покровитель императоров Рима? Еще бы стражники что-то заподозрили! Литая лорика скрыла женскую фигуру, туника всадника, шлем довершили картину — женщина выглядела как обычный римлянин. То, что взятый под покровительство самого императора иудей идет куда-то в сопровождении как минимум всадника, не вызвало ни у кого никаких вопросов. А то, что в бок иудея упирался кинжал — кто будет приглядываться? Да еще в темноте? Миновали еще два поста. Вышли к подножию Храмовой горы. Кинжал давно вернулся в ножны. Фарисей больше не помышлял о сопротивлении. Отыскал плиту. Отодвинул. Замер у входа. Вздохнул:

— Он ведет к восточной стене.

— Ты идешь? — женщина взглянула прямо в глаза. В горле Иосифа Флавия застрял странный хрип. Как она не понимает?! Странная всадница не собиралась понимать. Поэтому и усмешка вышла жестокой: — Это ты одного за другим убивал в пещере под разгромленной Иотапатой своих воинов.

— По жребию!

— Римлянам рассказывай. Твои люди не захотели сдаваться, как ты предложил. И готовы были убить тебя — тут же, в пещере, и умереть сами. Чуть позже. Открыто, в бою. Ты не хотел их смерти. Но умирать самому хотелось еще меньше. Ты предложил жребий. Ни разу он не выпал тебе. Вас осталось двое. На этот раз длинная палочка оказалась в ладони у тебя. Твой товарищ смотрел на уже убитых тобой, тебе в глаза.

— Откуда ты все знаешь?!

— Что ты сказал ему? Ты помнишь? Помнишь. Вы вышли, сдались. Остались живы. Ты же с самого начала был против этой войны. Но тебе поручили оборону Галилеи, фарисей. Да, ты укрепил города. Но они сдались без боя, один за другим. Гамала, Тивериада, Вирсавия. Да, твоих соотечественников забирали в плен. Рабами. Но они оставались живыми. Как ты им и сказал, уходя в Иотапату. Иотапата. Ее гарнизон не желал ничего, кроме смерти. Ты остался именно там. Сорок семь дней вы отчаянно сопротивлялись. Ты честно бился в рядах воинов в проломе городской стены. Потом с небольшим отрядом ушел по цистернам водопровода в пещеры. Вернее, тебя увели. Посчитали, что ты еще сможешь пригодиться в этой войне. Не Иуда Маккавей, конечно, но военачальник, который хотя бы смог оказать сопротивление римскому легиону. Лишь двое вас вышло из подземелья. Ты же не хочешь, чтобы твой народ, одержимый безумной надеждой явления Мессии, был уничтожен. Для этого осталось сделать последний шаг. Ты готов его сделать?

— Ты убьешь душу Йершалаима, — бездна чувств: отчаяние, скорбь, облегчение — пролилась слезами на смуглом лице Иосифа.

— Я убью войну. А вы вспомните, что Шехина — это не Храм. Вы вспомните, что Бог, которому поклоняется ваш народ, всегда пребывал с вами. В Египте, в Вавилоне. Будет разрушено лишь то, что обрекает ваш народ на гибель. И, да. Сбудется пророчество Иешуа из Назарета о том, что камня на камне не останется от этого храма. Что ты хочешь спасти? Ваше священное писание — Тору?

— Людей.

— Так выведи их!

Больше понукать спутника Виргилии не пришлось. Она стояла в тени стены и наблюдала, как несколько десятков человек покидают пределы Храма. Левиты? Да, местные называют их левитами. Небо! Как все сложно! Последним уходил Флавий. Нес в руках бережно завернутый в ткань тяжелый светильник. Женщина почесала зудящий нос. Наверное, надо что-то оставить. Так сказать, напоминанием. О! Иудеев вывезут римляне. Куда? На запад от этих мест. Вот пусть остается западная стена из тех, что опоясывают гору. Всадница поднялась по ступеням Храма. Прикрыла глаза, глубоко вдохнула. Неистовое пламя метнулось по перекрытиям из драгоценных пород деревьев. Занялись ткани, покровы. Загорелся даже камень — лопался, крошился, рушился. Огненные языки взметнулись над храмовой крышей. Йершалаим содрогнулся от воплей и стенаний. Целый народ оплакивал свое прошлое.

Потом сказали, что Храм разрушили римляне. Император Тит всегда отрицал это. Говорил, что пожар занялся от случайной горящей стрелы. Кто-то верил. Иосиф Флавий знал правду. Но никогда, никому так и не сказал ее.

