Час охоты

Эдуард Веркин, 2012

«Мир гораздо темнее, чем нам кажется, – сказал Куцый мне вслед. – Корабль из когтей и волос уже спущен на черную воду… Теперь я даже не знаю, что тебе посоветовать. Если бы на твоем месте был я, я бы ушел. Потому что вместе с этим существом приходит смерть. Оно убивает всех, до кого сможет дотянуться… Я не мог уйти. Еще немного посмотрел на Куцего, а потом развернулся и пошагал прочь из леса».

Глава 3

Кики пропал

— Бакс!

Открываю глаза.

— Бакс!

Зеваю и потягиваюсь, хрустя суставами.

— Бакс, зараза такая!

Я вскакиваю на ноги. Бакс — это я. Это она меня кличет, Ли. На самом деле ее зовут, конечно, не Ли, а Елизавета, но кто, скажите, будет называть так двенадцатилетнюю девчонку? Правильно, никто. И все зовут ее Лиз. А я еще короче — Ли. Потому что Лиз мне не нравится.

— Бакс! — кричит мне она.

— Ли! — отвечаю я и мчусь через кусты на голос.

Кстати, я тоже не Бакс. Бакс это мое сокращенное имя, домашнее. На самом деле меня зовут Баскервиль Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвертый. Я немного горжусь своим именем — каждая собака бы мечтала прозываться Баскервилем, да еще и с таким привеском, но произносить все это целиком чрезвычайно затруднительно. И долго. Поэтому меня зовут Бакс. Хотя сначала меня звали Баск, но потом это имя как-то незаметно переделалось в Бакс. И всем очень понравилось. И мне тоже. А на день рождения Ли подарила мне серебряный доллар с дырочкой. Она прицепила доллар к ошейнику, и я так теперь с ним и хожу. И каждому теперь видно, что я — Бакс. А братец мой, соответственно, Арчибальд Арнольд Парцифаль Пфингствизе Четвертый, сокращенно Айк. Хотя братец мой в именах не очень разбирается, свое он знает лишь потому, что этим именем его подзывают к миске. Если бы его подзывали именем Осел, он бы тоже не сильно расстраивался. Дремучая личность, слишком туп даже для собаки.

— Бакс! — зовет меня Ли.

Я пролетаю через кусты, замечаю Ли, но остановиться не успеваю. Спотыкаюсь и лечу вверх пузом, дрыгая в воздухе ногами, шлепаюсь на спину.

Это я специально. Ли очень нравится, когда меня вот так заносит, и я переворачиваюсь и шлепаюсь, и земля в разные стороны. Она думает, что я неуклюжий, и жалеет меня. Сама-то она ходит на гимнастику и поэтому очень ловкая. Но я все равно ловчей. Я ведь собака. А любая собака в десять раз ловчее самого ловкого человека. Вот, например. Ли очень любит неожиданно щелкать меня по морде. Не знаю, чего уж интересного в том, чтобы щелкать пальцем по мокрой собачьей нюхалке, но многим людям это очень нравится. Ли тоже. За те доли секунды, что ее рука тянется к моей морде, я могу отпрыгнуть, по крайней мере, пять раз, но, чтобы сделать ей приятное, я сдерживаю рефлексы и дожидаюсь, когда ее палец коснется кончика моего носа.

— Попался! — радостно кричит она, а я делаю вид, что жутко расстроен своей неловкостью. — Ага!

Я знаю, что случится дальше — она схватит меня за ухо, назовет сундуком и угостит печеньем. А затем снова щелкнет по носу. И я снова не увернусь. Пусть Ли думает, что это она у нас тут самая быстрая. Я и Айку сказал, чтобы он не очень-то выделывался. Он послушал. Он всегда меня слушает, хотя я и младший.

Ну, так вот. Я неуклюже переворачиваюсь в воздухе и падаю на спину. И кувыркаюсь с глупой, как у последнего лабрадора, мордой. Ли смеется.

— Ну, сундук! Ну, ты даешь!

Я поднимаюсь с травы, отряхиваюсь и подбегаю к ней.

Ли треплет меня по голове. Ей можно. А остальным я никому не разрешаю, разве что Ма, она у нас вроде как альфа.

— А где Айк? — спрашивает Ли. — Где он прячется? Наверное, опять у отца заседает? Селедка снова ругаться будет — он ей на диван шерсти напускал. А это, между прочим, исторический диван, на нем однажды сам Мессинг сидел.

Я киваю головой, я сознаю, что диван — вещь историческая, только вот Айку на это глубоко плевать. Ему что Мессинг на диване сидел, что Микки-Маус — все равно. Он знает, что на диване очень удобно лежать. Летом прохладно, зимой тепло. Вот он и лежит. Па работает за компьютером, а Айк лежит и пялится в монитор, делает вид, что читать умеет. А сам даже своего имени не прочтет. Тупица, что уж тут поделаешь. А Селедка — это наша домработница. Ее зовут Надежда, но это имя ей совершенно не идет. Идет Селедка. Так и зовем.

