Сочинения. Том 9. Антидепрессант

Эмануил Бланк

Каждому читателю покажется, что эта книга именно о нем самом, о его собственных, самых дорогих и близких, воспоминаниях детства, юности и зрелости. В процессе погружения возникают непередаваемые ощущения узнавания и самопознания. Куда делись панические атаки, депрессия, неверие в собственные силы? С неожиданным светлым удивлением читатель, вдруг, обнаруживает, что позади и впереди у него только счастье и радость…

ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ…

Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе…

(Проповедь. Джон Донн. Английский поэт и священник. XYIIвек)

— Господин Бланк! Почему Ваше имя на визитках нескольких румынских и американских компаний? Во всех числитесь то Президентом, то Председателем Совета Директоров, то Генеральным Директором! Это все Ваши компании?, — пронизывая холодно-подозрительным взглядом, спросил сухощавый подтянутый сербский капитан, проверяя нашу машину на границе Румынии и Сербии

Терпеливо выслушивая въедливого пограничного офицера, я вспоминал день вчерашний. Дорога из Бухареста оказалась легкой, несмотря на предгорья. Насладившись живописной архитектурой Тимишоарэ — прекрасного города в северо-западной Румынии, отведав вкуснейшую «Густаре калдэ» (горячую закуску, рум) и переночевав под высокими сводами старинного замка, мы позавтракали в милом венгерском ресторанчике.

В тех местах доминировали вкусы и традиции бывшей имперской Австро-Венгрии, падкой до внешнего убранства, соблазнительных явств, ярких мстительных красавиц и зажигательной жизни. С неё Кальман и писал свои незабываемые оперетты. Перед выездом в Сербию, находившуюся в предвоенном напряжении, нам посоветовали заправиться на полную катушку, да ещё прихватить запасную канистру бензина.

Найти топливо оказалось делом непростым. Предприимчивые румыны, опустошая все местные заправки, удваивали, а то и утраивали свои доходы, выезжая на длинный мост, соединявший румынский и сербский берега Дуная. Там, воровато оглядываясь, они за доллары продавали бензин сербам, у которых топливо стоило намного-намного дороже. Вернее, его там, в Сербии, почти не было.

Вояка, больше смахивавший на заправского контрразведчика славных времён СМЕРША, неспешно набирал многочисленные номера телефонов своих начальников, скучным голосом сообщая одну и ту же, но по его мнению, очень важную информацию. Сведения обо мне и целях визита.

Дело, наверное, могло продолжаться ещё много часов, а могло, и вовсе, закончиться выразительным жестом, означавшим, что никакой предвоенной Сербии мне не видать и в помине.

— Зачем? Какого черта я взял с собою, а вернее позабыл в портфеле, визитки своих собственных американских компаний? И это накануне бомбардировок Белграда самолетами совсем обнаглевшего дядюшки Сэма?

Вместо Белграда, находящегося всего в часе неспешной езды от границы, придется, видимо, возвращаться обратно, в Тимишоарэ.

Вполне осознавая унылое положение, в которое попал по собственному неразумению, уже безо всякой надежды на благополучный исход, я попытался устыдить бдительного капитана Комарова.

По странному стечению обстоятельств, он был однофамильцем одного незабываемого офицера. Тот был командиром роты курсантов и пару месяцев гонял нас — выпускников военной кафедры гидрофака, по знойным Николаевским степям. Сделать нас, за то короткое время, достойными командирами танкового взвода, было задачей не из простых

— Я Вас научу Родину любить!, — повторял и повторял он каждое утро. Воинское звание капитана, голос и сухощавое лицо, холодный взгляд и агрессивное поведение. Все это, вместе взятое, делало Комаровых настолько похожими друг на друга, что глядел я на сербского двойника, действительно, как на старого знакомца. Вспомнив былое, даже улыбнулся

— Господин Бланк, скажите, мы что, встречались прежде? Улыбаетесь. Да ещё смотрите на меня как давний знакомый, — опытный контрразведчик встревожился не на шутку

— Если пять нарядов вне очереди за игру в карты на Николаевском танкодроме назначили именно вы, то знакомству нашему поболее, чем полтора десятка лет, — улыбаясь, ответил я

