Двенадцать ночей

Эндрю Зерчер, 2018

В Рождество отец Кэй задержался на работе допоздна – как обычно. Устав от ожидания, мама Кэй сажает дочек в машину и едет за ним. Однако от привратника одного из колледжей старого университета, в котором отец занимается научными исследованиями, они узнают, что все давно разъехались. Да и вообще, по словам привратника, в колледже нет сотрудника с таким именем. Когда они, обескураженные, возвращаются домой, Кэй находит визитную карточку на своей подушке. Карточку, полученную от загадочных существ. Переместителей.

2

Автор

Кэй вдруг осознала, что слышала голоса. Было совсем темно — значит, ночь еще не кончилась. Она очень тихо перевернулась на правый бок и напрягла слух. Вначале, все еще сонная, она подумала, что это мама говорила по телефону; но нет, это были негромкие мужские голоса на отдалении — может быть, на первом этаже или в саду. И тут она поняла, опять-таки внезапно: темно потому, что у нее закрыты глаза. Хотя сперва ей немного боязно было смотреть, она все-таки незаметно приоткрыла левый глаз. Та же чернота — но потом ей показалось, что мимо окна проплывает какой-то свет, точно фара автомобиля.

Игра воображения. Наверняка там только луна, ветер. Папа говорил, что воображение у нее ух какое. Дай ей камешек, говорил он, и она построит замок.

— Ох-х…

Это был то ли шепот, то ли резкий шипящий вздох — звук, так или иначе, громкий, отчетливый.

— Не я виноват, что ты такой медлительный. И что мы второй раз за полсуток таскаемся по крышам.

— Обсуждали ведь уже. Как я мог знать, что она возьмет его с собой? Разве это обычное дело — мотаться по городу с чьим-то зубом в кармане? С Габсбургами, признаю, я напортачил…

— С Габсбургами ты напортачил так, что сил никаких нет…

— Сказал же: признаю. Но тут совсем другое дело. Не забрать один зуб и оставить… гм, оставить тело целиком — в своде законов эти оплошности, насколько помню, значатся даже на разных страницах.

— Ты не просто прошляпил тело.

Кэй была уже вся внимание и открыла левый глаз шире. Голоса доносились снаружи, и там был свет — его луч раз за разом пересекал занавешенное окно. Должно быть, фонарик, подумала она. Из-за окна слышалась шумная возня, кряхтенье, но потом все смолкло.

— Слушай, тебя же там не было. Как я объяснил трибуналу, это была добросовестная ошибка. В приказе значилось: эрцгерцог Бартоломео, принц Прусский, и адрес был — вилла в Вене. Я отправился по адресу, обыскал виллу и опознал перемещаемое лицо. Предъявил ему письменный приказ — все по процедуре. Он, должно быть, знал, что я появлюсь. Я не виноват, что он улучил момент и заменил тело — в смысле, свое тело — на тело другого человека. Выглядело оно точно так же и находилось ровно там, где я его, эрцгерцога, на минуту оставил: в саду под шелковичным деревом, завернутое в шелковый халат. До сих пор не понимаю, как он узнал, что я появлюсь.

— Не в этом дело. Ты переместил императора, клянусь музами!

— Да, это немножечко конфузно, готов признать. Но как мне было понять, что это император? Как будто я раньше видел его когда-нибудь вблизи. Император кислых щей. И говорю же тебе: он ровно там находился, где я оставил эрцгерцога, дремал весь закутанный под шелковичным деревом, ни дать ни взять герцог, чем тебе не эрц. Ну с какого перепугу император будет дремать под шелковичным деревом? Скажи мне, а?

— На нем была императорская корона, Вилли.

— Послушай, Флип. Я чем занимаюсь? Перемещениями. Я не вестник, не законовед и совершенно точно не император. К добру или к худу — главным образом, если честно, к худу, — я занимаюсь перемещениями. Перемещаю.

— Клянусь каменьями, Вилли, ты, конечно, мой лучший друг, но башка у тебя дурья. Ох-х!

