Семь слов

Шен Бекасов, 2013

Сборник рассказов разных жанров и разных лет (1992-2013) от автора дважды успешно издававшегося цикла юмористических рассказов "Банковская тайна". Шен Бекасов смело смешивает в коротком формате рассказа элементы комедии и трагедии, научной фантастики и мелодрамы, зачастую приводя сюжет к неожиданному финалу. Хотя чтение будет недолгим, но читатель за это время успеет погрузиться в десяток различных миров и человеческих судеб.

Амнезия

Первое, что он почувствовал, — это были запахи. Много запахов, разных и смешанных. Как странно, подумал он. Почему только запахи? И что это за запахи?

Пахло нагретым деревом и одновременно какой-то затхлостью. Пахло свежим воздухом и одновременно пылью. Пахло чем-то горячим и одновременно прохладным.

Горячим и прохладным… Он не успел спросить себя, откуда у него берутся такие описания запахов, потому что появились другие ощущения. Он понял, что может чувствовать кожей. Лицу было тепло, а ногам холодно. А левой руке было больно. И голове было больно.

От боли он застонал и услышал самого себя. Я слышу, подумал он без особой радости, потому что было больно.

Наверное, от боли тело стало стремительно оживать. Стало вдруг понятно, что он сидит и сидеть ему очень неудобно. Он шевельнулся, чтобы устроиться получше, и стало ещё больнее. Тут же во рту пересохло и стало горько.

— Пить, — хрипло произнёс он.

И открыл глаза.

Странно, но первое, что он увидел, — тоже глаза. От неожиданности он отпрянул и стукнулся затылком о что-то твёрдое. Боли от ушиба он почти не заметил — слишком испугался, да и голова без того невыносимо раскалывалась.

Обладатель глаз напротив тоже отпрянул, и тогда стало видно, что это лицо пожилой женщины, удивлённое и встревоженное.

— Вы меня слышите? — громко спросила она, наклонившись к нему.

— И вижу, — недружелюбно отозвался он, потому что её голос немедленно отдался в голове самыми неприятными ощущениями.

— И видите, — потрясённо сказала женщина. Она была явно поражена происходящим, хотя было непонятно с какой стати. — Послушайте, вы посидите тут спокойно, а я сейчас вернусь, хорошо?

— Хорошо, — покорно ответил он. — Только дайте попить, пожалуйста.

— Заодно и попить принесу, — пообещала она. — Только сидите и не дёргайтесь… — Прозвучало это немного угрожающе, женщина сама это поняла и пояснила: — Вам вставать нельзя, так что просто посидите и подождите.

Она выпрямилась и как-то быстро скрылась из вида.

— Голова болит! — сообщил он ей вдогонку, обернувшись.

— Хорошо, хорошо, — сказала она и вышла.

Он успел заметить, что она была в белом халате. Врач? Медсестра? Ему стало тревожно. Всё это было непонятно, и надо было скорей разобраться что происходит.

Тогда он стал осматриваться.

Он находился на веранде. Это была самая обыкновенная деревянная застеклённая веранда, залитая ярким солнечным светом. Действительно пахло нагретым деревом и действительно было какое-то ощущение гниловатой сырости. Солнечные лучи сквозь окна освещали и согревали только верхнюю часть помещения, а внизу царила тень. Наверное, поэтому лицу было тепло, а по ногам веяло явственным холодком.

Он посмотрел, что творится за окном. Ничего особенного. Лес кругом. Сосны, ели, берёзы. На берёзах зелёная листва. Весна? Лето?

Наконец, он принялся осматривать себя, и стало ещё тревожнее. Он сидел в инвалидном кресле на колёсах. К вене на предплечье левой руки вела тонкая полупрозрачная гибкая трубка от капельницы, которая стояла здесь же рядом. Ноги его были укрыты пледом. Он торопливо откинул плед — ноги были на месте. Он внимательно оглядел себя. На первый взгляд всё было в порядке, разве что одет он был в дурацкую пижаму с изображением каких-то цирковых слоников.

Где я? — задал он себе вопрос. Чья-то дача? Больница?

