Приёмыш обезьяны

Эдгар Райс Берроуз, 1912

Джон Клейтон, лорд Грейсток – имя, доставшиеся ему от отца. Тарзан – имя, под которым его знают джунгли. Джунгли, для которых неважно, сколько у тебя денег в банке и насколько именит твой род. Для них важны сила, смелость и мужество – все это есть у Тарзана, выросшего в стае обезьян и живущего по законам джунглей. Но в его джунгли приходят люди…

V. Белая обезьяна

Нежно вскармливала Кала своего найденыша, втихомолку удивляясь лишь тому, отчего он не делается сильным и ловким, как маленькие обезьянки других матерей.

Прошел год с того дня, как ребенок попал ей в руки, а он только что начинал ходить. А в лазанье по деревьям он был уже совсем бестолковый!

Иногда Кала говорила со старшими самками о своем милом ребенке; ни одна из них не могла понять, почему он такой отсталый и непонятливый, хотя бы, например, в таком простом деле, как добывание себе пищи.

Он не умел находить себе еду, а уже больше двадцати лун прошло с того дня, как Кала взяла его к себе.

Знай она, что ребенок уже прожил на свете целых тринадцать лун прежде, чем попасть в ее руки, — она сочла бы его совершенно безнадежным. Ведь маленькие обезьяны ее племени были более развиты после двух или трех лун, чем этот маленький чужак после двадцати пяти.

Муж Калы, Тублат, испытывал величайшую ненависть к этому детенышу, и если бы самка не охраняла его самым ревностным и заботливым образом, он давно бы нашел случай убрать малютку со своей дороги.

— Он не будет никогда большой обезьяной, — рассуждал Тублат. — И тебе, Кала, вечно придется таскать его на себе и заботиться о нем. Какая польза от него для нас и для нашего племени? Лучше всего бросить его, когда он уснет, в траве, а ты выносишь сильных обезьян, которые сумеют оберегать нашу старость.

— Нет, Сломанный Нос, ни за что, — возражала Кала, — если бы мне пришлось даже всю жизнь носить его!

Тогда Тублат обратился к самому Керчаку и потребовал, чтобы царь своею властью заставил Калу отказаться от Тарзана. Так назван был маленький лорд Грейсток. Имя это означало «белая кожа».

Но когда Керчак заговорил с Калой о ребенке, она заявила, что убежит из племени, если ее с ее детенышем не оставят в покое. А так как каждый из обитателей джунглей имеет право уйти из племени, если оно ему не по душе, то Керчак ее больше не беспокоил, боясь потерять Калу — красивую, хорошо сложенную, молодую самку.

Но Тарзан подрастал; он все быстрее и быстрее развивался и догонял в успехах своих сверстников-обезьян. Когда ему минуло десять лет, он уже превосходно лазил по деревьям, а на земле мог проделывать такие фокусы, которые были не по силам его маленьким братьям и сестрам.

Он отличался от них во многом. Часто они дивились его изумительной хитрости. Но он был ниже их ростом и слабее. В десять лет человекообразные обезьяны уже совсем взрослые звери, и некоторые из них догоняют к этой поре шести футов. Тарзан же все еще был подростком-мальчиком. Но зато каким мальчиком!

С первых дней детства он научился ловко пускать в дело руки, когда прыгал с ветки на ветку, по примеру своей гигантской матери. Подрастая, он ежедневно целыми часами гонялся по верхушкам деревьев за своими братьями и сестрами.

Он выучился делать прыжки в двадцать футов на головокружительной высоте и мог с безошибочной точностью и без видимого напряжения ухватиться за ветку, бешено раскачивающуюся от вихря. Он мог на высоте двадцати футов перебрасываться с ветки на ветку, молниеносно спускаясь на землю, и был в состоянии с легкостью и быстротой белки взбираться на самую вершину высокого тропического гиганта.

Ему было всего десять лет, а он уже был силен, как здоровый тридцатилетний мужчина, и обладал несравненно большей подвижностью, чем тренированный атлет. И день ото дня силы его прибывали.

Жизнь Тарзана среди этих свирепых обезьян текла счастливо, потому что он не помнил иной жизни и не знал, что во вселенной есть что-нибудь, кроме необозримых лесов и зверей джунглей.

Когда ему исполнилось десять лет, он начал понимать, что между ним и его товарищами существует большая разница. Маленькое его тело, коричневое от загара, стало вдруг вызывать в нем острое чувство стыда, потому что он заметил, что оно совершенно безволосое и голое, как тело презренной змеи или другого пресмыкающегося.

Он пытался поправить дело, обмазав себя с ног до головы грязью. Но грязь пересохла и облупилась. Вдобавок это причинило ему такое неприятное ощущение, что он решил лучше переносить стыд, чем подобное неудобство.

На равнине, которую часто посещало его племя, было маленькое озеро, и в нем впервые увидел Тарзан свое лицо отраженным в зеркале светлых, прозрачных вод.

Однажды в знойный день, в период засухи, он и один из его сверстников отправились к озеру пить. Когда они нагнулись, в тихой воде отразились оба лица: свирепые и страшные черты обезьяны рядом с тонкими чертами аристократического отпрыска старинного английского рода.

