Белые кресты

Юлия Булл

Провинциальный российский райцентр, самый конец девяностых. Изнасилована и убита с особой жестокостью несовершеннолетняя девушка. Пока главный герой детективной повести ищет виновных и пытается восстановить картину совершенного преступления, автор выводит на сцену драму исторического момента, сконцентрированную в жизни и судьбах обычных людей.Для читателей старше восемнадцати лет. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 4. Молчание ягнят

Козырев сидел за столом, разглядывая календарь, висевший напротив. Потом поднялся, подошел и сорвал листок с июлем. Постоял немного лицом к стене, читая что-то на сорванном листке, обернулся к присутствующим в кабинете и произнес:

— Первое августа сегодня. Эксперт сказал, смерть наступила вчера. — Козырев вздохнул и вернулся на свое место.

— Что с матерью, Владимир Алексеевич? — задал кто-то вопрос.

— Не знаю. На «скорой» увезли. В себя пришла, но бредит. Велели пару дней не беспокоить. Завтра утром решим, когда к ней пойдем. Вот тут у нас телефоны подруг имеются. Надо бы с ними пообщаться. С кем-то, видимо, с разрешения родителей придется.

— Володя, давай я подключусь. Я ведь сам попросил мать погибшей этот список написать. Нам бы найти кого из близких. Может, коллеги или подруги у Тамары Александровны есть. Надо еще отцу девочки сообщить. Он у них на заработках. Может, соседи в курсе, как с ним связаться.

— Да, сейчас попробуем распределить задачи. Тех, кто тесно с погибшей общался, надо будет вызвать сюда, допросить. И хотелось бы заключение экспертов получить.

— Что за черенок у нее в промежности был? — задал вопрос один из оперативников.

— Да черт его знает! Это каким же уродом надо быть, чтобы такое сотворить. И где ее одежда? Рядом так и не нашли? Изнасиловать, избить и добить! — возмутился Шмидт.

— Да мы тут все в шоке. Первый раз такое на моей памяти. Всякое было, но вот так по-зверски, еще и над телом надругаться, какую-то палку вставлять… — включился в разговор начальник отдела.

— Не над телом. Она еще живая была, все глаза кровью залиты, но это пока предположения эксперта. Короче, ждем заключения, — прокомментировал Козырев.

Новость облетела Зареченск с самого утра понедельника. О произошедшем знали все. Об этом говорили везде. На автобусной остановке и в общественном транспорте. В очереди в сберкассе и поликлинике. Все обсуждали, а главное — хотели знать, кто же совершил страшное убийство.

Родители запретили девочкам выходить вечером дальше собственного двора или улицы. Слухи пошли, что в городе завелся маньяк, насильник, нападающий на юных девственниц.

На раннем совещании у прокурора собралась вся группа по работе с данным делом. Козырев изучал заключение экспертов и протокол осмотра. Надо было с чего-то начинать, но больше всего хотелось побыстрее найти виновного, желательно до сентября, ведь через месяц следователь Козырев должен вступить в новую должность на новом месте.

По окончании встречи, дождавшись, когда все выйдут из кабинета, Козырев обратился к прокурору:

— Вячеслав Иванович, что же делать? Дело-то серьезное.

— Что ты, Владимир Алексеевич, кручинишься? Подхватишь его сейчас на первых порах, а выйдет Максим Леонидович из отпуска, ему и передадим, как раз и срок твоего переезда подойдет. И ты давай уже там жизнь налаживай свою. С женой-то живешь?

— Живу.

— Вот и хорошо. Все-таки дети. Трое тем более. Молодые девки во всех городах есть. Не вздумай эту официантку с собой тащить.

— Она не официантка. Да это неважно. Разберусь я. Не маленький.

— Не маленький, но натворить дел успел. Жена твоя звонит постоянно. Грозит письмо куда надо написать, если мы меры не примем. Ты уж поговори с ней. Мы уже давно не в Советском Союзе, воспитанием твоим заниматься никто не будет. Ты, Володя, парень с головой, не дурак. Тебя когда к нам прислали, я сразу понял: умный, сообразительный, такие на вес золота. Я же как лучше хочу. Мужик ты или нет? С бабами своими разберись!