— Дорогуша, а тебе не кажется, что ты как-то… Погорячилась? — Эритея благодушно расположилась в кресле, как всегда закуталась в покрывало. На этот раз они встретились в Лютеции — небольшом римском городе в Галлии, построенном на острове реки Секваны. Эритее здесь не нравилось: слишком холодно и влажно. Даже теплый пол и жаровни не спасали. Но горячее вино, покрывало и надежда уехать в теплую Провинцию сделали свое дело: волшебница оттаяла и как-то подобрела.

— О! Об этом пожаре уже ходят легенды! — Корд хохотнул. — Остатки стены уже омыты потоками слез. Не удивлюсь, если ее когда-нибудь назовут Стеной Плача.

— Пусть ее омывают слезами, а не кровью. Кстати, представляешь: пройдет веков, скажем, двадцать. В затерянном к тому времени Кумране какой-нибудь упрямец разыщет-таки рукописи. Интересно, сильно ли они изменят мир? А ты, милочка? Нашла могилу своего приемного отца? — Виргилия вздохнула, перевела разговор. Да, она своими руками убила войну. Ту войну, которая целый год мешала ей дышать, толкала за грань бытия. О чем тут жалеть? Приятели изволят подшучивать? Да пусть.

— Его похоронили на берегу озера недалеко от военного лагеря Лютерна. Уже рассказывают легенды, что его казнили в Риме, но в Тибре утопить тело не смогли, поэтому увезли прочь. Как всегда, все оказалось гораздо не так. После Иудеи он отправился служить в Галлию. Там погиб. Легенды нужны тем, кто оправдывает ими свою веру. Не жалко.

— А что там у вас произошло за восстание в Британии? — Корд не перестал быть римлянином даже после Кумрана. И слухи о беспорядках в римской провинции не могли его не заинтересовать. Хотя, когда в этой Британии было спокойно? — Вы что? Принимали в нем участие?

— Вот не поверишь, дружище, не особо-то и хотелось. Да только стоим мы в круге священном, я дочке дольмены показываю, — Тилю надоело молчаливо перебирать струны арфы в углу. — А тут вбегает в круг растрепанная б… Баба. И рыдает во весь голос. Даже меня проняло.

— Еще бы! Она к древним богам взывала, мол, помогите отомстить за поругание дочек безвинных, — Эритея кивнула и замолчала.

— Ну, тут мы из тени-то и вышли.

— Я представляю: ночь, луна, в круге священных дольменов появляются двое, — Виргилия прикрыла глаза, приготовилась слушать.

— Вот! Именно так все и было. Только без луны. Тучи и дождь. Мелкий такой, противный. Я, например, не понимаю: зачем римлянам сдалась эта Британия? Погода — ужасная. Все время сыро. Не дождь, значит туман. Люди дикие. Полная дичь! Из-за свинца? Олова? Да даже серебро не стоит таких усилий! Нет! Римляне уходить оттуда не собираются. Когда мы добрались, в этой Британии уже десять лет как длилось восстание. И все началось с друидов. Да. С друидов. Их выселили с острова. Англси, кажется. Хотя кроме самих друидов на этот островок всем плевать! От обиды бородатые умники начали подстрекать племена к войне с Римом. А там очень сильна вера в Древних богов. Понимаете? Она там кожей чувствуется. Пришли бы боги.

— Так мы и пришли, — фыркнула Эритея.

— Ладно мы, дочка. А если бы в круг кроме нас вступили, допустим, Падшие? Вот мы и решили: пойдем.

— Нет, Тиль. Это было твое решение, — Эритея не собиралась уступать.

— Пусть. Но ты его поддержала.

— У меня, что, выбор был?

— Был. Могла бы остаться. Но ты пошла. Мы пошли. Буодика-то чего так взъярилась? Муж ее вынужден был заключить союзный договор с римлянами. А по такому договору наследует либо мужчина, либо царство переходит к Риму. А у нее всех детей — две дочки. И обе не замужем. Некому оказалось царство передавать. Римляне его и отобрали. Казну вывезли. Королева попыталась поскандалить — ее выпороли. Насчет насилия над девчушками… Ну, не знаю. Может и было чего такое. Так без призыва богов за ней даже собственное племя не пошло. Потому что понимали: шансов против Рима нет. Все понимали. Кроме королевы. Эх! Сильная тетка. Эта своей верой мертвых смогла бы поднять. Не только накликать кого попало. Поэтому, наверное, я и решился. Ладно, думаю. Отомстит конкретным обидчикам, успокоится. Может даже дочь по договору за какого-нибудь приличного римлянина выдадут, чтобы тот потом от имени Рима и правил этими иценами. Королеве, конечно, почет на всю жизнь. Как-то так.

— А оказалось? — Корд хмыкнул.

