Все меняется

Элизабет Джейн Говард, 2013

1950. Матриарх семьи Казалетов, всеми любимая Дюши, уходит из жизни, закрывая за собой дверь в мир усадеб и слуг, классовых различий и нерушимых традиций, в котором Казалеты процветали. Луиза, теперь разведенная, влюбляется, но ее роман оказывается не таким уж безоблачным. Полли и Клэри тем временем пытаются найти баланс между семьей и собственными амбициями. Хью и Эдвард, которым перевалило за шестьдесят, ощущают себя потерянными в новом мире. Вилли, которую уже давно оставил муж, должна наконец научиться быть самостоятельной. Но главные испытания ждут Рейчел, которая всегда жила для других… Кульминация ждет все семейство в Хоум-плейс, где в Рождество новое поколение Казалетов смело вступит в свои права. Только одно можно сказать наверняка – жизнь уже никогда не будет прежней.

Часть 3

Июль-сентябрь 1956 года

Арчи и Клэри

Из-за похорон поездку на отдых им все же пришлось отложить. Деньги, отданные за билеты на паром, пропали; правда, французская компания согласилась дать им трейлер напрокат на неделю с учетом полученного задатка. Но на этом их везение, похоже, и закончилось. Во время переправы поднялись сильные волны, обоих детей непрерывно тошнило; Клэри пришлось обтирать их губкой в нездоровой атмосфере каюты с раковиной и уборной, распаковывать чистую одежду и выпрашивать у стюарда мешок, чтобы сложить в него запачканную. Никто не сомкнул глаз, каюта провоняла рвотой, дети измучились. Арчи делал все, что мог, чтобы помочь Клэри, принес из машины чемоданы, сходил в бар за напитками — ячменной водой с лимоном для Гарриет и Берти и бренди с имбирным элем для Клэри. «Твой напиток экстренной помощи», — объявил он и был вознагражден бледной, но благодарной улыбкой. Они уложили детей на койки и весь остаток ночи читали им вслух.

Утро было сереньким, с периодическими проблесками солнца; начался длительный процесс выгрузки машин с парома. Они прибыли в Сен-Мало, их приветствовало желанное зрелище целого ряда кафе.

— Сейчас у нас будет отличный завтрак, — пообещал Арчи.

Завтрак удался на славу. Дети с удовольствием уплетали круассаны с кофе, сильно разбавленным молоком, но гвоздем программы стал старик, который неторопливо прошелся туда-сюда мимо них с гепардом на поводке. Естественно, это взбудоражило детей, и он, заметив интерес, остановился возле их столика. Оказалось, что гепарда зовут Соня, хозяин предложил детям погладить ее по голове. Арчи вовремя сообразил, что от него ждут чаевых, и поскольку мелочи у него не нашлось, чаевые получились довольно крупными. Но не пропали зря: дети были совершенно очарованы.

А в остальном отдых вышел так себе. Часто шли дожди, больная нога Арчи ныла сильнее обычного, трейлер оказался не самым подходящим местом, чтобы просиживать в нем часами. Но когда наконец выглядывало солнце, дети с упоением играли на берегу, в озерцах морской воды среди камней и песка: каждый облюбовал себе свое озерцо, и оба часами радостно плескались в них и ловили креветок.

Арчи и Клэри ходили на пляж по очереди: пока один был с детьми, другой наводил порядок в трейлере, пытался хоть как-нибудь просушить их запас полотенец, чтобы хватило детям, бегал за покупками и готовил еду для пикников. Однажды, когда Берти пожаловался, что у него царапучий сандвич, Гарриет напустилась на него:

— А какой еще он должен быть? Думаешь, почему он называется «санд-вич»?^[2]

— В Англии они не царапаются, — Берти чуть не плакал.

Клэри взяла его за облепленную песком лапку, дочиста вытерла ее, а потом стряхнула песок с его багета.

— В Англии была пребольшущая война, и миссис Беррелл в школе говорила про всякий дефицит. Вот и песок тоже был в дефиците, дуралей.

— Я не дуралей. А ты противная.

— Не противнее тебя.

Они сердито уставились друг на друга.

Арчи разразился громкими притворными рыданиями.

— За что мне достались сразу двое противных детей? Это ты виновата! — он возмущенно уставился на Клэри, которая сразу подхватила игру.

— Нет, ты! Я нисколько не противная, значит, дело в тебе, — и она тоже разрыдалась.

Гарриет обняла отца обеими руками.

— Не плачь, папа! Ты совсем не противный, и мама тоже, — она протянула руку, чтобы утешить и мать. — На самом деле вы любите друг друга. А сейчас только Берти расстраиваете. От ваших ссор все сразу портится.

Арчи послал Клэри воздушный поцелуй.

— Я ужасно виноват, дорогая. Я не нарочно.

— Да ладно, ничего. И ты меня извини. — И увидев, что дети наблюдают за ними удовлетворенно и с облегчением, она добавила: — И вы, Гарриет и Берти, тоже любите друг друга, правильно?

После паузы Гарриет ответила:

— Более-менее. — Потом посмотрела на встревоженное, красное, зареванное личико Берти и смягчилась: — Я по правде тебя вообще-то люблю, — сказала она. — Почти всегда.

Арчи подхватил:

— Вот и обними его.

Так она и сделала и сказала:

— Обняла, хоть от него противно пахнет сардинами. Ты же знаешь, как я их терпеть не могу.

Берти, заметно оживившись, заявил:

— Хочу яйцо, крутое, а не на сандвиче.

Такие сцены разыгрывались еще несколько раз — в основном когда шел дождь и детям надоедало сидеть в трейлере с головоломками и книжками.

С точки зрения Арчи и Клэри, хуже всего были вечера. Иногда они ходили куда-нибудь поужинать, но уже к девяти Гарриет и Берти, уставшие от купания, дележки лужиц на берегу и солнца, начинали клевать носом. И все бы хорошо, но вести себя приходилось как можно тише, потому что внутренние перегородки в трейлере отсутствовали. Однажды он попытался было заняться с ней любовью, но рядом со спящими детьми оба чувствовали себя скованно. В конце концов они стали выносить два складных стула наружу — сидели, потягивали marc, курили и тихонько разговаривали. У Берти обнаружилась склонность к ночным кошмарам — с участием гигантской медузы с жалом и гепардихи Сони, которая, по его словам, втайне хотела съесть его.

В итоге оба вздохнули с облегчением, когда неделя наконец закончилась. Для Клэри она так и не стала настоящим отдыхом, а Арчи ни разу не взялся за рисование.

Луиза

Луиза валялась на животе в саду снятой ее отцом виллы в нескольких милях к западу от Вентимильи. Она спустила с плеч бретельки бикини, чтобы ровнее загорела ее золотисто-коричневая спина. Вилла, когда до нее наконец добрались, оказалась большой и обставленной многочисленной мебелью, обитой линялым бархатом. К ее недостаткам, не упомянутым агентами, относились всего одна ванная на семь спален и две уборные, смыв в которых работал нехотя, а иногда отказывался работать вообще. В противомоскитных сетках над кроватями было полным-полно дыр с расположением, хорошо известным москитам. Дом, который описывали как стоящий в саду у самой границы пляжа, на самом деле был отрезан от моря железнодорожной веткой, переходить через которую требовалось осторожно, так как маленький пыхтящий паровозик гонял по ней туда-сюда с неопределенными интервалами. Компанию отдыхающих составили, кроме Луизы, папа, Диана, их младшая дочь Сюзан, брат Дианы с его новой женой, и за всех платил папа. На вилле служили и кухарка, и садовник, так что от Дианы требовалось только заказывать блюда. Но несмотря на все это, в атмосфере витало ощущение неудовлетворенности. Луиза видела, что Диана обращается к ее отцу, только чтобы поручить ему сделать что-нибудь: «Ты мог хотя бы…» — так она зачастую выражалась. На него Диана возложила вину и за железную дорогу, и за пляж почти без песка. Но вместе с тем Луиза заметила, что в присутствии брата и его жены Мардж Диана изображает преданную жену. С самой Луизой она общалась вежливым, но ледяным тоном, и Луиза чувствовала себя здесь лишней.

