Противостояние

Юлиан Семенов, 1979

Издательство «Вече» в рамках популярной серии «Военные приключения» представляет проект по произведениям известного русского писателя Юлиана Семенова. Остросюжетный политический детектив «Противостояние» посвящен работникам уголовного розыска МВД СССР. Следователь по особо важным делам полковник Костенко и его соратники, распутывая серию загадочных убийств, вступают в схватку с опасным и жестоким преступником, тайна которого скрыта в страшных событиях Великой Отечественной войны.

Работа-II [Магаран]

1

Резкий звонок разбудил Костенко уже под утро. Мест в гостинице не было, и он остался ночевать в кабинете начальника угрозыска Магарана. В окнах еще было сумрачно, тяжелый серый туман поднимался от реки, клубился он так, словно кто-то невидимый разгонял его веслом.

«Почему именно веслом? — подумал Костенко. — Наверное, зорьку, особенно такую туманную, я всегда воспринимаю через безногого егеря Анатолия Ивановича с Мещеры, через тишину озера и весло в его сильных руках…»

— Алло, товарищ полковник, добрый вечер, это Тадава тревожит.

— Это вам добрый вечер, а здесь уже рассвет.

— Ну?! У нас темень, дождище зарядил, что твоя осень… Так вот, Владислав Николаевич, хотя из флотских никто не пропадал, но в этом году скончались два офицера: Дашков Семен Карпович и Данилевский Сергей Константинович.

— Звания у них какие были?

— Один капитан первого ранга, а второй кавторанг.

— Где служили?

— На Дальнем Востоке ни разу не были.

— Сыновья у них есть?

— Этим я тоже поинтересовался. Один холостяк; у двоюродной сестры есть племянник, работает в Софии, от автозавода. У второго два племянника и четверо племянниц, дочь и приемный сын. Приемный сын в настоящее время отдыхает в санатории Академии наук под Москвой. Доктор наук.

— Спасибо, — буркнул Костенко, — привет всем нашим.

— А как у вас дела? Ничего пока не проясняется?

— Дела — мрак и туман. Плохи дела. Совсем плохи, — и, положив трубку, Костенко заново пролистал «План мероприятий».

План этот был составлен вчера, сразу после прилета. Костенко рассчитывал получить первые новости дня через два. Он ошибся. Первая новость пришла сразу же после разговора с Тадавой.

«Рапорт. Мною, участковым инспектором младшим лейтенантом милиции Горошкиным В.Д., проведены беседы с лицами, проживающими в непосредственной близости (радиус десять километров) от места обнаружения расчлененного трупа. Большинство опрошенных никакой информации, относящейся к интересующему нас делу, не дали. Однако Александров Матвей Прохорович сказал, что осенью, вернее, зимой, но еще до метелей, к его соседям Загибаловым приходил незнакомый мужчина в состоянии опьянения и с двумя чемоданами. Однако потом он больше не появлялся, а Загибалов жену из дома прогнал на целый день, а после этого напился пьян и, буянив, пел нецензурные песни».

«Полковнику Костенко.

На Ваш запрос сообщаю, что Загибалов Григорий Дмитриевич, 1935 года рождения, уроженец села Знаменки, Никольского района, образование неполное среднее, дважды судим за бандитизм, в настоящее время работает на мясокомбинате.

Старший лейтенант милиции Вараксин».

2

Костенко оглядел лица участников оперативной группы, созданной руководством угрозыска Магарана, — молодые все, здоровьем налиты.

«А уже я себя чувствую стариком, — отметил Костенко. — В сорок-то восемь лет».

В прошлом году он ездил на конгресс юристов в Рим и видел в аэропорту группу американских туристов: ни одного человека моложе шестидесяти не было. А у бабушек — лет семидесяти — глаза, как у коршунов, блистали, когда мимо проходили лениво развинченные мальчики-итальянцы. Спутник Костенко пояснил, словно бы поняв полковника: «Стервецы дерут пятьдесят долларов за сорок минут удовольствия — плати, бабка, не греши».