Опять кто-то закряхтел, и Кэй услышала шарканье — по черепице, поняла она, по нижней черепице наклонной крыши. Она вздрогнула; голоса звучали близко.

— Так или иначе, эти два случая трудно сравнивать. Мы сейчас быстренько туда, находим зуб, и обратно. Нет ничего проще.

— Когда работаешь с тобой, Вилли, все ох как непросто.

Свет за шторой сделался ярче, и Кэй стало понятно, что они уже прямо за окном. Что-то звякало у нее в голове, как сиплый звонок неисправного будильника. Зуб? О чем это они?

Кэй попыталась сесть, но голова, от которой резко отхлынула кровь, закружилась. И тут она вспомнила про карточку, лежавшую на подушке, — теперь она была под подушкой. Кэй вытащила ее и рассмотрела еще раз. Внизу, большими буквами, ясно значилось: Перемещения. А это, получается, переместители: Вильям Морок и Филип Лешши. Но кого они собираются отсюда перемещать?

Вдруг ее как волной накрыло: они говорят про папин зуб — про его зуб мудрости, удаленный в прошлом году, который он (неохотно) отдал ей, потому что она попросила. Умоляла его даже. На память. Зуб лежал в левом кармане ее кофты, а та висела — где? — на ближайшем столбике кровати. Кофта была на ней в сочельник. Сегодня. Вчера.

Они были очень близко уже, за стеклом — вероятно, использовали как опору наружный подоконник. Возня, шарканье по черепичной крыше, так отчетливо звучавшее в темном безмолвии дома, — все это прекратилось. В тишине она услышала, как поворачивается ручка окна. Быстро, как могла, протянула руку, пригнулась, чтобы кровь прилила к голове, нащупала карман кофты и достала зуб. Сжав его в правой руке, засунула кулак под подушку. Затем зажмурила открытый глаз и, весьма целенаправленно зарыв голову в мягкий пух подушки, прикинулась спящей.

У каждого места — свои шумы, подобные отпечаткам пальцев. Большую часть времени их, конечно, все пропускают мимо ушей — это может быть еле слышное гудение, а в иные сезоны потрескивание, чуть заметный сквозняк, крылья птиц, мыши или ежи в саду. Зимой в спальне девочек этим характерным звуком был тихий шелест хвойных деревьев в двух-трех шагах от окна: ветки качались на ветру, шуршали, скреблись об угол дома, когда их тревожило какое-нибудь мелкое ночное существо. Кэй лежала, плотно закрыв глаза (не слишком ли плотно? она расслабила веки) и стискивая в правой руке под подушкой отцовский зуб, — и тут глухой привычный шорох как бы распахнулся, снаружи дунуло мимо шторы. Двое чужаков лезли в комнату.

Сердце Кэй застучало.

— Ох-х! — Один из них не удержался на подоконнике и, протаранив штору, всей тяжестью рухнул на пол. Кэй затаила дыхание; мама должна была услышать, а если даже нет — уж Элл-то не могла не проснуться.

— Тс-с-с, — раздался голос от окна. Затем: — Этот зуб действительно так нужен? Может, ну его?

— Флип, мы должны отчитаться за все движимое, что перечислено в приказе Гадда. Если ты намерен чем-то манкировать — ну, не знаю, смотри сам. — Вилли, судя по тому, как звучал его шепот, поднимался на полу в сидячее положение. — Если уж совсем начистоту, то после всей этой петрушки с Габсбургами я бы предпочел никогда больше не видеть, как гадкие маленькие ноздри Гадда раздуваются от злости на меня… Гм-м, кажется, синяк будет.

— Надеюсь, — отозвался Флип. — Какой был бы интерес тебя толкать, если бы ты никогда не ушибался?

После этого Кэй отважилась снова чуть-чуть приподнять левое веко. Сквозь ресницы, мутящие взор, она увидела зажженный фонарик, который держала рука, высунутая из-за шторы. Он светил в стену напротив нее, луч двигался по стене: Флип начал искать зуб.

— Где она, по-твоему, может его хранить? — спросил Флип, оттеснив макушкой край тяжелой шторы, чтобы поглядеть на Вилли, который все еще сидел на полу и потирал голень.

