Жизнь

Эльдар Бадырханов

Автобиографическая книга о жизни на стыке 80−90-х в большом восточном городе. Перемены оборачиваются враждой, оживают старые обиды, закипают улицы, танки не в силах остановить недовольных, а национальное возрождение начинается с погромов и заканчивается войной. Но не все так плохо: солнце, ветер, пряные запахи, весна и юность.

4. Изгнание

Дед в растерянности закурил. Рука с сигаретой дрожала, протезы не держали, а сесть было не на что. Григорий решил отправиться к участковому. Вдвоем они зашли в обобранную квартиру. Участковый озадаченно пыхтел в усы и всем своим видом выражал сдержанное, неглубокое сочувствие. Развел руками, покачал головой и дал понять, что надеяться на эффективное расследование даже не стоит.

— Не вы одни, у нас уже несколько таких случаев в районе за последние дни. Спасибо скажите, что вас не было дома, когда они ворвались. Спасибо скажите, что живы э остались! Уезжать надо поскорее, вот мой совет, доверительно и успокаивающе сказал милиционер-азербайджанец.

Ясное дело, мародерствовали простые обыватели, которые никакой милиции не боялись. Завалились и не спеша хватали все подряд.

Дед ехал назад к нам, и в дороге, как озноб от лихорадки, сотрясало его холодное и безжалостное чувство, что он уже здесь чужой, в этом вдруг ставшем совсем не родным, неприятном городе. Это уже был не Баку для него. Баку никак не мог быть таким злым, хищным городом. Баку — совсем другой город. Вроде и улицы знакомые, и здания стоят, а все другое. Рассыпался и провалился под землю его город.

Когда дед заскрипел протезами на пороге гостиной, а, несмотря на непростые времена, у нас были открыты и железная калитка, и входная железная дверь, Элла с матерью смотрели по телевизору сеанс Кашпировского. Бабушка совсем не верила в эффект от модной телетерапии, но мама, и сама не особо доверявшая Кашпировскому, уговорила ее предаться медитации перед экраном.

Григорий пробормотал что-то вроде «добрый день». Был полдень. Совсем недобрый. Мама поняла: дед что-то хочет сказать, но как же сеанс? Надо смотреть неотрывно, тем более там самая ответственная часть — групповое погружение в транс. Правда, ни ее, ни бабушку эманации Кашпировского не пронимали. Но мама старалась поймать обещанный целебный транс и даже глаза закрывала. Правда, потом говорила, что на нее ни один гипноз не действует.

— Папа, давай позже поговорим. Садись лучше Кашпировского посмотрим.

— Я пойду покурю, доченька, — сказал дед глухо и надрывно. В этой фразе Элла расслышала тревогу и вышла с ним. Григорий три раза безуспешно чиркнул спичкой, привычно сложив ладони ковшиком. Руки дрожали.

Я возвращался из школы и увидел маму в слезах на улице. Она ходила звонить в большое семейство армянина дяди Яши, сидевшего на чемоданах на отшибе улицы. Телефона у нас не было. Элла позвонила Рустаму. Ну, а что мог сделать папа?

— Квартиру дедушки и бабушки обокрали! Все вынесли, все, — пояснила мне мама. — А они еще недавно спальный гарнитур купили новый. Все, сволочи, унесли, чтобы они сдохли!

Скоро стало ясно, что квартиры — ни дедушкину, ни дядину — не продать. Никто ломаного гроша не даст армянину. Зачем платить, если можно взять даром. Если и выполняются обязательства, то по уже заключенным сделкам. Про Завокзальную вообще нечего говорить. Кому нужны квартиры в гетто, населенном «деревенскими» и озлобленными переселенцами из Армении? Разве приличный бакинец туда сунется жить?

Ездить по городу деду стало смертельно рискованно.

— Я еду по родному Баку, как разведчик в тылу у немцев. Как в кино себя чувствую, — говорил Григорий.

— Эх, папа, папа, ну почему ты не открыл газ?! А?! Взял бы да и открыл, и взорвались бы, сволочи. Все равно там и все соседи такие же. Тебя бы и не заподозрил никто, подумали бы, утечка от того, что плиту двигали или еще чего, — причитала Элла. Дед на такое был неспособен.