В поисках утешения она обратилась к пыльным, переплетенным в кожу томам, живущим в гостиной, в шкафу с застекленными дверцами. Сейчас она читала биографию Катерины Сфорца, в том числе занимательную главу о ядах, которые советовала Катерина в зависимости от того, какой должна была стать смерть жертвы — мгновенной или по прошествии некоторого времени после отъезда из ее дворца.

— Я как раз надеялся, что найду тебя здесь. Не переусердствуй, дорогая, — уже заметно покраснение. — Эдвард взял стоящую рядом с ней бутылочку с маслом для загара. — Хочешь, намажу тебе спину?

Она села. Как чудесно было повидаться с ним с глазу на глаз.

— Буду рада.

Она смотрела, как он наливает масло себе на ладонь. На счастливого человека он не похож, думала она. Может, Диана некрасиво обошлась с ним и ему захотелось довериться ей, Луизе?

— А где остальные?

— Все ушли купаться.

— А ты?

— Не захотелось.

— Тебя что-то тревожит.

— Ну… да, пожалуй.

— Папа, мне-то можешь рассказать. Ты же знаешь, я никому не скажу.

— Дорогая, да я не прочь тебе рассказать, но боюсь, ты ничего не сможешь поделать. Это из-за денег. Они у меня заканчиваются. Я же понятия не имел, насколько дорогой окажется здесь еда и все остальное. Слугам платить не приходится, но без чаевых не обойтись, а еще предстоят расходы на обратную дорогу. Я взял с собой столько наличных, сколько разрешили провезти. Так что да, это меня тревожит. Об этом я не рассказывал никому, даже Диане, потому что она скажет, что я сам виноват — что, конечно, так и есть, — он отставил масло для загара в сторону и вытер ладони о траву.

Луизу, в голове которой все это время кипела работа, вдруг осенило.

— Папа! Кажется, я знаю, что можно предпринять. Моя подруга Стелла сейчас отдыхает у своих дяди и тети в Ницце. Она дала мне свой номер — на случай, если мы туда поедем. Если я позвоню ей, ручаюсь, она раздобудет для тебя денег. Только скажи, сколько тебе нужно, и я ей позвоню.

— Правда, дорогая? Это было бы замечательно.

Она вскочила.

— Пойдем прямо сейчас.

Все чудесным образом уладилось. Да, Стелла могла бы найти деньги к завтрашнему дню, и да, она привезет их сама — сядет на поезд из Ниццы до Вентимильи. Не сможет ли Луиза встретить ее на станции?

Голос Дианы из ванной:

— Антонио говорит, автобусы до Вентимильи ходят каждый час. Вот на нем пусть и едет.

— Думаю, по такой жаре мне надо отвезти Луизу на машине.

— О, милый, я уже пообещала остальным, что ты сходишь с нами на пляж. Ты ведь не ходил вчера.

Стало тихо, и Луиза, которая подслушала их, выходя из ванной, представила, как отец пожимает плечами — и сдается. Ей было невыносимо видеть, как отец всякий раз уступает, невыносимо и ненавистно, но предстоящая встреча со Стеллой так взбудоражила ее, что она решила забыть об услышанном и постараться успеть на ранний автобус, чтобы прибыть на станцию к одиннадцати.

* * *

— Боже, как все-таки чудесно видеть тебя!

Стелла была в черной блузке без рукавов, полосатой хлопковой юбке и, как всегда, в больших очках в роговой оправе. Вытащив из плетеной соломенной сумки носовой платок, она вытерла лицо. Луиза продолжала:

— Очень любезно с твоей стороны приехать в такую даль. Стелла, ты правда настоящий друг.

— De rien. Честно говоря, я была только рада ненадолго сбежать от родни. От всех этих плотных трапез с тетушками и дядями. И ответов на одни и те же вопросы от всех подряд: есть ли у меня молодой человек? Когда свадьба? Ну, ты поняла.

Они зашагали к автобусной остановке.

— Наверное, придется немного подождать.

— Пойдем выпьем холодного. В поезде было ужасно жарко, я измучилась от жажды.

— Мне очень жаль, но денег на выпивку у меня нет. Только на автобусный билет, — Луиза не добавила: «Притом только на свой», потому что и без того сгорала от стыда.

Стелла бросила на нее быстрый взгляд и заверила:

— Ничего. Денег у меня полно.

Они выпили кампари с содовой на станции и наконец дождались автобуса.

От Вентимильи начинался подъем в гору, автобус остановился в нескольких сотнях ярдов от виллы. Взбираться дальше по склону пришлось пешком.

К тому времени как они доплелись до виллы, все уже сидели за большим овальным обеденным столом. Папа поднялся, остальные глазели на них в молчании, которое Луиза сочла грубостью. Выслушав, как папа обратился к Стелле, поблагодарил ее за приезд и представил свою жену, Диана заявила:

— Как видите, за столом больше нет места, вот я и подумала, что вам, девушки, стоит устроить пикник в саду. Зайди на кухню, Луиза, Мария скажет тебе, что взять.

Не говоря ни слова, Луиза взяла Стеллу под руку и вышла. В кухне Мария выкладывала на блюдо жареную курицу.

— Ici votre déjeuner.

На отдельном подносе были приготовлены холодная ветчина, багет, кусок бри и немного фруктов. И никакого вина, только бутылка «Пеллегрино».

— Bon appétit, — крикнула вслед Мария, пока Луиза уходила с подносом. Они бродили по саду, пока не нашли тенистое место. Стелла взяла с подноса бутылку, чтобы его было удобнее нести.

Когда они наконец устроились, униженная и рассерженная Луиза с трудом выговорила:

— Мне очень жаль. Я ужасно сожалею, и мне стыдно. — У нее брызнули слезы. — За этим проклятым столом мне всегда хватало места, и с легкостью нашлось бы еще одно.

Стелла протянула ей бумажную салфетку.

— Может, она не любит евреев. — Тон был легким, но в этом замечании сквозило такое обилие печального опыта, что Луизе стало еще тяжелее.

— Ты — моя лучшая подруга, мой отец знает об этом, ты потратила целый день своего отпуска, чтобы помочь им. Мне так стыдно. Твои родные всегда были добры ко мне. — Помолчав, она еле слышно добавила: — Ненавижу стыдиться за своего отца. Он стал тряпкой, он постоянно уступает ей. Терпеть этого не могу. И ее ненавижу.

— Ну, их ты не переделаешь. Остается лишь принять их такими, какие они есть, и не давать себя в обиду.

— Легко сказать.

— Во всём так.

— Знаешь что, сейчас пойду и раздобуду нам бутылку вина. У Марии на кухне наверняка найдется.

— Неплохо придумано.

