Серебряная река

Шеннон А. Чакраборти, 2022

Возвращение в мир «Трилогии Дэвабада». Бестселлер The New York Times. «Трилогия Дэвабада» Шеннон А. Чакраборти, снискавшая славу по всему миру, пополнилась новым сборником историй, действия которых происходят до, во время и после событий «Латунного города», «Медного королевства» и «Золотой империи». Мы услышим рассказы с точки зрения как любимых персонажей, так и ненавистных, и даже тех, кто не имел права голоса в романах. «Серебряная река» включает в себя как уже опубликованные рассказы, так и совершенно новые материалы, в том числе и альтернативный эпилог к «Золотой империи», которую обязан прочитать каждый поклонник Дэвабада. Собранные под одной обложкой, эти истории о Дэвабаде обогащают и без того наполненный волшебством и чудесами мир. Исследуйте это магическое королевство, скрытое от людских глаз. Место, где джинны живут и процветают, сражаются и любят. Мир, где принцы сомневаются в собственной власти, а могущественные демоны могут протянуть вам руку помощи… или уничтожить вас. …Принцесса присоединяется к королевскому двору, чья зловещая история наполнена смертями, и ее политической смекалки может быть недостаточно, чтобы справиться с ней… …Заключенный в тюрьму член королевской семьи из свергнутой династии и молодая женщина, вырванная из своего дома, встречаются в зачарованном саду… …Пара разведчиков натыкается в проклятом зимнем лесу на тайну, которая перевернет их мир… От первых шагов Манижи к восстанию до приключений, которые происходят после «Золотой империи» – эта коллекция обязательна к прочтению тем, кому не хватает Нари, Али и Дара, а также историй, что разворачиваются вокруг них. «Множество точек зрения позволяют читателям заглянуть за кулисы мира и понять мотивацию персонажей. Этот сборник станет настоящим праздником для поклонников серии». – Publishers Weekly «Этот сборник обязан присутствовать в библиотеке рядом с “Трилогией Девабада”, поскольку он снова показывает удивительных персонажей Чакраборти и ее великолепный мир». – Library Journal «Если это последняя книга о невероятно уникальном волшебном мире Чакраборти, то это, безусловно, сияющий и драгоценный подарок». – Paste Magazine

Хацет

Эти события происходят за два десятилетия до «Латунного города» и не содержат спойлеров.

Сеиф Шефали, казалось, исполнился решимости покончить с браком дочери еще до того, как он начнется.

— Выглядит он старовато, — сказал ее отец довольно громко, чтобы все слышали. — Старее, чем они говорили.

— Баба, да его и не видать совсем, — возразила Хацет. Их корабль еще не пришвартовался у призрачной набережной за пределами стен Дэвабада, и ее будущий муж был всего лишь крохотной фигуркой в черных одеяниях. — О его внешности отсюда невозможно судить.

— У меня превосходное зрение. Благодать, никому не нужная в этом несчастном логове туманов. — Сеиф шмыгнул носом. — Они хотя бы могли привести в порядок пристань к твоему прибытию.

Хацет и хотелось бы что-нибудь возразить, но город, с которым она связала свою судьбу, не встречал ее с приветливым лицом этим утром. Прежде она лишь один раз была в Дэвабаде, еще маленькой девочкой, и до сих пор с трепетом вспоминала туман, скрывавший остров. Его латунные стены сверкали на ярком солнце, зеленеющие горы служили задником для этого поразительного города с его тысячью башен и храмов. В тот раз Дэвабад показался ей самой сущностью магии.

Теперь Дэвабад был окутан таким саваном тумана, что Хацет даже не видела города, только слабый намек на его стены. Пустые пристани выступали из мглы, разломанные сваи торчали из воды или лежали, переломанные, на берегу, как брошенные мертвые тела. Не очень гостеприимный вид. Их песчаный корабль беззвучно прошел по неподвижной воде озера, и Хацет могла только представлять себе, насколько чуждым это цветастое судно должно было выглядеть на фоне невыразительной серости. Перед отплытием его разукрасили для торжества, для гордого провозглашения богатства и силы Аяанле. Поверхности корабля были позолочены, эта краска могла бы сверкать, будь на небе солнце, но теперь обрела желтый цвет опавших листьев. До нелепости дорогие шелковые паруса безвольно висели в безветрии, и герб ее народа и Аяанле не был виден.

Все казалось не таким, каким должно было выглядеть. Хацет крепче ухватилась за корабельные поручни.

— Ты ничего не хочешь сделать, чтобы мне стало полегче.

— Я и не пытаюсь сделать тебе полегче. Я пытаюсь сделать так, чтобы ты отказалась от этой нелепой схемы. — Ее отец повернулся к ней лицом, озорство в его глазах сменилось озабоченностью. — Ты чужая в этом месте, дочка, и меня убивает мысль о том, что я должен оставить тебя здесь. Ты должна править Шефалой, а не этой голой дэвской скалой.

«Мне нужно нечто большее, чем Шефала». Но вслух Хацет этого не сказала.

— Повернуть назад невозможно, и ты это знаешь. Если я переменю свое решение сейчас, это станет таким ужасным оскорблением для гезири, что три века пройдет, прежде чем наш народ снова обретет здесь какое-либо влияние. — Хацет сжала его руку, пытаясь придать своему лицу выражение уверенности. — И ты, вероятно, помнишь, что этот выбор сделала я сама.