Позади него раздались шаги. Он обернулся. На веранду вышли двое — седовласый старик с седыми же усами и в огромных очках на пол-лица и всё та же пожилая женщина, которая обещала принести попить. Старик тоже был в белом халате.

Откуда-то взялись стулья, и оба уселись перед ним. В правую руку ему сунули пластиковый стакан с водой, а в левую — мензурку с небольшой белой таблеткой.

— Выпейте, — ласково сказал старик. — Чтобы голова не болела.

Он осторожно, следя за длинной жилой, ведущей от руки к капельнице, опрокинул в рот мензурку с таблеткой. Запил водой, жадными глотками опустошив стакан.

— Где я? — спросил он. — Что со мной?

— Хорошие вопросы, — одобрил старик, улыбнувшись. — Но давайте сначала познакомимся. Меня зовут Владимир Николаевич, я здесь главный врач.

— Так это больница?

— А это, — не обращая внимания на вставленный вопрос и указывая на женщину, продолжал старик, — Нина Андреевна, наша дежурная медсестра.

Нина Андреевна приветливо улыбнулась.

— Это больница? — настойчиво повторил он свой вопрос. — Что со мной?

— Ничего страшного, — заверил Владимир Николаевич.

— А что тогда? Что здесь? Почему?

— Не торопитесь с вопросами, — посоветовал Владимир Николаевич. — Давайте для начала разберёмся с более важным делом.

— Каким?

— Как вас зовут?

— Вы не знаете, как меня зовут? — удивился он. — Меня зовут…

Он умолк. Он молчал не меньше минуты. Он шарил взглядом по веранде, он пристально всматривался в лица людей в белых халатах, он задумчиво окидывал взглядом свои руки. Его терпеливо ждали.

— Я не помню, — прошептал он.

— Так, — с каким-то удовлетворением произнёс Владимир Николаевич. — Понятно.

— Что вам понятно?! Что происходит?! У меня а… а… как её…

— Амнезия, вы хотели сказать?

— Как-как?

— Амнезия. Вы это хотели сказать?

— Не знаю…

Владимир Николаевич сверкнул линзами очков, глянув на Нину Андреевну, и прокомментировал:

— Такие слова для него ещё сложноваты…

— Амнезия. Ам-не-зи-я. Слышали? Амнезия, амнезия, амнезия!

— Вы понимаете, что значит это слово?

— Амнезия?

Владимир Николаевич по-отечески положил ему руку на плечо.

— Ну-ну, успокойтесь. Вот и сейчас голова болеть перестанет… Нина Андреевна, позаботьтесь, пожалуйста…

Это было последнее, что услышал сидящий в инвалидной коляске человек, прежде чем уснул крепким сном без сновидений.

***

Уже не так больно.

Сначала страшно просыпаться, потому что помнишь, как было больно.

Но уже не так больно. А может быть, совсем не больно?

Откуда мне знать, больно или не больно? Может быть, это просто… эти… как их… ощущения. Так и должно быть. Это вовсе не больно. Новорождённый кричит не от боли, а от ощущений. От жизни. Н-да. Забавно. Откуда это у меня всплыло — про новорождённого?

Надо просыпаться.

Собственно, уже не сплю.

Тогда надо открыть глаза.

Страшно? Ах да, меня тогда напугала эта дура медсестра. Только бы она сейчас не пялилась на меня, как тогда…

Открываем глаза…

Прекрасно — я здесь один. Это называется палата, я помню. Интересно, я могу о чём-то подумать, если не знаю, как это называется? Вот я лежу в кровати. Рядом тумбочка. Рядом — это справа. Ага, я помню, где это — «справа». А слева должна быть капельница… Но вот её как раз нету. Как рука-то исколота… Но сейчас иглы нет. В палате всё должно быть белое. А здесь не белое. Если не белое, то какое?

Дерево, кругом дерево. Тёплое. Шкаф. Стол. Стул. Нет, правда, забавно! Откуда во мне всплывают эти слова? Я смотрю и называю. Я помню, как это называется…

Я помню.

Я не помню.

Ам-не-зи-я.

Что же это значит? Нет, не помню. Доктор назвал это слово и спрашивал, хотел ли я сказать то же самое? Не знаю.

Окно. Занавески. Дверь. Открывается.

