Папуля

Эмма Клайн, 2020

Отец забирает сына из школы-интерната после неясного, но явно серьезного инцидента. Няня, работавшая в семье знаменитостей, прячется у друзей матери после бульварного скандала. Молодая женщина продает свое белье незнакомцам. Девочка-подросток впервые сталкивается с сексуальностью и несправедливостью. Десять тревожных, красивых, щемящих рассказов Эммы Клайн – это десять эпизодов, в которых незаметно, но неотвратимо рушится мир, когда кожица повседневности лопается и обнажается темная изнанка жизни, пульсирующая, притягивающая, пугающая. Герои Эммы Клайн разрывают оболочку безопасного кокона, в котором они пребывали прежде, и открывают себя заново. Это истории о доминировании и подчинении в мирных семьях, в заурядных на первый взгляд отношениях; о том, насколько далеки друг от друга истинное и ложное «я»; о провокациях ради любви; о бездействии; обо всех тех странных импульсах, что порой вспышками взрывают медленное течение обычной жизни. И в каждом рассказе – иногда в центре, иногда тенью на заднем плане – присутствует мужчина, «папуля», фигура, определяющая все происходящее, то явно, то опосредованно: это или источник угрозы, или символ спокойствия, или объект вожделения, или просто надоевший персонаж; бывает, что «папуля» – реальность, а бывает, что иллюзия…

EMMA CLINE

DADDY

Copyright © 2020 by Emma Cline

Книга издана при содействии Anna Jarota Agency и The Clegg Agency, Inc., USA

© Марина Извекова, перевод, 2022

© «Фантом Пресс», издание, 2022

Что делать генералу

Линда ушла в дом поговорить по телефону — с кем это, в такую рань? Джон, лежа в гидромассажном бассейне, смотрел, как она расхаживает взад-вперед в халате и выцветшем купальнике с тропическим узором — наверное, у кого-то из девочек взяла. Приятно нежиться в бассейне, держа над водой чашку кофе; тебя чуть сносит в сторону, со дна поднимаются пузырьки. Фиговое дерево уже месяц как облетело, а у хурмы ветви отяжелели от плодов. Пусть девочки, как приедут, печенья напекут, подумал он, с хурмой. Линда, кажется, такое пекла, когда дети были маленькие. Можно и что-нибудь еще приготовить — варенье сварить? Столько фруктов пропадает, безобразие! Пусть садовник в ящики ее соберет, а детям останется только приготовить. А рецепт у Линды есть.

Хлопнула сетчатая дверь. Линда скинула халат, залезла в бассейн.

— Сашин рейс задерживается.

— До скольких?

— До четырех-пяти, наверное.

В этот час под праздник пробки будут страшные — час туда, два обратно, если не дольше. Прихватить права Саша не додумалась, машину в прокате ей не дадут.

— А Эндрю, она сказала, не приедет. — Линда состроила гримасу: она уверена, что Сашин парень женат, хоть Саша ни разу об этом не спрашивала.

Линда выловила из бассейна листок и устроилась в воде с книгой. Читала она много: о святых и об ангелах, о чудачках-миллионершах из далекого прошлого. Воспоминания матерей «школьных стрелков», труды целителей, утверждавших, что причина рака — в нелюбви к себе. На этот раз она читала воспоминания девочки, которую в одиннадцать лет похитил маньяк и почти десять лет продержал в сарае.

— Зубы у нее при этом были в порядке, — сообщила Линда. — В таких-то условиях. Она их ногтями скребла каждый вечер. В конце концов он ей дал зубную щетку.

— Боже! — Джон надеялся, что не промахнулся с ответом, но Линда уже снова уткнулась в книгу, мирно покачиваясь в воде. Когда перестали подниматься воздушные струи, Джон молча встал и снова включил.

Первым из детей приехал Сэм — из Милпитаса, на подержанном седане, что купил прошлым летом. Перед покупкой он позвонил миллион раз, взвешивал все «за» и «против»: что лучше — купить авто с пробегом или взять что-нибудь поновее в аренду, скоро ли «ауди» потребуется ремонт. Как Линда на это время находит, дивился Джон — сыну уже тридцать, а он машину сам выбрать не может, — но она исправно отвечала на звонки, уходила с телефоном в другую комнату, бросив Джона. В последнее время он пристрастился к сериалу про двух старушек, которые вместе живут, — одна строгая, чопорная, другая легкомысленная. И это хорошо, что конца сериалу не видно — длинная история об их нехитрых радостях и горестях в безымянном приморском городке. И время над ними не властно, будто они уже умерли, хоть действие, судя по всему, происходит не в раю, а где-нибудь в Санта-Барбаре.

Следом приехала Хлоя, из Сакраменто, — сказала, что датчик топлива у нее полчаса мигал, если не дольше. Она проходила стажировку — бесплатную, разумеется. Съемную квартиру ей до сих пор оплачивают Джон с Линдой, она же младшая.

— Ты где заправлялась?

— Я еще не заправлялась, — ответила Хлоя. — Успеется.