— Ну что ж, товарищи, — сказал Костенко. — Загибалов — интересная версия. Будем ее работать. А еще? Я не очень верю в одну лишь версию. Я люблю, чтоб их много было, как в магазине обуви, когда продают наши ботинки — выбирай, не хочу, только не покупает никто.

Сыщики переглянулись: смел полковник; ясное дело, москвич, начальник отдела, этот может резать правду-матку, вышучивать, что хочет, да в общем-то и правильно — на критику в первую очередь имеет право тот, кто состоялся, добился своего от жизни, не из-за угла же шипит.

— Разрешите, товарищ полковник? — поднялся майор Жуков.

— Да вы сидите, в ногах правды нет…

— Спасибо. — Жуков, однако, садиться не стал. — Наши оперативные группы провели определенную работу. Итоги: установлено, что в заброшенном бараке, — он кивнул на карту, — в семистах метрах от того места, где обнаружен труп, собирались неизвестные мужчины, пили, играли в карты. По слухам, один там всех обыграл, была драка, и, как сейчас говорят, его убили.

— Дом осмотрели?

— Так точно.

— Что-нибудь нашли?

— Нет. Ни бутылок с пальцами, ни окурков, ни следов крови — будто кто специально все прибрал.

— От кого поступил сигнал?

— От Потановой.

— Сколько лет ей?

Сыщики переглянулись. Жуков усмехнулся:

— Семьдесят шесть.

— Сигнализирует часто?

— Да уж. Почитай, каждый месяц пишет.

— Подтвердилось что-нибудь?

— Нет.

— Проверяли ее сигналы тщательно?

— Как положено.

— Так, может, хватит проверять? Маразм, может, у старухи?

— Вы ж сами нам голову и отвернете, — осмелев, сказал Жуков. — Поди, не ответь на сигнал гражданина…

— Отвернем, если глупо ответите. С головой надо отвечать, — и нам и старухе, — а людей от дел отрывать стоит ли? И так мы время ценить не умеем, сколько его попусту тратим, а каждая минута имеет товарную стоимость. Так что оставим версию старухи про запас. Что еще?

— Выяснены имена всех пропавших без вести.

— Сколько их?

— Трое.

— «ДСК» по инициалам есть?

— Нет. Пропали Лазарев, Мишин и Курдюмов. Ни одного Сергея и Дмитрия среди них нет.

— Ну и что?

— Работаем.

— А как дела у науки? Что-нибудь с пальцев убитого получить можно?

— Пока нет. По формуле Пирсона пришли к выводу, что покойник был невысок ростом — сто семьдесят один сантиметр, обувь носил сорокового размера. Никаких характерных признаков, свидетельствующих о личности убитого или роде занятий, установить не удалось.

— Пока не удалось или совсем не удалось?

— Совсем не удалось, — ответил Жуков. — Эксперты бьются с пальцами, может быть, удастся вытянуть на дактилоскопию…

— Думаете, был судим?

— Думаю, товарищ полковник. Иначе откуда флотская форма, если никто из моряков не пропадал?

— Думаете, подбросил убийца, чтоб нас с толку сбить? Возможно такое?

— Судя по тому, что Загибалов работает на бойне и знает, как расчленять туши, был судим, позволяет предположить, что его навещал человек именно с уголовным прошлым.

— Когда получили данные, что он по профессии раздельщик туш?

— Перед началом совещания.

— Чего ж с этого не начинали? — раздраженно спросил Костенко, поднимаясь.

— Если б с этого мы начали, кончать было б нечем, — ответил Жуков, тоже раздраженно. — И два чемодана у него стоят, от того самого гостя.

— Прокуратуру поставили в известность?

— Прокуратура в обыске отказала.

— До того, как вы установили там чемоданы?

— До.

— Сейчас должна дать санкцию. Едем к ним, думаю, выпросим.

— Дай-то Господь, — ответил Жуков, пропуская Костенко перед собой.

3

— Погодите, Загибалов, погодите… Я про Фому, а вы про Ерему, — Костенко поморщился, неторопливо закурил. — Вы мне толком ответьте: чьи это чемоданы и что в них лежит?

— Так я ж десятый раз отвечаю: чемоданы моего дружка по колонии, вместе чалились, а что в них — не знаю.