Ну вот, теперь я не один…

— Доброе утро! Ну, как мы себя чувствуем?

Нина Андреевна, медсестра, напугавшая вчера меня своим взглядом в упор.

Вчера? Почему я решил, что это было вчера?

«Долго я спал?»

— Да целые сутки!

Вчера, всё-таки вчера… Какая однако эта Нина Андреевна… Бодрая. Улыбчивая. Жиз-не-ра-дост-на-я.

— Да так крепко спали, да так хорошо, что Владимир Николаевич снял все медикаментозные назначения…

«Какие назначения? Миди… ментоз…»

— Ах, господи, что ж я слова такие… Ведь Владимир Николаевич строго-настрого запретил… Да кто ж знает, какие вы слова помните, а какие нет? А я вот вам поесть принесла… Желудок-то, наверное, уже отвык… Пока вот вам только это можно… Вот через соломинку тяните…

Же-лу-док. Это в животе. Еда. Жидкая. Соломинка. Трубочка. Сосать. Глотать.

Нина Андреевна ходит вокруг. Заглядывает в глаза. Переставляет вещи с места на место. Су-е-тит-ся.

Устал.

Наконец-то она ушла.

Опять хочется спать.

***

Он сидит на стуле между кроватью и окном. За окном светло. А мне не видно его лица.

«Кто вы?»

— Друг.

Друг. У меня есть друг? Или он не мой друг? Вообще — друг. Такое бывает?

«Вы мой друг?»

— Да, я твой друг. Близкий друг. И ты тоже можешь говорить мне «ты».

«Ты.»

— Вот и славно. Так гораздо лучше.

«Я тебя не помню.»

— Такое бывает, ничего страшного. Я здесь как раз для того, чтобы помочь тебе вспомнить.

«Ты знаешь, как меня зовут?»

— Это не тот вопрос, с которого надо начинать. Ответ на него не поможет тебе вспомнить.

«А с каких вопросов надо начинать?»

— Тебе не интересно, как зовут меня?

«Да. Как тебя зовут?»

— Меня зовут Андрей Гардези.

«Это тоже не помогает мне вспомнить.»

— Это нормально. Имена — это, знаешь ли, всего лишь символы…

«Сим-во-лы.»

— Не напрягайся. Мы начнём потихоньку.

«Мне не видно твоего лица. Может быть, оно мне что-нибудь напомнит?»

— Хорошо, я пересяду с другой стороны кровати… Так лучше?

«Да. Но твоё лицо мне ни о чём не напоминает.»

— Да? Жаль.

«Ты обиделся?»

— Вовсе нет! Я знаю, что мы только в начале пути. Но я верю, это не займёт так много времени, как думают врачи. Они вообще перестраховщики и тупицы.

«Пе-ре-стра-хов-щи-ки.»

— Именно. Этот Владимир Николаевич вообще не хотел пускать меня к тебе. Глушил тебя всякими лекарствами. Вообще чудо, что ты смог очнуться.

«Я хочу спать.»

— Вот и славно! Ты спи пока. Я ещё загляну.

***

— Посмотри на свои руки.

«Смотрю. Бледные. Слабые.»

— Расслабь их.

«Расслабил.»

— Сожми в кулаки.

«Сжал.»

— Разожми!

«Разжал.»

— Зажмурься! Открой глаза! Посмотри на руки!

«А!»

— Что? Что?

«У меня кровь на руках, Андрей!»

— Тише, тише! Нет там никакой крови.

«Но я же видел…»

— Ты не видел. Ты вспомнил.

«Что это за кровь? Откуда? Почему? Что случилось?»

— Всё, на сегодня хватит. Спи!

***

«Андрей, почему на моих руках была кровь?»

— Не будем сегодня об этом.

«Почему не будем? Я же хочу вспомнить! Ты обещал помочь!»

— Это воспоминание тебе только помешает. Оно последнее, а значит, может заслонить всё прочее. А ведь остальное тоже надо вспоминать… Согласен?

«Ну… не знаю.»

— Хорошо. Будем считать, что согласен. Значит, глядя на руки, ты видишь кровь… Хорошо, давай попробуем что-нибудь другое.