— Тебе надо было остановиться, — нахмурился Джон. — Нельзя с пустым баком ездить. И колесо у тебя переднее спущено, — ворчал он, но Хлоя не слушала, а уже, стоя на коленях посреди гравиевой дорожки, обнималась с собакой.

— Ах ты мой сладкий! — приговаривала она, тиская Зеро; очки у нее запотели. — Ты мой хороший!

Зеро вечно дрожал — кто-то из детей вычитал в интернете, что у джек-расселов так бывает, но Джона все равно это беспокоило.

* * *

Встречать Сашу поехала Линда — Джону с больной спиной долго за рулем сидеть нельзя, да и Линда сама вызвалась, хотела побыть с дочерью вдвоем. Зеро следом за Линдой полез в машину, стал тереться о ее ноги.

— Без поводка его не выпускай, — предупредила она. — Береги его, ладно?

Джон отыскал поводок, пристегнул к ошейнику аккуратно, стараясь не задеть распухшие швы у Зеро — жутковатые на вид, как паучьи лапы. Зеро пыхтел. Еще пять недель надо будет следить, чтобы он не поворачивался с боку на бок, не бегал, не прыгал. С поводка не спускать, без присмотра не оставлять, а то кардиостимулятор не приживется. Джон раньше не знал, что бывают кардиостимуляторы для собак, да и вообще считал, что собаке место не в доме, а во дворе, а сейчас вот ковыляет за Зеро следом, пока тот обнюхивает деревья.

Зеро дотащился до забора, постоял немного и поплелся дальше. Задний двор у них размером в два акра, соседи вроде бы далеко, и все равно один из них как-то звонил в полицию — собака, мол, лает. До всего-то им дело есть, даже до чужих собак. Зеро остановился, понюхал сдутый футбольный мяч, старый-престарый, похожий на ископаемое, и затрусил дальше. Наконец, с жалким видом оглянувшись на Джона, присел, оставил полужидкую кучку ядовито-зеленого цвета.

Внутри у песика невидимое устройство, поддерживает в нем жизнь, заставляет биться сердце. «Робопес», — бормотал под нос Джон, забрасывая кучку землей.

Уже четыре. Самолет, наверное, заходит на посадку, Линда кружит по зоне прилета. Можно уже и винца выпить.

— Хлоя, составишь компанию?

Хлоя отказалась.

— Я на вакансии отвечаю. — Она сидела по-турецки на кровати. — Видишь? — И на секунду развернула к нему ноутбук — на экране документ, а судя по звуку, сериал.

Хлоя до сих пор кажется подростком, хоть и окончила колледж почти два года назад. Джон в ее годы уже работал у Майка, а к тридцати у него была своя бригада. И Сэм тогда уже родился. А у нынешней молодежи десяток свободных лет прибавился — и для чего? Без дела слоняться, по стажировкам бегать.

Джон попытался уломать дочь:

— А может, пойдем? Во дворе посидим, там сейчас хорошо.

Хлоя уставилась в экран.

— Дверь закрой, — сказала она сухо.

Иногда их грубость убивала наповал.

Джон соорудил себе закуску: ломтики сыра (плесень пришлось срезать), салями, залежавшиеся оливки, скукожившиеся в рассоле. Вышел с бумажной тарелкой во внутренний дворик, плюхнулся в одно из кресел. Подушки совсем отсырели — прогнили, наверное, изнутри. Вырядился он чучелом: белые кроссовки, белые носки, джинсы и Линдин свитер домашней вязки — сразу видно, женский. В его годы уже все равно, как он выглядит. Кому какое дело? Подошел Зеро, ткнулся ему в ладонь; Джон скормил ему кружочек салями. Пес еще ничего, когда смирный. Надо бы поводок на него надеть, но поводок где-то в доме, да и Зеро разомлел, вряд ли станет бегать-прыгать. Задний двор весь зеленый, но по-зимнему. Под большим дубом — яма для костра, кто-то из детей еще в школе вырыл, по краю обложил камнями, а сейчас она забита мусором и сухими листьями. Наверное, это Сэм выкопал, пусть он и убирает, подумал Джон. В нем вспыхнула ярость, но тут же отхлынула. Что же теперь, наорать на Сэма? Дети сейчас в ответ на его гнев только смеются. Еще кусочек салями псу, кусочек себе. Колбаса была холодная, отдавала холодильником и пластиком. Зеро смотрел на него мраморными глазами, дышал голодной пастью, пока Джон его не шуганул.

Он знал, что будут пробки, но Линда с Сашей добирались даже дольше, чем он ожидал. Услыхав, что они подъезжают, Джон вышел на крыльцо. Садовник по его просьбе всюду заранее развесил гирлянды — на заборе, на окнах, вдоль края крыши. Гирлянды — новые, светодиодные — лучились холодным белым сиянием. В синих сумерках было красиво, но Джон тосковал по цветным фонарикам детства, по этим мультяшным лампочкам — красным, синим, оранжевым, зеленым, и плевать, что красили их ядовитой краской.

Саша открыла переднюю дверь, выбралась из машины с сумочкой и бутылкой из-под воды.

— Чемодан мой в аэропорту потеряли. Я так расстроилась, прости. Привет, папа.