— «Дружок», «не знаю»… Это ж детский лепет, Загибалов, вы кодекс знаете не хуже меня… Как дружка зовут?

— Не знаю.

— Как же вы с ним общались, с дружком-то?

— Так кличка у него была.

— Какая?

— Нескромная.

— Здесь женщин нет.

— Матерная была кличка.

— Значит, как зовут его — не знаете?

— Не знаю, как перед Богом — не знаю.

— А в чемоданах что?

— Откройте да посмотрите.

— Товарищ полковник, — Жуков стоял на пороге комнаты, — вы в коридорчик выгляньте. А ты сиди, сиди на месте, Загибалов, сиди и не прыгай.

Костенко вышел в коридор, где стояли понятые и еще три милиционера.

— Вот, — сказал Жуков, — кровь, товарищ полковник. И на полу, и на обоях. Кровь, чтоб мне свободы не видать.

— Хорошо говорите, — усмехнулся Костенко. — Красиво.

— Так ведь всю жизнь с урками… Иной раз жене говорю, словно на этап отправляю: «Шаг влево, шаг вправо считаю побегом». Так что прошу простить. Обрадовался я, поэтому и заговорил приблатненно: кто б стал на эти бурые пятна внимание обращать — кухня на то и есть кухня, чтоб в ней мясо разделывать.

— Давайте-ка вырежем кусок обоев, товарищ Жуков, — сказал Костенко. — И выпилим эту часть кадки — на ней тоже вроде бы кровь, а?

— Нет. Не кровь, — убежденно сказал Жуков. — Это у нас с Кавказа привозили гранатовый сок, все на нем помешались, чтоб пищу заправлять, потому как витамин. Я его цвет от крови сразу отличу.

— Значит, выпиливать кадку не будем?

— Не надо, товарищ полковник, и так дел невпроворот… А вот здесь… Ну-ка, ножку стола поднимите… Еще выше… Новиков, помоги, чего рот разинул?! Нагнитесь, товарищ Костенко, ко мне нагнитесь… Вот здесь кусок пола выпилить надо — это уже точно: кровушка.

Вернувшись в комнату, Костенко сел рядом с Загибаловым, придвинулся к нему, тронул за колено — тот неторопливо отодвинулся:

— Не надо, полковник, вы мне дружбу не вяжите, все равно не ссучите.

— Неумно отвечаете, Загибалов, потому как раздраженно — с одной стороны, а с другой — страх в вас вижу. А боятся только те, кто чувствует за собою вину.

Загибалов странно усмехнулся, сокрушенно покачал головой:

— Иные с рождения страх чуют, с кровью передалось.

— Историей увлекаетесь?

— А чего ей увлекаться-то? Куда ей надо, туда и пойдет; не жизнь, а сплошная автоматическая система управления.

Тут пришла очередь Костенко усмехнуться — он начал испытывать интерес к этому громадному человеку, в маленьких стальных глазах которого была видна мысль, как он ни старался играть дурачка — тюремная, видимо, привычка; вторая натура, ничего не поделаешь; дурачку порою живется легче, особенно в рудных ситуациях.

— Чемоданы не вскрывали, Загибалов?

— Не имею привычки в чужой карман заглядывать.

— Хорошая привычка, — Костенко обернулся и попросил милиционера, стоявшего на пороге: — Пригласите, пожалуйста, понятых.

В чемодане было барахло: поношенная кожаная куртка, ботинки, носки, две пары брюк, меховая безрукавка; в кармане этой-то безрукавки Костенко и нашел профсоюзный билет на имя Дерябина Спиридона Калиновича. ДСК.

Костенко поднял глаза на Загибалова:

— В какое время Спиридон от вас ушел?

— Ночью.

— Зачем скрывали, что знаете его имя?

— А я и…

— А я и… — передразнил его Костенко. — Откуда он приехал?

— Не знаю.

— И фамилии не знаете?

— Ну Дерябин.

— А молчали…

— Я-то завязал, а он, может, в бегах.

— «Может» или наверняка?

— Про такие вещи впрямь не говорят, ждать надо, пока сам решит открыться.