На семейном совете было решено ехать в Москву искать правды. В самом деле, ведь Советское государство и партия, в которой Григорий состоял, не могли оставить гражданина, да еще инвалида войны, без жилья на старости лет. Имущество не столь важно, много ли надо пожилым людям. Хотя бабушка потрясена. Хорошая мебель, импортная посуда, серебряные ложки, цветной телевизор, одежда, отрезы тканей, матрасы и одеяла, по старинному обычаю набитые овечьей шерстью и простеганные, — это все потеряно и уже не нажить.

Наскребем с миру по нитке, утешают все ее. И правда, много ли надо пожилым людям и разведенной женщине. А вот жилье в приличном регионе, прописка и пенсия — как же без этого? Хотя у бабушки пенсия то смешная — 20 рублей в месяц. Пришлось и во время войны у станка постоять, снаряды тачать по 12 часов в день, но стаж небольшой — после войны с детьми все сидела.

Элла с отцом в начале ноября выехали в Москву и остановились у Багдасара, дальнего родственника мужа сестры дедушки. Багдасар, у которого мама была русская, жил с русской женой Светой в большом экспериментальном доме напротив Даниловского рынка. Огромным серым реликтовым «Титаником» он подплывает к рынку до сих пор.

У Багдасара невообразимая двухуровневая квартира. Выдали взамен трех комнат в коммуналке на «Кропоткинской», оставшейся от отца. Предки Багдасара бежали в Москву от резни в Баку еще в 1905 году.

Наивная мама ходила в приемную Верховного Совета на Моховой, Совет ветеранов, хотела на прием к союзному премьер-министру Рыжкову записаться. Был же дед в свое время на приеме у всесильного «отца» Азербайджана Мир Джафара Багирова. Попросил пенициллина для умирающего сына, а он тогда по специальному разрешению отпускался.

Потом Багирова поставили к стенке, а дед ходил и к «хрущевскому» первому секретарю Ахундову комнату выбивать. А тут квартиру потерял. Почему бы не добиться аудиенции у Рыжкова.

Мама, скованная в Баку, пыталась проявить всю свою энергию в Москве. Дед был расшатан и расстроен. События подорвали его веру в справедливое мироустройство. Да и невероятно трудно ходить по Москве, ездить в метро на протезах. А их, конечно, футболили по инстанциям и четко дали понять, что на прием у Рыжкова даже не стоит надеяться. Это исключено, пояснил более-менее доброжелательно настроенный чиновник из Совета ветеранов. Все, что могли сделать там, — это переписать данные, принять жалобы и спустить их вниз в инстанции Азербайджанской ССР. Это даже не смешно.

Маме посоветовали прописать дедушку у каких-нибудь близких родственников в Москве и встать на учет. Эта хитрая и длинная тропа могла привести в перспективе к порогу новой квартиры. Прописаться в Москве — нереально, честно ответила мама. Она знала, что такое прописка для москвичей, да и близких родственников в столице не было. Тогда ей сказали, что могут посодействовать в устройстве родителей в дом престарелых.

Побывала Элла и в постоянном представительстве Армянской ССР в Москве. Туда ей настоятельно порекомендовали сходить чиновники. В постпредстве они с дедом попали в толпу гудящих беженцев-армян, требующих и требующих себе мест в гостиницах и пансионатах Подмосковья. Мама поняла, что и тут есть и старики, и ветераны. Одного старого, еле двигающегося дядьку родня просто привела и оставила в вестибюле постпредства на диване. Просто подкинули, как подкидывали раньше детей, чтобы его поскорее определили в больницу или дом престарелых.

— Ничего мы не добились, вот хорошо только папе пальто купили теплое. Холодно в Москве, а он в плаще… Прописаться негде, да и у Багдасара оставаться уже напряженно было. Квартира, конечно большая, но там дочь, зять, младшая дочь… Они хорошие люди, но неудобно. Да и вряд ли бы чего добились. Одно хождение по кабинетам бессмысленное. Никогда не прощу себя за эту поездку, только отца бедного гоняла по этому метро на протезах. Ему было очень тяжело, а все бесполезно, — рассказывала мама.

В конце ноября дедушка и тетя Аня, сестра мамы, выехали из Баку, улетели в Ставрополь к родственникам. Там жил брат деда, там была надежда прописаться. Рустам их провожал. Бабушка еще оставалась у нас.