— Я вас услышал, Вячеслав Иванович. Поговорю с женой. Она после последних родов совсем что-то сдавать стала. Поговорю, обещаю, а сейчас пойду — кажется, с отцом погибшей связались, должен приехать завтра.

— Это хорошо. Насчет этой Тамары… как ее там…

— Александровны.

— Да, точно. Я ее не знаю, жена моя вроде как дочку к ней водила на занятия домашние. Она учитель английского, что ли. Ты узнай, как она. У них же еще сын был, вроде как погиб в Чечне или что там, не помню точно. Еще в прошлом году это было.

— Сын? Не знал. Ничего себе… Я сам в больницу поеду, попробую поговорить с ней.

— Действуй как считаешь нужным. Найдите виновных.

Козырев вышел из кабинета и направился к лестнице. Уже на пролете между вторым и первым этажами он столкнулся с женщиной и молодой девушкой. Посмотрел на обеих и, пропуская их, отступил к стене. Спустившись на пару ступеней, затормозил и глянул из-за перил вверх. Немного подумав, развернулся и снова поднялся на второй этаж. Пройдя узкий коридор, выкрашенный синими панелями, дошел до кабинета, около которого сидели та самая женщина и девушка. Козырев откашлялся и обратился к двум незнакомым особам:

— Вы ко мне?

— Не знаю, внизу сказали в этот кабинет подойти. Нам звонили. Я сама предложила приехать с дочерью. Дома у нас папа. Он сегодня выходной после ночной смены. Не хочется дома, понимаете?

— Я вас понял, проходите.

Козырев дернул ручку, немного приподняв дверь, чтобы низом она не задевала обшарпанный линолеум, и пропустил женщину с дочерью. В кабинете было прохладно — открытые окна выходили во внутренний дворик, где в первой половине дня была тень.

— Присаживайтесь. Вы представьтесь, кто вы и по какому вопросу вам звонили.

— Меня зовут Нина Константиновна, а это моя дочь Наташа. Она с Аней Кравцовой в одном классе учится, простите, училась. Подружки они. В субботу Наташа пришла домой после танцев как обычно. Разве что немного задержалась. Я ведь понимаю: идут компанией не торопясь; пока поболтают, по очереди каждого до двора проводят, всем же по пути. А я когда ее голос слышу за двором, так сразу успокаиваюсь — значит, можно сказать, дома. Да я же все понимаю — молодость. Я тоже…

— Извините, что перебиваю. Пусть Наташа сама расскажет.

— Я же вам говорю. Они подружки в школе, но в субботу Аня у нас не была. Не ходила она на танцы.

— Я это слышу от вас, а хочу услышать от Наташи.

Козырев перевел взгляд на девушку в короткой майке и юбке с изображением лимонов, надеясь услышать что-то вразумительное. Наташа все это время сидела рядом с матерью, стиснув кулаки. На следователя глаз не поднимала, лишь изредка посматривала на мать.

— Наташа, а ты ведь видела Аню в тот вечер там, у «Гудка», да?

— Да, но мы просто поздоровались, и все, больше ее я не видела.

— А в чем была Аня? Ну, в чем была одета?

Наташа растерянно посмотрела на мать, потом на Козырева.

— Неужели не запомнила?

— Кажется, в юбке… и топик белый.

— Топик — это что?

— Майка такая без лямок.

— А юбка какого цвета?

— Цветная.

Козырев встал из-за стола, сообщил, что сейчас вернется, и вышел из кабинета. Быстро спустился к дежурному и потребовал найти заявление, которое приносила мать погибшей. Тот посмотрел на следователя округлившимися глазами:

— Так мы же его не приняли. Она потом с Игорем Петровичем ушла и…

— Но куда-то заявление дели. Ты же его показывал Шмидту? Он его с собой забрал?

— Нет. Он женщину с собой в кабинет повел, новое будто писать или чего там, не знаю. А то, что она написала, это даже не заявление, а так, записка. Ну там имя, фамилия, возраст, описание и фотография.

— Где это все?

— Здесь, наверное, где-то лежит.

— Ищи! Мне нужно это все. Игорь сказал, что мать описание дала.

