Бабка. Солнышко. Судьба

Эльвира Юдина

Судьба простой русской женщины так схожа с историей родной страны. Женщины вместе с Родиной разделяли все ее исторические тяготы и лишения. События в книге разворачиваются с конца XIX века в уральской глубинке. Сюжет наполнен описанием русских традиций, уральского деревенского быта и краеведческими мотивами. На примере одной жизни он показывает, как непростые отношения в семье при должном уважении и любви друг к другу заканчиваются прощением, и сохранением семейных ценностей.

Солнышко свети́т

Недолго мы с восторгом смеялись над ней, закрываясь одеялом с головой. Как только солнышко полностью селилось в деревенскую избу, бабка начинала ворчать на нас, на своих спящих внуков и правнуков:

— Девки! Девки! Солнышко-то уже в задницу свети́т, а вы всё спите́! Беда ведь с имя́… Курдюки́ свесили и спят. Вставайте! Петухи-то уже все песни пропели, вы всё спите́! Ой, беда, девки! Как жо это вам спи́тся, а?

Бабке казалось, что самое интересное происходит поутру, и что мы проспим всё самое замечательное в этой жизни. Она и не подозревала о том, что мы уже давным-давно не спим, а наблюдаем за её работой. Прислушиваемся к словечкам, которые она произносит в полный голос, и к топанью её пяток; что, предвкушая завтрак с шаньгами и молоком, мы только и ждём, когда начнёт «солнышко светить в задницу».

Её действия всегда сопровождались частым и очень громким стуком пяток. Пятки у неё были худые и острые от старости. Многие по дому ходили без тапок: в избе всегда было чисто, но ни у кого так не стучали пятки, как у неё. Ходила она по избе в одних чулках, редко надевала шерстяные носки, которые сама же и вязала. Вязала носки и штопала вещи она почти до самой смерти, очки надевала только в вечернее время. Очки были с коричневой оправой и сильными линзами. К обеим дужкам очков была привязана простая белая резинка, с помощью которой они держались на глазах и не сваливались с ушей. Иногда все-таки очки плавно спускались на самый край носа, тогда бабка одну сторону резинки цепляла себе за одно ухо, выпячивая его из-под платка, как обычно что-то ворчала себе под нос и продолжала штопать вещи непослушными старыми руками. В такие моменты часто возникал домашний «скандал» свекрови, то есть бабки, со своей снохой. Чем-то недовольная свекровь из-под очков стреляла чёрными глазами в сторону кухни, где готовила обед её сноха, женщина, с которой они вместе прожили уже тридцать лет и всё это время делили одного мужчину, которого каждая любила по-своему: одна как мать, другая — как жена.

Работа по дому и забота о детях и внуках приносили бабке радость. Она могла ворчать, ругаться, смеяться, но всё время работать. Никто и никогда не видел её уставшей или понурой. По её мнению, скучать могут только ленивые люди, а работягам скучать некогда. Бабка с раннего утра кормила кур, давала им зерно, громко, протяжно приговаривая:

— Цыыыпа, цыпа, цыпа!

Потом вместе с внуками или правнуками по деревянной лестнице она заползала на сеновал и там, в куриных гнёздах находила свежие яйца. Нам доставляло огромное удовольствие ползать с бабкой под крышу сеновала, где куры вили себе гнезда. Как появляются куриные яйца, а из них цыплятки, впервые нам разъяснила наша бабка. Она приносила свежие и тёплые яйца в дом в подоле своей юбки и клала их на обеденный стол: Вася — сын — и внуки любили пить свежие сырые куриные яйца по утрам. Иногда бабка готовила омлет для внуков и правнуков на маленькой алюминиевой сковородочке. Бабка стряпала кралечки на сметане, шаньги, и блины, и домашний хлеб. Все продукты были из собственного хозяйства. Мы, будучи детьми, иногда просыпались от аромата свежего парного молока и домашней стряпни — так пах родной дом. А если встанем пораньше и успеем с бабкой на дойку, то можно было только что надоенное свежее тёплое процеженное молоко получить в небольшую кружечку.