В тусклом свете Кэй мало что могла различить, но видела, что оба они очень долговязые, прямо-таки растянутые — похожие на искаженно-протяженные тени нормальных фигур, освещаемых от земли.

— Ты бы, может, встал, помог мне, окажи такую милость, — промолвил Флип — а тем временем его невозможная, нескончаемая нога (паучья, подумалось Кэй) перемахнула через подоконник и, всколыхнув штору, опустилась на пол. За ней в тесную спальню последовало его длинное туловище. Флип тут же опять повернулся к дальней стене — к книжному шкафу, комоду и кучке игрушек в углу, где их утром оставила Элл. И очень кстати повернулся, потому что Вилли сказал такое, из-за чего Кэй, пусть на секундочку, открыла левый глаз широко-широко, — и, если бы Флип глядел в ее сторону, он бы, конечно, этот глаз заметил.

— В приказе, — громко проговорил Вилли, достав из кармана и развернув смятый лист бумаги, — сказано, что он в левом кармане ее кофты. Или, с очень малой вероятностью, в ее правой руке.

— Кофты? — переспросил Флип.

— Столбик кровати, — отозвался Вилли. И тут луч описал быструю дугу, Флип крутанулся, и у Кэй была доля секунды на то, чтобы снова зажмурить левый глаз. Она задержала дыхание и сосредоточилась на том, чтобы не пошевелить правым кулаком с драгоценным — теперь — достоянием, не сдвинуть его даже на миллиметр. Но напрасно. Весь ее героический самоконтроль пропал зря, театральная неподвижность не сработала. Говоря, Вилли уже смотрел на нее в упор поверх страницы.

Всё в комнате, всё вокруг нее переменилось, чувствовала Кэй.

Всё.

— Флип, — прошептал Вилли, глядя на Кэй взглядом, который она ощущала всем лицом, хотя глаза были плотно зажмурены. — Флип, у нас проблема.

Сердце Кэй уже, казалось, пробило тропу из груди до самого горла. Голову вдруг так расперло, что она едва слышала их продолжающийся разговор.

— Главная наша проблема — ты, — сказал на это Флип. — Ну, что у тебя еще?

Несколько секунд было совсем тихо, и Кэй смутно слышала, как елка за окном скребется о водосточный желоб.

— Нас засекли, — произнес Вилли так же тихо и сдержанно. — Не волнуйся, девочка, все в порядке, можешь открыть глаз, — сказал он. — Мы не кусаемся.

— Но я же читал приказ. Там ничего не говорится о ее свидетельских способностях, — по-ястребиному свирепо прошептал Флип, подходя к Вилли и забирая у него бумаги. Он поднял Вилли на ноги и начал проглядывать приказ. — Не-а, — сказал он, ведя пальцем по странице. — Сплошное «нет». Ни могущества, ни истории, ни прорицательских, ни свидетельских способностей. Чиста абсолютно. По биографической части — нуль. Она не может нас видеть. Не может видеть такими, какие мы есть.

— Она прекрасно может нас видеть, — возразил Вилли, глядя на Кэй. Он был такой высокий, что его голова, слегка наклоненная под скатом косого потолка, находилась на одном уровне с ее головой на верхнем ярусе кровати. Он наклонил ее еще больше на сторону, чтобы оказаться с Кэй лицом к лицу.

— Привет, — промолвил он приятным тоном, растягивая лицо в улыбке. — Привет, маленькая свидетельница. Поглядим-ка на тебя.

Кэй, видя, как из темноты к ней вдруг потянулись его загребущие руки, съежилась и подалась к стене, но противиться было бесполезно: он был силен под стать своему росту, и скомканная постель не помешала ему в один миг привести ее в сидячее положение. Правую руку она зарыла в пуховое одеяло позади себя, почти села на нее.

— Ага. Похоже, мы добрались до этого зуба, — бросил Вилли, обернувшись через плечо. — В руке у нее, как и сказано в приказе.