— Детям нельзя позволять делать выбор.

— Баба, мне уже сто лет.

Они оба замолчали, а сахрейнский экипаж уже приближался к берегу и начал готовиться к причаливанию. В животе у Хацет забурлило, когда корабль стукнулся о берег, и ей пришлось приложить усилие, чтобы не подпрыгнуть. Новый город и новый муж. Новое будущее на совершенно иной политической шахматной доске. С того мгновения, когда ноги Хацет коснутся этой земли, она перестанет представлять только себя. Она станет самой Та-Нтри, первой женщиной не гезири за тысячу лет, которая выходит замуж за короля Кахтани, и теперь судьба ее народа будет зависеть от ее возвышений и падений.

И теперь этот король был достаточно близко, чтобы его разглядеть. В месяцы перед отъездом из дома она потратила немало сил, чтобы как можно больше узнать о Гассане аль-Кахтани, и обнаружила, что его жизнь полна противоречий. Юность он провел в суровых горах Ам-Гезиры в качестве воина-кочевника, а потом участвовал генералом в кровавой войне его отца Кадера, подавлявшего восстания в Карт-Сахаре, после чего волею судьбы стал дэвабадским королем, чья жизнь проходила в несказанном великолепии, в роскошном дворце, который он покидал крайне редко. От жестокой войны к жестокой политике: сектантство Кадера было притчей во языцех, он возвышал только представителей племени гезири и запрещал религиозные праздники дэвов.

Насколько удалось узнать Хацет, Гассан прежде безропотно соглашался с отцовской политикой, но, став королем, многое изменил. Он говорил о необходимости соединения двух племен и подкрепил эту мысль действием, когда принял решение жениться на иностранке. О нем и в самом деле говорили, что он сближался с дэвами в большей степени, чем это устраивало большинство джиннов. Он сидел на троне с изображениями шеду, как сидели уже несколько поколений королей Кахтани, но при этом запретил шафитам вступать в гильдии и запретил им ремесленнический труд, он по традиции нахидских королей держал своих женщин и семью в затворничестве. Ходили даже слухи, что Гассан собирается назначить своего следующего главного визиря из дэвов, пост которого с начала войны занимали аяанле, правда, сначала должна была состояться отставка нынешнего визиря.

«Это мы еще посмотрим». Но Хацет отложила планирование будущего на потом, чтобы получше разобраться с королем, который стоял перед нею. Хотя седина уже посеребрила его бороду, Гассан вовсе не выглядел старым или, по меньшей мере, гораздо старше ее. Он был широкоплеч, производил впечатление человека, который хоть сейчас запрыгнет в седло и поскачет разгонять бунтовщиков, невзирая на свою изящную черную накидку и богатые одеяния. Выглядел он… уверенно, настолько уверенно, что, как подозревала Хацет, эта уверенность могла легко перерасти в ярость. Она обратила внимание, что большинство придворных, окружающих его — исключая его улыбающегося каида в малиновом тюрбане, — держались в нескольких шагах от него и опускали глаза в землю.

Но когда Гассан встретился с ней глазами, поймав ее на том, что она разглядывает его, хотя Хацет и принимала меры, чтобы он не заметил ее пристального взгляда, улыбка, появившаяся на его лице, удивила ее. Улыбка эта была доброй, хотя и слегка озорной, словно они были не чужими людьми, а сообщниками, и от этого ее сердце екнуло, что было до смущения неподобающе для женщины ее опыта и положения. Хацет чуть не одолело искушение натянуть на лицо шейлу.

— Мир и благодать вам, — сказал Гассан аль-Кахтани, подойдя к ним, он потянулся к рукам ее отца и поцеловал его в обе щеки, словно они были старыми друзьями, а не королем и крайне озлобленным подданным. — Добро пожаловать в Дэвабад. Пусть ваш свет озарит мой дом, пусть вы найдете благодать в его стенах.

— Этой про́клятой дэвской скале не помешает немного света, — мрачно сказал Сеиф по-нтарански.

Хацет незаметно под платьем пнула отца по ноге.

— Мир вам, мой король, — тепло сказала она на джиннском. — Замечательно, что я наконец здесь.

— Надеюсь, ваше путешествие не было слишком изнурительным. — Гассан восторженным взглядом посмотрел на их песочный корабль. — Да он у вас просто настоящий замок.

— Мы чуть не столкнулись с кораблем людей-пилигримов, они пересекали Тростниковое море, но для нас это было занятным приключением, а для них предположительно страшной историей.

— Не сомневаюсь, — с улыбкой сказал Гассан. Он повернулся к группе официальных лиц.

— Мунтадир, подойди. Присоединяйся к нам, — позвал он.

Группа мужчин расступилась, и Хацет впервые увидела этого мальчика. Она знала, что многие из ее родни надеялись, что когда-нибудь ее дети заменят его. Мунтадир был красивым мальчиком. Внешне он был зеркальным отражением отца, вплоть до переливающегося всеми красками тюрбана и до накидки с золотой каймой. Отсутствовали только обереги, а Хацет знала, что дети гезири часто носят обереги на шее. Мунтадир же носил воротник принца с жемчужными и рубиновыми украшениями. Ему было не больше одиннадцати-двенадцати — совсем еще маленький, вполне возможно, что он подчеркивал свою детскость, подойдя к ней в роли будущего пасынка, ребенка, которому нужна мать.