И обняла его за плечо. Немного грустная, чуть располнела с прошлого приезда. И брюки дурацкие, слишком широкие, и с косметикой перестаралась, щеки так и лоснятся.

— Пожаловалась куда следует?

— Все как надо. То есть да, оставила свои данные и все такое. И номер квитанции, отслеживать на сайте. Не найдут, куда им!

— Посмотрим, — сказала Линда. — Не найдут, так ущерб возместят.

— Пробки были? — спросил Джон.

— До сто первой трассы все забито, — ответила Линда. — Безобразие.

Будь у Саши чемодан, Джону было бы чем руки занять. Он обвел жестом темную подъездную дорожку, ярко освещенное крыльцо:

— Ну вот, теперь все в сборе.

* * *

— Совсем другое дело, — одобрил Сэм. — Правда ведь, лучше? — Он был на кухне, подключал Линдин планшет к колонке, что привез в подарок. — Теперь можешь слушать все что захочешь.

— Он же, кажется, сломан, — отозвалась Линда, хлопотавшая у плиты. — Планшет. Спроси у папы, он скажет.

— Разрядился, вот и все, — объяснил Сэм. — Видишь? Надо в сеть включить, вот так.

Кухонная стойка ломилась от еды: Маргарет, секретарша Джона, принесла тарелку домашних пирожных «картошка» в прозрачной пленке, давние клиенты прислали жестянку макадамии и корзинку с инжирным вареньем — ему самое место в чулане, будет пылиться рядом с прошлогодним. Тут же, в корзине, лимоны из сада — в этом году уродились на славу. Куда же их девать? Хоть часть садовнику отдать, пускай забирает. Хлоя, устроившись на табуретке, вынимала из конвертов рождественские открытки, Зеро жался к ее ногам.

— А это еще кто? — Хлоя поднесла к глазам фотографию: трое веселых белобрысых мальчишек в джинсах и синих рубашках. — Смахивают на сектантов.

— Сыновья твоей двоюродной сестры. — Джон забрал у нее фото. — Дети Хейли, славные ребята.

— Славные, кто бы спорил.

— И умные к тому же. — В гостях у них все трое вели себя хорошо, а младший визжал от смеха, когда Джон его кружил вниз головой.

Линда тогда умоляла, едва не плача: отпусти ребенка! Чуть что, сразу волнуется. Ему же нравится! — уверял Джон. И был прав — когда он поставил малыша на ноги, румяного, ошалевшего, тот попросил: еще!

Спустилась Саша — лицо влажное, подбородок поблескивает, намазанный каким-то желтоватым лосьоном. Сонная, недовольная, в одежде с чужого плеча — тренировочные штаны, толстовка с эмблемой колледжа, где училась Хлоя. С Сэмом Линда созванивается каждый день, с Хлоей тоже, и видятся они часто, а Саша не была дома с марта. Джон видел, Линда так и сияет — рада, что дети здесь, под одной крышей.

Джон предложил: не пора ли выпить?

— Все будут? Давайте белого.

— Что будем слушать? — Сэм ткнул пальцем в планшет: — Мама? Выбирай песню.

— Что-нибудь рождественское, — попросила Хлоя. — Найди рождественскую станцию.

Сэм будто не слышал.

— Мама?

— А мне нравился лазерный проигрыватель, — сказала Линда. — Я к нему привыкла.

— А здесь у тебя будет и вся музыка с дисков, и много чего еще, — нахваливал Сэм. — Все что захочешь.

— Да выбери уже что-нибудь и включи, — поторопила Саша. — Ради бога.

Взревела реклама.

— Если оформишь подписку, — пустился объяснять Сэм, — никакой рекламы не будет.

— Да ну, — сказала Саша, — не станут они с этим возиться.

Сэм надулся, убавил громкость и молча уткнулся в планшет. Линда сказала: мне нравится колонка, спасибо, что настроил, вон сколько места на кухне освободилось, а вот и ужин готов, выключаем музыку.

* * *

Хлоя накрыла на стол: бумажные салфетки, матовые бокалы. Надо бы мастера вызвать, подумал Джон, что-то посудомойка барахлит — плохо спускает, посуда не моется, а квасится в теплой воде с объедками. Линда во главе стола, дети на своих местах. Джон осушил бокал. С тех пор как Линда бросила пить — на время, ради эксперимента, — ему казалось, что он стал пить больше.

Саша выудила из миски листик салата и принялась жевать.

— Погоди, — остановил ее Джон.

— А что?

— Надо помолиться.

Саша скривилась.

— Давайте я прочту, — вызвался Сэм. И прикрыл глаза, склонил голову.

Джон поднял взгляд — Саша что-то набирала в телефоне. Выхватить бы у нее эту штуку да растоптать, так ведь нет, надо держать себя в руках, а то Линда разозлится, все перессорятся. Как же легко все испортить! Джон долил себе вина, положил макарон. Хлоя то и дело лезла под стол, скармливала Зеро кусочки курицы-гриль.

Саша поковыряла вилкой макароны.

— Там сыр? — И, как назло, даже не попробовала, на тарелке у нее лежали только влажные листики салата и ошметки курицы. Она поднесла к носу стакан с водой: — Чем-то воняет.