Кэй неплохо рассмотрела его в непрямом свете фонарика, который Флип направил на страницы приказа, пробегая их глазами. Вилли был очень высок и широк телом, но, если вглядеться повнимательнее, на удивление тощ. Его плечи, казалось, пропускали свет. Шея тоже, на первый взгляд, была обычной шеей, но, если посмотреть на нее в упор, внезапно начинала растягиваться, или скручиваться, или сжиматься — или бог знает что еще. Кэй не могла этого определить. Одет он был во что-то длинное — то ли в плащ, то ли в халат, то ли в балахон — и подпоясан толстой веревкой. Рукава расширялись к запястьям, как рупора, но сами эти запястья были такими же худыми и призрачными, как все в нем, его руки словно бы терялись в пещере одежды. Но силы у него, подумалось ей, очень много: он как пушинку поднял ее и посадил на кровать. И, вновь обратив внимание на его лицо, она вдруг заметила, что у него странная манера смотреть на тебя в каждый момент только одним глазом — или, может быть, обоими, но по-разному. Сейчас он очень пристально разглядывал ее левым. Он наклонился вперед и положил подбородок на край матраса, засунув под него кисти рук с изящными длинными пальцами.

— Ну, — произнес он очень мягким, вкрадчивым голосом, — давай-ка ты отдашь нам зуб, хорошо? Потому что я, со своей стороны, очень хочу отправиться домой и хоть немного отдохнуть.

Кэй покачала головой — сначала медленно, потом энергичней.

Улыбка Вилли сошла на нет, и он шутливо нахмурил брови.

— Не отдашь?

Он сделал недовольную мину, выпятив нижнюю губу.

Кэй снова покачала головой.

— Говорит, не желает отдавать зуб, — сказал Вилли через плечо.

Флип все еще изучал приказ, страницу за страницей, ведя по написанному пальцем, и, казалось, не был способен ничего слышать, кроме своего бормотания.

Вилли опять повернулся к кровати.

— А почему? Неужели ты не хочешь, чтобы я немного отдохнул?

Он вновь попытался улыбнуться.

Кэй таращилась на него. Она не была уверена, что сможет заговорить, даже если пожелает. В горле было так сухо, словно оно внезапно превратилось в пакет из оберточной бумаги.

— Дело просто-напросто в том, что этот зуб чрезвычайно важен для моих карьерных перспектив, — сказал Вилли, кивая. — Если я не доставлю его начальнику, меня могут, знаешь ли, уволить. — Он покачал головой. — И кем я тогда стану? Выдумщиком сказок? Вруном на вольных хлебах? Не лучший род занятий. — Он умолк на секунду, вскинув тонкие надломленные брови. — Этически весьма сомнительный.

— Вилли. — Взгляд, который Флип поднял от бумаг, был отчаянно-отрешенным. — Они не все тут. Бумаги. Приказ. Должна быть еще одна страница. Видишь — тут, внизу… сказано, восемнадцатая из девятнадцати, а дальше ничего нет. А должна быть. Где последняя страница, Вилли? Не хочу слышать, что ты ее потерял.

Говоря, Флип торопливо подошел к кровати, засунул с обоих боков руки в карманы балахона Вилли и начал там лихорадочно рыться.

Вилли скованно выпрямился теперь с обреченным и каким-то безропотным видом, его лицо вдруг осунулось и стало морщинистым, он далеко запустил ладони в другие свои карманы. Металлическое звяканье, бумажное шуршание и множество других странных звуков слышны были Кэй, когда четыре руки шарили в карманах, которым она потеряла счет, которые уходили, казалось, намного глубже, чем могла позволить заурядная подкладка.

Руки Флипа утонули в них по локти — и тут Вилли внезапно просветлел лицом.

— Вот, кажется, нашел.

Это был лист бумаги, многократно и очень толсто сложенный в квадратик. В тусклом свете Вилли принялся аккуратно расправлять бесчисленные сгибы и складки.

— Ну да, вспоминаю теперь, — сказал он, развернув лист до конца, приложив его к боковине кровати Кэй и мягко разглаживая морщины. — Как только Гадд дал мне этот приказ, я страшно расчихался и…

— Дай-ка сюда.

