Музыка ветра

Эллисон Майклс (2024)

Семнадцать лет назад отец бросил Софи и её сестру, а сам сбежал в неизвестном направлении. Долгие годы от него не было вестей, пока Софи не получила письмо с острова Нантакет. Отец попросил приехать и проститься с ним, ведь он умирает от рака.Остров Нантакет. Оазис среди океана, где обитают тайны прошлого. Год назад Софи уже приезжала сюда в поисках отца, чтобы примириться с ним перед смертью, но ничего не помнит. Единственные свидетели и источники воспоминаний — дневник с обрывающимися записями и корабль в бутылке с её именем на борту. Куда заведут Софи собственные воспоминания?

Глава 6

28 сентября

— Куда едем?

— Дорчестер-авеню, 68.

Нежный трепет в груди от предвкушения чего-то важного. Наверняка то же самое чувствуют невесты, когда любимый мужчина приподнимает фату и заглядывает в глаза. Или бегуны, когда до финиша остаётся каких-то десять метров, а соперники плетутся в хвосте. Или рыбак, когда видит, что поплавок уходит под воду и кончик удочки прогибается от увесистого улова.

Вздох. Ожидание. А потом удар. Похожий на гром, от которого разверзлись безоблачные небеса. Машину крутит, как волчок от сильного толчка. Я впиваюсь одной рукой в дверцу, другой — в сидение спереди, но меня всё равно уносит, а потом начинает мотать по всему салону. Звон стекла, разлетающегося в щепки, как полено от лезвия топора. Острые стекляшки осыпают моё лицо, режут нежную кожу и забираются под лёгкую ткань сарафана. Кто-то кричит, может я, может водитель, а может и мы оба. Бездарный хор голосов, что не успели спеться, потому что не репетировали.

Какой-то хруст и боль в правом плече. Позвоночник складывает пополам и разгибало вновь, руки болтаются в невесомости. Пространство управляет мной, как марионеткой. Асфальт и небо мелькают так быстро, что я не успеваю понять, где что. А потом, точно фильм поставили на медленный повтор, боковая дверца слишком стремительно приближается ко мне. Висок встречается с ней. Яркая вспышка и кромешная чернота.

Я в десятый раз переписываю последние воспоминания, но никогда не могу вспомнить ничего больше. Только обрывочные сцены того, как такси кувыркается в воздухе и врезается в столб. Я перепробовала всё, чтобы вернуть память, но некоторые вещи покидают нас навсегда.

***

Почти каждая заметка в дневнике на протяжение этого года начиналась одинаково, пока я не перестала записывать свои попытки вспомнить обстоятельства аварии. Теперь я просто перечитывала наш диалог с таксистом и сумбурные картинки происшествия, как абзацы из книги или чужие мемуары, не имеющие ко мне никакого отношения.

Первое воспоминание, прокравшееся под кору моего травмированного мозга — белый потолок и тошнотворный запах антисептика. Голова трещит, а я даже не могу поднять правую руку, чтобы помассировать виски. Она плашмя лежит вдоль ноющего тела, как дохлая рыбёшка, чей хребет застыл в одном положении и больше никогда не обретёт плавности движений. Туман в глазах сливался с грязной белизной стен, и от этой пелены было никак не проморгаться. За дверью какой-то шум бурной деятельности, а в палате лишь отзвуки застывшей жизни в виде пикающего монитора, отсчитывающего колебания моего сердца.

Левой рукой я всё же смогла дотянуться до головы, чтобы проверить, что она на месте. Со всех сторон её сдавливали бинты, будто без них она могла развалиться на части. Рассыпаться, как вылетевшее лобовое стекло такси. Лицо саднило жжением, как от укусов десятков ос.

Меня засунули в этот кокон, кругом — ни души, которая могла бы объяснить мне, что происходит и как я вообще сюда попала. Паника одолела каждый сантиметр моего тела. Испарина проступила под свободной сорочкой и превратила меня в скользкого морского угря, что вот-вот выскользнет с хрустящих простыней и шлёпнется с высоты метровой койки. От страха пульс понёсся по экрану прибора стремительными зигзагами. В удушающем страхе я пыталась подняться, резко дёрнуться, чтобы проснуться от дурного сна. Я ведь должна сейчас отплывать на пароме на Нантакет, чтобы встретиться с отцом!

Спасение ворвалось в палату в виде обеспокоенного худого мужчины с курчавыми висками и крылатым носом. Он влетел со свитой верных медсестёр и суетой коридорных звуков, и они тут же обступили меня со всех сторон, как отец с друзьями обступали трофейного полутораметрового палтуса, выловленного у Провинстауна в заливе Кейп-Код семнадцать лет назад. Медсёстры замелькали в сознании пятнами своей бледно-голубой униформы, разбавляя белизну стен и белого халата врача хоть каким-то цветом.

Меня пытались успокоить, уложить обратно на подушки, но я продолжала метаться, пока мне что-то не вкололи. Приятное тёплое расслабление потекло по венам и утихомирило моё тело, пока белоснежный мир снова не погрузился в темноту.