— Селедка его пылесосом! — смеется Ли. — Всю пыль из него вычешет!

Айк боится пылесоса. Это ужасно смешно. Без двух семидесятикилограммовая зверина, способная перекусить дюймовую алюминиевую трубку, при первых же пылесосных звуках прячется под кресло или в какую другую щель и не появляется, пока уборка не будет окончена. Как щенок. Селедка этим пользуется и братца моего всячески ущемляет. По дому гоняет.

Впрочем, Айк ей мстит. Несет бывало Селедка чай в беседку, а Айк спрячется в кустах. А когда Селедка проходит мимо — как выскочит! И морду еще такую зверскую сделает, что кто угодно испугается, не только Селедка. Селедка взвизгнет, поднос у нее на траву, а Айку только того и надо — быстренько все пирожные и сахар соберет, проглотит — и в сад, под деревом дрыхнуть. А Селедка назад в дом идет — за новыми пирожными. А обратно уже с пылесосом — чтобы Айка отпугивать. Такая у них война.

А вообще-то мой братец добрейшее существо. Однажды Ли притащила из школы белую крысу, так этот дурень ее взял да и тяпнул, думал, игрушечная. Крыса, конечно, всмятку, Ли в слезы. А Айк как понял, что натворил — так чуть не рехнулся. Заскулил и под дом забился, еле я его оттуда выманил. Он потом неделю переживал — ничего не ел, а это для него пытка целая. Вот какой ранимый получился.

А с виду не скажешь.

— Хочешь сказать, что Айк не у отца? — спрашивает Ли.

Я ничего не хочу сказать, делаю никакое лицо.

— Может, он на помойку опять удрал? Так ему за это от мамы ой как влетит!

Я киваю.

— Посмотри-ка, куда он задевался? — просит Ли.

Я поднимаю морду вверх и втягиваю воздух.

Яблоки, яблочная кора, баранина с кухни, бензин из гаража, сигареты — это Ма втайне курит, пыль, в углу сада кроличье семейство, соседи топят углем, одеколон «Уинстон» — это Па, кожа дивана… Ага, так и есть. Братец Айк возлежит, портит мебель. Могу даже сказать, что Айк валяется на спине — шерсть на брюхе пахнет иначе.

— На диване, — говорю я.

— На диване, значит, — понимает Ли. — Гаденыш какой…

Это точно.

Я собираюсь выпустить наполнившие мою голову запахи обратно, в мир, но вдруг там, в мешанине сотен и тысяч оттенков, в тонких линиях грез, в отзвуках чужих мыслей, я ловлю то, что заставляет меня задержать выдох.

Запах. Неуловимый, практически неуловимый, одна молекула на миллион. Знакомый запах. Не хочу его…

…Мухи. Огромные черные мухи…

Я с трудом удерживаю поднимающуюся на загривке шерсть, но тут налетает северный ветерок и смывает наваждение. Я выдыхаю.

— Ну что? — спрашивает Ли. — Его не дозваться?

Я пожимаю плечами.

— Ладно. — Ли улыбается. — Пусть Айчик сам по себе. Печенье не получит.

Я радостно облизываюсь.

— А мы что делать будем? — спрашивает Ли. — В догонялки не будем, надоело. В прятки тоже. Может, погуляем? До пристани и обратно?

Я изображаю энтузиазм. Верчу хвостом, пританцовываю.

— Вот и отлично, — говорит Ли. — А то мне одной скучно. Пошли.

Пошли.

Она, как всегда, щелкнула меня по носу, и мы направились к воротам. Ли шагала впереди, а я сзади, как самая настоящая телохранительская собака — прикрывал спину. Возле ворот нас догнал на машине Па, затормозил и опустил стекло.

— Гулять идете? — спросил.

— Ага, — ответила Ли. — К озеру спустимся.

— Понятно… — Па почесал подбородок. — Вы там повнимательнее смотрите, как пойдете.

— А что?

— Кики потерялся, — сказал Па. — Вчера с утра куда-то ушел — и все, больше нет. Мать вся расстроена. Плачет.

— Может, погулять отправился, — предположила Ли.

— Он раньше никогда на ночь не задерживался.

— А может, он на чердак залез? — еще предположила Ли.

— Чердак я еще тем летом забил, забыли, что ли?

— Он все-таки кот…

Па покачал головой, открыл ворота и поехал в город.

Из окошка задней двери высунулась счастливая морда Айка. Гордый тем, что его везут на машине, Айк показал мне язык.

— Кики пропал, — задумчиво сказала Ли.

Так все это и началось.