Флип нетерпеливо выдернул лист из рук Вилли и принялся читать.

Вилли состроил, глядя на Кэй, гримасу, означавшую: Фу. Она едва не хихикнула.

— Ох, нет… Вилли, я просто не могу. Смилуйтесь надо мной, кому там положено. Ты беда ходячая, вот ты кто.

Быстро схватив левой рукой угол одеяла, Кэй натянула его себе на колени и укутала плечи. Воздух в комнате сделался неприятно холодным, штора из-за открытого окна по-прежнему колыхалась. Кэй забилась в дальний угол кровати, пряча позади себя правый кулак, ощущая ладонью неровности отцовского зуба. Эта ладонь была липкая и жаркая, а все остальное тело, наоборот, мерзло. Холод, подумала она, наверняка разбудит Элл, которая и без того всегда спит чутко. Вилли снова стал пристально на нее смотреть — точнее, высматривать ту часть правой руки, что она спрятала за спиной, — а Флип продолжал тем временем возбужденно читать и бормотать.

— Боюсь, ты мне не поверишь, — сказал Флип со вздохом, поднимая глаза. Кэй увидела такое же, как у Вилли, костлявое лицо, такие же высокие брови, и взгляд был такой же странный. — Давай-ка поэтому прочту тебе дословно.

— Если это означает, что Гадд опять будет терзать меня с помощью своей носовой мускулатуры, то лучше не надо.

Вилли мягко опустил правую щеку на матрас и прикрыл левый глаз. Хотя брови у него были черные, волосы, заметила Кэй, отливали серебром в тусклом свете фонарика.

— Нет, к сожалению, придется тебе выслушать. Это специальный пункт приказа, после описи вещей, подчеркнутый двойной чертой. Написано Гаддом собственноручно. Обратить внимание, он пишет. Перемещение из дома должно осуществляться в отсутствие семьи перемещаемого лица. Ни в коем случае не пытаться забрать перемещаемое лицо или движимое имущество при них. Не приближаться к ним, даже если они спят. Слыхал, Вилли? Нам вообще не следовало тут находиться сейчас. Ох, смилуйтесь надо мной, девять сестричек, я просто поверить не могу. — Он приумолк и сделал глубокий вдох. — Но это еще не все. Дальше самое-самое. Ты будешь в восторге, — сказал Флип, поднимая глаза, где никакого восторга не читалось, и вперяя их в сгорбленную спину Вилли. — Дочь перемещаемого лица — автор. Она не свидетельница, дубина ты бессюжетная, она автор.

Только теперь, только когда он кончил, до Кэй дошло, что Вилли принялся было чуть слышно напевать себе под нос, — песня была живая, бодрая. Но последние слова Флипа заставили его прекратить, и в комнате воцарилось безмолвие. Даже еловые ветки за окном не шевелились в этой пустоте.

— Автор, — тихо повторил Флип, и его рука с фонариком безвольно упала, так что теперь был освещен, и очень ярко, только маленький участок ковра перед его левым коленом. Кэй с облегчением вновь погрузилась в почти полную темноту, с которой можно было слиться. Сердце перестало так сильно стучать, и жестокая дрожь, заставлявшая ее кутаться в одеяло, отступила. Вдруг оказалось, что она легко может глотать и в горле уже нет комка, мешавшего говорить. Чем она и воспользовалась.

— Простите, можно вас спросить? — промолвила она. И, более застенчиво: — Кто вы?

Вилли опять оперся на матрас подбородком, его левый глаз открылся, и он уставился из мрака прямо ей в лицо. Серый цвет его радужных оболочек был неисчерпаемо глубоким, неизбывным, и в слабом свете морщины, расходившиеся от уголков глаз, зияли, как трещины.

И правда — трещины. Не упасть бы в какую-нибудь из них, подумалось Кэй.

— И что это значит — я автор, объясните, пожалуйста.

— Нам придется ей все рассказать, — сказал Вилли Флипу, продолжая смотреть на нее внимательно, но по-доброму. И потом, помолчав, он очень тихо продолжил: — Автор. Надо же. Я и не думал, что когда-нибудь снова увижу автора.