Линда округлила глаза.

— Ну возьми другой.

— Понюхай. — Саша протянула Хлое свой стакан. — Чуешь?

— Возьми другой. — Линда выхватила у нее стакан. — Давай заменю.

— Нет-нет, я сама, не надо.

Когда дети были маленькие, ужинали они сосисками или спагетти, детям наливали по стакану молока. Линда потягивала белое вино со льдом, Джон тоже сидел с бокалом, то прислушиваясь к общей беседе, то отключаясь. Дети ссорились, Хлоя пинала под столом Сэма, Саше все казалось, будто Сэм нарочно на нее дышит: «Мама, скажи Сэму, чтоб не дышал на меня. Скажи. Сэму. Хватит. На меня. Дышать». До чего же легко возникает завеса между ним и этими людьми, его близкими, — он видит их будто сквозь уютный туман, черты их сглаживаются, так ему проще их любить.

— Жаль, Эндрю не смог приехать, — вздохнула Линда.

Саша пожала плечами:

— На Рождество ему все равно улетать, к нему сын приезжает.

— Хотелось бы все-таки с ним познакомиться.

— Что это с Зеро? — встрепенулась Хлоя. — Смотрите!

У пса под носом кусок курицы, а он на нее и не глядит.

— Он у нас теперь киборг, — сказала Саша.

— Может, он ее не видит? — предположила Хлоя. — Вдруг он ослеп?

— Со стола ничего ему не давай, — нахмурился Джон.

— Теперь-то уж все равно.

— Не говори так.

— А вы представьте себя на месте собаки, — сказала Саша. — Когда уже готов умереть — и вот на тебе, вспороли брюхо, вставили какую-то хрень, и живи себе дальше! Может, ему это в тягость.

Джон и сам об этом думал однажды, на прогулке с Зеро. Посмотреть на него — страдалец, тащится на поводке, приминая бледно-розовым брюхом сырую траву; ужас берет при мысли, что люди творят с животными — делают их рабами своих прихотей, насильно держат в живых до Рождества. И детям, если вдуматься, на собаку плевать.

— Не в тягость, а в радость. — Сэм небрежно потрепал Зеро за ухом. — Ему хорошо.

— Полегче, Сэмми, полегче.

— Хватит, ему же больно! — возмутилась Хлоя.

— Ради бога, угомонись! — Сэм так качнулся на стуле, что тот жалобно скрипнул под ним.

— Ну вот, взял и разозлил собаку, — нахмурилась Хлоя. Зеро поплелся к замызганному креслу, служившему ему постелью, и улегся на подстилку из искусственного меха, поглядывая на них и вздрагивая.

— Он нас ненавидит, — сказала Саша. — Лютой ненавистью.

* * *

Каждый год под Рождество они смотрели один и тот же фильм. Джон откупорил бутылку красного и отнес в гостиную, ну и пусть никто уже не пьет, только он с Сашей. Линда сделала на плите попкорн, он чуть подгорел. Джон достал со дна миски несколько целых зернышек и перекатывал на языке, высасывая соль.

— Включаем, — сказал он. — Пора начинать.

— Все готовы? Где Саша?

Хлоя, сидя на полу, дернула плечом.

— С Эндрю разговаривает.

Открылась входная дверь, Саша зашла в гостиную заплаканная.

— Говорила же, начинайте без меня.

— Вот что, Саша, съездим-ка завтра, приоденем тебя, — предложила Линда. — Торговый центр открыт.

— Посмотрим, — отозвалась Саша. — Можно и съездить. — И растянулась рядом с Хлоей на ковре. Телефон подсвечивал ей лицо, пальцы так и бегали, набирая текст.

Джон и забыл, что фильм такой длинный, совсем не помнил начало — Флориду, побег с поезда. Один из актеров голубой, кто бы теперь сомневался! Генерал в отставке, гостиница, заснеженный Вермонт; Джон разомлел от удовольствия: гостеприимное Восточное побережье, где все здоровьем так и пышут. Почему они с Линдой не уехали из Калифорнии? Может, в этом и дело — растили детей в слишком мягком климате, где времена года все на одно лицо. Куда бы лучше им жилось где-нибудь в Вермонте, или в Нью-Гемпшире, или в одном из соседних штатов, где нет такой дороговизны; дети вступили бы в молодежную организацию, окончили бы двухгодичный колледж, привыкли бы к простой, скромной жизни — о такой он для них и мечтал.

Дети, когда были маленькие, любили такие фильмы — старые диснеевские: «Поллианна», «Один-единственный подлинно оригинальный семейный оркестр», «Самый счастливый миллионер». Фильмы, где отец как бог — когда он входит в комнату, дети его облепляют, виснут на шее, осыпают поцелуями, девочки визжат: «Ах, папочка!» — и в обморок чуть не падают. А лица какие у старых актеров! Фред Макмюррей, тот, что играл в «Музыканте». Или он его спутал с актером из сериала «Маленький домик в прериях»? — у них было подарочное издание, коробка с дисками, все серии пересмотрели. Там отец в каждой серии хоть раз да мелькнет без рубашки, а стрижка у него лесенкой, по моде семидесятых. Джон и книги те девочкам читал, когда они были маленькие, — и про домик в прериях, и про то, как один мальчик сбежал из дома в горы, и как другой мальчик сбежал из дома в лес, — как дети живут среди священной нетронутой природы, переходят вброд хрустальные ручьи, спят на ложе из веток и листвы.