В комнату заглянул Жуков:

— Товарищ полковник, вас Москва требует.

Костенко поднялся:

— Я скоро вернусь, Загибалов. Подумайте, может, есть резон самому сказать правду. Это не милицейские фокусы — это закон: признание облегчает участь.

— Слыхал, — ответил Загибалов. — Как же, как же…

— Когда жена придет с работы?

— У ней сегодня вечерняя смена, поздно придет.

— Адрес какой?

Жуков, усмехнувшись, откликнулся:

— Мы знаем, товарищ полковник.

4

Из Москвы звонил Тадава.

— Владислав Николаевич, — сказал он, — я посидел в нашем музее и откопал два любопытных документа.

— Давайте, — ответил Костенко, закуривая.

— Первый документ военной прокуратуры: в марте сорок пятого года в районе Бреслау, в нашей прифронтовой зоне был обнаружен мешок с расчлененным туловищем. Головы не было, как и в нынешнем эпизоде. Около места преступления нашли морской бушлат и бескозырку. На внутреннем ободке бескозырки полуисчезнувшие буквы, которые давали возможность предположить, что образовывали они имя и фамилию убитого.

— Записываю.

— Первая буква просматривалась явственно — «М». Затем пропуск двух или трех букв, затем «и», потом предпоследняя буква — либо «п», либо «к». Скорее «н», хотя тут со мной не соглашаются.

— Немного, а?

— Все же есть первая буква.

— А имя?

— Странное.

— Диктуйте.

— Заглавную понять нельзя. Вторая и третья — «и», «ш».

— Миша? Гриша? Никифор?

— Почему «Никифор»?

— Никита — если уменьшительно.

— Нет, не выходит. Предпоследняя буква «н».

— Значит, «Мишаня» или «Гришаня», — убежденно ответил Костенко. — Начинайте копать всех пропавших «Михаилов» и «Григориев». Как я понимаю, дело так и повисло?

— Совершенно верно, Владислав Николаевич.

— Из улик ничего не осталось?

— Остались два пальчика. Я заново поднял все архивы: ни до войны, ни после Победы человек с такой дактилоскопией не проходил.

— Но обстоятельства по почерку похожи: Бреслау и Магаран?

— Очень.

— Фронт в марте сорок пятого был уже в Германии…

— Именно так…

— Засадите пока что в компьютер имеющиеся буквы, попробуйте получить предположительный ответ. Наверное, получите семьдесят, сто вариантов имен и фамилий. Свяжитесь с военным архивом — вам подскажут, как убыстрить поиски по Бреслау. Это интересное сообщение. Что по второму вопросу?

— Второй документ на Загибалова. Я запросил колонию, где он отбывал срок. Среди полученных данных — пока еще приблизительных — я уцепился за тот факт, что он был мясозаготовителем…

— То есть — как?

— Начальник колонии отправлял его во главе бригады охотников в тундру, осенью и весной, когда не было подвоза по суше, зыбь, даже вездеходы не проходили, — отрабатывать лицензию на оленей. Он был хозяином фирмы, что называется: и охотником, и раздельщиком; кличка у него была «Загни и отчлень».

— Не понимаю…

— От слова «расчленять», Владислав Николаевич.

— Фамилии людей из его бригады не установили?

— Почему же? Установили.

— Дерябина среди них не было?

— Это — помощник его. Спиридон Натанович Дерябин, по кличке Простата.

— Запросите всех его родных и знакомых: где он сейчас находится и кто видел его в последний раз?

— Уже запросил. Мать, в частности.

— Ну?

— Последний раз он написал ей в октябре, сообщил, что освободился, скоро приедет в гости. С тех пор писем не было, сам не появлялся.

— Откуда писал?

— Из Магарана. Обратного адреса нет, «до востребования».

— Спасибо. Очень интересно все это. Спасибо еще раз.

5

…Заглянув к прокурору с предварительными данными экспертизы — там его уже ждал старший следователь Кондаков, — Костенко в дом Загибалова не поехал, а попросил шофера отвезти на фабрику, где работала его жена.