Флип, который стоял, сгорбившись, на коленях, теперь медленно, словно преодолевая крайнее утомление, встал на ноги. Он поднял фонарик, комната вновь осветилась, и Кэй, когда он поворачивался и, насколько позволяла небольшая сутулость, расправлял плечи, всматривалась в него. Он переложил фонарик в правую руку, подошел к Вилли, встал рядом, приобнял его левой рукой за плечи, а потом поднял фонарик на верхний ярус кровати и положил в ногах на угол одеяла, направив свет на заднюю стену.

— Меня зовут Флип, — представился он, — а это Вилли. Мы духи.

Кэй смотрела на них, затем попыталась сглотнуть еще раз.

— Это я уже знаю, — сказала она. Они оба вздрогнули. — В смысле, как вас зовут. Потому что я проснулась, когда вы еще по крыше лезли. Я слышала, что́ вы говорили, — объяснила она. — Но я не понимаю, что вы тут делаете, зачем положили мне эту карточку, зачем вам нужен папин зуб. И так далее. И закройте, пожалуйста, окно, пока мы с Элл не простудились.

Левой рукой она протянула Вилли карточку, а Флип тем временем шмыгнул у него за спиной к окну, закрыл его и вернулся.

— Флип, нам надо представиться как следует, — сказал Вилли. Флип медленно кивнул, глубокомысленно поджав губы. — Итак, слушай: я — Вильям Морок, дух, профессионально занимаюсь перемещениями, член Достославного общества духов и фантомов. — Он отступил на шаг и поклонился. — А это мой друг Флип Лешши, тоже член Достославного общества, и тоже, ясное дело, подвизается по части перемещений. Нам поступил приказ от Распорядителя нашего Достославного общества — приказ с самого верха: переместить твоего отца. Мы взялись за дело с утра, движимым имуществом кончили заниматься вечером, но не смогли забрать один предмет из списка — зуб, который ты, похоже, прячешь в кулаке вон там, за спиной, — и поэтому нам пришлось вернуться, чтобы мы могли отчитаться за все. В обычном случае это ровно никакой трудности не составило бы, но, поскольку ты автор… — Он вновь споткнулся на этом слове, и на несколько секунд его дыхание участилось. — Поскольку ты автор, — повторил он, — ты услышала нас, проснулась, подключилась к происходящему, и теперь, в общем, нам надо с тобой разбираться.

Кэй перевела взгляд на Флипа, который легонько кивал, наклонив голову к плечу. Вдруг он быстро сунул руку в один из карманов своего балахона — похоже, подумал или вспомнил о чем-то.

— Она точно у меня где-то была, — сказал он. И, пошарив еще, вытащил черную глазную повязку вроде пиратской и протянул ей. — Тебе, может быть, пригодится на время, пока глаза не привыкнут. Так щеке будет легче.

Слегка наклонясь вперед, Кэй опасливо взяла ее у него и тут же вновь откинулась назад и прижала правую руку к стене. Устроившись, посмотрела на повязку у себя на ладони, где она лежала темным пятном в еще более темной тьме.

— Вилли, — сказал Флип. — Что-то мне подсказывает, что этой повязка не понадобится.

Вилли не пошевелился и не оторвал от Кэй взгляда, но вдруг показалось, что он смотрит ей в глаза так, словно она — рассвет, которого он ждал всю ночь.

— Да, — согласился он. — Да. Пусть повязка будет у тебя, если хочешь, но сейчас попробуй открыть оба глаза. Просто… — Тут он перекрестил руки на груди, а потом развел их в стороны, сотворив подобие распускающегося цветка и точно охватывая всю темную комнату вокруг них. — …просто попытайся смотреть на мир непринужденно. Или нет, не пытайся — просто позволь этому произойти. Смотри двумя глазами, как одним.

Кэй расслабила все мышцы лица, давая векам мягко опуститься. Облегчение было таким, что чуть ли не больно стало. Закралась мысль: может быть, это уловка, может быть, духи вознамерились украсть зуб, пока ее глаза будут закрыты? На секунду она напряглась. Но легкость в лице была слишком приятна, чтобы от нее отказаться. Непринужденно. Она открыла глаза.