«Давай.»

— Посмотри, во что я одет.

«Одежда?»

— Это называется костюм. А это галстук. Это пиджак…

«Галс-тук. Пид-жак»

— Да. Его одевают на работу или в торжественных случаях. Видишь, вот так застёгивается пиджак. Вот так оправляются манжеты. Вот так поправляется узел галстука… Попробуй повторить эти движения руками…

«Не получается.»

— Закрой глаза. Не спеши. Расслабь руки… Вот так. Давай ещё раз.

«Так?»

— Да, так. Теперь сделай это быстро. Не задумываясь.

«Ой!»

— Что?

«Я вспомнил, как завязывается галстук!»

— Неудивительно. Ведь ты делал это каждое утро.

***

«Я носил костюм, Андрей?»

— Да, каждый рабочий день.

«А кем я работал?»

— Твоя должность тебе ничего не скажет. Не торопись. Вот погляди на это.

«Это… моё?»

— Да, это твоё. Это называется портфель.

«Порт-фель.»

— Да. Красивый?

«Не знаю. Наверное. Блестит.»

— Да, это дорогая чёрная кожа. Вот смотри. Вот так он открывается, а вот так закрывается. Внутри носят важные бумаги. Документы.

«До-ку-мен-ты.»

— Вот так их достают из портфеля. Вот так кладут внутрь. Слышишь, как шуршит бумага?

«Слышу.»

— Закрой глаза. И продолжай слушать, как шуршит бумага. Этот шум ты тоже слышал каждый день.

«А это что за звук?»

— А вот так бумагу рвут. Тебе иногда приходилось это делать…

«Вот так?»

— Именно. Двумя руками вдоль листа. А ведь я тебе этого не показывал…

«Это было не так сложно вспомнить.»

— Это вообще не сложно. Не бойся.

«Мне почему-то страшно.»

— Я же сказал — не бойся.

***

— Возьми мою руку… Нет, правой рукой. Обхвати ладонью мою ладонь.

«Вот так?»

— Да. Жми крепче. Это называется пожимать руку. Рукопожатие.

«Рукопожатие.»

— Да. Ты делал это много раз за день.

«А кому я пожимал руку?»

— Всем, с кем встречался. Закрой глаза и начинай пожимать мою руку. И улыбайся. Что ты видишь?

«Лица. Они мне тоже улыбаются.»

— Лица? Вот и славно.

***

«Снова пожимать тебе руку?»

— Да. Только не закрывай глаза. Смотри сюда. Вот на эту фотографию.

«Вот на эту? Кто это?»

— Смотри на фотографию, не отрывая взгляда. Представь, что ты пожимаешь руку этому человеку.

«Кто это?»

— Его зовут Егор Воробьёв. Всё, отпусти мою руку. А теперь зажмурься. Открой глаза. Смотри на свои руки. Его звали Егор Воробьёв. Смотри на свои руки! На них его кровь. А теперь вспомнил своё имя?

***

Главный врач Владимир Николаевич завершал обход, когда в палате номер 1 раздался дикий вопль. Из двери палаты в коридор буквально вывалился пациент и упал на четвереньки. Завидев Владимира Николаевича, он вскочил, с обезумевшим взглядом бросился к главному врачу и закричал:

— Доктор, я вспомнил!

***

Утром следующего дня в кабинете главного врача пациент из палаты номер 1 тусклым голосом вёл свой рассказ. Его слова записывал следователь, которому Владимир Николаевич для этой цели уступил свой рабочий стол. В кабинете, помимо самого Владимира Николаевича, также присутствовал адвокат. Наконец, у окна стоял Андрей Гардези — человек, щедро оплативший пребывание пациента из палаты номер 1 в этой загородной психиатрической клинике в обмен на возможность посещать своего подопечного в любое время. Глядя на Гардези, Владимир Николаевич остро переживал тягостные сомнения, пытаясь ответить на вопрос, этично ли было позволять этому человеку сделать то, что он сделал. Тот факт, что Гардези это позволение хорошо оплатил, только усиливал душевные страдания Владимира Николаевича.

— Ознакомьтесь и распишитесь, — сказал следователь, когда пациент из палаты номер 1 закончил.

