Тёмный день

Элла Чак (2024)

Тот самый день… Тёмный мост… Тёмный день… Тёма и Дэн.По неизвестной причине Артемида теряет сознание и видит, то, чего никогда не происходило: незнакомых людей и ситуации, иной раз страшные. Иной раз… с трагичным исходом. Видения помогают избежать будущих неприятностей, а те не заставляют себя ждать: девушка то ввязывается в ограбление, то пытается спастись от банды, то оказывается в усадьбе, похороненной под землей. В видениях всего один минус. Чем дольше Артемида пребывает по ту сторону реальности, тем больше она забывает случившегося с ней вчера. Смываются дни, недели, месяцы… и даже годы.Что-то очень важное произошло в ее прошлом. Погиб человек. В случившемся виновен райдер ВМХ Денис. Прежде мажор, а сейчас бомж. Но при чем здесь незнакомая девушка? И почему их общее прошлое перечёркивает будущее, когда между парой появляются чувства?Чтобы вспомнить правду, придется забыть любовь. Но станет ли истина спасением или обернётся могилой в самый тёмный день года?

Глава вторая. Максимальные не близняшки

— Во даёт! — рассмеялся Сергей, — на что только не идут эти фанатки, чтобы привлечь твоё внимание! Удачный трюк! И автограф получила!

Толпа немного расступилась, пока Дэн пробовал прощупать пульс девушки, заметив фиолетовый браслет с надписью «Если я упаду, позвоните по этому номеру телефона».

— Что там с ней?

— Живая? — забеспокоились в толпе.

— У неё приступ, — смотрел Дэн на запястье девушки и её фиолетовый браслет.

Петля каштановых волос на макушке была утыкана листьями жасмина, а венок свалился на бок. В растрёпанной чёлке застряла пара сухих цветков. Девушка тяжело дышала и смотрела мимо него, она смотрела в небо, но глаза ее были совершенно черными, залитые мраком.

— Эй, Тёмка! Ты чего?! — подскочила Дашка и затрясла лежавшую без движения подругу. — Очнись!

— Бледнеет. Твоя подруга обесцвечивается.

Достав мобильник, он быстро набрал номер и продиктовал адрес, обернулся на Сергея, призывающего толпу фанатов к порядку:

— Девушки окажут помощь. Не волнуйтесь! Автограф сессия не закончена! Дэн Дробь к нам обязательно вернётся! — подскочил тот к другу, — ею займутся медики, возвращайся! Ты и пары десятков постеров не подписал…

— Закажи факсимиле, — равнодушно ответил Дэн.

— Какой к черту фак…?

— Восемь минут прошли, — повернул Дэн циферблат электронных часов, после чего поднял незнакомку из кустов на руки, что своим приступом спасла его от фотографирования.

Он встряхнул девушку и направился с ней в сторону парковки.

Дэн был рад хоть бы и чужому припадку, если не придется торчать напротив умоляюще протянутых частоколов мобильных телефонов и постеров.

Оборудование весит совсем немного, ведь сделано из облегченных сплавов. Кажется, лежащая у него на руках, весила не больше алюминиевого руля и пары шин. Он приподнял её голову выше, чтобы не подавилась собственным языком.

Выходя на парковку, Дэн заметил белую с желтым мигалку поверх фиолетового корпуса прямоугольной скорой.

Сделав быстрые подсечки паре лонгбордов девчонок, Дэн опустил свою ношу поверх них. С девушки окончательно свалился ее жасминовый венок. Подобрав его, Дэн продел сквозь венок руку, натянув его на плечо, перепрыгнул через кусты, не став выходить на парковку по асфальтированной тропе.

Он направился к своему джипу — единственной памяти из прошлой жизни, ради бензина для которого он соглашался на фотосессии и раздачу автографов. Права после аварии Дэну вернули. Он был уверен, что его мать обеспечила ему эту привилегию, выкупив их.

Расчерчивая площадку черными грустными смайликами — следами резины, Дробь исчез со скоростью выстрела, нарочно чиркнув бампером карету ненавистной ему скорой.

— Восемь… — прохрипела Тёма, распахивая глаза.

Сердце сжалось необычным адреналиновым ударом, похожим на тот, который описывала Лона в день ее знакомства с Максимом.