На экране пел Дэнни Кей, танцевала блондинка в розовом — классные у нее ножки! — и Джон фальшиво подпевал, зная даже в темноте, по звяканью ошейника, что пес здесь, в комнате, — пусть кто-нибудь выведет пса, кто-то из ребят. Ведь ради них Зеро и продлили жизнь. Ради детей.

Джон задремал. Фильм кончился, но телевизор так и не выключили. В бокале ни капли вина, все ушли, бросили его. Свет выключен, но гирлянда снаружи дома мерцает, озаряя комнату странным, призрачным сиянием. Джон вдруг испугался: что-то не так. И застыл неподвижно с бокалом в руке. Этот страх был ему знаком с детства — бывало, лежит он внизу на двухъярусной кровати, сжавшись в комок, не в силах дохнуть от ужаса, и кажется, будто где-то рядом притаилась неведомая злая сила, подкрадывается к нему бесшумно. И на этот раз он подумал: вот она, явилась за ним наконец. Так он и знал.

Спину опять прихватило, а в комнате все тем временем встало на места: диван, ковер, телевизор. Все как обычно. Джон поднялся, поставил бокал на кофейный столик, включил свет в коридоре, на кухне и зашагал по лестнице на второй этаж, где все уже спали.

* * *

На другой день был сочельник. Джон с двумя кружками кофе поднялся в спальню. Утро выдалось ясное, туман почти рассеялся, но в спальне было сумрачно, по-старинному, будто до эпохи электричества. Для спальни Линда выбрала темные обои, темные шторы, кровать на четырех столбиках — впрочем, Джон даже не представлял, что бы он выбрал сам. На тумбочке с его стороны кровати — плетеный подносик с мелочью, ложка для обуви, совсем новая, в целлофане, пухлый сборник детективных рассказов. В стенном шкафу — разобранный тренажер, Джон по двадцать минут в день на нем висел вниз головой, спина болеть перестала, но Линда его гимнастике положила конец — мол, жуткое зрелище.

Линда села в постели — лицо помятое, ворот ночной рубашки перекручен. Взяла кружку, заморгала, ища очки.

— Саша уже встала, — сказал Джон.

— Бухтит?

Джон пожал плечами:

— Нет, все хорошо.

— Боюсь спускаться, вчера она так расстроилась из-за чемодана. Я и сама расстроилась.

— Да ну, все в порядке.

Так ли? Неизвестно. Саша лечится у психотерапевта — Джон об этом знает только потому, что страховку оплачивает Линда, а Саша до сих пор включена в план. Водили Сашу к психотерапевту и в школе — расцарапывала в кровь ноги то щипчиками, то маникюрными ножницами. Не помогло, только набралась новых слов, чтобы описывать, какие ужасные у нее родители.

Когда дети были маленькие, Линда уезжала один раз на неделю в Аризону, в санаторий на ранчо. Было это, кажется, после очередной черной полосы, когда она несколько раз его выставляла из дома или забирала детей и отправлялась к матери. Однажды вечером Саша — ей было тогда девять — пожаловалась на него в полицию. Те приехали, вернувшаяся Линда извинилась за ложный вызов, навела в доме порядок. Теперь на упреки Линды Джон отвечает: столько лет прошло, многое изменилось с тех пор. Из санатория Линда привезла книгу рецептов для здорового питания, где все блюда с манговым соусом, и рассказывала про медитацию в спортзале — как инструктор вызвал дух пса, любимца ее детства. И Джону она предложила тоже полечиться у психотерапевта — точнее, не предложила, а условие поставила.

Джона хватило на два сеанса. Врач ему выписал антидепрессанты и нормотимик, вручил распечатку с дыхательными упражнениями на случай приступа гнева. В первый же день приема таблеток ему хотелось горы свернуть, мысли сделались яркими, как цветная фольга, — он вымыл обе машины, вынес с чердака коробки со всяким хламом, решил вызвать мастеров, чтобы сделать там студию для Линды. Вылез из окна Хлоиной детской прочистить водосток, выгребал оттуда голыми руками мокрые листья и птичий помет, так что пальцы посинели от холода. Вытер щеку рукавом рубашки, а рукав мокрый. Все лицо мокрое. Хоть он и плакал, на душе было легко, как в тот раз, когда он еще школьником пробовал грибы в заповеднике Солт-Пойнт, — к горлу подкатила волна, из глаз хлынули слезы, изо рта — слюни. Он лег на черепичную крышу, подумал: а что, если скатиться вниз? И к какому выводу пришел? Низковато тут. Больше он таблетки не принимал.

Ну а приступы гнева сами собой прошли — устал все крушить. Что там говорила Саша во время их последней ссоры? Плакала, вспомнила вдруг, как он в нее швырялся едой, когда она плохо ела. Теперь это казалось далеким-далеким — чем дальше, тем реже об этом говорили, а потом и вовсе забыли.

