Из коробочки. Рассказы и рассказики

Эдуард Эстерис

Бывают такие коробочки: в них найдутся канцелярские скрепки, ненужные ключи, винтики и гаечки, камешек, привезенный с моря, записки, этикетки… От реализма до фантастики и сказки.

Кай

(история деревенского пса, рассказанная его хозяйкой)

— В деревне без собаки нельзя. Как без собаки? Из тридцати домов, в двенадцати только постоянно живут. В некоторые еще на лето приезжают, как на дачу. Город близко, всякая пьянь норовит поживиться. Напротив нас генерал летом в доме живет. А зимой нет никого. Раз вечером пришли пограбить, ладно, соседи вышли с фонарем, да спустили собаку, так спугнули, но все равно воры кое-что унесли.

У меня мама живет в доме весну, лето, осень. Одна, мы к ней только на выходные приезжаем, да отпуск проводим. Как ей без собаки?

Собака должна быть серьезная, не шавка-жучка какая-нибудь. У нас пес был, Каем звали. Его из питомника милицейского продали по дешевке, потому что в выбраковку пошел, всей статью и ростом овчарка, а глаза желтые, волчьи, и мордой на лайку похож. Видно, лаячья кровь примешалась. И нравом непрост. Мы его поначалу на площадку собачью водили, чтоб научить хоть простым командам, сидеть, лежать, да фас. Инструкторша говорила:

— Ну и питомец у вас, ведь все-то выучил, да делает только, если захочет.

И правда, скажешь ему: «сидеть» или «голос!» А он этак голову наклонит, посмотрит внимательно, оскалится, будто насмехается. Захочет — выполнит команду. Ладно уж, если вам так хочется, могу. А не захочет — встанет и в сторону отойдет, не исполнив. И ничего с ним не сделаешь. Как будто понимает, что это все так, не главное. Главное — дом охранять. Тут уж он был на высоте. Лаял грозно, как положено, по-пустому не гавкал. Раз мужик чужой во двор забрался, так он его повалил и держал, пока я не вышла и не велела отпустить.

Озорник он, конечно, был, просто ужас. Мать его кормила, а что не так, так веником. И он умудрился ей мстить. Посмотрит, как она над грядками нагибается, прыгнет сзади, и повалит. Кусать не кусал. Другое дело, мог за руку зубами взять и держать, но осторожно. Пьяных страсть как не любил, и не любил, когда внуки мои возились, вроде драки. Тут он сразу ринется разнимать, за руки хватать.

Кот у нас был, Борька. Пока щенок рос, они играли, спали бок о бок, а как вырос, стал кота доводить. То за шкирку его по двору таскает, то, хуже того, в лужу примется макать. Я ему:

— Брось кота, ирод, ведь ты с ним дружил, из одной миски жрал!

А он желтыми глазами своими уставится, кота отпустит лениво этак. И никакого раскаяния. Кот так потом и пропал у нас, сбежал от такой жизни.

А еще любил на ежей охотиться. Ежи по ночам в сад забирались, должно быть, через дырки в сетке. Придут и ну по клубнике шастать. Кай ночью на цепи обычно не сидел. Вот он учует ежа и давай ловить, а еж в клубок скатится. Пес его и так и эдак, катает по земле, только что в землю не вобьет, злится, шум, лай. Приходится вставать, брать фонарь и отнимать ежа, а не то спать не даст и клубнику помнет.

Своенравный он был, нрав бандитский. Уши болели у него, так только мне давался лечить, да и то, случалось, зубами прихватывал. Но все равно, дельная собака.

А погиб через любовь. Стала к нам ходить лаечка одна. Красивая, сама рыжая, а голова черная, я таких и не видела никогда. Мы ее Кармен прозвали, но не знали, чья. Бывало, встанут они друг против друга напротив сетки и нюхают, долго так могли простоять. Он, если захочет, легко через сетку перемахивает, а она не может. А как-то смотрим, она у нас во дворе, и Кай ей лучшую кость тащит. Не сразу поняли, как же она к нам попадает. А потом углядели, что там, где частый малинник возле забора, они вдвоем лаз под сеткой подрыли, каждый со своей стороны. Мы, конечно, ход закопали, Кая на цепь, к чему нам чужая собака. Но долго его на цепи жаль держать, мы уехали, а мать пожалела, с цепи спустила. И надо же, Кармен как знала, пришла, понюхали она друг друга, постояли по своему обыкновению, будто обсудили, как быть, да он как махнет через забор, разве удержишь. Мать думала, пес нагуляется и вернется, ан нет. Потом только нам рассказали, что лайка была из соседней деревни. И под домом хозяйки ее эти двое вырыли нору. Стали жить как волк с волчицей, щенки появились. Женщина эта молоком торговала, самогоном тоже не брезговала, и ходили к ней. Кай и прежде пьяных не жаловал. А теперь, должно быть, злился, рычал, кидался, за семейство свое боясь. Пьянчуги деревенские и надумали его извести. Втроем сговорились. Уж не знаю, как, но смогли веревку на шею ему накинуть, потащили в лес. Говорят, страшно убивали, палками, а он визжал и плакал, так что с дороги слышно было. Мне сказали потом, кто и как Кая нашего… Встретила как-то одного из них и говорю:

— Что ж ты собаку-то мою?! Ведь знал, что моя, привел бы, я б тебе еще и денег дала…

Ну, что с него, алкаша, взять, молчит.

А в следующую зиму все трое умерли. Один с пьяных глаз под поезд попал и насмерть, другой — от болезни, печень сдала, а третий сгорел с матерью вместе в доме, и от дома одни головешки остались. Мать свою он колотил зверски. А бабки по деревне потом шептались, мол, это им за пса такая судьба… Болтовня, конечно. Такие пропойцы были, что не дай бог.

Кая жалели мы. Бандюга, гордый, но хорош был. Так и погиб ведь не за сладкий кусок, за любовь. Теперь другая овчарка у нас. А как иначе, в деревне без собаки нельзя.