Но этот выбор не казался в нем преднамеренным или, по крайней мере, сделанным им самим — он представлялся ей слишком юным для подобных махинаций.

— Госпожа Хацет, господин Сеиф. — Мунтадир перевел взгляд на отца. Теперь, глядя на него вблизи, Хацет видела, что мальчик худ и довольно бледен, словно он редко выходит из дворца.

— Мир вам обоим.

— И мир тебе, эмир Мунтадир, — ответила Хацет. — Я рада с тобой познакомиться.

Взгляд Сеифа остановился на мальчике — этот взгляд вмещал и отцовскую тревогу, и печаль, и то вызывающее осуждение, которое, как хорошо знала Хацет, означало, что он собирается сказать что-то такое, чего лучше не говорить.

— Похоже, вашему сыну лучше было бы поиграть где-нибудь на солнышке, чем знакомиться на холоде с заезжими персонами.

В этих словах было нарушение протокола и помимо этого прямая критика родительского решения короля Дэвабада. Хацет закрыла глаза, и в этот миг ей захотелось, чтобы земля разверзлась под ногами ее отца и забрала его назад в Шефалу.

Но вместо этого разверзлись небеса, дождь перестал моросить, а полился потоками.

— Увы, солнце больше не светит, — сказал Гассан ровным голосом. Хацет открыла глаза и увидела, что Гассан держит Мунтадира за плечо. — Прошу, входите. Мой эмир и я не хотим, чтобы наши гости находились под дождем хоть на миг дольше, чем это необходимо.

К ТОМУ ВРЕМЕНИ КОГДА ОНИ ДОБРАЛИСЬ ДО ДВОРЦА, дождь хлестал с силой, соперничающей с силой муссонов Та-Нтри, и Хацет испытала чувство благодарности за то, что у нее есть предлог сразу же отправиться в хамам, даже если это даст ее отцу дополнительное время, чтобы добавить к прежним новые оскорбительные замечания в надежде, что их обоих вышвырнут из Дэвабада. Прислуга в бане была предупредительна и гораздо спокойнее, чем женщины у них дома, которые непременно стали бы поддразнивать ее в связи с приближающимся бракосочетанием. Хацет не забыла отблагодарить их теплом и золотом. Она не собиралась быть королевой, которая не приемлет власти, не сеющей страх.

Только-только успела она одеться, как раздался стук в дверь, и вошла прислужница.

— Моя госпожа, король просит вашего присутствия.

Это удивило Хацет:

— Уже? Я думала, мы встретимся только за обедом.

Женщина чуть склонила голову:

— Он ждет вас за дверью.

Ждет? Прямо здесь? Она занервничала. Не связано ли это каким-то образом с грубоватыми манерами ее отца? Хацет вдруг поняла, что слуги смотрят на нее, их взгляды — лишь малость из того множества, которое будет отслеживать каждый ее шаг до самой смерти. Может быть, такие вызовы имели какой-то смысл для них.

«Мне нужно будет обзавестись здесь союзниками. И в самом скором времени». Хацет придется разобраться, кому из слуг она может доверять. Кому из придворных, кому из секретарей. Кому из охранников, кому из министров. Любой политический успех, на какой она могла бы надеяться в Дэвабаде, будет зависеть от того, насколько широкую информационную сеть ей удастся сплести.

Она милостиво улыбнулась прислужнице, накинула шейлу на голову:

— Конечно.

Король ждал в маленькой крытой беседке. Его королевская накидка исчезла, но богато украшенный золотой кушак у него на поясе и дешдаша цвета полуночи с опалами на воротнике были не менее роскошны.

— Госпожа Хацет… — Гассан прикоснулся к груди с левой стороны. — Я надеюсь, хамам немного освежил вас? Я могу прийти и попозже, если вы все еще утомлены после путешествия.

— Я, слава всевышнему, вполне пришла в себя, — ответила она. — Ваш дом очень гостеприимен, мой король. И я должна добавить, что кофе, который варят у вас на кухне, поставит на ноги любого.

— Я рад услышать, что моя «про́клятая скала» имеет некоторые приятные свойства.

Он повторил слова ее отца на безупречном нтаранском с почти незаметным акцентом, недостаточным для того, чтобы Хацет поморщилась.

— Я приношу извинения за дерзость моего отца. Он не очень рад расставанию с его единственным ребенком, но то, что он сказал о вашем сыне, было грубым и несправедливым.

В его серых глазах промелькнула какая-то эмоция, которую она не смогла определить.

— Это был рассчитанный ход, нужно отдать должное вашему отцу. Я могу многое дать Мунтадиру, но уж никак не беззаботное детство под солнцем. — Гассан встретился с ней взглядом. — Ни одному моему ребенку я не могу сделать такой подарок.

Это было предупреждение, и Хацет не могла спокойно пройти мимо него.

— Я так это себе и представляла. Хотя я в то же время считаю, что сердечный дом можно создать где угодно, было бы желание.

— Возможно, госпожа Хацет. — Он по-прежнему говорил по-нтарански, и Хацет находила в этом утешение. Она хорошо говорила по-джиннски, но для нее этот язык был языком бизнеса. Языком коммерции, управления и общения с иностранцами. Нтаранский был языком для дома, что явно знал и король. Но Хацет достаточно долго была в политике и потому могла только приветствовать королевский жест, не забывая, однако, причин, стоящих за ним.

