Постановка длиною в жизнь

Эдди Спэрроу

Дворянин, Солдат, Леди, Принц, Куртизанка, Бармен… Кто эти люди – всего лишь актёры, которых пригласила для новой пьесы Постановщица? Когда на репетиции дуэли оказывается, что один револьвер заряжен, то, стоя над трупом, все начинают задаваться вопросами. Они увиделись лишь на репетиции или их судьбы были сплетены задолго до встречи на сцене? С какой целью каждый из них откликнулся на предложение поучаствовать в пьесе? Говоря словами одного из персонажей: «Сюжет настолько убийственный, что…»

Автор обложки Helen Jakubaytes

© Эдди Спэрроу, 2020

ISBN 978-5-0050-0732-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стрелки на часах указывали на шесть утра, но помещение сохраняло свой полумрак. Силуэты, растворившиеся в нём, сидели друг напротив друга. В их глазах злость, сомнение и страх спрессовывались в гранитную решимость сделать всё что угодно, лишь бы выйти из этого места живыми.

Обмануть.

Сбежать.

Убить.

Любое преступление, любой грех, на которые способен человек, сегодня здесь дозволены. При этом участники не были лишены чувства жалости друг к другу. В целом они были готовы на всё, кроме одного — никаких компромиссов.

Они сидели на небольшой сцене, зал перед которой был уставлен множеством старых и пыльных столиков. Тут и там блестели лужи крови, отражая слабый свет нескольких постоянно моргающих сценических ламп. Спектакль уже подходил к концу, а все задействованные в нём лежали в разных местах отнюдь не от скуки. Если бы человек, мирно уткнувшийся лицом в кровавое пятно на столе, был жив, он бы пошутил что-то в стиле: «Сюжет настолько убийственный, что никто не выжил». Кроме сидящих на шатких стульях среди сцены. Через пять минут ещё один из них умрёт.

10 часов

и 30 минут назад

Возня в зале не стихала ни на минуту, как и негромкие переговоры о предстоящем спектакле, однако, казалось, что никого не волнует исход репетиции. Говорили о том, кто станет возле дешёвого картонного дерева, кто — к такой же картонной хижине, кому стоит вскрикнуть и упасть в обморок, а кому нужно сохранять каменное выражение лица. Каждый делал то, что должен, не от души, а от нужды.

— Прямо как в школе, — сказал мужчина, одетый, как английский дворянин девятнадцатого века.

Пыльно-серая ковровая дорожка вела меж столиков к полукруглой сцене, украшенной мелкими лампочками по краю. Такими маленькими, что они не могли осветить ничего, кроме своих проводов, зафиксированных гнутыми гвоздями. Постановщик (женщина, которую все называли «Постановщица») решила, что эта рампа придаст особую театральную атмосферу, но лампочки только мешали спрыгивать со сцены и бросались бликами в глаза. Даже сама Постановщица постоянно капала в глаза раствор для снятия раздражения. Всегда так странно использовать для глаз средства, выполняющие функции слезы, что некоторые поговаривали, мол, Постановщица чем-то болеет, поэтому такая худая, грустная и всегда с красными глазами. А кто-то заметил, что один раз она плакала на кухне.

На месте основного театрального действия, где расположились картонные декорации, изображающие старинные дома, деревья и пару кустов, стоял тот самый человек в дворянской одежде, посматривая то на свою речь, то на собеседника.

— Я помню, как все активно репетировали разные постановки, каждый год, в каждом классе от начальной до средней школы, — говорил Дворянин. — На праздники, вроде Рождества. Каждый предлагает что-то, приходит на все репетиции, но никому нет до этого дела. Понимаешь? Пассивная активность — они участвуют, но им это не нужно. Знают, что должны это делать, знают, что при хорошем подходе получат за это что-нибудь выгодное. Но это не от души, ведь им это к черту не сдалось. Я вижу здесь примерно тоже самое.

Его собеседник был одет, как потрёпанный солдат той же эпохи. Он пристально смотрел в лист бумаги, держа его на расстоянии вытянутой руки. Буквы были слишком большие для его глаз — вблизи они размывались в единую мыльную полоску чёрного цвета с проблесками. Было намного легче читать сценарий из рук другого человека. Дворянин же, наоборот, смотрел на лист чуть ли не в упор из-за своей близорукости. Но очки он не носил. Оправдывал это тем, что глаза привыкают и зрение ухудшается, в то время как без очков глазные мышцы разминаются. Своего рода тренировка.

