Акулы из стали. Аврал (сборник)

Эдуард Овечкин, 2017

Никто, даже из людей служивших, толком не знает, кто такие подводники. Что уж говорить о людях подозрительно гражданской внешности? Как и зачем они туда идут? Чем занимаются в то время, когда не щурятся навстречу соленому ветру? Как проводят свободное время? У них вообще оно бывает? Что, правда они никогда не болеют? А психика страдает? А деформируются в машины из стали и крови или все-таки остаются обычными людьми? Да из одних вопросов можно написать небольшую повесть! А пока такой повести нет, вот – берите и читайте этот сборник рассказов. Технически он третий, но все книги автономны, и изучать их можно в любом порядке. Отчего они юмористические, если тема такая серьезная? А знаете, иногда (на самом деле почти всегда) засмеяться – единственный способ не сойти с ума.

Небрежность — признак мастерства

Есть такая категория людей в военно-морском флоте, которых называют «гражданские специалисты». Жизнь флота, да и само рождение его были бы невозможны без них. Поэтому я не могу не посвятить им отдельную песню, пронизанную пафосом и чувством категорического уважения к ним — гражданским специалистам.

Всех гражданских специалистов условно можно разделить на две категории: заводские и командировочные в военно-морских базах. Начнём с заводских.

Что такое судостроительный завод, объяснить невозможно в принципе. И если вы никогда не видели, например, завода «Звёздочка» в Северодвинске, то вы не видели заводов вообще. Это такой громадный улей, где стопитсот тысяч человек находятся в постоянном движении, перемещении, таскании, клепании, сварении, лужении, поднимании, клеянии, и всё в атмосфере строжайшей секретности! Мало того, что они, значит, все хаотично перемещаются, иллюстрируя собой броуновское движение частиц, так они при этом ещё умудряются и лодки подводные строить! И как строят-то, гады — по два срока ходили без всяких положенных ремонтов вообще и безаварийно!

Стоит лодка в заводе. Сидишь ты такой на рубке подводной лодки, тренируешься выпускать дым изо рта колечками и думаешь: «Кто, блять, способен управлять всем этим хаосом, не сходя с ума? Какой же у него размер башки должен быть?»

— Анатолич! — орёт в это время снизу вахтенный мичман. — Тут к командиру бригадир какой-то пришёл, а у меня связи нет, крикни там в центральный!

— Что вы орёте, как умалишённые, — бурчит командир, вылезая из люка, — я уже тут.

— Пусть сюда поднимается! — орёт командир вахтенному так, что у меня звуковыми волнами пилотку на затылок сдвигает.

Садится рядом со мной на рубку и сидит, болтая ногами. Поднимается бригадир:

— Товарищи, мы у вас шахту ракетную мыть будем, вот список рабочих для допуска на борт.

— Долго мыть будете? — спрашивает командир, глядя, как один пьяный рабочий возле КПП пытается вручить другому пьяному рабочему щенка, а тот отбивается от него банкой кильки в томате.

— За два дня сделаем!

— За два дня? Ну-ну.

В это время к двум пьяным рабочим подошёл третий и орёт что-то на того, что с килькой, показывая руками на того, что со щенком.

Мы как раз заходили тогда в Северодвинск в середине автономки, чтоб шахту ракетную помыть. Чего-то они там носили, в шахту сыпали, водой заполняли, бульбулировали её, осушали, опять что-то лили… и так ровно два дня. Через два дня приходит этот же бригадир к командиру: вот, мол, документы, распишитесь, мы всё закончили.

— Как закончили? — разочаровывается командир. — А можете ещё пару дней повозиться, а то у меня не все ещё на дискотеку для тех, кому за тридцать, успели сходить?

— Да можем, — говорит бригадир. — Но не больше, а то вопросы начнутся.

— Сколько? — уточняет командир в том смысле, сколько литров спирта он должен за такое ви-ай-пи обслуживание.

— Да что вы, — отмахивается бригадир, — мы же люди, всё понимаем.

— Нет, позвольте! — настаивает командир. — Я от души желаю вас отблагодарить!

— Да не надо, честное слово.

— Нет уж, будьте добры!

— Ладно, банки хватит.

И бригадир с банкой спирта под мышкой уходит на два дня, а мы бежим в ДК и радостно там отплясываем под «Цыганку Сэру», охотно демонстрируя всем желающим своё конское здоровье.