Духи по-прежнему были тут. Кэй моргала так быстро, будто веки были не веки, а крылья бабочек.

— Теперь ты, по сути, одна из нас, — промолвил Вилли. И тут же, изменившись в лице, торопливо добавил: — Сударыня.

Кэй глупо глазела на них, не зная, что сказать. Мама всегда учила ее быть откровенной и не тратить слов попусту. Она решила сразу перейти к делу.

— Что это значит — разбираться со мной? Для чего вам нужен этот зуб? Куда вы отправили папу?

Ответил на этот раз Флип.

— Видите ли… сударыня, — он быстро и, кажется, вопросительно взглянул на Вилли, — дело обстоит ровно так, как мой коллега говорит. Мы получили приказ переместить вашего отца и выполнили его; а когда перемещаешь кого-то, приходится и все движимое забирать, все предметы, имеющие к этому лицу отношение, надо, чтобы ни следа от них не осталось там, откуда совершается перемещение. Иначе они продолжают… в общем, так положено. И у нас имеется полная опись его движимого имущества, — тут он потряс перед Кэй первыми восемнадцатью страницами приказа, который он так усердно изучал, — но мой глубокоуважаемый сподвижник, — Флип демонстративно повернулся к стоявшему рядом Вилли и по-фиглярски высунул кончик языка, — ухитрился вечером по ходу дела одну вещицу прошляпить. Зуб. Вот почему мы здесь.

Они явно не привыкли, подумала Кэй, объяснять людям свое поведение. Она заметила, что не так сильно теперь сжимает край одеяла, и слегка изменила положение тела, чтобы стало удобнее. Села чуть повыше.

— Не каждый день, — продолжил Флип, — дух, выполняя задание, натыкается на свидетеля, но, когда это происходит — это произошло, ты помнишь, с моим двоюродным братом Хинкипанком не далее как в прошлом году, — он повернулся к Вилли, и тот энергично и очень сочувственно закивал, — когда это происходит, необходимо переместить и свидетеля. Потом им занимается Распорядитель.

Кэй более нервным взглядом теперь на них посмотрела. Она по-прежнему понятия не имела, что это за «перемещения» такие и кто такие «авторы», и готова была уже спросить, когда Флип внезапно ее опередил, поспешно добавив:

— Но, разумеется, мы не можем перемещать вас, сударыня, поскольку вы автор и все такое.

Он лучезарно улыбнулся и посмотрел на Вилли. Тот выглядел озадаченным.

— Не можем? — переспросил он.

— Нет, не можем, — отрезал Флип.

Кэй резко вмешалась:

— Но что такое…

Тут, однако, совсем уж неожиданно, Элл внизу громко зевнула, пробормотала что-то нечленораздельное и сонно повернулась на другой бок. Они все про нее забыли. В лицах обоих духов мелькнула паника, но тут же прошла, тревожиться продолжала одна Кэй, боясь, что Элл проснется и ее захотят переместить.

Флип, снова спокойный, похоже, понял без ее слов, что ее волнует.

— Не переживайте. Согласно письменному приказу, в котором ошибок быть не может, ваша мама и сестра не могут ни видеть нас, ни слышать — в смысле, по-настоящему видеть нас такими, какие мы есть. Если бы они получили нашу визитную карточку, они ее не заметили бы. Подумали бы, что это пустая бумажка. Если бы они наши голоса услышали, это было бы для них завывание ветра. Натолкнулись бы на нас — убедили бы себя, что мы какие-то совсем другие люди или, может быть, что мы им просто привиделись. Весь фокус в том, как человек смотрит на окружающее — или, вернее, какой взгляд на окружающее ему навязывают. — Длинным изящным пальцем он постучал по виску около глаза. — Только свидетели могут нас видеть по-настоящему.

— И авторы, разумеется, — добавил Вилли.

— Кто вы такие? — раздался заспанный голос Элл с нижнего яруса.