Какими разными бывают семьи, думала Стелла, пока Луиза ходила за вином. Ей самой часто казалось, что отец душит ее то своим любопытством, подробно расспрашивая о работе журналиста, то периодическими упреками за то, что она не изучает медицину в университете. А тетушки и мать непрестанно изводили ее расспросами о женихах и браке. Но они хотя бы беспокоились за нее, пусть и раздражали этим. А несчастной Луизе приходилось терпеть слабовольного отца, озлобленную мать и враждебно настроенную хищницу-мачеху.

— В холодильнике нашлась бутылка розе́. — Луиза плюхнулась на землю напротив Стеллы. — Надо было тебе начать, не ждать меня. Я еще прихватила два помидора.

— На самом деле, — сказала Стелла, пока они делили багет, — это даже лучше, что ты всецело предоставлена мне. И здесь приятнее, чем сидеть в нашей душной квартирке. Когда я уезжала, Лондон будто кипел на медленном огне.

— Да уж. Потому что у нас все окна выходят на юг, и ни единого деревца поблизости нет, — она разболталась, оценив тактичность Стеллы и опасаясь, что снова окажется на грани слез.

— От Джозефа нет вестей?

— Писем он почти не пишет. Самое забавное, что он всего в нескольких милях отсюда.

— Правда? И где же?

— Где-то в Кап-Ферра. — Песочница для самых богатых, мелькнуло в голове у Стеллы. — Ну и я, разумеется, не могу писать ему туда — в Лондоне я пишу на адрес его конторы. Он планирует провести здесь шесть недель с родными и целой толпой друзей, а когда вернется, весь загорелый и виноватый, я постараюсь разобидеться на него, но у меня ничего не выйдет.

— Ну, насчет его виноватости не знаю, а вот ты определенно загорела. У тебя прелестный оттенок загара, дорогая моя, только не перестарайся. Ты не поверишь, сколько здесь в округе на пляжах этаких ящериц, трясущихся старух с морщинистой кожей цвета конских каштанов.

Обе разглядывали тела друг друга. Луиза щеголяла в коротеньких ярко-голубых шортах и верхней части бикини: эта одежда оттеняла ее позолоченную солнцем фигурку — хрупкие плечи, плоский живот, длинные стройные ноги, педикюр бледного розового оттенка. Она бесспорно красива, с уколом зависти думала Стелла, тело которой было лишено всех этих достоинств. Ее будто сначала слепили, а потом сжали, так что шея вышла слишком короткой, талия очутилась под самой грудью, бедра и икры составили ноги, для которых самым подходящим определением было «коренастые». А от солнца она покрывалась сыпью.

Но ее лицо во многом сглаживало впечатление: чудесные черные волосы кудрявились пышной шапкой, серовато-зеленые глаза над высокими скулами искрились любопытством и умом, и родинка так удачно сидела под маленьким, но выразительным ртом. Очки она носила почти постоянно и читать без них не могла, но когда все-таки снимала их, внешне сразу становилась моложе и беззащитнее.

— Я так сильно потею, — сказала она, заметив, что Луиза разглядывает ее. — Особенно кожа головы. — И она виновато улыбнулась.

Разговор зашел о чтении. Луиза рассказала ей про Катерину Сфорца, а Стелла — про одну флорентийку, которая, собираясь замуж за короля Франции, взяла с собой повара.

–…и этим навсегда преобразила французскую кухню.

— Каким образом? Травила людей?

— Нет. Ну, может, кого-то она и отравила, но главное — объяснила французам, что смысл соусов в том, чтобы подчеркивать вкус всего, что они едят, а раньше соусами пользовались просто для того, чтобы незаметно было, что мясо с душком.

— Так ты об этом сейчас читаешь? Что же это за удивительная?..

Но Стелла перебила ее:

— Об этом я читала еще давным-давно. Нет, сейчас у меня «История западной философии» Бертрана Рассела. Мой отец так возмутился, узнав, что я ее не читала, что прислал мне ее домой с курьером. Луиза, я, наверное, уже поеду. Мне надо успеть на поезд и вернуться к ужину. Так что лучше мне прямо сейчас повидаться с твоим отцом и отдать ему деньги.

Они собрали остатки на поднос и вернулись в дом. Там было нечем дышать от жары и очень тихо — почти все устроили себе сиесту. Отец Луизы дремал в кресле в гостиной.

— Прости, дорогая, что-то меня разморило.

— Стелла привезла тебе деньги. — Она укоризненно возвышалась над ним, желая видеть «папу-без-Дианы». Он и стал им.

— С вашей стороны было чрезвычайно любезно проделать такой долгий путь. Я вам несказанно признателен. Вы знаете, сколько здесь? Чтобы я выписал чек, если ваших родных это устроит?

— Здесь сумма, равнозначная пяти сотням фунтов. Чек нужно выписать на имя моего отца, доктора Натана Роуза.

— Так… — Он взялся за чековую книжку, которая лежала наготове перед ним на столе. — Можно еще узнать его адрес? Я обязательно должен написать ему и поблагодарить.

— У меня есть его адрес, папа. А Стелле уже пора, чтобы успеть на поезд.

— Ну, в таком случае позвольте хотя бы отвезти вас на станцию.

Это было кстати. Он снова стал ее обаятельным и симпатичным папой.

Стеллу он посадил вперед и во время поездки без умолку беседовал с ней, расспрашивал ее, как проходит отдых, приглашал их обеих к себе в клуб осенью. На станции он проводил их до перрона, где уже ждал маленький поезд. Стелле он пожал руку, потом наклонился и поцеловал в щеку.

— Вы меня спасли. Не могу даже выразить, как я вам благодарен. Пожалуйста, передайте это вашим родным, хорошо?

— Непременно.

Стелла и Луиза обнялись.

— До встречи в Мондебри^[3].

— Это так вы называете свою квартиру? — спросил он, когда они вдвоем вернулись в машину.

— Да. Довольно меткое название.

— Вам не хватает мебели и тому подобного?

— Не то чтобы не хватает. Все самое необходимое у нас есть. Стелле кое-что подарил ее отец.

— А что мог бы подарить я?

— М-м… — И она рассказала ему про их плиту, купленную за два фунта и десять шиллингов: в дверце духовки у нее была дыра, и плотной бумаги, которой ее заклеивали, надолго не хватало. — Так что нам нужно раздобыть новую — я имею в виду, тоже подержанную, но другую.

— Я об этом позабочусь, дорогая. — Он пожал ей руку.

Спустя некоторое время он сказал:

— Ты извини за обед. Понимаешь, Диана сама не своя. То ли климакс, то ли еще что.

— А-а. — Луиза мысленно взяла себе на заметку: когда этого возраста достигнет она — а это случится лишь через много-много лет, — то постарается быть особенно милой со всеми; и ничем таким оправдываться не придется.

— Как у тебя с личной жизнью? — спросил он, когда они уже подъезжали к вилле.

— Все так же, — ответила она. — Замечательно. — Но невольно отметила, что два ответа не сочетаются друг с другом. — Он уехал надолго, на целое лето, куда-то на юг Франции, и, кстати говоря, даже не пишет. Потому я и расстроена немножко.

— Хорошо, что ты с нами, — сердечно произнес он. Он же ничего не заметил, подумала она.

— Боюсь, быть любовницей гораздо труднее, чем иметь ее, — добавил он. Значит, кое-что все-таки заметил, стало ясно ей.