Вторая группа гражданских специалистов — это те, которые жили прямо в наших посёлках, откомандированные из своих комсомольсков-на-амуре, владивостоков, баку и херсонов для поддержания нашей боеготовности на надлежащей высоте. У меня их было двое: Паша и Люба. Паша помогал разбираться с пультами общекорабельных систем и систем управления движением, а Люба — с компрессорами и прочей мелочью.

— Эдик, — гундосил Паша, доставая очередную кассету из «Корунда», — ну почему пломбы сорваны?

— Паша, — говорю, — пять градусов рассогласование было вертикальных рулей в море, командир велел починить.

— Эдик, ну пять градусов — это же нормально!

— Заводу твоему нормально, Паша, а нашему командиру надо два и не больше, а иначе у него манёвры в надводном положении не такие изящные получаются.

— А чё ты тут сделал? — удивлённо таращится Паша, сняв с кассеты боковую стенку.

— Ну вот же, этот резистор перепаял на этот, а тут закоротил дорожку просто.

— Эдииикбля! Ну йобаныйврот — тут же подстроечный резистор вот стоит!

— Такой умный ты, Паша, как я погляжу… У него головка — как хуй у комарика! Где я тебе на подводной лодке такую отвёртку найду? А лезвием он не крутился. Вот.

— Ле-е-езви-йе-е-ем? — тихо подвывал Паша. — Каким лезвием, Эди-и-ик?

— «Невой», — говорил я и отбегал от Паши подальше. На всякий случай.

А потом Паша со всеми рабочим начал забастовку. Им тогда не платили ещё дольше, чем нам. Нам по четыре месяца, а им по шесть.

Звоню ему:

— Паша, мне надо «Топаз» посмотреть. Мне в море послезавтра, Паша.

— Эдик, ну я не могу, забастовка же у нас!

— А у меня жизни двухсот человек, Паша. Я же, Паша, потом, когда мы потонем, к тебе в кошмарных снах являться буду всю твою оставшуюся жизнь и с укором буду смотреть тебе в глаза.

— Эдик, бля, ну мне жрать нечего, ты пойми, это важно!

— Паша, да я не скажу никому, что ты штрейкбрехер. Между нами всё останется, потом документы оформим, когда вы бастовать закончите. А ещё у меня две сосиски на обед и пачка лапши. Приезжай, Паша, пообедаем заодно.

И Паша приезжал, и ковырял мне «Топаз», и вводил его в строй, а потом мы съедали две мои сосиски, запивая их поллитрой спирта, и сидели курили на ограждении рубки, и рассказывали друг другу про то, что ну вот что за говно вокруг творится, ну как так, нас тут кинули все, на этом ебучем Севере и что-то требуют, стращая долгом, а мы — капитан-лейтенант военно-морского флота и старший специалист чего-то там, оба с высшими образованиями — две сосиски из вакуумной упаковки на обед себе за роскошь считаем. И командир, проходя мимо, открывал было рот, видя нашу дерзкую наглость, но потом закрывал и молча шёл дальше.

Но самые отчаюги были, конечно, те, которые работали с системой ВВД. ВВД — это система воздуха высокого давления. Воздух сжимался компрессорами до давления четыреста килограммов сил на сантиметр квадратный, закачивался в стальные баллоны между прочным и лёгким корпусом и служил в основном для продувания балластных цистерн. Чрезвычайно опасная вещь при небрежном с ней обращении. Можете себе представить, что будет с вашим организмом, если на каждый квадратный его сантиметр резко надавит четыреста килограммов? Отсюда и до Шпицбергена распылится ваш организм. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно.

Так вот, когда к нам приходили рабочие работать с этой системой, то на пульт управления общекорабельными системами в центральном посту вывешивалась во-о-от такенная табличка: «Запрещены переключения в системе ВВД, блядь!!! Категорически!!! Работают люди!!!»

Сижу, дежурю. Входит один из специалистов.

— Давайте, говорит, в шестую ЦГБ дунем немножко, надо пневмоклапана проверить.

— Ты нормальный? — спрашиваю его, — Табличку видишь?

— Да всё нормально, я всё знаю, всё под контролем!

— Ну сам тогда дуй, контролер, — говорю, — мы на флоте таблички приучены чтить и уважать.