Солдат знал, что это неправда. В школе Дворянина дразнили за его круглые очки, доставшиеся от отца, а тому — от его отца. Семья была достаточно бедна, чтобы беречь вещи до тех пор, пока это не называли раритетом, после чего можно было продать свой хлам в интернете и купить еды на целый месяц (хотя на деле такое удалось лишь раз со старым «полароидом»). И сейчас Дворянин щурился на свой текст так, как смотрят на жену после её вопроса: «Ничего не замечаешь?»

— Не пойму, — говорит он. — Зачем им это? Работа должна приносить удовольствие. Или деньги. Я здесь за первым, потому что денег за это мы, думаю, не получим.

— Почему? — спросил Солдат.

— Думаешь, кто-то придёт на этот концерт? — он показал рукой в сторону деревянных столов перед сценой и барную стойку. Бутылки там были покрыты паутиной. — Нужна очень хорошая реклама. Постановщица сразу сказала, что денег нет, но есть желание. У меня оно тоже есть, мне нравится сценарий, мне нравится играть свою роль. А тебе?

Их незаметно слушал третий человек — молодой парень, что лишь мотал головой, глядя на их увлеченное обсуждение. Парень этот будто был взят с обложки глянцевого журнала, а его костюм георгианской эпохи делал из него персонажа картины какого-то великого художника.

— Идиоты, — прошептал он, глядя на двух мужчин, обсуждающих сценарий. Хотел было вмешаться в диалог да обсудить, зачем ему этот спектакль…

Но вдруг взгляд его переключился на девушку в пышном платье и с заколотыми сзади волосами. Её внешность вызывала интерес, как сюрреалистичные картины Дали.

Их взгляды столкнулись, и на какое-то мгновение всё вокруг будто замедлилось. Парень слегка улыбнулся. Девушка тоже улыбнулась. Эти гладкие губы, мило растянувшиеся, напоминали ему вкус пудинга. Волосы, покрытые лаком, держались на голове, подобно соломе, и он захотел распустить их и растрепать, сделав её красоту естественной. Он увидел её такой, какой не видел никто, — настоящей, с нескрываемой красотой, рвущейся страстью, сбрасывающей с хрупкого тела эту золотистую ткань, имитирующую роскошь. Истинная роскошь кроется за всеми этими тряпками.

…Она медленно отводит взгляд и ускоряет шаг, волоча за собой подол платья.

— Эй, Принц!

Его выдернули из его пьянящего омута мыслей, и он нехотя отвел взгляд от Леди. К нему направляется худая и высокая женщина — постановщик всего этого спектакля. Почему-то ему было неприятно смотреть на неё. Леди и Постановщица — как два контраста. Словно «Рождение Венеры» или «Сиктистинская Мадонна» была перед его взором.

Гид в галерее говорит: «Теперь посмотрите на эту картину».

И он невольно смотрит и видит смешение «GallowgateLard» и «Крик» Эдварда Мунка.

Он видит усталое белое лицо с тонкими бровями, что сливаются со лбом — издали их даже не видно. Впавшие темные глаза и кроваво-алые, как лепестки роз, губы. Голова, что держится на тонкой шее, придерживая себя такими же тонкими руками, как скульптура из проволоки.

Он видит Постановщицу.

— Ты уже выучил текст? Перестань смотреть на всех! — её голос, как голос актёра, озвучивающего фильм, будто не принадлежит ей, не подходит, но звучит гладко и ласково. Но если бы ей надо было изобразить гнев и раздражение, то она бы изображала это лишь мимикой, но никак не голосом. Тон её всегда в состоянии штиля. Она изображает строгость, но звучит, как мать, зовущая на ужин: — Через несколько минут последний акт.

Он кивнул, глядя перед собой. Лишь бы не смотреть на неё — это изощрённое искусство, которое так любимо многими.

— Это слишком просто, — говорит он.

— Ты не слишком самоуверен? — она сложила костлявые руки, держа стопку бумаг и карандаш.