…В кабинет начальника отдела кадров вошла маленькая, красивая женщина с большими, широко поставленными серыми глазами — это было главным во всем ее облике; именно глаза организовывали лицо, делали его мягким, доверчивым, открытым.

«Где же я ее видел? — подумал Костенко. — Странно, я ее недавно видел».

Вспомнил: при входе на фабрику, на стене, была доска Почета. Портрет женщины был третьим справа во втором ряду.

— Здравствуйте, — ответила женщина, и зрачки ее расширились, отчего глаза из серых превратились в прозрачно-зеленые. — Что-нибудь случилось?

— Это я хочу спросить, что случилось, когда к вам приезжал Спиридон? — огорошил ее неожиданным вопросом следователь Кондаков.

«Ничего врезал, — отметил Костенко, — без игры, силки не ставит, сразу карты на стол, молодец».

— Какой Спиридон? — растерянно спросила женщина.

— Мужнин поделец, — лениво и всезнающе сказал Кондаков, всем своим видом показывая, что ложь он слушать не намерен, ибо все ему наперед известно.

— А ничего не случилось. Посидели, выпили…

— Ночевал Спиридон у вас?

— Нет, ушел.

— Когда?

— Ночью.

— К кому?

— А я почем знаю?

— Друзья у него в Магаране есть?

— Не интересовалась, — ответила женщина.

Начальник отдела кадров кашлянул в кулак:

— Загибалова, ты ударница коммунистического труда, не говори лжи.

— Он красивый? — спросил Костенко.

Женщина покраснела:

— У меня свой мужик есть.

— Это я понимаю, — согласился Костенко, — просто интересуюсь вашим мнением.

— Да так, из себя видный, — ответила женщина, — глаза цыганские, жгучие такие…

— Да при чем тут глаза? — включился начальник отдела кадров. — Ты опиши, внешние признаки дай…

«Не нужны нам внешние признаки, — досадливо подумал Костенко. — Экий ведь стереотип мышления, насмотрелись “знатоков” и мнят себя юристами. Мне важно, чтоб она про глаза Спиридона рассказала, про его запах — женщина на запах локаторна, некоторые мужчины вкусно пахнут — чуть-чуть горького одеколона, даже “шипр” сойдет, коли с водою, — и сила, у нее особый, свой запах, не расчлененный еще химиками на составные части. Ладно, пусть он ее отвлечет, тоже не вредит, сплошные “кошки с мышками”, сам себе противен делаешься, не человек, а Макиавелли. Хотя Федор Бурлацкий доказал, что Макиавелли — совсем не так плохо; что ж, каждому политику свое время, разумно».

— Внешне я не опишу, — продолжала между тем Загибалова, — у него родинок никаких не было, одна только маленькая на щеке, возле морщинки…

— Это хорошо, что про родинку помните, — включился Костенко, — но тут что-то не вяжется у нас с вами: родинка родинкой, а отчего друг ушел ночью в никуда? Ни друзей нет, ни знакомых, такси не сыщешь, до города пять верст, мороз…

— Пьяный был, поэтому и ушел. Пьяному мужику невесть что в голову взбрести может…

— Это верно, — сразу же согласился Кондаков, — но только зачем уходить, а чемоданы оставлять? И полгода за ними не возвращаться? Сколько денег было в чемоданах?

— Много, — ответила женщина, нахмурившись, — он пачки три вытащил, по карманам рассовал…

— Это когда муж его провожать пошел?

— Нет, это когда они выпивать начали.

— А когда у них драка началась? — спросил Костенко тихо.

Женщина снова вспыхнула:

— Не было у них драки. Поспорили промеж собой — и все…

— Загибалова, не говори ложь, — снова посоветовал начальник отдела кадров, — товарищ полковник прилетел из Москвы.

— А если бы я был отсюда — врать можно? — усмехнулся Костенко.

Женщина опустила лицо в маленькие, красивые, хоть и в машинном масле, руки.

— Набедокурили — вот и отвечай, — снова прорезался кадровик. — Нечего, понимаешь…

— Вы мужа подозреваете? — спросила Загибалова.

