Мистер Джастис Раффлс

Эрнест Уильям Хорнунг

Эрнест Уильям Хорнунг (1866–1921) – английский писатель, автор серии произведений о Раффлсе – взломщике-любителе времён викторианской Англии. Рассказы о нём принесли писателю общенациональную известность. Чем привлекает Раффлс? Он джентльмен, человек с принципами. Он хорош собой и в отличной спортивной форме – чемпион Англии по крикету. При этом он гениальный мошенник, с блеском проворачивающий аферы настолько тонкие и сложные, что у читателя захватывает дух. Раффлс не применяет насилия, не отнимает у жертвы последнего, его противоправные деяния – на грани высокого искусства. Готовя и совершая преступления, он превыше всего ценит красоту их замысла и виртуозность воплощения. «Мистер Дж. Раффлс» – это полноценный роман, который был написан уже после выхода трёх сборников рассказов об этом герое. К Раффлсу обратился его знакомый Тедди Гарланд с просьбой помочь ему решить проблему задолженности ростовщику Леви. Если быть более точным, то Раффлс просто поймал его в своём кабинете за подделкой чека, но тем не менее решил оказать помощь. Ведь невеста Тедди – старая знакомая Раффлса, и ради неё он готов на многое. Как выяснилось, коварный ростовщик планировал разорить далеко не только Тедди. Какую аферу Раффлс и его подручный Банни провернут на сей раз? Об этом вы узнаете из книги.

Глава I. Приветственный банкет

Раффлс исчез из города, и даже я не имел понятия о его местонахождении, пока он не телеграфировал мне, назначив встречу на следующий день, в 7:31 вечера, на вокзале Черинг-Кросс. То было во вторник, накануне матча между Кембриджем и Оксфордом, а значит, ровно через две недели после того, как он таинственно пропал. Телеграмма пришла из Карлсбада, и я поразился — ну что за выбор курорта для Раффлса! Разумеется, было только одно обстоятельство, которое могло увлечь обладателя такого физического здоровья в это гиблое место. И вот, к моему ужасу, в назначенный для встречи вечер среды он сошел с поезда, выглядя при этом, как мумия блестящего джентльмена, которого я знал.

— Молчи, мой дорогой Банни, ни слова, пока я не отгрызу кусок британской говядины! — предупредил он тоном вялым, как его запавшие щеки. — Нет, я не собираюсь пока разбирать багаж. Окажи мне эту любезность завтра, Банни, дорогой ты мой.

— Как хочешь, в любое время — сказал я, подавая ему руку. — Но где мы будем обедать? У Кельнера? В Неаполо? В Карлтоне, или в клубе?

Но Раффлс на все только качал головой.

— Я не хочу туда — сказал он. — Но я знаю, чего хочу!

И он повел меня прочь от вокзала, останавливаясь то тут, то там, чтобы полюбоваться закатом над Трафальгарской площадью или вдохнуть смолистый аромат деревянных тротуаров, что был как духи для его обоняния, а беспорядочный стук колес, кажется, звучал для него музыкой, пока мы не остановились перед одним из тех политических представительств, которые дозволяют считать себя обычными клубами. К моему удивлению, Раффлс прошел внутрь, как будто весь отделанный мрамором зал принадлежал лично ему, и, не сворачивая, проследовал в гриль-залу, где повара в белейших колпаках заставляли всевозможную снедь шипеть на серебрёных решетках. Он не стал спрашивать меня о заказе. Это было решено еще в поезде. И он сам выбрал вырезку, настоял на том, чтобы кинуть взгляд на почки, перемолвился насчет картофельного гарнира и гренок по-уэльски, распорядившись подать их позже. Все это было совершенно нетипично для Раффлса, которого я знал (ведь он вовсе не был привередлив в пище), впрочем, как и вздох, с которым он рухнул на стул напротив меня, скрестив руки на скатерти.

— Не думал, что ты состоишь в таком клубе — заметил я, действительно шокированный этим открытием, но еще и потому, что не хотел сразу приступать к обсуждению его исчезновения.

— Ты многого обо мне не знаешь, Банни — устало произнес он. — Например, ты знал, что я уехал в Карлсбад?

— Ну конечно же, нет.

— Но ты ведь припоминаешь, когда мы в последний раз вместе сидели за столом?