Принц бы выглядел излишне зазнавшимся, если бы только и правда это не давалось ему так легко. Как и всё, с чем он сталкивался когда-либо.

— Вы его не знаете, — послышался молодой женский голос из-за кулис.

Там на ящике сидела девушка с растрёпанными волосами, потёкшей тушью под глазами и в рваной одежде. Чиркнув пару раз зажигалкой, она закурила тонкую сигарету.

— В третьем классе он выучил всю пьесу Шекспира. На первом курсе читал лекции перед экзаменом — этого хватало, чтобы сдать зачёт. О последующих его достижениях можно даже не говорить, — заявила девушка.

Она исполняла роль обычной куртизанки с тяжёлой историей. Её повадки были пропитаны такой правдивостью, словно она не играла, а действительно жила этой судьбой. Впавшие щёки и усталые большие глаза придавали ей измотанный, угнетенный вид, но в её чертах находилось и что-то манящее. Даже Принц видел в ней своего рода красоту, но не признавал это перед собой.

— Здесь запрещено курить! — воскликнула Постановщица. О восклицании говорила лишь громкость голоса. Тон всё ещё был спокоен.

Куртизанка неспешно выпустила дым изо рта и тихо спросила:

— Где ещё?

— Сзади есть выход, через кухню.

— Там дверь заперта.

— Тогда вышла бы через главный.

— Мне прям в таком виде стоять на морозе? — Она потянула за изорванную майку, открывающую плоский живот и чуть обнажающую грудь. Поэтому она плотнее стянула шаль.

Постановщица нервно вздохнула, но промолчала, отложив в дальний шкаф принципы и манеры, а девушка пустила в её сторону клуб дыма, но тот, естественно, растворился почти сразу.

Принц лишь усмехнулся, глядя на неё.

— Чего? — кинула она.

— Где твои манеры? — с иронией спросил он.

— Я играю портовую шлюху. Откуда у меня манеры?

— Ладно, справедливо, — кивнул он, облокотившись на декорацию. — А откуда ты знаешь меня?

Она ещё раз втянула в лёгкие дым, высветив конец сигареты ярким огоньком, который тут же потух. Есть в каждом из нас такие маленькие черты, к которым приковывается взгляд, и ты думаешь: «Тоже хочу эту родинку/шрам/скулы» и прочее. Так вот, она вся состояла из этих необычных маленьких черт, из-за которых хотелось сделать несколько её снимков, повесить фото на арт-хаус выставке и смотреть, не понимая, что же в ней такого? Лучше, чтобы это были несколько кадров разных её кусочков, что, как пазл, висят на стене, собираясь в целую картину под определённым углом. Не сказать, что она красива, как та девушка в платье, но всё же…

Принц отмахнулся от дыма, стараясь не вдыхать. В этом месте пахло сыростью промокшей древесины, а теперь и табаком.

— Я была в твоём классе, но потом ушла из школы. И в параллельной группе универа.

— Ладно, но как ты запомнила меня?

Куртизанка потушила сигарету об ящик, а затем закинула в кучу декораций и коробок, где уже образовалась свалка окурков.

— Ты мне нравился, — ответила она, вставая с ящика. А затем медленно ушла в сторону уборной.

10 часов

и 5 минут назад

— Я говорю о том, как мне жаль, прочие признания, целюсь, делаю выстрел, — палец нажал на курок револьвера. Тот щёлкнул и ничего не произошло. — Так?

Солдат стоял, вытянув бутафорский револьвер перед собой и целясь в Дворянина.

— Всё верно, — ответила Постановщица. — А ты? — она повернулась к Дворянину.

Тот вдруг схватился за грудь, будто ощутил невыносимую боль, и рухнул на одно колено. А после повалился на пол, кинув на неё взгляд, переполненный болью и сожалением.

— Потрясающе! — воскликнула Постановщица. — Ты непревзойдённый актёр!

Дворянин лежал на полу, не моргая и смотря перед собой, за кулисы. Совершенно бездвижно и бездыханно, парализованный невидимым выстрелом. Солдат нахмурился и сжал зубы.

Выстрелы врезаются в плоть.

Кровь на военной форме.

Крик наступившего на мину.