Через десять дней ее отвезли в аэропорт Ниццы, откуда она улетала домой. Сама она считала, что ее вышвырнули. Диана просто не желала повторения двух ночей в отеле с его баснословно дорогой едой и заявила, что на заднем сиденье не хватит места для Сюзан, всего багажа, да еще и Луизы. Отец дал ей денег, чтобы она купила себе духи в аэропорту, она отыскала свои любимые «Беллоджа» от «Карон», и они порядком сгладили впечатление.

В самолете она приняла ряд решений, начинающихся с «никогда»: никогда больше не ездить на отдых вместе с Дианой, никогда не ходить к ним на ужин, никогда не встречаться с отцом в ее присутствии. Все они казались вполне разумными, но от них ей стало грустно.

Рейчел и Сид

— Айлин спрашивает, не хочешь ли ты пообедать в саду.

— А ты?

— Если ты согласна.

— Хорошо, как скажешь.

Все это утро, как и всю неделю после похорон, Рейчел писала письма, писала и часто плакала. Столько людей написали, говорила она, — уверяли, что похороны были прекрасными, или выражали сожаление, что не смогли присутствовать. Ей казалось, что она обязана ответить всем, но это не могло не сказаться на ее самочувствии, почти рассерженно думала Сид. Лицо Рейчел по-прежнему было бледным и осунувшимся от горя и недосыпа. Свежий воздух пошел бы ей на пользу, а после обеда она уговорила бы ее отдохнуть. После чая можно было бы прогуляться. Сид самой до сих пор нездоровилось, но она допила чудодейственные таблетки и не сомневалась, что идет на поправку. Она должна выздороветь — хотя бы для того, чтобы Рейчел перестала нянчиться с ней и тревожиться.

Выдался еще один дивный день с воздухом, полным лаванды, пчел и роз. Бабочки слетались к буддлее, которая только начинала цвести. Какой все это могло быть идиллией, если бы только…

За обедом, холодным цыпленком, салатом и малиной, обе уговаривали друг друга есть как следует — почти без толку. Но Сид как-то сумела влить в Рейчел бокал хереса, и он возымел некоторый эффект. Сид не терпелось обсудить их будущее, но Рейчел отвлекали мысли о том, как ее братья намерены поступить с Хоум-Плейс, и в итоге почти все время они только об этом и говорили. Хью, несомненно, хотел сохранить дом, и Руперт наконец решил, что и ему хочется того же самого. Эдвард ясно дал понять, что он против, и поговаривали, что он просто передаст свою долю остальным. Мать оставила Рейчел небольшие деньги, доставшиеся ей в качестве приданого и надежно и скучно вложенные в компанию Казалетов с таким расчетом, чтобы приносить четыре сотни дохода в год. Помимо этого, ей причиталась немалая доля акций компании — еще один источник дохода. Бриг завещал мебель и личные вещи в пожизненное пользование Дюши, после чего все имущество надлежало разделить между четырьмя детьми поровну. По-видимому, Рейчел понятия не имела, сколько у нее денег, и явно не думала о них. А сама Сид сдавала в аренду свой маленький дом в Сент-Джонс-Вуд и получала небольшую пенсию от школы, в которой преподавала всю жизнь.

Незачем даже сравнивать. Они столько пережили, да еще в разлуке, когда им хотелось быть вместе, так что теперь было бы только справедливо успокоиться в безмятежности, в некой надежной гавани, где незачем ни обманывать, ни притворяться, называя мучительное вожделение простой привязанностью. Правда, в их случае привязанность была дыханием любви. Именно привязанность помогла Сид быть терпеливой, нежной, дорожить первыми сбивчивыми заверениями, на которые оказалась способна Рейчел, — такими, как слова «я предпочла бы тебя кому угодно в мире», сказанные в чайной Гастингса в одном из немногих случаев, когда ей удалось выманить Рейчел туда, оторвав от семейных обязанностей. Но все это было или еще до войны, или когда она только началась, а потом последовали годы томления и неудовлетворенности, за время которых она изменила Рейчел с той надоедливой девчонкой Тельмой. Их с Рейчел воспитывали так по-разному: Рейчел учили строго следовать дочернему долгу и соблюдать обязанности незамужней тетушки пренебрегать собой, ни на минуту не задумываться о том, интересна ли она или привлекательна; ее мнение, если оно и существовало вообще, полностью соответствовало тому, чего, как ей казалось, от нее ждут, и так далее, и тому подобное; все это выглядело плачевно и порой раздражало. Сид же росла, по сути дела, главой своей маленькой семьи: ее отец умер, когда она была еще ребенком, мать постоянно нуждалась в руководстве, а младшая сестра завидовала ее музыкальному таланту и была бессердечна с матерью. Денег вечно недоставало; материнскую пенсию приходилось чем-то дополнять, пытаться находить работу сестре, жить с ней и справляться с ее каждодневной завистью. По всем перечисленным причинам Сид ушла из оркестра ради постоянной работы — преподавания музыки в школе для девочек в дополнение к частным урокам. Все это обеспечивало ей авторитет определенного рода, и она пристрастилась одеваться в несколько мужском стиле: в твидовые юбки, толстые шерстяные чулки, рубашки с галстуками, стричь волосы коротко, по-мужски.

Ее лицо, не знавшее увлажняющих средств, выглядело обветренным, как будто она большую часть жизни провела на сильном ветру или в море. Только живые светло-карие глаза ничуть не изменились и в улыбке светилось обаяние.

— Если мы откажемся от дома, будет так обидно — из-за детей, — Рейчел сказала об этом, как раз когда ей уже хотелось сменить тему.

Обед закончился, Сид прикурила сигареты им обеим от симпатичной черепаховой зажигалки — подарка Рейчел на ее прошлый день рождения.

— Ты же знаешь, чего бы хотелось мне, дорогая.

Рейчел полулежала в своем плетеном кресле, но теперь выпрямилась.

— Чего?

— Увезти тебя куда-нибудь отдохнуть в тишине. В Озерный край или куда захочешь ты. — И она добавила, прибегнув к уловке: — Что-то в этом роде мне просто необходимо. Чтобы добить этот вирус раз и навсегда.

Она увидела, что ее слова произвели эффект. Стайки мелких морщинок разбежались по лицу Рейчел, она прикусила губу и обеспокоенно взглянула на Сид.

— Какой ужас! Ну конечно, нам надо устроить отдых — тебе он просто необходим. Обидно иметь репутацию человека, который заботится о других, и ничем ее не оправдывать, — эти слова она произнесла чуть ли не с улыбкой. — Так куда бы тебе хотелось съездить, дорогая моя?

Сид так бы и вскочила и бросилась обнимать Рейчел, но в этот момент появилась Айлин с тележкой, чтобы увезти посуду после обеда.

— Было изумительно, — сказала Рейчел. — Вы не передадите это миссис Тонбридж? — Айлин пообещала передать. — Надо бы только узнать, когда хотят приехать дети, прежде чем строить планы.

Господи, мысленно ахнула Сид. Если не подстраховаться, сейчас она скажет, что никуда не сможет поехать, — из-за родных.

— Они ведь всегда приезжают вместе с родителями, — осторожно напомнила она. — И знают поместье вдоль и поперек. Поверь мне, их вполне можно оставить здесь, они и так справятся.

— Ну а мне все-таки надо выяснить у них.

— Разумеется, надо. А теперь, сокровище мое, тебе пора вздремнуть. Где ты хочешь устроиться — прямо здесь или в спальне?