— Ты про тот раз, когда мы поужинали в Савое?

— Прошло всего лишь три недели, Банни.

— А мне показалось, несколько месяцев.

— А мне — будто несколько лет! — воскликнул Раффлс. — Но ты, конечно, помнишь того дикаря за столом по соседству, и его нос, похожий на сельскую водокачку, и его жену в изумрудном ожерелье?

— Кажется, да, — ответил я. — Ты ведь про великого Дэна Леви, известного как мистер Шейлок? Точно, Эй Джей, ты ведь мне про него и рассказывал.

— Правда? Тогда ты, возможно, припомнишь, что Шейлоки как раз на следующий день уехали в Карлсбад. Это было последнее пиршество старика перед ежегодным оздоровлением на водах, и он убедился, что все вокруг будут об этом осведомлены. Ах, Банни, я ведь теперь даже соболезную старому увальню!

— Но что же ты сам там делал, старина?

— Ты еще спрашиваешь? Неужели ты забыл тот момент, когда увидел изумруды под их столом, едва чета ушла из залы, и как я, забывшись, дернулся их поднять, чтобы заполучить лучшее ожерелье со времен нашего знакомства с леди Мелроуз?

Я покачал головой, частью отвечая на его вопрос, но частью и из-за того, что этот чудной случай не давал покоя моей памяти. Однако теперь я был готов к встрече с еще большим чудачеством.

— Ты ведь тогда был абсолютно прав, — продолжил Раффлс, очевидно, вспоминая мои упреки, — то, что я пытался сделать было низко. Я повел себя как бестактный идиот, ведь очевидно, что такое тяжелое ожерелье не могло свалиться без ведома хозяйки.

— То есть ты признаешь, что она уронила его специально? — спросил я с возрастающим интересом, ведь я, кажется, начал понимать, чем закончится история.

— Верно, — произнес Раффлс. — Бедняжка сделала это преднамеренно, когда наклонилась за чем-то; и все это было устроено только для того, чтобы драгоценность подобрали, и сорвалась поездка в Карлсбад, куда ее увалень-муж тащил ради оздоровления.

Я сказал, что всегда ощущал, что мы пошли наперекор судьбе в том казусе с изумрудами, и меня тронуло то, как Раффлс, укоряя себя, легко согласился со мной.

— Но я все понял, как только метнулся за изумрудами, — сказал он, — и услышал, как этот боров костерит ее за пропажу. Он тоже был уверен, что она это нарочно, о чем и сказал ей; он не стеснялся в выражениях; все это обрушилось на ее бедную головку, и в результате я увидел свой порыв в истинном свете, Банни. Мне не нужны были твои укоры, чтобы осознать, какой крысой я оказался. Я понял, что теперь у тебя есть полное право на часть этого ожерелья, и ощутил позыв немедленно доставить его, честь по чести. И отправился в Карлсбад за его временными владельцами так скоро, как позволило мне врожденное благоразумие.

— Восхитительно! — произнес я, в восторге от того, что старина Раффлс определенно был не так плох, как выглядел. — Но не взять меня с собой, Эй Джей — подобной низости я не могу простить.

— Дорогой мой Банни, ты бы этого не вынес, — мрачно заявил Раффлс. — Оздоровительные процедуры прикончили бы тебя; погляди, во что я превратился.

— Только не говори, что прошел через все это! — усмехнулся я.

— Ну разумеется, Банни, прошел, и разыграл все как по нотам.

— Но зачем, во имя всего на свете?

— Ты не знаешь Карлсбада, иначе бы не спрашивал. Весь городок наводнен шпиками и мошенниками. Если бы я нарушил правила, прописанные мне одним из мошенников, я сразу же был бы замечен одним из шпиков, и вылетел бы оттуда немедленно — принятый одновременно и за шпика, и за мошенника. О Банни, если бы старик Данте был еще жив, я бы советовал ему заглянуть в это целебное болото и переписать свой Ад, поужаснее приукрасив его!

Прибыли наши стейки, дымясь от жара, каждый с кусочком почки и волной жареного картофеля. И божественный перерыв (полагаю, именно таковым он казался моему другу), когда слова Раффлса были обращены только к официанту и касались только прибывающих кружек горчащего напитка, послужил излишним свидетельством, что каждый, кто скажет, что англичане не умеют пить пиво — очевидный лжец. Честно говоря, я и не умею, но в тот вечер достиг невозможного для себя исключительно из чувства симпатии к Раффлсу. И я наконец получил награду за это: рассказ об ужасных лишениях, который я не посмел бы облечь в слова иные, чем те, что употребил он.