— Эй, — позвал Солдат, тряхнув головой, разгоняя воспоминания.

Но тут Дворянин улыбнулся и резко вскочил как ни в чём не бывало.

— Спасибо, — ответил он Постановщице, а затем обратился к Солдату: — И тебе… за беспокойство.

В его словах звучал нескрываемый сарказм. Солдат отмахнулся револьвером и пошёл в сторону.

— Дошутишься, — буркнул он.

Постановщица аккуратно положила руку на спину Дворянину, ведя его в сторону.

— Знаешь, ты потрясающий актёр. Когда я работала в театре, там было много действительно талантливых людей, поэтому я с уверенностью могу сказать, сравнив, что ты отлично играешь.

— Спасибо.

— У тебя действительно талант, — не унималась она. И продолжала вести его в сторону. — В будущем тебя это поднимет. Это не лесть.

— Я люблю свою работу, вот и всё.

— Вот именно, — полушёпотом произнесла Постановщица, говоря всё тише, когда они заходили за кулисы. — Все эти люди, они неплохо играют, но то, как они себя ведут — они же не профессионалы. Я могу предположить, что им просто некуда было идти, поэтому они согласились на этот спектакль. Но ты делаешь это ради дела.

— Хватит. Вы накручиваете, — он улыбался, собираясь сказать что-то в защиту остальных актёров, но внутри соглашался с ней и был удовлетворен, ведь его точку зрения разделяет ещё один человек. Возможно, единственный, кто понимает всё это. Профессионал видит профессионала издалека.

Они остановились, и Постановщица убедительно посмотрела ему в глаза. Это был взгляд знающего человека, который говорит тебе: «Мы же оба знаем правду».

— Вот твой друг, Генрих, — она обернулась в сторону ярко освещённой сцены, глядя на Солдата, — Он актёр? Скажи мне.

— Мы не особо друзья с тех пор, как…

— Он актёр? Да или нет? — постановщица решительно уставилась на Дворянина своими тёмными усталыми глазами, покрытыми тонкими красными полосками сосудов.

Тот замялся, тоже посмотрел в сторону Солдата, который сейчас говорил о чём-то с другим человеком, игравшим бармена. Второй его друг. Первый был Роберт Полио — итальянец по отцу и местный по матери, а в итоге зажатый и пухлый паренёк. А Генрих был крупнее, но такой же замкнутый, грезящий о чем-то своём, как и все они втроём. Однако если кто и мог стать известным в школе, это был Генрих. Все, кто обычно подшучивал и старался толкнуть их, были тише с ним, ограничивались лишь усмешками, а иногда провокациями. Генрих был бойцовским псом, не знавшим о том, кем он является. Забитой собакой, боящейся кусаться. Но укусив однажды, он уже не мог отцепиться.

Но всё же Дворянин покачал головой:

— Мы много лет не общались… Но когда я знал его, он не был актёром. Он служил в армии, пока его не уволили… Так что нет, он не актёр, — а помолчав, добавил: — Но для роли военного он подходит как никто другой.

— Нет, они не актёры, — Постановщица услышала то, что ждала, а остальное не интересовало. Её впавшие тёмные глаза отдавали блеском. Это бледное лицо в темноте было призрачно-пугающим. — Даже больше скажу — эти люди никто…

Сзади что-то звучно, с всплеском, шлепнулось на пол. Постановщица обернулась и увидела уборщика со шваброй и ведром у ног.

— Я никому, — прохрипел тот и приложил палец к губам. Местные интрижки и спектакли нужны были ему в последнюю очередь.

Самое интересное, что уборщик тоже был одет в стилистике восемнадцатого века, но дёшево, как обычный крестьянин. Дело в том, что не хватало человека на роль секунданта, а поскольку роль совершенно без слов — попросили участвовать уборщика. Хотя уж кого-кого, а уборщика это вообще не интересовало, но Постановщица так просила, что он сразу сказал своё твердое «ладно» и получил в руки костюм.

Так и вышло, что Секундант — совсем не актёр, а Солдат, хоть и был на самом деле военным, но также не знаком с театром и ступал туда, разве чтобы спросить, где здесь туалет. Однако кто лучше сыграет роль самого себя?