— Оказалось все по-другому. Нет. Сначала все именно так и было. Двести бойцов Буодикки перебили римский гарнизон в Камулодуне. Вернули казну. Из римлян никто не ушел живым. И тут рядом с королевой появились друиды. Они уговорили ее идти на Лондиний. Главный римский город. Монетный двор, опять же. Тоже, вроде, все понятно. В Лондинии Буодикка начала приносить человеческие жертвы. И я клянусь, я видел Падших! Правда, и они нас видели. Близко не подходили. Напрямую так и не вмешались. Люди королевы вешали, резали, сажали на кол, топили в реках. И не только римлян. Не только мужчин. Дети, старики, женщины — все. Крови — море. Лондиний сожгли в пепел. А потом еще были Веруламий и Каллева. Буодикка уничтожала все на своем пути: валлийцев, триновантов — всех. Друиды мстили и мстили жестоко. Мы ушли после Лондиния.

— Он отослал меня из лагеря под каким-то предлогом, а сам остался прикрывать. Я отъехала и почувствовала, что его убили.

— Ага. Стрела. Из омелы. Вот так и знал, что повторю судьбу Бальдра, чтоб ему икалось!

— И как? — у Симона от любопытства аж глаза заблестели.

— Да как обычно. Вышел — ни стрелы, ни раны. А моих преследователей медведи порвали, — Тиль ехидно посмотрел на Эритею.

— Я, что? Должна была на это все спокойно смотреть?! И еще и оставить безнаказанным?!

— Да молодец, молодец. Я же сразу сказал. Эко вот же придумала! Медведи! В общем, пока Буодикка громила Веруламий и Каллеву, в Британии высадилось четыре легиона.

— Хо! — Корд понимающе покивал.

— Оставалось заставить королеву принять открытый бой. В лесных лощинах легионы не очень. Хороши. И уж собрать под решающий удар всех смутьянов.

— Собрали? — Корд слушал очень внимательно.

— Тысяч двести. Хотя, кто их там считал?

— И четыре легиона. В десять раз меньше, — лицо Корда застыло.

— Ну, еще союзники были. Где-то такое же количество. Но легионы же не числом воюют! От первого броска их дротиков не увернулся никто. А легионеры успели сделать по два каждый. И потом пошли клиньями. Разгром полнейший. Буодикка попала в плен. Ей предстояла казнь. На кресте. В эргастуле я ее и нашел. Рыжая, гордая. Она просила легкой смерти. Да я ничего другого и не приготовил. Рядом с телом бросил несколько ягод черного болиголова. Ужас, конечно, был ужасный. Зато легенда красивая получилась. О королеве-жрице, которая сама на колеснице вела армию в бой. А то что проиграла, так не тягаться женщине с четырьмя легионами.

— Глядишь, ей еще и памятник поставят, — Виргилия зевнула. — А что? Буодикка — королева иценов. Интересно, ее имя что-то означает?

— Победа. На латыни — Виктория, — Эритея одним глотком допила вино, поставила кубок.

— Красиво. Только вот увидите, друзья, в летописях все не так напишут. И восстание-то начнется, как только друидов с острова погонят. И об ужасах особо никто вспомнить не удосужится.

— Да ладно. Существуют документы, — начал было Симон.

— Корд, сколько лет назад был убит Брут?

— Э-э-э, — Корд считал. — Сто двенадцать лет назад.

— О! Я же говорила! — Эритея повернулась к Тилю. — А ты: «Быть того не может!». Видишь, я оказалась права!

— Вы о чем?

— Согласно летописи Лондиния, его тридцать лет назад основал и построил этот самый Брут!

— Быть того не может! — Корд ушам своим не верил.

— Теоретически, ошибки возможны. Например, при переписке, — Симон не мог не высказаться.

— Риму, кстати, сейчас вообще не до Британии, — Виргилия хохотнула. — Они очень заняты строительством грандиозной арены для гладиаторских боев. Ее уже называют Колизеем. А что будет, когда ее достроят? Корд, смирись с тем, что историки пишут то, за что им платят.

— А мы?

— А мы будем жить. Мне показалось, или у нас это начинает получаться?

Послесловие

Через девятнадцать веков королева Виктория установит памятник королеве Буодикке. Никого не смутит тот факт, что властительница крупнейшей в истории империи увековечивает память той, кто сражался с другой могущественной империей. В Символе Веры звучат всего три имени: Иисус, Мария и Понтий Пилат. Книги Иосифа Флавия на протяжении тысячелетий будут самыми цитируемыми историческими трудами. Стена Плача навсегда останется для еврейского народа почитаемой святыней.

Рим переживет все, даже собственную гибель. И тем докажет право называться Вечным городом.

Примечания

1

Alimine (лат) — «От порога» — означает начало чего бы то ни было.