Гассан показал на широкую закругляющуюся и теряющуюся из вида лестницу, которую затеняли решетки со свисающими с них желтыми цветами.

— Я вообще-то надеялся поговорить с вами как раз об этом и без вашего отца, если вы позволите. Так вы в состоянии прогуляться?

Она, с одной стороны, насторожилась, а с другой — была заинтригована. Откровенно говоря, у них было очень мало оснований разговаривать до свадьбы — целая команда дипломатов, политических советников, финансистов, юристов и клериков от обоих их племен обговорила в мельчайших подробностях условия их брака, начиная от церемонии до контракта, который свяжет два их народа. Что такое хочет узнать король, чтобы это осталось только между ними двумя?

— Конечно, — вежливо сказала Хацет, стараясь, чтобы в ее голосе не прозвучала нотка озабоченности.

Они двинулись к лестнице. Король кивнул охраннику, но тот и без того не пошел следом, и через несколько мгновений они уже были одни. Хацет на ходу восторгалась дворцом. Замок их семьи был построен несколько веков назад на руинах, оставшихся после людей, но, когда основали Шефалу, Дэвабад уже считался древним городом, и все во дворце, казалось, свидетельствовало о его волшебном прошлом. Но когда они проходили мимо настенных картин, шли по следам первых Кахтани (не говоря уже о ее собственных предках), которые бродили этими коридорами и перестроили мир, Хацет казалось, что стоит ей закрыть глаза, и она услышит шепот легендарных Нахид.

То, что она увидела за лестницей, тоже ее не разочаровало. Со стен дворца Хацет могла видеть Дэвабад, раскинувшийся внизу и казавшийся отсюда таким маленьким. Племенные границы словно паутиной искромсали город на части, опутали жизни десятков тысяч.

— Дух захватывает, — сказала она.

— Это да, — согласился Гассан. — Я стараюсь хотя бы раз в день полюбоваться этим зрелищем. Впрочем, когда вы понимаете, что несете ответственность за все это, дух захватывает уже с меньшим удовольствием.

Она посмотрела на него украдкой. Гассан, на ее вкус, был далеко не красавцем, впрочем, Хацет подозревала, что несколько десятилетий назад от его подмигивания румянец проступал на лицах знатных дам. Теперь же его лицо говорило о стойкости и некоем классическом изяществе. Она оценила его сильный профиль, руки в тяжелых, усыпанных драгоценными камнями перстнях, покрытые мозолями, напоминавшими о десятилетиях его военной службы.

Он заговорил снова:

— Я слышал множество историй о вашей Шефале. Один архитектор принес мне чертежи, и я, вероятно, вызывал раздражение у множества путешественников из Аяанле в последние несколько месяцев, прося их рассказать мне о вашем доме и вашей персоне.

Хацет не осуждала его любопытство — она делала то же самое.

— И вы узнали что-нибудь интересное?

— Много чего. Но я пытаюсь осмыслить то, что узнал. Потому что из всего сказанного у меня складывается портрет умной, рассудительной благородной женщины с многообещающим будущим в стабильной идиллической земле. — Гассан махнул рукой в сторону города внизу. — Может, мы и выглядим красиво, но, несмотря на все мои усилия, для описания Дэвабада я никогда не пользуюсь словами «идиллический» и «стабильный». А потому я думаю, госпожа Хацет… — Он повернулся к ней, заглянул в ее глаза. — Я спрашиваю себя, почему вы здесь.

Хацет прислонилась к низкой стене:

— Может быть, меня очаровали истории о вас, которые мне удалось найти.

Гассан рассмеялся сочным смехом:

— Старый вдовец с ребенком, неспокойный город и политическая жизнь, которая не даст вам ни секунды покоя… неужели об этом теперь мечтают молодые женщины?

— Меня трудно назвать молодой женщиной, и вы наверняка знаете, что до вас у меня были мужья. — «Мужья», вероятно, было не лучшим словом. «Консорты», наверное, прозвучало бы лучше — мужчины, с которыми она обменивалась простыми уверениями во взаимопонимании, были временными и незаметными. Многие женщины ее положения делали то же самое. Настоящий муж, человек с правильными политическими убеждениями, с которым она могла бы провести век своей жизни, был выбором не очень-то и привлекательным для джиннов. Приятельские отношения и желания могли быть мимолетными, и, хотя ей и нравились ее мужчины, расставания неизменно приветствовались.

— Да, я знаю, — задумчиво сказал он. — Хотя это не объясняет, почему вы приняли мое предложение. Я думал, что на вас, возможно, оказывают давление ваше племя или ваш отец, но теперь я вижу — это не так; он, кажется, готов чуть ли не выкрасть вас и увезти домой, а вы не кажетесь мне женщиной, поддающейся чьему-то давлению. Тогда почему?

Хацет разглядывала его. Среди сотни сценариев, к которым она приготовилась — враждебный пасынок, докучливый политик, отец, который и в самом деле похищает ее, — не было вопроса, поставленного напрямую самим королем, который хочет знать, почему она избрала этот путь. Зачем ему это? Он был влиятельным, уверенным в себе человеком, а Хацет из собственного опыта знала, что большинство таких мужчин считает: любая женщина будет счастлива их заполучить. Почему король джиннов сомневается в ее желании стать королевой?

Ведь этого хотят все женщины, разве нет?