Когда я снова пришла в себя, небо за окном уже потухло и не сияло голубой палитрой, а мою руку сжимало что-то тёплое. Со стоном я повернула голову и увидела сестру, за компанию задремавшую у моего сонного тела. Она согнулась пополам на придвинутой табуретке, примкнув своим стройным телом к жёсткому матрасу, но не выпускала моей руки. Только сейчас я заметила паутину красноватых порезов, что украшали мою бледную кожу, как пайетки — вечернее платье.

— Руби. — Прохрипела я, и она сбросила остатки сна. Отряхнулась от него, как собака от воды, и тут же вскочила.

— Софи! Господи, как я рада, что ты очнулась! Я позову врача…

— Стой. — Я ухватилась за её нежную, так непохожую на мою зазубренную, руку, как за спасительный канат на краю пропасти. — Не уходи. Что со мной?

— Милая, не двигайся. Пусть доктор тебя осмотрит, а потом поговорим.

Слишком много сил уходило на то, чтобы просто лежать смирно, а на споры и подавно. Я подчинилась и стоически вынесла тщательный осмотр доктора, того самого курчавого и широконосого человека в белом, что уже мелькал перед глазами раньше. Он представился доктором Эвансом, нейрохирургом и моим покровителем последние десять дней, что я пролежала в бессознательном забвении. После нелепых игр со слежкой за фонариком, измерении давления и взятия анализов, моё тело наконец оставили в покое.

— Вы попали в аварию, помните? — Спросил доктор, возвышаясь надо мной гигантской шпалой.

Я стала перебирать в памяти последние минуты перед белой вспышкой. Зал ожидания в порту Гианнис, какой-то мужчина, слишком громко жующий орешки из автомата, женатая пара, спорящая о забытых паспортах. Неужели паром, на который я села сорок минут спустя, затонул на полпути к Нантакету?

— В аварию? Что-то случилось с паромом?

От меня не укрылось, с каким беспокойством переглянулись доктор Эванс и Руби.

— Что последнее вы помните, мисс Вествилл?

— Как ждала отправления в Гианнисе. Что там случилось?

Доктор нервно переминался с ноги на ногу и заиграл челюстями, будто пробуя правильный ответ на вкус. Но сообщать плохие новости — часть его трудной работы. Пододвинув к постели табурет, на котором недавно дремала Руби, доктор присел и коснулся моей руки. И дураку понятно, что этот заботливый жест должен смягчить удар.

— Вы попали в аварию. Водитель впереди идущей машины потерял управление, вылетел на встречную полосу и протаранил ваше такси. От лобового столкновения вы несколько раз перевернулись и врезались в столб.

Я дёрнулась и вырвала руку из невесомой хватки доктора.

— Какая авария?! Я ведь собиралась отплывать на Нантакет! Не было никакого такси.

— Похоже, у вас ретроградная амнезия. — Видя наше с сестрой недоумение, он пояснил человеческим языком. — Частичная потеря памяти. Вы не помните ни момент аварии, ни месяцы, что случились до неё.

— Месяцы?

Поверить во все эти небылицы было сложнее, чем подвигать правой рукой. Всё это — глупый розыгрыш или дурной сон. Другого объяснения этой неразберихе моя больная голова не находила.

— Вы ударились головой и получили сотрясение мозга. От удара запросто могли потерять память, это обычная практика при черепно-мозговых травмах.

Обычная практика забывать несколько месяцев своей жизни? Для меня — очень даже необычная. Скорее, нереальная, как ловить сома на кукурузу.

— Вам ещё крупно повезло. — Всё пытался утешить меня доктор Эванс. — Помимо сотрясения, перелом правой руки, многочисленные ушибы и порезы.

Я снова взглянула на израненную руку и коснулась обжигающих точек на лице, отчего Руби поёжилась и отвела глаза куда-то в сторону.

— Всё могло быть гораздо хуже. — Доктор сглотнул очередную плохую новость. — Водитель такси не выжил. Как и виновник аварии. Вы пролежали без сознания больше недели, но теперь ваши показатели приходят в норму. Мы подержим вас ещё несколько дней и отпустим домой. Вам нужно будет пустить все ваши силы на восстановление, нужен постоянный уход.

При этих словах доктор Эванс оглянулся на сестру, и та только сдавленно кивнула. Он просидел надо мной ещё несколько минут, расписывая моё состояние и план лечения, но ясно было одно. Мне крупно повезло остаться в живых.

— Ей нужно отдохнуть. — Предупредил доктор сестру перед тем, как двинуться к выходу. — У вас десять минут.

За десять минут можно доплыть от Бостона до маяка на Оленьем острове на моторной лодке, поймать пять радужных форелей в клёв, но никак не получить все ответы, на которые я надеялась.

— Боже, Софи… — Как только дверь закрылась, сестра кинулась ко мне и обняла, отчего из меня вырвался протяжный стон. — Прости, прости, просто я так рада, что ты пришла в себя.