— Пожалуй, здесь.

Сид сходила за пледом, укрыла Рейчел и услышала от нее:

— Надо собрать душистого горошка. Ты не забыла?

Каждый вечер с тех пор, как похоронили ее мать, Рейчел собирала свежий букет любимых цветов Дюши и относила ей на могилу.

— Нет, конечно. Соберем его после чая, и я схожу с тобой. — Она наклонилась, чтобы поцеловать Рейчел в лоб. — Я к себе в постель. Разбужу тебя к чаю.

* * *

Я как будто вернулась почти к тому же, с чего начала, с грустью думала Сид. За последнюю неделю она провела в постели с Рейчел всего одну ночь, и Рейчел жалась к ней, рыдала и всхлипывала в ее объятиях, пока не утомилась от слез и в конце концов не уснула. О физических контактах любого другого рода не могло быть и речи.

Когда мы уедем, думала она, если уедем вообще, все мало-помалу вернется к тому, что было раньше. Это вопрос просто-напросто терпения и любви. Но почему и то, и другое принято считать простым, она совсем не понимала.

Полли и Джералд

— Если продадим еще одну картину, тогда сможем.

— Не можем же мы постоянно продавать картины. — Его недавно набитая трубка догорела, он уныло разглядывал ее.

— А мы и не продаем их постоянно. Мы продали всего шесть — по одной для каждого из детей и три для того, чтобы навести в доме хоть какой-то уют. Ты же хотел обеспечить детей за счет продажи Тернера, и нам требовалось сделать дом пригодным для жилья. Но ни то, ни другое не означает, что у нас появился какой-то доход. А если отделать один или два зала для приемов, мы могли бы проводить здесь празднования свадеб и дней рождения.

Он заворчал, что не желает, чтобы по всему дому болтались посторонние, а она только взглянула на него и рассмеялась, и он рассмеялся вместе с ней.

— Ох, Полл, как ты только меня терпишь? Ну разумеется, не будут они болтаться, и уж во всяком случае, не по всему дому. Но неужели ты правда считаешь, что кто-то захочет праздновать здесь свадьбу?

— Да. Большинству людей приходится арендовать какое-нибудь помещение для этих целей. Я составила примерный план предстоящих работ.

— Уже? Ты все продумала. Дорогая, ты чудо. Как ты ухитрилась?

— Ну, надо же было чем-то заниматься под присмотром няни, которая бдительно следит, чтобы я не забывала бездельничать.

Она лежала на желтом диване, одетая в кафтан — переливчатый, цвета павлиньего пера, скрестив маленькие белые босые ножки. Вечерело, комнату заполнили лиловые тени, отступающие лишь у дальнего конца дивана, где под лампой золотились ее волосы. Он думал, что она выглядит как очаровательное полотно французского живописца.

— Я просто прочитаю тебе, что мне пришло в голову, а ты скажешь, что думаешь об этом. Для приемов мы могли бы предложить большую гостиную и примыкающую к ней старую библиотеку. Прежнюю маленькую гостиную можно было бы переделать во что-то вроде кухни — словом, место, где расположится банкетная служба. В столовой можно сервировать угощения и напитки. Придется предусмотреть несколько уборных, но если мы разместим их с северной стороны, водопровод там уже есть. Гости смогут входить в дом через прежние парадные двери. Вот, в сущности, и все, но само собой, надо еще вызвать мистера Косси и выяснить, во сколько это обойдется. Что скажешь?

Конечно же, он счел идею блестящей, вот только сомневался, что найдется много желающих арендовать такое помещение, и не знал, сколько им с Полли запросить с них. И потом, как быть с парковкой и местом, где невеста могла бы переодеться перед отъездом?

Ставить машины можно во дворе перед домом, ответила она, а насчет гардеробной для невесты он совершенно прав.

— Для нее можно отвести ту забавную комнатку, где няня впервые кормила нас обедом.

— А если предположить, что совершенно случайно не будет ни дождя, ни ледяного холода? Вдруг они захотят устроить прием с коктейлями и тому подобным на открытом воздухе?

— Боже мой, ну конечно, захотят! Но с этой стороны дома сад в плачевном состоянии. Придется им заняться. — Она вздохнула, потом зевнула.

— Пора в постель, — заявил он. — Сейчас наброшу покрывало на клетку. — Однажды он назвал ее «Пупсиком Полли» — прозвищем попугая из пьесы, а она ответила, что попугай из нее такой же, как из него лягушонок.

Он помог ей подняться с дивана, наверх они направились, держась за руки.

— Имей в виду, с каждым днем я все толще.

— А как же иначе? Мы ведь хотим маленького крепыша…

Позднее, когда они уже лежали бок о бок, он пробормотал:

— Попугай и лягушонок. Прямо как название захудалой мастерской, которой руководят незадачливые профаны. Или слащавой сказочки для малышни.

— Но ведь нам подходит — пока это строго между нами.

— Да, — согласился он. — Все лучшее в нас — строго между нами. — Он положил ладонь ей на шею и повернул лицом к себе. — Я тут как раз подумал еще о кое-чем приватном. Ты как, не против?

— Буду только рада.

Но заканчивая целовать ее, он сказал:

— Нет, «не сегодня, Жозефина». Ты измотана. Незачем тебе быть настолько покладистой, милая. Я настолько люблю тебя, что буду счастлив просто проводить с тобой утренние часы.

— Ой, надеюсь, не только. А то через месяц-другой такой жизни мне будет казаться, что меня бросили.

— Ложки?

— Ложки.

Она легла на бок спиной к нему, он обнял ее. Оба уснули, держась за руки.

Хью и Джемайма

— Она согласилась развестись с ним. Видимо, согласилась уже больше года назад, и решение вступило в силу. А он ничего об этом не говорил.

— Полагаю, он просто считал, что ты попытаешься отговорить его. По словам Полли, двое ее детей от него. Трудно винить ее за желание выйти замуж за их отца.

Они ужинали на маленькой террасе при кухне, расположенной в цокольном этаже. Сыновья Джемаймы, Генри и Том, играли в «Монополию» в гостиной, Лору уже уложили спать. Днем она так усердно «помогала» Тому и Генри запускать кораблики на Круглом пруду в Кенсингтонских садах, что переутомилась, и за чаем расплакалась из-за отсутствия сандвичей с «мармайтом». Но с точки зрения Джемаймы, «мармайт» слишком отдавал долгими годами продуктов по карточкам, и она всегда старалась сделать детский чай более разнообразным и питательным. Мальчишки сметали все и просили добавки, — как жизнерадостные щенки, думалось ей, а Лоре хотелось, чтобы все было как всегда, за катастрофическим исключением «Китикета»: Лора обожала Рили, кота, которого купил ей Хью, и ее не раз заставали за попытками кормить его и подъедать все кусочки, которыми он пренебрегал.

— Мне правда ужасно нравится его еда, — заявила она, облизывая жирные пальцы, а затем вытирая их о перепачканное платье.

— И как же тебе удалось ее остановить? — спросил со смехом Хью, которого восхищало и забавляло все, что вытворяла его дочь.

— Объяснила ей, что это очень нехорошо по отношению к Рили. Сказала, что особую еду он ест потому, что у него шерсть. После этого она так больше не делала, но как обычно, последнее слово осталось за ней.

— Какое?

— Что она совсем не против, даже если у нее по всему телу вырастет шерсть, и одеваться не надо будет.