Когда он относил на кухню кружки из-под кофе, то застал там Сашу с распечатанной картонной коробкой в руках.

— Что это? — спросила она.

— Где ты это взяла?

— Здесь, на столе увидела. И открыла, прости.

Он выхватил у Саши коробку.

— На ней написано, что это тебе?

— Прости, — повторила она.

— Тебе все можно, да? — Джон почти сорвался на крик.

— Я же извинилась.

Сашин испуг его только разъярил.

— Ладно уж, бери. Теперь уже все равно.

На Рождество он всем купил домашние ДНК-тесты. И детям, и Линде. Хороший подарок. Он гордился собой — каждому по ДНК-тесту и членство в Ассоциации автомобилистов, разве он не заботится о семье?

Зашел Сэм, уже одетый.

Джон пододвинул к нему коробку:

— Это тебе.

— Что это?

— Подарок к Рождеству. Надо просто плюнуть в пробирку. Все нужное там есть. И отправить. И тебе все распишут про твои гены.

— Здорово, — ответил Сэм, с притворным интересом вертя в руках коробку.

— Вообще-то, — вставила Саша, — это все равно что свою ДНК полиции передать.

— Зато родословную изучить можно, — сказал Джон. — Найти родных. Узнать побольше о своих корнях.

Саша усмехнулась:

— Так нашли одного типа, который кучу народу поубивал. Маньяка. Через какого-то дальнего родственника.

— Пришлось на них раскошелиться. — Джон уловил досаду в собственном голосе. Дети, наверное, даже не знают, как их деда звали, его отца. В голове не укладывается. Он вздохнул. — Я купил по одному на каждого.

Саша глянула на него, на Сэма.

— Прости, — повторила она. — Здорово! Спасибо!

* * *

После обеда Хлоя включила домашнее видео. Год назад Сэм сделал Джону с Линдой подарок на Рождество, все пленки переписал на компакт-диски. Рядом с Хлоей на полу в гостиной сидел Зеро и трясся мелкой дрожью. От пса попахивало мочой. Джон уже с порога почуял, а Хлое хоть бы что — тычется носом псу в загривок, а между делом жует завернутый в салфетку буррито из микроволновки — влажный, неаппетитный, фасоль наружу так и лезет.

— Хочешь, вместе посмотрим? — предложила Хлоя.

Джон вымотался за день. В гостиной было тепло от обогревателя. Приятно сесть в большое кресло, закрыть глаза и прислушиваться. Джон узнал свой голос, открыл глаза. Он идет по пустому коридору с камерой в руках, камера дрожит. Пойдем поздороваемся со всеми, — слышен его голос. — Где же они?

В том доме они жили давно, лет двадцать назад. Странный это был дом, с массивными темными балками, и столько в нем было уровней, закутков, укромных уголков. Ряд сосен — дети хватались за ветки через окна машины, когда Джон вез их мимо; окошко под крышей спальни заметало снегом. Все-таки удивительно вновь увидеть этот дом, возникший из ничего! Мелькнули в кадре кроссовки Джона, ковер, кусочек твидовой обивки дивана.

— Где это? — спросила Хлоя.

— Ты была маленькая, не помнишь. Мы там прожили всего год или два.

Когда же они там жили? — точно до смерти отца Линды, значит, году в девяносто шестом — девяносто седьмом. Кадры эти, похоже, сняты зимой — возможно, в тот год, когда в машину повадились медведи, и приходилось Джону оставлять ее открытой, чтобы стекла не побили. Сэму нравились грязные отпечатки медвежьих лап, а Саша до смерти боялась, даже на следы посмотреть не выходила.

Что еще было в том доме? Каменный очаг, набор солонок-свинок, тесная кухонька с грязно-желтым холодильником, забитым упаковками сосисок; морозилка барахлила, вафельные рожки с мороженым подтаивали. У девочек была одна спальня на двоих, у Сэма — свой угол. Играли в карты и в войну, строили карточные домики, смотрели мультик про ведьму на летающей кровати. К ним часто заходил Джордж, Линдин брат. Он жил тогда с первой женой, Кристин, та была красотка — пышногрудая, с вьющимися волосами, носила блузки в обтяжку. Джон сажал ее себе на колени, Линда шлепала его по руке: «Джо-он!» — Кристин увертывалась, но с колен слезала не сразу. Джордж и Кристин развелись… через сколько же лет? Кристин растолстела от психотропных и уверяет, что Джордж ее столкнул с лестницы.

— Смотри, какая у мамы прическа, — сказала Хлоя. — Обхохочешься!

Линда в очках-блюдцах, по тогдашней моде, кажется лупоглазой.

Вот Линда выхватила у него камеру: Джон! Прекрати! Видео прервалось. Джон снова закрыл глаза. Тишина, одни помехи. А потом:

Сэм, садись.

У него сегодня день рождения.

Какой хороший подарок тебе дедушка сделал!

А торт — ты только взгляни!

Сколько тебе лет, покажи на пальчиках.

Это не просто кукла. Смотри береги.