С заявлением и фото погибшей Козырев тут же направился обратно к себе в кабинет, читая на ходу: «…Кравцова Анна Романовна, 15 мая 1983 года рождения… была одета в белую майку и юбку с завязками, на которой изображены желтые лимоны…» «Будто лимоны бывают другого цвета», — подумал он про себя. Уже возле самого кабинета Козырев поглядел на фото погибшей. На него смотрела совершенно юная красавица, от которой так и веяло целомудрием и чистотой.

Спрятав все в карманы брюк, следователь открыл дверь, извинился за свое отсутствие и продолжил допрос:

— Наташа, а вот вы встретились у «Гудка» вечером, верно?

— Да. Она подошла, поздоровалась и ушла.

— А днем вы виделись?

— Нет. Мы не виделись днем.

— Мама Ани утверждает, что она ушла около шести часов вечера. Обычно ведь это время до начала дискотеки Аня проводила у тебя?

— Раньше было такое, но потом нет.

— А когда последний раз у тебя была Аня?

— Кажется, на День молодежи.

— Так это же в июне, получается. Месяц тому назад?

— Ну, получается, да.

В их диалог вклинилась мама Наташи:

— Аня действительно была у нас последний раз давно. Да и Наташа сейчас дружит с другими девочками. Аня была в июне — это я точно помню. Я тогда еще печенье пекла. Чай они пили. Соседские девочки у нас были. Они потом все пошли в городской парк на праздник. Но больше Аню я у нас не видела. Встретила ее как-то с мамой на рынке и все.

— Хорошо, Нина Константиновна. Я с вашего позволения задам еще один вопрос вашей дочери.

— Я вам говорю, у нас Ани не было.

— Я это услышал. — Козырев немного повысил голос, а потом спокойным тоном обратился к Наташе: — В тот вечер у «Гудка» Аня была одна?

— Да. Она была одна.

— Хорошо. Можете идти.

Женщина с дочерью вышли из кабинета. Козырев подошел к открытому окну и взял в руки пачку сигарет, но отложил ее в сторону и вынул из кармана листок с фотографией. Мысли в голове не могли собраться в кучу. Козырев вернулся к столу и только собрался прочитать протокол допроса, как вдруг зазвонил телефон.

— Алло. Да, Игорь, слушаю.

— Алексеевич, были у соседки погибшей — вроде как они общались, друг к другу ходили, но, как утверждает девчонка, давно уже не было такого тесного общения. Мол, последний раз на речке вместе были в середине июня. Про последний месяц ничего не знает, да и вообще редко видела Аню.

— Понял. Странно это все. Никто ничего не видел. Я так понял, что третья в списке контактов тоже ничего не знает?

— Я сам с ней не общался, но мать ее по телефону ответила оперативнику, что дочь вообще к бабушке уехала и понятия не имеет, где Аня и чем занималась этим летом.

— Не понимаю я ничего. Будто весь июль Аня сама по себе была. Так ведь не бывает. Она же матери говорила, что идет к подружкам. На танцы. С кем-то же она общалась?

— И складывается ощущение, что все эти подружки знают с кем. Но говорить нам об этом не хотят. Мекают, словно ягнята.

— Да, так и есть. Тут сидела близкая подруга сейчас у меня. Приходила с матерью. Мать не давала ей толком ничего сказать. Все одно твердила: ничего не знаем, ничего не видели. И еще одна странность есть, пока не могу ее объяснить.

— Какая?

— Ты ведь в воскресенье утром встретил мать погибшей у входа, когда та обратилась в дежурку и оставила заявление?

— Да, но там даже не заявление, а так, данные по девочке.

— Ну да. В частности, описание, в чем была Аня в тот вечер — в юбке с лимонами. Ты мне сам об этом потом сказал.

— И в чем странность?

— Понимаешь, вот эта подружка Наташа, она пришла в юбке с лимонами, точно такой же, как в описании.

— Ну, может, они купили две одинаковые. Как подружки.

— Может. Но пока не уверен. Давай в больнице встретимся, узнаем, как там мать, а дальше уже посмотрим.

— Хорошо. Кстати, хоронить завтра будут.