— Из нее получилась бы чудесная кошечка.

— А я сказала, что если она превратится в кошку, ты расстроишься.

Почему мы болтаем так беспечно, думала Джемайма, убирая тарелки из-под рыбы и салата и подавая малину. Я же знаю, у него болит голова, он страшно расстроен из-за Эдварда и обеспокоен нежеланием Саймона работать в компании — и вообще хоть где-нибудь работать, — и, конечно, хуже всего то, что его мать умерла. Ей вспомнились похороны: церковь, полная цветов, почти вся семья в сборе, довольно неожиданный приезд Майры Хесс, чтобы сыграть «Иисус, радость человека» на плохоньком пианино. Этот момент стал чуть ли не самым лучшим; все дети Дюши были очарованы и растроганы.

Потом все они вернулись в Хоум-Плейс, где перед церковной службой миссис Тонбридж накрыла прекрасный стол, и атмосфера сдержанного торжества сохранялась. Все три брата произнесли в церкви небольшие речи. Получились душевные проводы. Младших внуков оставили в Хоум-Плейс, а детей Полли — дома с ее мужем. Но Тедди и Саймон, Луиза, Клэри и Арчи с Гарриет и Берти, обязанными Дюши множеством счастливых каникул, Зоуи с Джульет, Лидия, сумевшая на день отпроситься из труппы, — все они присутствовали в церкви. Не было лишь Роланда, поскольку Вилли отклонила приглашение на том основании, что не желает видеть Эдварда и не позволит Роланду встречаться с ним без нее. На самом же деле, как поняла сейчас Джемайма, она опасалась встречи с Дианой, которая милостиво не явилась.

Странно, думала она, что вместе с удовлетворенностью — нет, счастьем, — в собственной жизни (Хью оказался самым заботливым и любящим мужем, какого только можно пожелать) к ней пришла тревога за всех остальных. Нет, как в большинстве случаев, это не совсем верно: ее мальчишки, близнецы, восприняли перемены на удивление легко, не ревновали ее к своему новому отчиму и не испытывали никаких неудобств теперь, когда перестали быть центром ее жизни. Собственно говоря, им даже доставляло удовольствие иметь отца, притом превосходного. Они свыклись и с Лорой, сначала скучным младенцем, а теперь девчонкой: «Мам, наверное, не стоит надеяться, что она изменится — ну, в смысле, вырастет и станет мальчишкой?» Лишившись иллюзий, они смирились с тем, что она вечно мазала по мячу, требовала вновь и вновь читать ей одни и те же слюнявые книжки и не понимала толком правил игры в «Монополию» и «наперегонки». Если что и помогало им, так это ее полное и безоговорочное восхищение каждым их поступком.

Нет, тревогу ей внушал Саймон. Ему уже исполнилось тридцать, но во многих отношениях он казался старше. Вечно отчужденный, почти всегда молчаливый сторонний наблюдатель. Видимо, он так и не завел друзей ни в одной из школ, куда посылал его Хью, или после окончания учебы, и в его обязательных письмах домой ничего о них не говорилось. Учителя писали про него вежливо и уклончиво — кроме учителя музыки, утверждавшего, что у Саймона есть талант, которому следовало бы уделять больше внимания. Недавно он выразил желание пожить у Полли — Джемайма заметила на похоронах, что Полли единственная, к кому он явно привязан. Ему пошли навстречу, он провел у нее почти месяц.

Потом он спросил, нельзя ли ему побыть неделю в Хоум-Плейс, и Рейчел, разумеется, разрешила. «Ведь это же был его дом почти всю его жизнь», — добавила она. Но Саймон, должно быть, уже наслушался разговоров о продаже дома, и Джемайма догадывалась, как они встревожили его.

Сегодня вечером она решила не говорить об этом Хью — он только расстроится пуще прежнего. А когда наконец собрала поднос с фруктами и сыром, Хью сказал, что его искусала какая-то мошкара — может, лучше им переместиться с остатками ужина в дом?

Он помогал ей как мог, убирая стол после ужина (удивительно, как ловко у него это получалось — с единственной-то рукой!), и вскоре они устроились на кухне в тишине и покое, прерванных его внезапным вопросом, не хочет ли она еще ребенка. И в этот же миг она заметила, что близнецы стоят на нижней ступеньке лестницы цокольного этажа.

— Мы потихоньку спустились, чтобы вас не напугать, — сказал Том, хотя имел в виду совсем другое.

— Вам пора в постель.

— Мы знаем. Просто вряд ли мы сейчас уснем — очень есть хочется. — Генри обаятельно улыбнулся.

— Вы же слопали гигантский ужин.

— Ужин был самый обычный, да еще давным-давно. Не преувеличивай, мама. В общем, мы оба уже проголодались.

— Был только рыбный пирог, а у нас рыба за еду не считается.

— Малина со сливками — это здорово, но фрукты тоже ненастоящая еда.

— А какая же тогда настоящая? — Хью закурил, задавая вопрос совершенно мирным, дружеским тоном.

— Ну, нам бы сейчас хотелось…

— Нам сейчас просто необходимо, — перебил его брат, — что-нибудь вроде яичницы с беконом.

— Или сандвича с вонючим сыром, чтоб было поменьше возни. — Том высмотрел на столе сыр бри.

— Мы можем сами приготовить, мама.

Хью переглянулся с Джемаймой, та пожала плечами:

— Ладно, ваша взяла. Только принесите мне хлеб и доску для хлеба. А то после вас буханка словно истерзана.

Пока готовились сандвичи, Генри объяснял:

— Понимаете, нам на самом деле очень надо, мы же постоянно растем. А когда растешь, нужно много еды.

Все верно. Они уже переросли Джемайму на целую голову.

— Если мы и дальше будем вас так кормить по шесть раз на дню, — подсчитал Хью, — вы дорастете в высоту до девяти футов.

Это их обрадовало.

— И будем выступать в цирке как самые высокие люди в Англии.

— Скорее всего, в мире.

Почти все разговоры велись с ними обоими сразу.

— Ну а теперь забирайте еду к себе наверх, только не разбудите Лору.

— Будить Лору? Мам, ты в своем уме? Нет уж, не хотим мы больше слушать про ее слюнявого мишку. Конечно же, мы не станем ее будить.

— Хорошо, что она ложится раньше нас: успеваем хоть немного пожить, как взрослые люди, а то она вечно все портит.

Небрежные объятия — и они убежали.

— Покой, — объявила она. Хью протянул через стол руку.

— У тебя просто на диво замечательные дети, вот мне и подумалось, что тебе, может, хочется еще.

— А тебе?

— Я хочу того же, чего и ты.

— Да, а если без этого? — Глаза у него были такие добрые, что с трудом удавалось разглядеть в них его настоящего. — Я о чем: может, ты втайне мечтаешь о них или ждешь, чтобы и мне их захотелось? Вспомни, мы же договорились ничего не скрывать друг от друга. Так вот, мне кажется, что именно это ты сейчас и пытаешься сделать. Я хочу знать, что думаешь ты, а не то, чего жду от тебя я, как тебе кажется.

Последовала пауза, показавшаяся Джемайме слишком долгой. Он отдернул руку, потер ею лоб, и она, увидев это, предложила:

— Хью, милый, давай поговорим об этом завтра.

— Нет. Я ничего не скрывал от тебя. Дело в том, что я не знаю. Конечно, если у нас появится еще ребенок, я буду любить его. Но я не уверен, что выдержу еще раз все то, через что ты прошла. Когда ты рожала Лору, я больше всего боялся, что потеряю тебя.