Что ты жива — читалось в её обеспокоенных глазах, так похожих на мамины. Мы с Руби — яблоки от разных яблонь. Она — точная копия матери, а я — отца. Она — такая же стройная, с тёмной гривой прямых волос и жёлтыми крапинками на радужке кофейных глаз. Отец же подарил мне не только любовь к океану, но и сильные плечи, волны непослушных локонов и зелёные глаза. Такие непохожие, мать и отец дополняли друг друга когда-то, как мы дополняли друг друга с Руби сейчас.

— Расскажи, что произошло. — Попросила я. — Только без всех этих медицинских штук.

— Тебе нельзя волноваться.

— Я десять дней провалялась в больнице и ни черта не помню, Руби. Разволноваться сильнее уже невозможно.

В наших спорах я всегда побеждала, потому что была упёртой, как папа. Сестре ничего не оставалось, как отойти в сторону, если уж я удумала отпраздновать день рождения на катере, а не в ресторане, отправиться на пикник на Касл Айленд, а не в парк Бель Айл Марш или купить ещё одну пару кроссовок вместо шпилек от Джимми Чу.

И Руби сдалась, уступила мне, как последние двадцать пять лет её жизни.

Она как раз показывала потенциальным покупателям светлую квартиру в Бэк Бэе, когда ей позвонил полицейский и сообщил, что я попала в аварию и меня увезли в больницу Бостон Мемориал. Какой-то мужчина разговаривал по телефону и не справился с управлением, после чего вылетел на встречную полосу на перекрёстке Коламбия-роуд и Гамильтон-стрит, и влетел в моё такси на скорости шестьдесят миль в час. До дома мне оставалось пять минут, но я так и не доехала.

Такси трижды перевернулось и вмазалось в столб. Таксист не был пристёгнут и в полёте вылетел через разбитое лобовое и погиб под колёсами идущей мимо машины. А я пробарахталась по салону и получила удар о боковую дверь, после чего потеряла сознание на ближайшие десять дней. Мою сумку вернули сестре только несколько дней спустя. Мобильный телефон был расколочен вдребезги, а половина вещей навсегда потерялись в паре кварталов от моей квартиры в Дорчестере. Розовая помада «Диор», которую Руби подарила мне на прошлый день рождения, дешёвые очки-авиаторы и кошелёк со всеми деньгами и карточками. Их удалось восстановить, в отличие от телефона, но меня мало заботили такие мелочи. Главное — уцелел дневник, который мог прояснить, что же случилось со мной в те последние три месяца, что вылетели из памяти вместе с таксистом.

Я выдохнула с облегчением, когда Руби протянула мне израненную, как и я, сумку, и я нашла в ней кожаный коричневый переплёт. Он потрепался, через всю лицевую обложку пролегала длинная царапина, но все страницы оказались на месте. Я стала листать единственную вещь, что могла вернуть мне память, но записи обрывались на единственной букве.

Л.

— Он не закончен. — Я трижды пролистала его от начала до конца, словно недостающие страницы могли появиться в нём сами собой. — Здесь только начало.

— Я знаю, милая. Извини, я не должна была, но перечитала все твои записи. Хотела узнать, что случилось с тобой. Они только о твоём приезде на остров.

Меня не волновало, что сестра бесцеремонно влезла в самое сокровенное, словно нам снова по десять лет. Теперь моя память была утеряна окончательно. Без остатков воспоминаний я не смогу вспомнить, нашла ли отца и почему последние три месяца провела на Нантакете, хотя собиралась задержаться там не больше, чем на две недели.

— Это я во всём виновата. — Вдруг призналась Руби, вытирая набухшие на длинных ресницах слёзы. Так непривычно было видеть её ненакрашенной и взлохмаченной, когда она даже мусор выносила при полном параде.

— Ты-то здесь при чём? Не ты выехала на встречку.

— Нет, но я злилась на тебя, когда ты решила ехать мириться с отцом. Так злилась, что не хотела слышать ничего ни о нём, ни о твоём пребывании на Нантакете. Мы ведь почти не общались последние три месяца, ты не помнишь?

После этих слов она тут же потухла, осознав, что я не помнила ничего.

— Мы общались только сообщениями. — Сказала Руби скованным печалью голосом. — Ты писала мне через день, чтобы я знала — с тобой всё в порядке. А потом и вовсе перестала писать. Какой же идиоткой я была!

— Перестань. Ты ни в чём не виновата. — Искренне заверила я сестру и сжала её руку в полсилы, на большее пока не хватало твёрдости. На языке зрел очень важный вопрос, который я боялась задавать. — Но ты ведь должна знать хоть что-то. Руби, я нашла отца?

Кофейный цвет её глаз разбавила мутная вода слёз. Она слабо кивнула.

— Нашла.

По телу прокатилось то самое чувство приятной истомы, что я уже чувствовала, когда медсёстры вкололи мне успокоительное. Так значит, я отыскала отца, помирилась с ним, наладила хоть что-то в своей жизни.

— Но ты нашла не только его. — Вдруг произнесла сестра, и всё внутри сжалось. — Что-то произошло на острове, Софи.

— С чего ты взяла? Я писала тебе об этом?

— Нет. Но ты собиралась расторгнуть аренду. Ты вернулась, чтобы уехать навсегда.