Вот теперь, почувствовала Кэй, духи были действительно ошарашены. Они выпрямились так, что стукнулись головами о потолок.

— В приказе что-нибудь об этом было? — спросил Вилли.

Флип покачал головой. Очень медленно они позволили глазам опуститься к нижнему ярусу кровати; затем наклонили головы и согнули спины; и вот уже они оба, сложившись пополам, пристально разглядывают Элл. Она терла правый глаз правым кулачком. Ее светло-рыжие локоны, обрамляющие круглое пухленькое лицо, мягко покачивались, да и вся она легонько покачивалась из стороны в сторону, еще не до конца пробудившись от глубокого сна. Она еще раз зевнула и приподнялась на локте.

— Вы к маме в гости пришли? — спросила она, глядя то на одного, то на другого. — Папа вернулся? А Кэй здесь?

Кэй была здесь; точнее, она уже спускалась со второго яруса по лесенке и пару секунд спустя оказалась подле младшей сестры. Правую руку с зубом она надежно, как и раньше, зарыла в пуховое одеяло позади Элл и себя.

— Это, — промолвил Флип, — неожиданно до самой распоследней степени.

— Это попросту жуть наводит, — поддакнул ему Вилли.

— Если мы отправимся с вами, — быстро спросила Кэй, — мы сможем вернуть сюда папу?

Флип замотал головой и начал было рассуждать о том, что перемещения необратимы, но Вилли его оборвал:

— На этот вопрос тебе сумеет ответить только Распорядитель Гадд. Но я уверен, что он будет рад поговорить с тобой на эту тему. И мы можем доставить тебя туда очень быстро. Или вас обеих.

Флип запротестовал:

— Вилли, она ребенок, и это сутки полета, а Гадд…

— Нет, Флип. За все годы мы ни разу, встретив автора, не оставляли его на месте — а этот автор особенный, не будь я фанто́м, если вру.

— Что такое фантом, — выпалила Кэй. Прозвучало даже не вопросительно.

— Дух. Явление, — сказал Вилли. — Являющееся нечто или являющийся некто. Некто и здешний, и нездешний.

— Значит, вы не тут на самом деле?

— Нет-нет, я тут, — ответил Вилли.

— В отличие от меня, — сказал Флип, раздраженно крутанув головой. — Я пошел.

Он двинулся к окну и просунул свое длинное тело между двумя шторами. Потом стало слышно, как он съезжает по короткому скату крыши и спрыгивает на землю. Дальше — его хрустящие шаги по мерзлой траве.

— Прекрасно, — решительным тоном промолвила Кэй. — Мы отправляемся. Но зуб будет у меня.

— Какой зуб? Куда отправляемся? — спросила Элл. — Куда мы, Кэй?

— Искать папу, — ответила ее сестра. В этот миг порыв ветра бешено стукнул отпертой створкой окна о металлическую раму, а потом, с новым порывом, она опять распахнулась в ледяную, черную ночную ширь.

— Давайте его сюда.

— Сию секунду.

— Не позволяйте ему говорить. Баек нам сегодня не надо. Туже затяните намордник.

— Сделано.

— Глядите же, все глядите, что бывает, когда посвящают жизнь наивным надеждам и глупым мечтаниям. Глядите, как время висит на нем изорванной тряпкой. Грязь времени запеклась на его коже коркой. А если его резануть — смотрите, все смотрите на его кровь. Нет ничего такого же хлипкого, как кровь, такого же хилого. То она вверх, то она вниз. Ее страсти непредсказуемы. Она охмуряет ум видениями. Она привязывает сердце к своим диким фантазиям. Кровь — это немощь.

— Но рана…

— Она не смертельная. Свяжите его, ты и ты, и отведите в Фантазиум. Мне весело будет думать, как он лежит там, слабый и почти забытый. Если я стану о нем думать.

— Сию секунду.

— Пусть это вам послужит уроком.

— Послужит.

— Погодите. Напомните мне. Как его называют наши недруги?

— Они называют его Зодчим.

— Да, именно так. Зодчим. Пускай же возводит в Фантазиуме все замки, какие сумеет. Туже его, туже.