Оба снова умолкли, вспоминая затяжные и мучительные роды, начало которых она восприняла так спокойно. «Милый, близнецов я родила довольно легко, а мы оба знаем, что на этот раз ребенок только один», — говорила она. Ей было известно, что Сибил потеряла близнеца Саймона, и эта утрата оставила неизгладимый след. А потом потянулись долгие часы, и ему пришлось смотреть, как иссякают ее силы и решимость…

Двадцать четыре часа спустя на свет появилась Лора — окровавленная, плачущая и безупречная. Роды стали испытанием для них обоих. Уклад изменился. Хью не видел, как рожала Сибил, но при родах Джемаймы был с ней рядом от начала до конца. И все эти часы его мучили ужасные мысли, что она не выживет или умрет вместе с новорожденным ребенком, оставив своих детей сиротами. Когда младенца выкупали и они наконец остались наедине, он взял ее руку и тихонько покачал в своей ладони. Хоть он и улыбался, в глазах блестели слезы — чувство облегчения оказалось слишком велико.

— Мне кажется, — с трудом выговорил он сейчас, — я доволен тем, что у нас уже есть. Но только если ты считаешь так же. У Лоры хватает двоюродных братьев и сестер. Родные ей не нужны. Вот так.

— Вот так, — повторила она, поднялась из-за стола и начала убирать с него остатки ужина. — Надо бы навести порядок, пока они не заявились вниз снова и не потребовали еще один грандиозный перекус. Ты так мил с ними, Хью. Им почти так же повезло с тобой, как мне… Нет, ты иди наверх, тут дел меньше чем на минуту.

— Что значит это «вот так»?

— Что я с тобой согласна.

— Так я и думал. Просто хотел убедиться.

Саймон, Полли и Джералд

В подготовительной школе его мучила совершенно невыносимая тоска по дому, а потом его отправили в частную школу Рэдли, и все началось заново. К приглушенным всхлипываниям в общих спальнях по ночам все привыкли, и если не считать неизбежных издевательств и насмешек, о них молчали. И дело было не в хороших манерах, а в загадочном состоянии, в котором много чего не полагалось говорить или делать. Дома, в Хоум-Плейс, он сразу понял, как горюют из-за смерти его матери отец и Полли с Уиллсом, но Уиллс-то с какой стати, он ведь совсем ее не помнил. Как ни странно, именно он рассказал Саймону про чувство безысходной печали, о котором даже никому не расскажешь, потому что тебя просто сочтут странным. Если Саймон чему-то и научился в закрытых школах, так это ни в коем случае не выделяться. Быть настолько похожим на остальных, насколько сможешь. И теперь он терялся в догадках, неужели и к остальной жизни применимо то же правило. Потому что пытаться быть как все не только утомительно, но и нудно. С недавних пор он замечал, что его почти все время одолевает скука. Отец и Джемайма относились к нему по-доброму, даже слишком, ведь он, в сущности, ей чужой; близнецы вели деятельную жизнь, Лора была еще совсем малышкой. Особняк на Лэдброук-Гроув он никогда и не считал домом, не то что Хоум-Плейс.

Единственным домом, где Саймону нравилось, был Фейкенем-Холл, потому что там жила Полли. А ее он любил, как никого, и из-за нее даже хорошо относился к Джералду, который никогда не задавал ему дурацких дежурных вопросов вроде учится ли он в университете и чем собирается заняться потом.

С ними Саймон провел месяц: Невиллу он был не нужен, а Полли с мужем никуда не собирались, потому что она снова ждала ребенка. Они решили привести в порядок часть своего громадного заросшего сада, а для этого требовалось выкорчевать уйму полузасохших кустов и сжечь их. Его о помощи не просили, но он вызвался сам и обнаружил, что ему это нравится. В плохую погоду он играл на старом рояле «Бродвуд», стоявшем в одной из комнат, которыми не пользовались. Этот рояль с корпусом из атласного дерева был сильно расстроен, но на нем Саймон мог играть, зная, что никто не явится слушать. Полли вызвала настройщика, а Саймон втайне начал сочинять сонату, которую собирался посвятить ей, когда закончит. Но гораздо чаще в этом августе выдавались жаркие и солнечные дни, и оказалось, что его вовсе не тянет залеживаться в постели по утрам, как раньше, когда он понятия не имел, ради чего ему вообще вставать. У Джералда нашлась книга по садоводству, общими усилиями они начали с обрезки изросшегося самшита в парковом партере, а потом и других, более буйных кустов. В перерывах они устраивали пикники, еду для которых приносили Полли и старая няня Джералда — дивные лакомства, сандвичи с холодными сосисками, конвертики с яблоками, инжир и виноград из рассыпающихся от старости парников, сидр и лимонад приготовления самой Полли. К ним присоединялись дети, и однажды Элайза и Джейн настояли, чтобы все взрослые пришли посмотреть, как они тренируются, готовясь к своей первой джимхане.

Эндрю расплакался: собственного пони ему не досталось.

— Ничего не поделаешь, Эндрю, — заявила Джейн, и Элайза поддержала:

— Таких маленьких пони, чтобы подходил тебе по росту, просто не бывает.

И Джералд сразу объявил:

— Я и есть самый маленький пони, можешь ездить верхом на мне.

И он рысью двинулся по манежу с Эндрю на спине, петлял между стойками и даже попытался взять маленький барьер. Но к тому времени он уже был красным как помидор и тяжело отдувался, а Эндрю заливался торжествующим смехом и умолял еще, и Полли сказала, что на сегодня достаточно и что Джералд закрыт до тех пор, пока не закончится чай.

— Закрыт? То есть как магазин?

— Вот именно.

— Мама, люди же не магазины, они не закрываются.

Полли сидела в тени под дубом, прислонившись спиной к стволу, а Джералд раскинулся на земле рядом с ней. Вдохновившись, Саймон вынул ручку, написал на бумажной салфетке «ЗАКРЫТО» и положил ее Джералду на грудь.

— Это слово нам не прочитать, — сказала Джейн. — Мы умеем только короткие слова.

— Здесь написано «Закрыто», и вы смогли бы прочитать это слово, если бы попытались.

— А я могу, — вмешался Эндрю. — Здесь написано «Закрыто». Я любое слово могу прочитать, если захочу.

Наконец Саймон предложил отвести девочек расседлывать их толстеньких, взмыленных пони, чтобы потом выпустить их в загон, и Эндрю упросил взять его с ними. За это Саймон заслужил благодарные улыбки обоих родителей.

— Пожалуй, всем нам не помешает отдохнуть до пяти, — решил Джералд. — Пока не станет попрохладнее.

Как только Саймон помог девочкам избавить Лютика и Колокольчика от седел и открыть ворота конюшни, как явилась няня с напоминанием, что время дневного сна для детей уже подошло. По этому поводу, как всегда, поднялась буря протестов: близнецы твердили, что Эндрю должен идти первым — «ему надо спать дольше, чем нам».

— А ну-ка живо снимайте с них уздечки и идите в дом. И чтоб больше я не слышала этой пустой болтовни! Делайте, что велено.

Она дождалась, когда сбруя будет снята и отпущенные пони потрусят в дальний угол загона. После этого дети послушно последовали за няней к кухонной двери, и Эндрю, которого Саймон снял с калитки загона, крепко держался за ее руку.