Так или иначе, но он задал ей вопрос… И Хацет почувствовала желание ответить ему чем-нибудь не слишком банальным. Ей нравились его умные слова гораздо больше, чем следовало бы, потому что она еще на причале могла сказать, что это человек, который умеет завернуть истину в такую словесную обертку, что сам господь бог с небес не сможет разобрать ее истинного цвета.

И именно так дела и обстояли, разве нет? Потому что Хацет нравилось держать ухо востро во время этого разговора. Гассан не походил на ее консортов, которые были благодушными и так горели желанием угодить ей, что ей не удавалось поговорить с ними по-хорошему, не говоря уже о том, чтобы пооткровенничать. Ее жизнь в Шефале прошла бы, как и у всех остальных, в улаживании семейных дрязг и ведении дел с теми же коммерсантами и знатью, с которыми вел дела ее отец, а до него ее бабушка и прабабушка с прадедушкой. Это был тяжелый труд — достойный труд, — благодаря ему рынок работал, а ее народ не голодал, если муссоны приходили позже обычного. Но Шефала была малым городом.

Дэвабад же был ДЭВАБАДОМ. Другого такого города в мире не было. Здесь Хацет могла принимать решения, которые изменяли бы жизни десятков тысяч. И не только в городе, но и по всей земле. Решения, которые укрепляли власть и безопасность ее народа, как, например, продление пребывания аяанлеского джинна на посту великого визиря. Решения, которые были справедливыми, как, например, восстановление покровительства над шафитами, что когда-то и было главной причиной завоевания города их предками.

— Амбиции, — сказала она наконец.

Выражение удивления на его лице доставило ей удовольствие.

— Амбиции? — повторил он.

— Да. Истории о вас точны, мой король. Та-Нтри — идиллическая земля, а я подозреваю, что была бы счастлива властвовать здесь. Ни о чем другом я и не мечтала. А тут как раз совет коммерсантов принес мне ваше предложение, и я целую неделю ни о чем другом не думала. Я люблю Шефалу, но она несравнима с… этим, — сказала она, кивая в сторону огромного города, лежащего внизу перед ними. — Она не сердце нашего мира, невзирая на все развлечения и ужасы, которые она предлагает. У меня здесь будет масса возможностей изменить мир к лучшему, встречаться с людьми и получать жизненный опыт, какой я и представить себе не могла у себя дома. Мне это показалось приключением, вызовом, мимо которого я не могу пройти.

Гассан, казалось, обдумывал услышанное.

— И, может быть, возможность, усилить влияние Аяанле?

Хацет обаятельно улыбнулась:

— Сделать предложение — это была ваша идея. Вы должны были знать, как мы примем его.

Он ответил ей улыбкой:

— Вы мне нравитесь. Я сказал моему каиду, что, по слухам, ваши речи умны, а он мне ответил, что для меня это будет даром божьим — иметь жену, которая не побоится ловить меня на моих глупостях. Я рад, что вы все же решили приехать, несмотря на желание вашего батюшки быть у меня шипом в боку.

— Он будет острым шипом. Но да… — осторожно добавила она. — Я тоже рада, что я здесь.

Гассан помолчал, а когда заговорил снова, всякие намеки на заигрывание исчезли из его голоса:

— Есть и еще кое-что — вы должны принять это, прежде чем дадите согласие на брак. И это вопрос гораздо более личный.

— И что же это?

— Для меня благополучие Дэвабада всегда на первом месте. Прежде всего я — король, а потом уже все остальное. А после этого? Я в первую очередь отец, а потом уже муж. Мунтадир — мой эмир, и это не может измениться. Даже если у нас родится сын. — В его глазах снова появился блеск эмоций, и, когда он заговорил, голос его смягчился. — Это мой долг перед ним за ту жизнь, которой он живет здесь.

Хацет обуздала свои реакции — мимо ее глаз не прошло жесткое выражение его губ. Начиналось сражение, к которому она подготовилась — она знала, что впереди ее ждет долгая, сложная война, хотя другие вряд ли будут знать о ней. Ведь ее соплеменники такие тугодумы. У нее, конечно, были надежды, но пока о них придется забыть.

Она выкинула из головы печальные глаза мальчика-эмира на причале:

— Я понимаю. Но я должна быть уверена, что все рожденные нами в браке женщины получат в равной степени защиту, богатство и безопасное будущее.

— Конечно. Они будут Кахтани.

«Они будут Кахтани».

Казалось, что такая судьба несет в себе столько же проклятий, сколько и преимуществ. Но она огляделась, и проклятия — такие, какими они были, — показались ей мизерными рядом с благодатями и возможностями. Она распрямила плечи.

— Тогда я согласна, мой король. — Сердце ее при этих словах екнуло, но согласие она дала. Хацет не покинула бы Та-Нтри, если бы не была уверена. То, что Гассан поговорил с ней об этом и предложил альтернативу, только укрепило ее убеждение.

— Я искренне удовлетворен. И, если позволите… — Гассан потянулся к ней, и она позволила ему взять ее за руку. — Я бы хотел показать вам кое-что получше.

Хацет удивленно вскинула брови.

Он издал сдавленный смешок, его щеки на миг потемнели:

— Клянусь вам, эти слова в моей голове звучали гораздо невиннее.

— Возможно, мой отец не так уж не прав в своем недоверии к вам, — подначила она его. Но позволила себе почувствовать благодать его тепла.