Ну, дунул он, значит, недолго так, сидит, в блокнотике себе что-то пишет. И тут слышим: откуда-то вопль доносится и по нарастающей звуковой амплитуде приближается к нам:

— Кто-о-о-о-о-оо??? Ктобля-я-я-я-я-я!!!! Убьйуу-у-у-уубля-я-я!!!

Не успел я моргнуть, как этого дульщика и след простыл, а в центральный врывается товарищ его — весь в говне каком-то, волосы дыбом, глаза, как у рака, на 360 градусов вращаются, в руках ключ от перемычки ВВД (такая железная палка метровой длины, а на конце её два захвата под болт диаметром пятьдесят сантиметров).

— Ктобля?! Ктодулна?!

— Не, не, не, — говорю, — товарищ, это вы зря тут на меня глазами вращаете. Это дул коллега ваш по цеху.

— Гдебля?! Гдебляон?!

Беру переговорное, спрашиваю у верхнего вахтенного: а не выходил ли гражданский специалист с корабля?

— Так точно, — бодро докладывает верхний вахтенный, — умчался в сторону штаба чуть не по воде!

— Су-у-ука-а-а-аа! — воет второй и бежит наверх. — Су-у-уукаа-а-аа! — слышу его вопль над заливом в центральном.

Спустился назад минут через пять. Остыл уже немного, только руки трясутся и глаза дёргаются:

— Простите, товарищ дежурный, а не будет ли у вас штанов запасных? А то мне мои постирать надо срочно.

Дали ему штаны, конечно. В душ отвели, чаем отпоили. Оказалось потом, что он как раз в этой цистерне и сидел, куда товарищ его дунул. Представляете, сидите вы себе в огромной, тёмной и склизкой бочке, а туда четыреста килограмм на сантиметр квадратный воздуха расширяются? Вой, холод и вообще натуральное ощущение пиздеца, должу я вам. Я, конечно, в ЦГБ не сидел, но перемычка в шестнадцатом отсеке бахнула один раз.

Сидим, значит, в центральном, никого не трогаем, а у нас резко пилотки с головы сдувает. И шум такой, как от прибоя, только не ласковый. Вентиляция у нас так не может точно, начинаем панически оглядываться. И вижу я, к своему глубокому удивлению, что у нас перемычка ВВД в шестнадцатом открылась, а она разобрана как раз в это время на протирку спиртом. Значит, представьте себе — мы в восемнадцатом отсеке, перемычка через девятнадцатый, восьмой, десятый, двенадцатый, четырнадцатый аж в шестнадцатом бахнула. Метров восемьдесят и совсем не по прямой, а волосы дыбом встают. Это хорошо ещё, что люки переборочные между отсеками у нас открыты были в связи с ревизией ВВД. Кричу командиру дивизиона живучести:

— Игорьбля! Перемычка шестнадцатого!

Бежим с ним, роняя кал, в шестнадцатый отсек. Жутковато, конечно. «Надобылоучитьсянабухгалтера» — думаешь в этот момент, но поздно уже. Прибегаем в шестнадцатый, а там декорации к фильму «Морозко»: всё в блестящем белом инее, холодина, из перемычки сосульки растут… Начинаем клапанами ручными перемычку от остальной системы отсекать, чтоб остальные дружно не бахнули сюда же. Клапана железные, руки примерзают, кожа рвётся, кровища капает — романтика. Перекрыли, возвращаемся в центральный, коленки трясутся, руки в крови. Командир встречает:

— Чо, убили там кого?

— Не, — говорим, — руки к железу примерзали.

— Ну, дык ёпт, это же железо же! — резюмирует командир, довольный тем, что всё хорошо закончилось.

— А мы думали, что железо — это пластмасса, — смеётся от нервного перенапряжения Игорь.

— Не стыдно, командира-то подъёбывать? — уточняет на всякий случай командир.

— Не-е-ет! — ржём уже вдвоём с Игорем.

— Никакого уважения к старшим по воинскому званию самцам! — начинает смеяться и командир.

Хорошо же, когда всё хорошо заканчивается?

Вот такой вот длинный рассказ у меня получился про гражданских специалистов. Но. Из песни слов не выкинешь. Запомните главное: «Небрежность — признак мастерства» — это шуточный девиз, не применяйте его в реальной жизни. А гражданским специалистам ещё раз большое спасибо.