Тот расписался в протоколе.

— На сегодня хватит, — хмуро произнёс адвокат. — Прошу отпустить моего подзащитного в палату.

— Ради бога, — пожал плечами следователь. — Мера пресечения — подписка о невыезде, так что мы подождём выписки из больницы.

Владимир Николаевич вызвал Нину Андреевну. В сопровождении медсестры и адвоката пациент из палаты номер 1 вышел из кабинета, опустив голову.

Дождавшись, когда уйдёт и следователь, Владимир Николаевич подошёл к окну и встал рядом с Гардези.

— Думаете, так всё и было, как он рассказал? — спросил главный врач.

— Думаю, да, — ответил Гардези. — Егор Воробьёв мог спасти свой бизнес, только договорившись с ним. Егор занял очень много денег у всех своих друзей, в том числе и у меня, но разрешить воспользоваться этими деньгами, несмотря на просрочку, мог только этот человек. Он был основным кредитором, и у него был весь залог. Егор принёс ему проект мирового соглашения, а тот просто разорвал бумагу у него на глазах. Наверное, Егор был уже на грани и сорвался…

— Застрелился прямо в его кабинете… — пробормотал Владимир Николаевич и сокрушённо покряхтел. — Вы, бизнесмены, совсем недооцениваете опасность стрессов…

— Возможно. — Гардези отвернулся от окна и присел на подоконник. — Пожалуй, это действительно стресс, когда начинаешь забывать, что в жизни важнее. — Гардези вздохнул. — Разве не глупо, что Егор оценил потерю бизнеса выше собственной жизни? А этот… — Гардези на мгновение запнулся, словно пытаясь сдержать какое-то слово, и сдержался, — мог спасти Егора, подписав мировую, а вместо этого потерял рассудок, когда его забрызгало чужой кровью…

— Шок и амнезия — это ещё не потеря рассудка, — поправил его Владимир Николаевич.

— Как угодно.

— Ну а вы? — спросил Владимир Николаевич.

— Что — я? — вскинулся Гардези.

Владимир Николаевич сел на подоконник рядом с Гардези.

— Мне даже страшно за вас, Андрей Викторович. Вы хотя бы понимаете, какой душевный груз на себя взяли? Так и вам недолго моим пациентом оказаться…

— Не дождётесь, — обронил Гардези, и Владимиру Николаевичу показалось, что это было сказано вовсе не ему.

— Честно говоря, — нерешительно пробормотал Владимир Николаевич, — не могу простить себе, что позволил вам устроить этот чудовищный эксперимент над больным…

— Но он же сработал, — мрачно отозвался Гардези.

— В этом вам повезло, если вообще можно так выразиться. — Владимир Николаевич снял очки и потёр указательным и большим пальцем переносицу. — Вы ведь назвались его другом…

— Моим другом был Егор Воробьёв, — сквозь зубы сказал Гардези. — Я не мог позволить тому, кто довёл его до самоубийства, укрыться в этой вашей амнезии.

— Это жестоко, — покачал головой Владимир Николаевич, надевая очки.

Гардези поднялся и посмотрел на врача сверху вниз.

— Да бросьте вы, доктор! — отрывисто сказал Гардези. — Вы что, не понимаете? Этот ваш пациент, скорее всего, и в тюрьму даже не сядет, несмотря на своё признание. Да, я не позволил ему спрятаться хотя бы от своей совести. Но лучше уж жить так, чем провести остаток жизни беспамятным овощем в вашей клинике! Так что с моей стороны это было очень даже по-дружески…

— Не уверен, что это для него лучше, — возразил Владимир Николаевич.

— Жизнь лучше любой амнезии, доктор. Прощайте. Спасибо вам за помощь.

— Прощайте, Андрей Викторович, — проговорил Владимир Николаевич. — Вы уж берегите себя. Может быть, вы и добились справедливости, но легче никому не стало… и прежде всего самому вам.

Гардези нахмурился, хотел было что-то сказать, но передумал и стремительно вышел. Владимир Николаевич смотрел ему вслед в окно до тех пор, пока шагающая неровной и слегка пошатывающейся походкой фигура не скрылась из виду за железными воротами.

2005