Одевалась бабка в тёмные вещи, немаркие, как она говорила. На ней всегда была тёмная юбка до щиколоток и такой же серый фартук. Фартук она носила всегда и везде и снимала только, когда ложилась спать. Чуть светлее были женская рубашка, хлопчатобумажные, коричневого цвета чулки на резинках и калоши. Резинки часто ослабевали, и тогда чулки скатывались до самой стопы — так и ходила она, не обращая на это никакого внимания: она была увлечена домашней работой настолько, что ей было всё равно, как она выглядит и что на ней надето. Иногда бабка надевала платья, в основном, когда её навещали внуки или гости. Для таких случаев у неё были припасены: специально новый белый платок в мелкий чёрный горошек, который она туго завязывала на голове, и новый фартук. Если гости приходили до того, как она успеет подготовиться, бабка уходила в баню, переодевалась там и заходила в дом уже красавицей, в платье тёмного цвета с белыми цветами на ткани и в новых коричневых чулках. Она приветливо улыбалась всем и быстро проходила в свой небольшой уголок, на старую металлическую кровать возле русской печи. Бабка мёрзла, поэтому часто лежала или спала на печи за цветной занавеской. Иногда она выглядывала оттуда из любопытства, чтобы посмотреть, что происходит там, «на другой земле», без неё.

Лицо человека — а особенно пожилой женщины — помогает распознать характер: понять, чем живёт этот человек, и рассказать о его жизненных принципах. Лицо бабки было очень родным и поистине красивым. Оно было круглой формы, как само солнышко, с небольшим аккуратным ровным носом. Часто ладонью она поднимала нос кверху: то ли чесался, то ли это движение она делала от стеснения (стеснение и скромность ей были присущи). У неё был узкий разрез глаз, такие глаза в деревне называли раскосыми; от природы бабка была смуглой и по внешности немного походила на башкирочку или татарочку. Часто от бабки мы слышали: «Баско́й-то шипко не была, а молоденькими-то все были». Так она говорила о себе, не считая себя красавицей. По воспоминаниям бабки, в её родне по матери и отцу все были русскими людьми, у всех были русские имена и фамилии. Эта смуглая кожа генетически передалась потом и её сыну Василию, которого татары и башкиры принимали за своего, из-за чего начинали разговаривать с ним на своём языке.

Был один интересный случай, который произошёл с Василием. Мария, жена Василия, та самая сноха нашей бабки, часто мужу говорила о том, что он из-за своей смуглой кожи, чёрных волос и чёрных раскосых глаз очень похож на татарина, цыгана, башкира или чуваша. Василий обижался на жену и после даже мог подолгу с ней не разговаривать. Но однажды Василий с Марией закололи быка и поехали продавать мясо в город на колхозный рынок. На рынке народу было много: был выходной день. Народ подходил к прилавку с мясом, покупатели спрашивали цену, рассматривали мясо, выбирали понравившийся кусок. И вдруг к их прилавку подошла темноволосая женщина в цветных одеждах, в каких обычно ходили цыгане, и начала с Василием разговаривать на своём языке. Она что-то настойчиво пыталась узнать, но Василий ничего не понимал. Он пытался объяснить жестами и словами, что не понимает её, но женщина упорно повторяла неизвестную фразу. Наконец, осознав, что Василий её не понимает, она махнула рукой и бросила:

— А, русский! — развернулась и ушла.

Мария хохотала безудержно, и Василий хохотал с ней вместе. После этого случая Вася стал спокойно относиться к тому, что его часто принимают за нерусского. Смуглый цвет кожи переняла старшая внучка бабки Наталья, моя мама, а потом и старший правнук Владимир, мой родной брат. Это всё не случайно, так как известно, что на Среднем Урале ещё в XIII веке вдоль уральских рек и их притоков селились башкирские семьи. Может, и были в роду башкиры, да только сейчас этого уже и не узнаешь.