Каждый раз, приходя в сознание, Тёма помнила какой это по счету раз, но не помнила, что происходило с ней до обморока.

— Так, — ощупала она себя, — это мой восьмой приступ. Ясно…

Она судорожно пыталась запомнить видения, что приходили к ней, как только случались подобные обмороки. В идеале вспомнить бы еще, что было до того, как она упала. Недавнее прошлое стиралось, как на отцовском магнитофоне, когда Тёма с Лоной пробывали записывать новые песни поверх надоевших.

Хотелось пить. Казалось ее глаза раскрошатся, если осмелится ими моргнуть.

— Держи, — нарисовался перед лицом бокал с водой, — пей аккуратно, не спеши.

— Лонка… ты здесь? — не заметила сразу Тёма дремавшую все это время на кресле сестру.

В палате было темно. Кривые перекошенные жалюзи. Шорох их мягких клиньев от сквозняка из форточки.

Тёма протянула руку, делая их сестринский приветственный пальцевый обряд: большим и средним Тёма словно ногами человечка пробежала по тыльной стороне ладони, и Лона ответила тем же, пробежав по пальцам сестры.

По месту «беготни» разбежались мурашки.

— Родители здесь?

— Ночью нас к тебе не пускали. Максим провел меня по блату, — подмигнула она.

— У тебя с ним серьезно?

Лона подвинула стул и поправила сползающий белый халат. В отличии от Тёмы, предпочитающей одевать, как пацанка и не пользоваться косметикой, ее близняшка Лона выбирала женственные наряды: юбки, платья, высокие гольфы. Ее волосы, с уложенными изгибами локонами, держал на макушке шелковый бан. На губах мерцали блестки.

Близняшки были на одно лицо — стройные, с ровной кожей, но не внешность решала. Что-то другое делало их настолько разными, что мама порой в шутку пугалась — родные ли они вообще сестры?

Лона провела рукой по спутанный волосам сестры:

— Что ты помнишь?

— Я… — не могла оторвать Тёма взгляда от дыбящихся шуршащих полосок жалюзи, — помню запах жасмина, сахарную вату… и грустный смайлик.

— Грустный смайлик? Странно…

— А все остальное нет?

— Вату ты все время видишь, когда отключаешься.

Тёма уткнулась носом в подушку:

— Что у меня в голове?

— Ответы, — пожала плечами Лона. — Ты же хочешь узнать причину: почему теряешь сознание и как это остановить.

— Хочу.

— Вот и ищи ответы, — провела она пальцами по черной бандане вокруг запястья сестры, — если мы не видим музыку, не значит, что ее нет.

После развода родителей, с Тёмой и начали происходить непонятные приступы потери сознания. Она могла отключиться в любой момент, и никто не знал почему. Каждый раз, когда Тёма приходила в сознание, она забывала последнее, что с ней происходило.

Сегодня прибывая по ту сторону реальности, Тёма видела дом. Он был будто… похоронен. Не дом, а скорее усадьба. От нее остались лишь колонны, обвитые венами плесени. Они поддерживали провалившуюся в нескольких местах крышу под одеялом перегноя сосновых игл и листьев. Проеденная коричневая дверь напоминала пористый шоколад с ароматом гнильцы и растоптанных желудей. На окнах комья земли, пробившие стекла то здесь, то там паутинкой, похожей на выстрел дробью.

— Лонка, зачем кому-то пришло в голову закапывать усадьбу?

— Ты это видела?

— Ага… похороненный старый особняк.

Лона села в ногах сестры, теребя ее за лодыжку:

— Максим снова будет предлагать тебе Ганнонет.

— Я не принимаю ничего, созвучное с «говном»! Пусть сам жрёт свой Гавнодат! И перестаньте уже говорить обо мне. Он тебе любовник, а не психолог.

— Ты младше на пять минут, но иногда ведешь себя как пятилетняя!

И пока Тёма придумывала ответ, чтобы не обидеть сестру (максимально и навсегда), в дверь постучал виновник происходящего.

— Лона, Тёма… — позвал он, — … вы шумите, — просочился он в дверь. — Разбудите дежурную, и всех прогонят.

— У тебя уволят? — спросила Тёма.

— Вероятно.

И тут Тёма заверещала во все горло:

— ААААААААААА!!!!!