— Нет, Банни, ты бы там не продержался и половины недели; тебе пришлось бы постоянно так выглядеть! — промолвил Раффлс. Полагаю, мое лицо вытянулось (со мной это бывает) от такой клеветы на мою выносливость. — Бодрее, друг мой, вот так-то лучше, — продолжил он, а я и впрямь постарался приободриться. — Но западня была нешуточная. Проведя там неделю, ты не увидишь вокруг и улыбки; чувство юмора — первое, что гибнет на водах. В моем отеле проживал заядлый охотник, спускал вес ради того, чтобы оседлать какую-то особенно чистопородную кобылу — он, несомненно, тот еще бес в своем поместье — но там бедолаге было не до веселья! Он проходил бессчетные мили пешком до завтрака, все утро лежал в грязевых припарках и не нюхал питья целый день, за исключением газированной дряни под названием Гешюблер. Ему дозволялось поглощать ее в течение часа после обеда, со свисающим из пасти языком. Мы оба ходили взвешиваться перед закатом, и хотя он казался добряком, пока дрых в своем кресле, я замечал, как он в бешенстве рвал свой листок с записью веса, когда выяснялось, что, нимало не скинув, он еще и набрал пару фунтов. Мы иногда начинали прогулку вместе, но его речь была так сосредоточена на его физических кондициях, что невозможно было вставить ни слова о своих.

— Я убежден, с твоими кондициями все было в порядке, — заверил я Раффлса, но он покачал головой, как будто не был вполне в этом уверен.

— Возможно, поначалу — да, но воды быстро об этом позаботились! Я съеживался, как аккордеон, Банни, и теперь только надеюсь, что развернуться смогу так же быстро. Видишь ли, в обычаи этого пруклятого места входит телефонировать доктору, как только прибудет очередной страдалец. Я посоветовался с охотником, и он, конечно же, рекомендовал своего эскулапа, чтобы скрепить наше товарищество. Старый архимошенник склонился надо мной через десять минут, исследуя от скальпа до пяточных мозолей, и вынес бесстыднейший вердикт о моем состоянии. Он утверждал, будто у меня есть печень! Клянусь, до прибытия в Карлсбад у меня ее не было, но теперь даже не знаю, возможно, я притащил ее с собой сюда.

И он с отрешенным лицом опрокинул в себя остатки пива из кружки, прежде чем пикировать на подоспевшие уэльские гренки.

— Они будто золотом сияют, сокровище среди прочей пищи, — заявил бедный старина Раффлс. — Хотел бы я, чтобы мошенник-доктор видел меня сейчас! У него хватило наглости заставить меня самого записать мой диагноз, и он был настолько похож на тот, что был у друга-охотника, что того на целый вечер покинула его благоприобретенная угрюмость. Мы начинали день с оздоровительного питья у одного и того же проклятого немецкого колодца, и прогуливались до вечернего звонка по одной и той же колоннаде в компании одной и той же упитанной шайки. Это вовсе не шутка, Банни… Тут уж не до шуток. Кругом примочки из грязи и подвявшие продукты, а между тем и этим — жидкая отрава без запаха спиртного — вот какова была моя участь. Ты кривишь губы, Банни? Я же говорил тебе, ты бы такого не вынес; но это был единственный способ сорвать Изумрудный Банк. Так я постоянно хранил себя от подозрений. И все эти неудобства не заботили меня, как могли бы озаботить тебя или моего друга-охотника — а он ведь дошел до того, что раз упал в обморок прямо у доктора, надеясь, что в чувство его будут приводить ложечкой бренди. Но бедолага получил всего лишь глоток портвейна.

— Ну и как — удалось тебе сорвать банк?

— Ну конечно же, да, Банни, — произнес Раффлс вполголоса, глянув на меня так, что этот момент я припоминал еще долго. — Но здесь, естественно, нас подслушают официанты, и остальное я изложу тебе позже. Полагаю, ты понимаешь, что заставило меня вернуться так рано?

— Неужели окончание курса лечения?