— Королевские апартаменты находятся на верхних уровнях зиккурата, — объяснил Гассан, когда они направились еще выше. — Подъем туда — либо отличный способ сохранить форму, либо акт покаяния, в зависимости от вашего настроения.

Хацет посмотрела вниз на зеленое пространство зарослей в самом сердце дворца:

— Неужели этот сад никому не нравится? Он так красив и, мне кажется, занимает самый центр дворцового комплекса.

— Я не знаю ни одного Кахтани, который чувствовал бы себя там комфортно, — сказал, пожав плечами, Гассан. — Вам еще предстоит узнать, что магия дворца может существовать сама по себе… и она не всегда в ладу с джиннами. Днем сад завораживает, он прекрасен, но я бы не отважился заходить в него по ночам, даже если рядом со мной Ваджед. И я уж не говорю о глупых историях, которыми обмениваются слуги. Это истории о том, что канал якобы является местом сбора маридов.

Хацет напряглась. У нее дома рассказываемые людьми истории о маридах вовсе не были глупыми, в них говорилось о безутешных семьях, которые, проснувшись, узнавали, что кого-то из их близких заманили в реку и утопили, на их телах с мертвыми глазами оставались кровавые отметины. Слава богу, такие трагедии случались редко, но все же достаточно часто, чтобы Аяанле имел совершенно, совершенно иное понимание маридов. Для них мариды были больше, чем исчезнувший миф.

И они держали при себе это понимание — никто не хотел, чтобы какие-то чужаки начали вынюхивать всякие подробности о Та-Нтри.

— Это и в самом деле верхний уровень зиккурата, — просто сказала она.

Когда они поднялись на широкий простор вершины склона, расчерченного террасами, солнце наконец стало пробиваться сквозь тучи. У нее создалось впечатление, что когда-то — много веков назад — здесь были королевские апартаменты. Руины стен и разрушенные арки загромождали поросшую сорняками площадку, словно торчащие из земли каменные пальцы. Нет, скорее не каменные, поняла Хацет. Это были кораллы, как человеческие замки у нее дома.

— Теперь нужно подождать, — прошептал ей в ухо Гассан, и она почувствовала тепло его дыхания.

В воздухе появился вихрь дымка, словно сверкающий черный песок заплясал в туманных стволах солнечных лучей. Запах обожженного дерева, аромат магии.

Площадка перестроилась. Коралловые стены окружили изящный комплекс зданий, возникший вокруг беседки, из которой открывался вид на город. Она мгновенно узнала эти здания, архитектуру приземистых башен с зубчатыми стенами наверху, не говоря уже о головокружительном чуде арок и маленьких куполов, идеально точно повторяющих человеческие руины в Шефали, волшебной силой преобразованные в дома джиннов. Сорняки и гниющие листья, забивавшие уличные вазоны, исчезли, вместо них появились зеленая трава и изящные нильские лилии, плавающие на поверхности воспроизведенных с зеркальной точностью прудов. Гостей приветствовал огромный баобаб над висячим садом, словно перенесенным сюда из Эдема… если только в Эдеме были растения и цветы характерные для Та-Нтри.

Мысли Хацет метались, она вдруг поняла, что сделала шаг. Мерцающая хлопковая материя багряного и золотистого цветов драпировала входы за жаровнями, на которых испускала свой аромат мирра. Это была дань уважения ее дому, измышленная художником, и она не знала, то ли дело было в долгом путешествии, то ли в ее неуверенности относительного избранного пути, но, повернувшись к Гассану, она почувствовала, что слезы просятся ей на глаза.

— Это было необязательно, — поспешила сказать она.

Ее реакция, вероятно, прозвучала грубо в сравнении с ее прежними выверенными словами, но Гассан казался скорее изумленным.

— Я хотел, чтобы у вас было здесь место, которое вы считали бы своим собственным, место, которое напоминало бы вам дом. — Он замолчал, но вскоре добавил более спокойным тоном: — Я жалею, что не додумался до этого для моей первой жены. Саффия всегда казалась такой потерянной, и, только когда она умерла, я понял, что она тосковала по берегам Ам-Гезиры, а драгоценности и парфюмы Дэвабада ее мало интересовали.

Хацет знала, что Гассан талантливый политик, но раскаяние, горчившее в его голосе, показалось ей искренним, зеркалом его эмоционального убеждения в том, что его наследником останется Мунтадир. И хотя такая преданность первой жене и сыну необязательно была многообещающим знаком для тех политических махинаций, на воплощение которых надеялись ее соплеменники, она хорошо говорила о человеке, женой которого Хацет вскоре собиралась стать, чью жизнь соглашалась разделить.

Он не обязан был делать это. Хацет происходила из семьи благородных коммерсантов, ее воспитывали в вере, что если для власти важны два фактора: золото и семейное имя, то купить эту власть может кто-то один. Ей одного взгляда хватило, чтобы оценить непомерность богатства, необходимого для сотворения такого прекрасного места, но она знала также, что Дэвабад и финансовая стабильность не есть синонимы — на самом деле она была богаче ее мужа. Гассан мог легко оснастить крыло дворца накопленными королевскими сокровищами, которые уже лежали в его хранилищах, но он предпочел заплатить за что-то новое. За дом уникальной архитектуры, предназначенный для нее.

И он показал ей этот дом уже после того, как она дала согласие. Хацет посмотрела на него с кривой улыбкой.

— И что бы вы стали делать, если бы после нашего разговора я вернулась на корабль отца?