— Скажите ее светлости, что я их забрала, так что пусть идет побездельничать.

Он пообещал передать, но когда вернулся под дерево, то увидел, что Полли и Джералд заснули, держась за руки. Ему захотелось убрать остатки пикника, развести еще один костер, навыдергивать с корнем полную тележку сорняков — хотелось, по сути дела, удивить их тем, насколько он может быть полезным, стать человеком, без которого они не смогут обойтись, чтобы остаться здесь навсегда…

Саймон вдруг понял, что забыл о скуке и уже несколько недель не вспоминал о ней. Работу в саду он очень любил, но еще больше ему нравилось, что Полл и Джералд обращаются с ним как с равным. Вместе с ним они обсуждали свои планы превращения уродливого старого дома в место проведения свадеб и других торжеств, интересовались его мнением, благодарили даже за самые пустяковые идеи. К нему относились как к взрослому члену семьи. Которым, в некоторой степени, он и был. И если они в самом деле намерены сдавать часть дома под проведение приемов, предстоит большая работа, изрядную долю которой он мог бы взять на себя. Он решил серьезно поговорить об этом с Полл, а пока попытаться закончить свою музыкальную пьесу. Потом ему вдруг вспомнилась Дюши. Она наверняка заинтересовалась бы его музыкой, хотя, разумеется, сразу заметила бы, что он и рядом не стоял с «тремя Б», как она их называла. Тут он задумался: неужели мастерства в каком-то деле можно добиться лишь в том случае, если отказаться от всего остального? Так его мысль, не стать ли композитором, была зарублена на корню, потому что он ни в коем случае не хотел провести всю свою жизнь приклеенным к роялю, исписывая нотную бумагу своим скверным почерком. Да, определенно надо как следует поговорить с Полл и выяснить, что она думает по этому поводу. Но только не в присутствии Джералда, добавил он мысленно: о таких серьезных вещах, как собственное будущее в целом, он мог говорить только с кем-нибудь один на один.

Эдвард и Диана

Она явно взялась за дело всерьез. Как только они вернулись из Франции, она связалась с целой сворой агентов, и с тех пор каждое утро почтовый ящик чуть не лопался от писем насчет домов. Он поставил единственное условие: чтобы выбранное место находилось на приемлемом расстоянии от Лондона, ведь ему придется ездить туда на работу.

Хью предлагал ему переселиться в Саутгемптон и управлять тамошней пристанью, но ему казалось, что Хью просто пытается отделаться от него и таким образом прекратить нескончаемые споры о капиталах, доходах и, конечно, банке. Разлад в отношениях с братом, с которым они всегда были так близки, ранил его в самое сердце. Он понимал, что все дело в Диане: Хью, с точки зрения Эдварда, был совершенно неоправданно предубежден против нее. И не делал никаких попыток поладить с ней, под откровенно надуманными предлогами отказывался поужинать вместе с ними и никогда не приглашал их к себе на Лэдброук-Гроув. Накрылись их тихие вечера за шахматами или бриджем. Изредка они встречались за обедом в одном из своих клубов, но главным образом виделись в конторе, где, вынужденные постоянно отвлекаться, в разговоре они всякий раз топтались на одном месте, без каких-либо шансов продвинуться дальше. Предположения на тот счет, если банк перестанет мириться с их неуклонно растущей задолженностью (он); как рискованно изменится вид книг учета компании, если с Саутгемптоном придется попрощаться (Хью), а если Саутгемптон все же удастся сохранить, кто будет управлять им? Он считал, что им не найти кандидата лучше Макайвера, который служил у них уже тридцать лет, избежав призыва из-за сильной близорукости, и прошел путь от мальчишки-посыльного в конторе во времена двоюродного дедушки Уолтера до управляющего одной из лондонских лесопилок. Но Хью настаивал, что управлять пристанью должен кто-нибудь из Казалетов, — следовательно, Руперт, который, видит Бог, не создан, чтобы управлять хоть чем-нибудь, или Тедди, который хоть и подает надежды, но все еще недостаточно опытен.

— Мы почти на месте, дорогой. Сбавь скорость, а то проскочишь поворот.

Рывком и с облегчением он вернулся в настоящее — свое излюбленное. Они подъезжали к дому на окраине Хоукхерста, на коленях у Дианы были разложены планы проезда с примечаниями, сделанными рукой агента.

— Вот он! Сворачивай. Приехали!

Он стоял на небольшой возвышенности перед ними — прямоугольный каменный дом с крышей из сланцевого шифера и портиком с двумя каменными колоннами по обе стороны от входной двери. Раньше, видимо, дом окружал небольшой парк, а теперь местные фермеры пасли здесь скот. Он остановил машину на минуту, чтобы сначала осмотреть дом издалека. Дом выглядел просто, но производил впечатление величия в миниатюре, которое, как Эдвард точно знал, понравится Диане.

— Чудесный вид. Прямо не терпится посмотреть, что внутри.

Она была взбудоражена с тех пор, как ей прислали подробное описание, и поэтому заметно более ласкова с ним, чем за все время, начиная с поездки во Францию. Он пожал ее колено.

— Тогда едем.

Стояло дивное и благоуханное сентябрьское утро, листья уже пожелтели, но еще не начали облетать. Узкая подъездная аллея заканчивалась распахнутыми воротами с табличкой «Парк-Хаус». Агент, мистер Армитидж, уже ждал их на месте, его велосипед был прислонен к крыльцу. Он с удовольствием поводит их по дому, заверил он, но большинство клиентов предпочитают делать первый обход самостоятельно. Если понадобится — только позовите. Он отпер входную дверь и сел на ступеньки невысокого каменного крыльца, которое вело к ней.

— Судя по виду, у него адское похмелье, — предположил Эдвард, а Диана отозвалась:

— Наверное, терпеть не может работать по утрам в субботу.

В доме было пусто, и Диана сразу сказала, что ей это нравится. На обоях остались следы там, где висели картины, решетки в красивых каминах засыпала сажа, на ставнях облупилась краска; повсюду наплели сетей благоденствующие пауки, в ванных подтекающие краны оставили зеленые пятна, в кухне явно расплодились мыши. Они осмотрели все: спальни, выстроившиеся по размеру от самой большой и роскошной, с окнами по фасаду, до все более и более спартанских, выходящих окнами на задворки; гостиную с окнами на две стороны и большим эркером с видом на обнесенный стеной сад; столовую, сообщающуюся внутренним окошком с кухней; холодную кладовую с каменной плиткой на полу, мраморными столешницами и стародавними липкими бумажками сплошь в мушиных трупиках; промозглую судомойню, еще одну кладовую и в самом конце по коридору — сырую и тесную уборную для прислуги.

— О, дорогой! Лучше и представить нельзя — тебе не кажется? Да еще огороженный сад! Я всю жизнь о таком мечтала! — Она обернулась к нему, ее прелестные гиацинтовые глаза светились радостным волнением и удовольствием.

— Если ты уверена, что тебе хочется, дорогая…

— Да, уверена. И тебе тоже, правда?

— Разумеется, мне тоже. И если тебе хочется его, он твой.

Она закинула обе руки ему на шею.

— Наш дом! Наш первый настоящий дом!

Она поцеловала его, и к нему разом вернулись все былые чувства к ней. Он заполучил обратно прежнюю Диану.

Примечания

2

От sand — песок (прим. пер.).

3

Mon Débris — «мои развалины» (прим. пер.).