— Вот это да! Там ведь служил мой дядька — родной брат отца!, — капитан заулыбался мне как близкому родственнику. А что, в таком случае, ты делал в Румынии? Зачем в Белград хочешь попасть?, — снова завертел он прежнюю пластинку

Услышав, что я имел некоторое отношение к переработке нефти и поставкам горючего, да ещё для армейских нужд его Родины, да ещё в такое непростое время, капитан преобразился,

— Так бы сразу и сказал! Я уж было решил, для порядка, ночку в камере тебя подержать, а с утреца — обратно, в продажную Румынию, — капитана, судя по всему, накалившаяся обстановка задевала за живое — выводила из себя до полной невозможности

— Ваш пьяница Ельцин слил Сербию американцам за пару вагонов курячих ножек! А мы, до самого края, не хотели этому верить, — Капитан сразу усадил, стал угощать крепким чаем,

— Запомни. Если по дороге остановят, сошлись на Комарова. Меня тут все знают. И держись. Держись осторожнее! У нас военное положение. Даже журналисты пропадают — на прощанье капитан насильно вручил пару бутербродов, — Ешь, закусывай, Эмануил, — извини, если что. Сам понимаешь. Опасно сейчас.

Как в воду глядел! После напряженной езды по совершенно пустынному широченному шоссе, в прежние времена, до краев наполненному разноцветными авто, нас остановили двое здоровенных полицейских. Были они в касках и вооружены автоматами Калашникова — Военное положение.

Поначалу, их вид принес небольшое облегчение. Когда несёшься по огромной трассе в полнейшем одиночестве, погруженном в звеняще-мертвящее безмолвие, становится как-то не по себе.

Чудится, что остался во Вселенной один-одинёшенек. Порой начинает казаться, что тебя хладнокровно и с прощальным интересом, упорно рассматривают сквозь циничный прицел снайперской оптики.

Предлагая заплатить штраф в сто марок, «по-хорошему», причём за совершенно пустяковое отсутствие запасных лампочек, полицейские, ни с того ни с сего, вдруг, жестко передернули затворы. А ведь мы, только-только, осмелились заикнуться о небольшом снисхождении.

— После того, как Вы нас продали, видеть на своей земле не хочется!, — грозно заявили они, — штраф им, видите ли, не нравится

Полицейские, казалось, рассвирепели на ровном месте, ни с того ни с сего. Положение становилось опасным. Вот разрядят в нас свои автоматы, машину сожгут, деньги присвоят. А вокруг, вокруг ни души.

Тут, Слава Б-гу, я и вспомнил о капитане Комарове. Его имя, действительно, стало самой настоящей охранной грамотой. Тут же забыв о поборах, полицейские сразу перестали хмуриться и широко заулыбались,

— Комаров! Так бы сразу и сказали!

Похлопав на прощанье по плечу, они дали несколько бесплатных, но дельных советов, пригодившихся, впоследствии, уже на следующих блок-постах.

___________

— Эмануил. Вы должны понять. Нам Совсем не до возврата долгов. Положение аховое. — ночью натовцы бомбить Белград собираются. Вы бы, лучше, убирались отсюда, да подобру-поздорову. А то глядишь, как бы чего не вышло, — вяло убеждал меня смертельно усталый генерал сербского Генштаба

Внутри главного военного ведомства Сербии царил полный бардак, больше напоминавший картину последних дней гитлеровской рейхсканцелярии.

— Хотите, дорогой, мы, вместо возврата долгов, Вам памятник в центре Белграда отгрохаем? Мой друг отличный скульптор, — предложил генерал, лихорадочно заспешивший к выходу

— А памятник, в полный рост или на лошади?, — пытаясь шутить, я прекрасно осознал, что «плакали мои денежки»

— Памятник можно, и на лошади, и на танке, например, — совершенно серьёзно, но рассеяно, заявил генерал, не приняв, либо не захотев понять моей иронии. Соорудить можем всего за несколько дней. Подпишем, что от благодарных югославов. Ведь такого народа больше не будет. Никогда, — горько произнёс он,

— Но если хотите поменять динары и продолжить разговор, то побежали, побежали за мной, — спешно произнёс офицер, быстро увлекая меня на оживленную улицу в самом центре Белграда

— Зарплату выдают, сейчас, трижды в день, — в спешке объяснял вояка. — Получив деньги, каждый немедленно бежит на центральную площадь, чтобы поменять деньги на американские доллары. — Динар, теперь, падает на сотни процентов в час.