— Встал бы на колени перед министерством финансов и молил о прощении?

— Тогда я избавлю вас от такого унижения. Это прекрасно, — сказала она, снова беря его под руку. — Правда, для меня это значит больше, чем я могу выразить словами.

Он накрыл ее пальцы своими.

— Тогда игра стоила свеч. Я надеюсь видеть вас здесь счастливой, госпожа Хацет. Я не сомневаюсь, что двор, знатные семьи, которые находятся здесь со времен Анахид, будут оказывать на вас давление, — сказал он с демонстративным дивастийским акцентом. — Но я благословляю вас придерживаться тех традиций, которые вам по душе. Я надеюсь, настанет время, и мы услышим детский смех из этих покоев, а потом они станут для нас обоих утешением.

«Они будут Кахтани». Его слова — его предупреждение? — снова мелькнули в ее мозгу. Она попыталась прогнать их.

— Могу я показать это место отцу? — спросила она. — Я думаю, ему будет приятно.

— Пожалуйста. Но сначала… У меня есть еще один аттракцион Дэвабада. — Гассан заговорщически подмигнул ей. — Вы встречались когда-нибудь с Нахидом?

КОГДА ОНИ СДЕЛАЛИ ПОВОРОТ К ЛАЗАРЕТУ ПО ПЕТЛЯЮЩЕЙ ТРОПИНКЕ, их встретил негромкий смех, вызвавший усиливающееся тепло в груди Хацет. Пока они шли по извилистым тропинкам сада, Гассан смешил Хацет, он был настолько агрессивно обаятелен в своих комплиментах в ее адрес и в непритязательных детских анекдотах, что она принялась дразнить его за это. Небо теперь полностью очистилось от туч, и сад гарема казался теперь безобидным в своей красоте. Да, конечно, обезьяны, которые раскачивались на ветках, имели клыки и когти, острые, как бриллианты, и да… какой-то торчащий из земли корень чуть не ухватил Гассана за ноги, когда тот аккуратно обходил его, но Хацет была джинном, и, чтобы напугать ее, требовалось что-то посерьезнее.

Когда они проходили мимо цитрусовой рощи с громадными апельсиновыми деревьями, смех стал громче, он сопровождался разговором на языке, который показался Хацет с ее ограниченным слухом диалектом арабского; она так толком никогда и не освоила этого священного языка людей — только в той мере, какая ей требовалась для молитв. Видимо, поблизости разговаривали садовники-шафиты… хотя чрезмерно игривые нотки голосов — нотки, которые не нуждались в переводе, — наводили на мысль, что работа сегодня далеко не продвинется. Хацет собралась было предложить Гассану деликатно пойти по другой тропинке, но тут они вышли на купающуюся в солнечных лучах полянку, на которой увидели парад всех красок мироздания. Поляна была покрыта цветами: колонны серебряных и светло-красных розовых кустов были выше ее ростом, шафрановая рудбекия росла ухоженными купами чуть в стороне от фиолетовых ирисов, желтых нарциссов и ярко-красных маков.

Полянка не была безлюдной. Но человек, которого первым увидела Хацет, удобно сидел с этюдником на коленях и вовсе не был арабоязычным садовником, как предполагала она. Покрой его брюк и черные большие глаза на бледном лице свидетельствовали о том, что перед нею дэв. Увидев их, он вскочил на ноги, уронил альбом, чтобы прикрыть лицо белой шелковой вуалью, которая до этого висела у него на одном ухе.

Хацет удивленно моргнула. Белая вуаль — но не может же быть… Она посмотрела на его хихикающую собеседницу. Эта женщина явно была шафиткой, ее закругленные уши и пепельно-серая кожа определенно свидетельствовали о человеческом происхождении. Молодая женщина улыбалась, когда они появились на полянке, но при виде королевской пары улыбка сошла с ее губ.

— Бага Рустам… — раздался удивленный голос Гассана. — Отдыхаем?

— Мой король. — Бага Рустам быстро встал между Гассаном и шафиткой. — Простите меня, я не слышал, что вы идете.

— Тут нечего извиняться, — великодушно ответил Гассан. Он наклонился поднять альбом, оброненный Рустамом. — Довольно хорошенькая, — заметил он, едва взглянув на женщину, наполовину скрытую фигурой Баги Нахида. — Я рад, что ты в такой прекрасный день проводишь время на природе, а не прячешься в своих комнатах.

Он вроде бы по-дружески похлопал Рустама по плечу, и Хацет отметила, как дэва покоробило от этого жеста.

— Д-да, — ответил Рустам с дрожью в голосе.

— Познакомься с нашей следующей королевой, — сказал Гассан, подталкивая его к Хацет, которая улыбнулась дрожащему Нахиду, чтобы он раскрепостился. — Госпожа Хацет, это Бага Рустам из Нахид.

Рустам стоял, не отрывая глаз от земли:

— Пусть огни горят ярко для вас.

Хацет вопросительно посмотрела на Гассана, который в ответ только пожал плечами.

— Вот такой уж он, — сказал Гассан по-нтарански.

— Рада познакомиться с вами, Бага Рустам, — любезно ответила она. — Я надеюсь, мы не оторвали вас и вашу… — Хацет повела глазами, но шафитка исчезла. — Компаньонку.

Рустам стрельнул в нее взглядом, и она увидела глаза такой темноты, что чуть не сделала шаг назад.

— Она мне не компаньонка.