Тарзан был ошеломлен. Мало еще того, что он был безволосым! У него оказывается такое безобразное лицо! Он удивился, как другие обезьяны могли переносить его.

Какой противный маленький рот и крохотные белые зубы! На что они были похожи рядом с могучими губами и клыками его счастливых братьев?

А этот тонкий нос — такой жалкий и убогий, словно он исхудал от голода! Тарзан покраснел, когда сравнил свой нос с великолепными широкими ноздрями своего спутника. Вот у того, действительно, красивый нос! Он занимает почти половину лица! — «Хорошо быть таким красавцем!» — с горечью подумал бедный маленький Тарзан.

Но когда он рассмотрел свои глаза, то окончательно пал духом. Темное пятно, серый зрачок, а кругом одна белизна! Отвратительно! Даже у змеи нет таких гадких глаз, как у него!

Он был так углублен в осмотр своей внешности, что не услышал шороха высоких трав, раздвинутых за ним огромным зверем, который пробирался сквозь джунгли. Не слышал ничего и его товарищ-обезьяна: он в это время жадно пил, и чмоканье сосущих губ заглушало шум шагов тихо подкрадывающегося врага.

Позади них, на берегу, шагах в тридцати, притаилась Сабор, большая свирепая львица. Нервно подергивая хвостом, она осторожно выставила вперед большую мягкую лапу и бесшумно опустила ее на землю. Почти касаясь брюхом земли, ползла эта хищная большая кошка, готовая прыгнуть на свою добычу.

Теперь она была на расстоянии всего каких-нибудь десяти футов от обоих, ничего не подозревавших, подростков. Львица медленно подобрала под себя задние ноги, и большие мускулы красиво напряглись под золотистой шкурой.

Она так плотно прижалась к траве, что, казалось, будто вся расплющилась; только изгиб спины возвышался над почвой.

Хвост больше не двигался. Он лежал сзади нее, напряженный и прямой, как палка.

Одно мгновение она выжидала, словно окаменев. А затем с ужасающим ревом прыгнула.

Львица Сабор была мудрым охотником. Менее мудрому свирепый рев ее, сопровождавший прыжок, мог бы показаться глупым. Разве не вернее напасть на жертву, прыгнув на нее безмолвно?

Но Сабор знала быстроту обитателей джунглей и почти невероятную остроту их слуха. Для них внезапный шорох травяного стебля был таким же ясным предостережением, как самый громкий вой. Сабор понимала, что ей все равно не удастся бесшумно прыгнуть из-за кустов.

Не предостережением был ее дикий крик. Она испустила его, чтобы бедные жертвы оцепенели от ужаса на тот краткий миг, пока она не запустит своих когтей в их мягкое тело.

Поскольку дело касалось обезьяны, Сабор рассудила правильно. Звереныш оцепенел на мгновение, но этого мгновения оказалось вполне достаточно для его гибели.

Но то Тарзан, дитя человека. Жизнь в джунглях, среди постоянных опасностей, приучила его отважно встречать всякие случайности, а более высокий ум его выявлял себя в такой быстроте соображения, которая была не по силам обезьянам.

Вой львицы Сабор наэлектризовал мозг и мускулы маленького Тарзана, и он приготовился к моментальному отпору.

Перед ним были глубокие воды озера, за ним неизбежная смерть, жестокая смерть от когтей и клыков.

Тарзан всегда ненавидел воду и признавал ее только как средство для утоления жажды. Он ненавидел ее, потому что связывал с ней представление о холоде, о проливных дождях, сопровождаемых молнией и громом, которых он боялся.

Его дикая мать научила избегать глубоких вод озера; разве он не видел сам, несколько недель до того, как маленькая Пита погрузилась под спокойную поверхность воды и больше не вернулась к племени?

Но из двух зол быстрый его ум избрал меньшее. Не успел замереть крик Сабор, нарушивший тишину джунглей, как Тарзан почувствовал, что холодная вода сомкнулась над его головой.

Он не умел плавать, а озеро было глубокое; но он не потерял ничего от своей обычной самоуверенности и находчивости. Эти черты являлись отличительными признаками его изобретательного ума.

Он стал энергично барахтаться руками и ногами, пытаясь выбраться наверх, и инстинктивно стал делать движения, подобные движениям плывущих собак. Через несколько секунд нос его оказался над поверхностью воды, и он понял, что продолжая такого рода движения, он сможет держаться на воде и даже двигаться в ней.

Тарзан был изумлен и обрадован этим новым познанием, так неожиданно приобретенным им, но у него не было времени долго об этом думать.

Он плыл теперь параллельно берегу и видел жестокого зверя, который притаившись над безжизненным телом его маленького приятеля, схватил бы, конечно, и его.

Львица напряженно следила за Тарзаном, очевидно, предполагая, что он вернется на берег; но мальчик и не думал это делать. Вместо того, он испустил громкий предостерегающий крик своего племени.

Почти немедленно издали донесся ответ, и тотчас же сорок или пятьдесят обезьян помчались по деревьям к месту трагедии.