Лона ринулась на нее, закрывая сестре рот рукой, а за дверью палаты раздались быстрые шаркающие шаги. Резко включился свет. Тёма зажмурилась, а Лона сжалась под халатом, надеясь слиться с белыми стенами клиники.

— Три часа ночи! — пробовала дежурная открыть дверь в палату, но Максим ее не пустил.

— Все в порядке, Ирина, возвращайтесь на пост. Я сам, — продемонстрировал он шприц с успокоительным, — все под контролем.

Дежурная решила не вмешиваться. Все-таки это был Котов. Его повышение лоббировал сам заведующий.

Когда дверь окончательно закрылась, Лона бросила в сестру подушкой:

— С ума сошла?!

— Но я же в дурке, значит да!

— Макса уволят! И никто больше тебе не поможет!

— Мне не нужна терапия. Не хочу никаких экспериментальных препаратов! — уставилась Тёма на Макса.

— Я делаю, что могу, Артемида. Комиссию получается сдерживать. Но прогресса в лечении нет. Сегодня какой уже по счету приступ?

— Восьмой.

Тёма не любила, когда ее называли полным именем. Если она и была Артемидой, то лишь потому, что та покровительствовала луне, а Тёма по ночам оживала. Во тьме она сливалась с мраком, откуда приходили к ней ее видения.

Пока Максим приближался к койке, она думала: почему ему выдали такой маленький размер халата? Под ним была только футболка, окантовку рукавов которого Тёма видела сейчас, а дальше сплошная мышечная масса — бугры на предплечьях, на спине, на грудной клетке, на животе. Она не стала опускать взгляд ниже, чтобы не таращиться на еще какие-то бугры, что принадлежали ее сестре, а не ей.

Максим не был похож на занаду. Скорее на пловца из секции ныряния Лоны. Приветливый взгляд — заинтересованный и глубокий, от которого Тёме и раньше становилось не по себе, особенно когда она узнала, что ее сестра и Максим занимаются «нырянием» друг в друга.

Глаза его даже в полумраке играли синими искрами. Когда-то Тёма читала про паукообразных комаров, которые светятся синим. Комары живут в темных тоннелях пещер и облепливая своды, превращаются в мерцающие звезды.

Звезды — людоеды, пожирающие друг друга.

Таким был и Максим. Но как он «пожирает» Лону, Тёме представлять не хотелось, потому она пыталась сосредоточиться на его голосе.

— Твой случай, — продолжил Максим, опустившись на стул, где недавно сидела Лона пока сестра пересела к Тёме в ноги, — что-то уникальное в мире науке. Мне разрешили работать с твоей картой…

— Потому что ты умный! — ободряюще высказалась Лона.

— Потому что блатной, — брякнула Тёма.

— И то, и то, — согласился Максим. — Я против препаратов. Но… — посмотрел он на Лону, — твои приступы… нужно купировать. Ведь так продолжаться не может.

Последние слова… для кого? Неужели, для Лоны?

Тёма решила защищать свой дефект, как плюшевый медведь с надорванным ухом — пусть нитки торчат, она все так же достойна любви, как не покалеченные мишки.

— Мои обмороки — это мои обмороки. Они хотят мне что-то рассказать!

— Страшный секрет? — расплылись губы Лоны в улыбке.

Для нее улыбнуться было легко, а вот Тёме уже год не удавалось свернуть арку рта уголками вверх.

— Пока не узнаем, что их вызывает, не сможем их остановить.

Лона подошла к окну, отодвигая спутанную вермишель жалюзи и запрыгнула на подоконник с ногами. Долгий спорт в ее жизни сделал тело гибким, сильным и выносливым.

— Это мы с тобой помяли шторы? Когда ты поцеловал меня сегодня?

— Скорее всего… — вспыхнули щеки Максима.

— Ты сделаешь это снова?

Она опустилась на корточки, и его губы уперлись в ее обнаженные коленки.

— Здесь? — озирался он.

— И здесь, и завтра, и в клубе.

Отодвинув мятые жалюзи, Максим выудил из кармана съемную ручку для открытия решетки окна. Все-таки, учреждение хоть и считалась с прибыванием на добровольной основе, лечили здесь ментальные расстройства психики, эпилепсию и прочие состояния, когда пациентам опасно приближаться к высоте.