Странно и страшно было наблюдать за десятками тысяч людей, прежде наполненных достоинством и радостью. Ведь до этих тяжелых событий, югославы жили получше многих американцев и европейцев. А сейчас, обезумевшая толпа неслась к площади спасать свои крохотные сбережения. Люди бегали туда по нескольку раз в день. Национальная валюта исчезала, растворялась, таяла прямо на глазах.

Ещё за пару месяцев до этого, генерал не был так растерян. Более того. Ворвавшись в мой Бухарестский офис, как весенний ветер, он был бодр, энергичен и вызывающе весел.

— Эмануил, — панибратски обняв за плечо, генерал подвёл к окну, где расположился значительный экскорт его военизированной охраны. На чистейшем русском языке, говорившем о долгих годах Московской учебы, он продолжил, — мы знаем, что у Вашей конторы есть приличное количество топлива, которого нам так не хватает, — он энергично продолжил,

— Желая задушить Сербию блокадой, американцы, вместе с продажной ООН, объявили эмбарго. В стране не хватает ни продовольствия, ни лекарств, ни горючего! Россия, с Вашим дураковатым Ельциным, нас предала и продала, — при этом, он так осуждающе посмотрел в глаза, что я — этнический еврей, волею судеб оказавшийся при распаде Союза в Молдавии, почувствовал себя виноватым. Мне было стыдно за все. За Ельцина, за развал СССР, за предательство дружественного народа Югославии

— Аванс мы уже внесли на счёт Вашей фирмы!, — Генерал набрал какой-то номер и протянул трубку. Там, действительно, плескался немного растерянный голос менеджера моего банковского счета. Он подтверждал получение солидной суммы

— Вы делаете мне предложение, от которого невозможно отказаться?, — попытался съязвить я

— Да! Именно так, — бодро и сразу согласился Генерал, — выбора у Вас, по-моему, нет никакого. Либо соглашайтесь, либо…

— Либо, что?

— Сами должны понимать, — смягчил свой тон генерал, — Контора у нас серьезная, а война, которая все спишет, бушует вовсю. Что такое Судьба отдельного человека, даже такого, как я или как Вы, Эмануил? Да ещё в таких глобальных процессах?

— Как же Вы собираетесь переправить такие количества топлива через границы?, — поинтересовался я, — ведь повсюду ООНовские конвои и охрана по всему Дунаю. Болгары, македонцы, как и румыны, тоже продались американцам. Продались оптом и в розницу. С потрохами.

— Это наша забота! Ваше дело продать топливо этой румынской компании, — генерал вручил мне реквизиты, — а дальше, мы сами

— Зачем же Вы все это мне рассказали?, — удивился я, — Могли бы, просто, дать румынскую фирму-покупателя и дело с концом. Тем более, что ваш аванс практически равен рыночной стоимости топлива. То, что Вы обещаете дополнительно, это неожиданно высокий бонус. И это, честно говоря, очень настораживает

— Просто, я, очень-очень, хотел Вам, русским, в глаза посмотреть

— Мы-сербы, единственные, кто к Вам всегда относился как к братьям. Вот Болгары, например. Те только болтали и бросали слова, много слов, — братишки, братушки. А предали, сразу же, ни за понюшку табаку, — генерал огорчённо продолжал

— Даже не буду вспоминать шипящих поляков, холодных прибалтов и жадных хохлов. Не удивляйся моему русскому. Много лет жил в Москве, учился в Академии. Даже представить себе не мог, что нас продадут и предадут русские. Вы хоть понимаете, что следующими будете именно Вы? Когда придут за вами, вы же одни останетесь. — Генерал снова посмотрел в глаза

— Обидно! Понимаешь? Ведь знаете, точно знаете, по ком звонит колокол…