Кем ты хочешь стать? Врачом?

Нет.

Юристом?

Нет.

Президентом? Сэм?

Джон, я тебя умоляю!

Это не я, это он!

Не трогай куклу. Будем ее беречь, она очень дорогая.

Саша, малышка спит, не буди.

В дверях появилась Саша:

— Что вы такое смотрите?

— Смехота! — ответила Хлоя. — Сядь, посмотри с нами. Ты там такая лапочка! Погоди, сейчас найду про тебя. Просто прелесть!

Камера дернулась, мелькнул ковер. Потом — Саша в ночной рубашонке у подножия лестницы.

Сколько тебе лет?

Пять.

Кто это у тебя?

Геккончик.

Геккончик? Твой геккончик? А что ты делаешь?

Строю домик для Флаундера.

Для кого?

Для Ариэль и Флаундера.

А кого ты больше всех любишь? Папу любишь?

Да.

Кого ты больше любишь, маму или папу? Папу любишь больше всех на свете?

Джон оглянулся, но Саши уже не было.

* * *

Джон застал ее на кухне, она отрывала от рулона бумажные полотенца, квадрат за квадратом, и промокала лужу под столом.

— Зеро опять напрудил, — ворчала дочь. — Боже… — Рулон кончился, Саша говорила скороговоркой, а глаза у нее были красные, опухшие. — Что ж никто за ним не подтирает? Вот гадость! Пес лужи оставляет по всему дому, и никому дела нет.

— Мама его любит, — сказал Джон.

Саша носком туфли возила по полу полотенцами. Даже собрать их, наверное, не удосужится, подумал Джон.

— Что слышно про чемодан?

Саша мотнула головой.

— Я проверяю на сайте, но там пока написано «в пути». Держу руку на пульсе.

— Если хочешь, давай съездим в торговый центр.

— Ага. Давай, спасибо.

Джон задержался на кухне — чего же он ждал? Да ничего. Полотенца Саша так и не собрала.

* * *

Всю дорогу — полчаса езды по трассе номер двенадцать — Саша молчала. Дорога была почти пуста.

— Вот, смотри, гостиницу так и не достроили.

Конкурс на строительство он проиграл, обошли конкуренты. На самом деле к лучшему — слишком уж близко город, посыплются возмущенные письма, станут требовать отчетов о транспортной нагрузке.

Саша без конца проверяла телефон.

— Есть зарядник? — спросила она.

Когда он полез в бардачок за зарядником и нечаянно коснулся ее, Саша вздрогнула.

Джон заставил себя промолчать. Зря он вызвался с ней ехать, попросил бы лучше Линду или кого-то из ребят. Джон включил радио, настроенное на Линдину любимую волну, там уже со Дня благодарения крутили рождественские мелодии. Сэм ему как-то рассказывал, что сейчас плейлист на радио задает компьютер.

Внезапно тьму рассеял

Небесный дивный свет…^[1]

Эту песню кто-то из детей, кажется, пел со школьным хором на рождественском утреннике. Детей нарядили ангелами — сшили им балахоны из простынь, Линда смастерила из фольги нимбы.

Саша, одернув рукава Хлоиной толстовки, поставила телефон заряжаться, положила на приборную панель между собой и Джоном. Заставкой на экране служила фотография: семья на палубе парома. Женщина, мужчина, ребенок. В женщине Джон не сразу узнал Сашу. Ярко-синяя спортивная куртка, волосы треплет ветер, лицо так и сияет. На коленях у нее мальчик, а мужчина — Эндрю — обнимает обоих, улыбается. Джон вдруг понял: эти двое по ней скучают, Эндрю и его сын. Она здесь, а не с ними, им ее не хватает. Что же тут странного? Экран погас.

Имелся у нее в школе дружок — или не у нее, а у Хлои? — долговязый, темные волосы острижены «шапочкой», востроносый, а ноздри вечно шелушились. Неплохой парнишка, но в итоге сломался — кажется, наркота? Или шизофрения, Джон точно не помнит. Родители его звонили однажды Джону с Линдой, искали сына у них. С их дочерью он уже несколько лет как расстался и, ясное дело, у них не ночевал, а его мать рассказывала по телефону, как он сунул в кофеварку мертвую птицу, как подозревал, что родители хотят его убить. И вот он пропал, и неизвестно, где он и что с ним. Джону больно было за мать мальчика, даже неловко за ее рвущееся наружу горе, и он порадовался за своих детей: нормальные, здоровые, разлетелись кто куда.

— Может, испечете сегодня с Хлоей печенье с хурмой?

— Кто его станет есть? Ты его и сам не любишь.

— А вот и люблю. — Джона захлестнула обида, пусть он и забыл, какая хурма на вкус. Кажется, скользкая, мыльная, вяжет во рту. — Если не испечь, вся хурма наша сгниет.