Впереди всех неслась Кала, потому что она узнала голос своего любимого детеныша, а с нею была и мать той маленькой обезьянки, которая уже лежала мертвой под жестокой Сабор.

Огромная львица, лучше вооруженная для сражения, чем человекоподобные, все же не желала встретить этих бешеных взрослых самцов.

Яростно рыча, она быстро прыгнула в кусты и скрылась.

Тарзан подплыл теперь к берегу и поспешно вылез на сушу. Чувство свежести и удовольствия, доставленное ему холодной водой, наполняло его маленькое существо радостным изумлением. Впоследствии он никогда не упускал случая окунуться в озеро, реку или океан, как только предоставлялась возможность.

Долгое время Кала не могла привыкнуть к такому зрелищу, потому что, хотя обезьяны и умеют плавать, когда бывают вынуждены к этому, но избегают погружаться в воду и никогда не делают этого добровольно.

Приключение с львицей стало одним из приятных воспоминаний Тарзана: такого рода происшествия нарушали однообразие повседневной жизни. Без таких случаев, его жизнь являлась бы лишь скучной чередою поисков пищи, еды и сна.

Племя, к которому принадлежал Тарзан, кочевало по местности, простиравшейся на двадцать пять миль вдоль морского берега и на пятьдесят миль приблизительно вглубь страны. Изо дня в день бродили обезьяны по этой территории, по временам оставаясь целые месяцы в одном и том же месте. Но так как они передвигались по деревьям гораздо быстрее, чем по земле, они часто проходили это расстояние и в несколько дней.

Переходы и остановки зависели от обилия или недостатка пищи, от природных условий местности и от наличия опасных зверей. Следует, однако, сказать, что Керчак зачастую заставлял обезьян делать длинные переходы только по той причине, что ему было скучно долго оставаться на одном и том же месте.

Ночью они спали там, где их застигала темнота, спали, лежа на земле и иногда покрывая себе голову, а изредка и все тело большими листьями громадного лопуха. Чаще, если ночи были холодные, то, чтобы согреться, они лежали, прижавшись друг к другу, по-двое или по-трое; таким образом и Тарзан все эти годы по ночам спал в объятиях Калы.

Не было никаких сомнений, что огромное свирепое животное горячо любило своего белого детеныша. Он, со своей стороны, платил большому волосатому зверю всей той нежностью, которая была бы обращена к его прекрасной молодой матери если бы она не умерла.

Правда, когда Тарзан не слушался Калы, она слегка его шлепала, но гораздо чаще ласкала, чем наказывала.

Однако Тублат, ее муж, продолжал ненавидеть Тарзана и искал случая покончить с белой обезьяной.

Со своей стороны, и Тарзан пользовался всяким удобным случаем, чтобы показать, что и он отвечает полной взаимностью на чувства своего приемного отца. Если только он мог безопасно досадить ему, состроить рожу или послать бранное слово, находясь в надежных объятиях матери, он это делал непременно.

Изобретательный ум и хитрость помогали Тарзану измышлять сотни дьявольских проделок, чтобы насолить Тублату и отравить его и без того тяжелое обезьянье существование.

Еще в раннем детстве Тарзан научился вить веревки, скручивая и связывая длинные травы. Этими веревками он при всяком удобном случае стегал Тублата, или пытался схватить его под мышки и подвесить на низких ветвях дерева.

Играя постоянно с веревками, Тарзан научился вязать грубые узлы и делать затяжные петли, чем забавлялись вместе с ним и маленькие обезьяны. Они пытались подражать Тарзану, но он один изобретал и доводил выдумки до совершенства.

Однажды, играя таким образом, Тарзан закинул петлю на одного из бежавших с ними товарищей, придерживая другой конец веревки в своей руке. Петля случайно обвилась вокруг шеи обезьяны, принудив ее круто остановиться среди разбега самым неожиданным образом.

— Ага, вот новая игра, и хорошая игра! — подумал Тарзан в тотчас же попытался повторить эту штуку. После того, постоянной практикой и старательными упражнениями, он отлично научился искусству закидывания на шею жертвы петли аркана.

И вот тогда-то жизнь Тублата превратилась в какой-то кошмар. Спал ли он, шел ли он ночью и днем, он никогда не мог быть уверен, что невидимая беззвучная петля не охватит его шеи и не задушит его.

Кала наказывала Тарзана, Тублат клялся жестоко отомстить ему, даже старый Керчак обратил внимание на его шалости, предостерегал его, грозил, но все было напрасно — Тарзан никого не слушался, и тоненькая крепкая петля охватывала шею Тублата, когда тот меньше всего ожидал нападения.

Другим обезьянам эти вечные проделки Тарзана с Тублатом казались забавными, так как «Сломанный нос» был тяжелый старик, которого никто не любил.

В светлой головке Тарзана зарождались новые мысли, созданные его человеческим разумом.

Если он мог ловить своих соплеменников-обезьян длинным арканом из трав, почему бы не попытаться ему поймать им и львицу Сабор?

Это был лишь зародыш мысли, и ей суждено было медленно созревать и таиться в его подсознании, пока, наконец, эта идея не осуществилась самым блистательным образом.

Но случилось это уже много позже.