— До этого не хватило всего трех дней. Мне пришлось выиграть пари с очень высокими ставками у Лорда Великого Мошенника, чтобы прикрыть свое поспешное отступление. Но, кстати говоря, если бы Тедди Гарланд не вырвал победу для «Синих» в последний момент, я бы все еще торчал в Карлсбаде.

Е. М. Гарланд (Итон и Тринити-колледж) был игроком в крикет, защищавший калитку за Кембридж, одним из многих спортивных талантов, кое-чем обязанных Раффлсу. Они сдружились где-то на отдыхе в деревне, потом встретились в городе, где отец юноши владел домом, и там Раффлс гостил очень часто. Боюсь, я относился немного предубежденно и к отцу, отошедшему от дел пивовару, с которым я едва был знаком, и к сыну, которого раз или два видел в Олбани. Хотя я вполне понимал взаимное притяжение, существовавшее между Раффлсом и этим гораздо более молодым человеком; конечно, тот был всего лишь мальчишка, но, как многие из его школы, он казался обладателем не по годам обширных знаний, и имел вместе с тем ту живость молодого очарования и умильность, которых не перевесить ни знанию, ни опыту. Однако у меня возникло определенное подозрение, что парень имел склонность пускаться во все тяжкие, и что именно Раффлс оказался тем, кто мог вмешаться иногда, чтобы обуздать эскапады юности, и превратил его в то, из чего куются настоящие «Синие». По крайней мере, я знал, что никто не мог бы стать более надежным другом или мудрым советчиком нуждающемуся в этом молодому человеку. Наверное, многие из подопечных Раффлса могли бы подтвердить от всего сердца мои слова, но они не знали его с той стороны, с которой знал его я; и если они заявляют, что именно поэтому столько думают о нем, пусть наберутся терпения — тогда однажды они услышат нечто, что заставит их еще больше призадуматься.

— Я не мог оставить бедного Тедди играть за Лордов без поддержки, — пояснил Раффлс. — Видишь ли, Банни, я научил его паре приемов во время тех матчей, что наши провели в прошлом августе. Я по-отечески забочусь об этом ребенке.

— Должно быть, ты ему много добра сделал, — предположил я, — во всех смыслах.

Раффлс поднял глаза от счета и уточнил, что я имею в виду. Я видел, что он недоволен моим замечанием, но не собирался брать слова назад.

— Ну я так понимаю, ты в чем-то наставил его на истинный путь, если уж тебе интересно мое мнение.

— Я его не спрашивал, Банни, в этом-то и дело! — заявил Раффлс. И, пока я без тени какой-либо задней мысли разглядывал его, он щедро вознаградил официанта.

— В конце концов, — заметил я, пока мы спускались по мраморной лестнице, — ты сам немало рассказал мне об этом пареньке. Однажды, я помню, ты упомянул, что он наделал долгов.

— Да, я именно того и опасался, — просто ответил Раффлс, — и, скажу между нами, я предлагал ему помощь деньгами, пока не уехал. Но Тедди не хотел и слышать об этом, ведь против этого восставал весь его темперамент, а то, как он все это объяснял, было совершенно очаровательно. Так не будем спешить со скоропалительными выводами, Банни, а лучше прогуляемся до Олбани и выпьем.

И мы, получив назад свои пальто и шляпы и выкурив по «Салливану» в большой зале у входа, вышли наружу, причем я чувствовал себя таким же совладельцем клуба, как и Раффлс.

— Это, — сказал я ради смены темы, ощущая себя единым целым со всем миром, — определенно лучшее заведение с грилем во всей Европе.

— Потому мы в него и пошли, Банни.

— Но, должен сказать, я был удивлен, узнав, что ты — завсегдатай заведения, где официанту дают на чай, а шляпе положен номерок!

Однако я не был удивлен, услышав, что Раффлс встал на защиту своего караван-сарая.

— Я бы пошел дальше, — заметил он, — и заставил бы каждого носить табличку со своим именем, как делают в игровом павильоне у Лордов.

— Но портье, конечно, узнает своих сразу?

— Только не он! Туда ведь приходят тысячи.

— Я думаю, это входит в его обязанности.

— А я знаю, что нет.

— Ну тебе полагается, Эй Джей, ведь ты сам из членов клуба.

— Напротив, мой дорогой Банни, я это знаю потому, что не состою в нем!