— В чем? — Кондаков подался вперед. — В чем мы его можем подозревать?

— Ничего я не знаю! Не знаю! — заголосила вдруг женщина высоким голосом, и этот ее плач странно диссонировал со всем ее обликом — вполне современная женщина, молодая, даже в рабочей ее одежде был вкус, современный вкус, а здесь был вопль — так мужиков на войну деревенские бабы провожали.

— Вас сейчас отвезут в прокуратуру, — сказал Костенко, — и допросят. Советую говорить правду. Ждите здесь, за вами подойдет машина.

6

— Загибалов, этот гражданин — старший следователь прокуратуры, Кондаков Игорь Владимирович.

— Значит — сажаете?

— Сажаем, — согласился Кондаков.

— Произвол, — сказал Загибалов. — Прежним временем пахнет.

— Ознакомьтесь с экспертизой, Загибалов, — сказал следователь Кондаков. — Следы крови на мешковине, в которую был завернут труп, и кровь с обоев на вашей кухне относятся к одной группе.

— Чего, чего?!

— Читать умеете? — спросил Костенко.

— Если напечатано — умею.

— Напечатано, — Костенко протянул Загибалову несколько страничек с машинописным текстом.

— Вы, конечно, слыхали, что на трассе, неподалеку от вашего дома, обнаружили расчлененный труп?

— А у Коровкиной тещи бык околел… Мне-то что?

— Какой бык? — не понял Кондаков. — При чем тут теща?

— Это я выражаюсь так, гражданин следователь. У каждого человека своя должна быть система обращения… Нашли труп — хороните. Меня зачем тянуть не по делу?

— Загибалов, — негромко сказал Костенко, — или вы отпетый злодей, или чистый в этом деле. Вы меня послушайте внимательно, вы меня только не перебивайте, вы помолчите, покуда я стану говорить. Кровь на мешке, где лежал убитый, и кровь на кухне — одной группы. Это улика, Загибалов. На расчлененном трупе есть татуировка — ДСК. Вашего подельца звали Дерябин Спиридон Калинович. Это вторая улика.

— Косвенная. — Загибалов с потугом зевнул и задумчиво спросил: — А третье что есть?

— Третьего не дано, — усмехнулся Костенко.

— Про это мы проходили, — сказал Загибалов.

— Где? — поинтересовался Костенко.

— В камере пахан был… Философ… Он — просвещал… Кому там и не дано третьего, а вы меня без этого самого-то третьего не сломите.

— Есть третья улика, — снова включился Кондаков и положил на стол заключение эксперта. — Неизвестный убит и расчленен человеком, имеющим навыки в этой работе…

— Убивать, что ль?

— Расчленять, — пояснил майор Жуков. — Не надо себя так держать, Загибалов… Положение твое сложное, я бы на твоем месте подумал серьезно, как отвечать…

— Вы бы на моем месте ходили на свободе. А поскольку я чалился, чтоб вокруг не случилось, все равно буду под подозрением. И думать мне нечего. Это вам надо думать и доказывать. Мне — на нарах лежать.

— Откуда кровь на кухне? — спросил Костенко.

Загибалов долго молчал, потом растер лицо мясистой ладонью и ответил:

— Бабу бил. Банкой по темени, чтоб со Спиридоном не гуляла.

— С Дерябиным? — спросил Жуков.

— Ну… Я его встретил, как брата, вина купил, а он потом к бабе полез под подол. А та — вроде бы и не ей под подол лезут. Ему — на порог, от позору, а ее — воспитал.

«…Сначала мужчины сидели в комнате и пили. Я слыхала на кухне, что муж настойчиво советовал что-то “отдать власти”, а неизвестный, с цыганскими глазами только смеялся. Когда я вошла со сковородкой, на которой была жареная картошка с луком и салом, при мне мужчины ни о чем не говорили, только пили. Потом неизвестный стал оказывать мне внимание, а муж его за это выгнал, а меня избил на кухне, за что я на него не обижена. Сколько денег спрятал в карманы неизвестный, точно сказать не могу, но в толстых пачках были сторублевые бумаги. С моих слов записано правильно.

Загибалова Р.П.»