— Верно, — непочтительно проговорил Гассан, явно хорошо знакомый с эксцентричностью характера Баги Нахида. Он слегка подтолкнул Рустама в плечо. — У тебя скальпель с собой?

Лицо Рустама перекосило.

— Нет, — сказал он охрипшим голосом.

Гассан вытащил ханджар из ножен на поясе.

— Тогда используй это. Покажи ей свои способности. — Гассан улыбнулся Хацет. — Посмотри-посмотри. Ты такого еще не видела.

Хацет переводила взгляд с одного на другого, ей было неловко и любопытно одновременно. Пальцы Рустама сомкнулись на рукояти. Он несколько долгих мгновений смотрел на оружие, а потом одним резким движением вскрыл вену на запястье.

Хацет вскрикнула и тут же бросилась ему на помощь. Черная кровь хлестала из раны, просачивалась через пальцы Рустама на цветы. Но пока Хацет искала что-нибудь, чтобы перевязать рану, та на ее глазах стала затягиваться. Кожа сошлась, сшилась через секунду, не оставив даже шрама.

— Правда, невероятно? — не сдержался Гассан.

— Что здесь происходит? — раздался женский голос за их спинами.

Потерявшая дар речи после увиденного, Хацет вздрогнула, увидев другую женщину, быстрыми шагами входящую на полянку. Она была дэва приблизительно возраста Хацет, но гораздо более миниатюрная, с преждевременной сединой в кудрявых волосах и усталыми морщинами в уголках вокруг хищных глаз. Ее помятая одежда была испачкана сажей и кровью.

Во внешности растрепанной женщины-дэвы не было ничего устрашающего, но когда она посмотрела на Багу Рустама, который все еще держал в руках ханджар с его кровью, даже воздух в саду, казалось, замер, словно в призрачном предштормовом затишье, часто встречающемся в тропиках.

— Бану Манижа, — приветствовал женщину Гассан, в его голосе послышался холодок. — Каким удивительным бывает твой выбор времени, когда ты этого хочешь.

Манижа проигнорировала саркастическое замечание короля, она смотрела только на брата.

— Рустам, лихорадка у Сайида Куслови не реагирует на лечение. Мне нужно, чтобы ты изготовил более сильный тоник.

Рустам стрельнул глазами в Гассана, и король махнул рукой:

— Иди.

Бага Нахид исчез с такой скоростью, будто растаял в воздухе. Оценивающий взгляд его сестры переместился на Хацет, и Хацет заставила себя выдержать его.

«Значит, вот она какая — легендарная Бану Манижа». Бану Нахида, о которой Хацет выслушала столько историй, столько предупреждений. Предупреждений, на которые можно было легко закрыть глаза, отнестись к ним как к сплетням или нагнетанию страхов, пока Хацет не оказалась перед этой женщиной, излучавшей волю, как никто другой из тех, кого она знала. Она видела мертвых акул, в глазах которых было больше эмоций, чем сейчас у Манижи.

Но Хацет была дипломатом.

— Мир вам, Бану Нахида, — вежливо сказала она. — Для меня большая чес…

Другая женщина оборвала ее:

— Вы чем-то больны?

Такой неожиданный вопрос застал Хацет врасплох.

— Нет.

— Хорошо. Если заболеете или забеременеете, пожалуйста, сразу же ко мне. Я не хочу рисковать: если вы вдруг умрете — обвинят меня. Опять. — Манижа презрительно посмотрела на Гассана — на королевском лице расцветала ярость. — Я получила ваше приглашение на сегодняшнее… торжество.

— На мой обручальный обед, — поправил он. — Пир в честь вашей будущей королевы.

— Да, верно, — проговорила Манижа. — Только меня не будет. У меня с братом пациенты.

Не сказав больше ни слова, Манижа развернулась на каблуках и исчезла.

У Хацет пересохло во рту. Так. Ходили слухи, что между этими двумя был роман. Или ревность. Или Бану Нахида вынашивала романтические планы касательно Гассана. Она знала, что такое любовь, сменившаяся разочарованием. Тут дело в чем-то другом. Вино может превратиться в уксус.

Здесь она слышала остроту. Видела ненависть, чистую и беспримесную. И Хацет вовсе не была уверена, что у нее есть основания в чем-то винить Манижу после тех дьявольских дел, уж что это были за дела, когда Гассан подначивал Рустама разрезать запястье ножом.

— Мои досточтимые Нахиды, — ехидно сказал Гассан, не обращаясь ни к кому конкретно. — Не пугайтесь. Если понадобятся их услуги, уверяю вас, их манеры сиделок сильно улучшатся.

Хацет попыталась представить, что эта злобная женщина сидит у ее кровати, когда ей пришло время рожать, и быстро исключила такую возможность. Если она забеременеет, она напишет в Шефалу и попросит прислать ей какую-нибудь повивальную бабку из дома.

Вот только опасность для ее детей не сойдет на нет после их рождения. Рождение будет только началом. Хацет внезапно вспомнила слова, сказанные ей отцом в Та-Нтри, когда он начал по-новому видеть предложение Гассана:

«Не ввязывайся в чужую войну, дочка. Ты не знаешь о том насилии, свидетелем которого был Дэвабад. Ты не понимаешь вражду, которая существует между Кахтани и Нахидами».

И, как обещал Гассан, как он предупреждал…

Их дети будут Кахтани. И Хацет уже ответила согласием.