А Саше нет дела. Ничего хорошего из детства она не помнит. Например, ту ночь, когда он их всех разбудил, посадил на заднее сиденье пикапа, закутав в одеяла, и повез к водохранилищу, там развели большой костер, и дети сидели вокруг огня, постелив на влажную землю полотенца, жарили на прутиках зефир. На рабочем столе у него стояла когда-то фотография: дети, сонные и счастливые, в старых куртках веселых расцветок, — как вдруг получилось, что это ничего уже не значит? Или тот месяц, когда дети болели ветрянкой и спали в родительской спальне на полу, застеленном простынями, голышом, намазанные лосьоном, а слив забился от овсяных ванн. Столько было хворей, переломов, вывихнутых рук, шишек!

А теперь им все равно. В детстве Саша столько раз смотрела «Волшебника из страны Оз», что порвалась видеопленка.

— Помнишь, как ты любила «Волшебника из страны Оз»?

— Что? — нахмурилась Саша.

— Прямо-таки помешалась на нем, пересматривала раз двадцать пять, а то и больше. Да, больше, даже пленка порвалась.

Саша молчала.

— Так и было, — сказал Джон.

— Это не я, а Хлоя.

— Ты.

— Точно Хлоя.

Он старался не обижаться, разбудить в себе теплые чувства.

Канун Рождества, а на стоянке возле торгового центра полно машин. Все ходят по магазинам, нет бы дома побыть, с семьей, — пора бы уже привыкнуть, думал Джон. Еще недавно это считалось дурным тоном, все равно что отвечать на телефонные звонки, когда с тобой разговаривают, но раз уж теперь так принято, ничего не поделаешь, такова жизнь.

— Высади меня здесь, — попросила Саша. — Так удобнее. А обратно когда — часа через три? Встретимся здесь?

* * *

Джон решил заехать на работу, проверить, все ли в порядке; там, ясное дело, никого не оказалось — на стоянке ни одной машины, отопление выключено, и все-таки приятно включить компьютер, посидеть за рабочим столом, разобрать почту. Подписать несколько чеков. Хорошо здесь, в кабинете, когда тихо. Джон свернул воронкой лист бумаги, набрал тепловатой воды из фонтанчика, хлебнул. Пора наконец заказать настоящие бумажные стаканчики. Линда прислала сообщение: звонил сосед, Зеро выбрался из дома, пробежал немного вдоль улицы, там его и нашли.

Все хорошо?

Да, — прислала ответ Линда.

Еще недавно она говорила, что после Рождества надо бы усыпить Зеро, но теперь, с кардиостимулятором, кто знает. Может, он и Джона переживет. Через час ему забирать Сашу. В ящике стола завалялся злаковый батончик, Джон разорвал упаковку, посыпались крошки. Джон отправлял в рот кусочки и с аппетитом жевал. Маргарет уехала к сыну в Чикаго; на доске над ее столом фотографии внука, на столе — банка чая и тюбик крема для рук, которым она усердно пользуется. На календаре — бесплатном, из магазина стройматериалов — январь, Маргарет перевернула перед отъездом. Джон глянул на часы. Рано или поздно придется уходить, но спешить он не станет.

* * *

Объехав вокруг стоянки, он увидел Сашу — та стояла, прислонившись к столбу, закрыв глаза. Спокойная, безмятежная, волосы заправлены за уши, руки в карманах Хлоиной толстовки. Если он правильно помнит, Сашу в этот колледж не взяли, вечно ей не везет. Джон опустил стекло справа.

— Саша!

Молчит.

— Саша! — позвал он громче. — Зову тебя, зову, — сказал он, когда та наконец подошла. — Не слышишь?

— Прости, — ответила она, садясь в машину.

— Так ничего и не купила?

Саша на секунду смутилась.

— Ничего не приглянулось.

Джон стал выезжать со стоянки. Асфальт был мокрый — дождь прошел, а он и не заметил. Водители включали ближний свет.

— Вообще-то, — сказала Саша, — к одежде я не особо присматривалась. Я в кино ходила.

— Да? — отозвался Джон. Непонятно было, какого ответа она от него ждет. Он застыл с каменным лицом, сжимая руль. — Ну и как?

Саша пересказала сюжет.

— Грустно, — вздохнул Джон.

— Еще бы, — кивнула Саша. — Все этот фильм нахваливают, а по мне, так дурацкий.

Между ними на сиденье пискнул Сашин телефон.

— И все-таки зачем люди ходят в кино на грустные фильмы? — недоуменно вопросил Джон.

Саша молчала, сосредоточенно набирала текст, лицо было в отсветах экрана. Как же быстро стемнело! Джон включил ближний свет. Снова пискнул телефон, и Саша улыбнулась, чуть заметно, про себя.

— Можно я позвоню Эндрю? Всего минуточку. Спокойной ночи пожелать. Там уже поздно.

Джон кивнул, глядя вперед, на дорогу.

— Привет, извини, — заговорила Саша тихо, в телефон. — Нет, я в машине.

И засмеялась чуть слышно, с придыханием, расслабленно откинулась на сиденье, и Джон, затормозив у светофора, невольно повернулся к ней ухом, вслушиваясь в ее слова, будто пытаясь уловить в них скрытый смысл.

Примечания

1

«О малый город Вифлеем», рождественская песня, слова Ф. Брукса, музыка Л. Реднера. Перевод Д. Ясько. — Здесь и далее примеч. перев.