Для Артемиды Пчелкиной была арендована одноместная палата. За ней закрепили постоянного лечащего врача — Максима Котова, ведь Тёма согласилась разговаривать только с ним, когда поступила в центр после первого обморока. До Максима она послала по известному адресу в романтичное кругосветное путешествие всех, кто пытался задать ей вопрос: «как вы себя чувствуете? Что случилось?»

А как они бы себя чувствовали, грохнувшись с высоты собственного роста об асфальт? Испытывая головокружение, тошноту, пытаясь отделить явь от вымысла — от снов и образов, что приходили к Тёме пока разум отсутствовал.

Пока воспоминания на плёнке головного мозга стирались, уступая место никогда не случавшимися с Тёмой событиям.

Кто же посылает ей образы? Что за проклятье?

При их первой встрече Максим удивился настороженному взгляду пациентки. Девушка будто бы пыталась его узнать: кто он, откуда она его знает, где они виделись?

Максим был уверен в одном — их первую встречу ей лучше не вспоминать.

Он не допустит этого. Он все возьмет под контроль. И экспериментальный препарат Ганнонет тоже. В порыве душевных мытарств о правильности своего поступка: лечить Тёму, встречаться с Лоной, хранить от них тайну и кто он на самом деле, Максим впервые решил принять таблетки Тёмы.

Тот самый Ганнонет.

Впервые он принял таблетку спустя месяц после того, как случился самый тёмный день в его жизни.

Максим взялся за лечение Пчёлкиной попутно подлечивая и себя. Он выписал за год пятьдесят таблеток Ганнонета, принимая по одной в неделю. Пилюли помогали ему забыть.

Стереть хоть бы на время, что он натворил в прошлом. Он пробывал смыть и стереть страшную тайну, что окончится для него тюрьмой, если подробности всплывут на поверхность. Поэтому он держался возле Пчёлкиных, поэтому делал все, чтобы контролировать лечение их младшей дочери.

Но между ним и правдой оказалась Лона.

Как врач, как человек, как мужчина он понимал, если влюбится… если не сможет от нее отказаться, следуя всей логике ответа: «нет, мы не можем быть вместе», наступит конец света.

Наступи беспросветная тьма.

— Ты здесь? — отвлекла его Лона, уставившись на замерившую руку с «отмычкой» для оконной створки, — ты меня отпустишь?

Отпустить он ее не мог, знал, что должен, но не мог.

Промассировав грудную мышцу (не сердце) Максим отпер створку окна. Внизу каменная труба — крыша спрятанной паровой котельни — на которую спрыгнула Лона. Максим не спешил запирать окно. Лона обернулась, встала на цыпочки и коснулась его губ своими коротким нежным поцелуем.

— Увидимся в клубе.

— Зря я тебе рассказал. Забудь. Мы не будем ничего делать.

— Ты не будешь, а я — буду. Сам знаешь, что это единственный выход, — решительно заявила она.

Он сдержался, пытаясь скрыть накатившую на него тоску. Мысли его возвращались к насущному — как выписать Тёме (то есть себе) новый Ганнонет, если он уже истратил весь утвержденный комиссией лимит.

Глядя, как исчезает тень сестры в проеме окна палаты, Тёма перечислила пятьдесят три мышцы, которые одновременно отвечают за улыбку. Можно обойтись пятью. Такие в науке называют социальными. Чем больше чувств и искренности, тем больше задействовано мышц. Ни одна часть тела кроме улыбки не управляется сразу полусотней натяжения и расслабления такого количества мышечной массы.

Может быть, это не мышцы на лице Тёмы оказались атрофированными, это атрофировалась ее душа, разучившаяся выражать мимикой радость?

Она помнила развод родителей и как им с сестрой пришлось разъехаться по разным концам города. Как мама с папой игнорировали друг друга на редких семейных встречах. Как они молчат, стыдливо поглядывая друг на друга и на сестёр. Сколько девочки не пробовали добиться правды — измена, болезнь, внебрачные дети? — родители превращались в немых угрюмых социопатов, сбегающих куда подальше.

— Смайлик… — посмотрела Тёма на руку.

На участок кожи между большим и указательными пальцами.

Она помнила грустный смайлик с перевернутой улыбкой, помнила предгрозовые серые глаза незнакомого парня совсем близко… еще немного, и он коснется губ Тёмы своими, помнила Лону с сахарной ватой в волосах.