Выход вниз

ШаМаШ БраМиН, 2021

Молодой блогер, исследуя темные стороны общества, оказывается в компании бомжей. Здесь, на самом дне, среди отверженных, истинные краски жизни и смерти проявляются исключительно в крайностях. Сумасшествие социума, кражи у мертвецов, адские галлюцинации, похищения детей, гибельная разнузданность, безразличие жертв, алчность палачей. Жестокий мир диктует жестокие правила. За все надо платить. Форма, размер и срок устанавливает Ее Величество Фортуна. Шансы остаться у Нее в любимчиках равны шансам пешки в шахматной игре. Единственный выход, это выход вниз. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Произведение содержит шокирующие сцены. Содержит нецензурную брань.

Из огненного жерла масляной бочки отдавало благодатным теплом. Горели крашеные доски, бывшие когда-то мебелью, истрепанные покрышки и прочий подножный хлам. Едкий запах дыма перемешался с острым смрадом давно немытых тел. Синерылая братья устроилась кружком, вокруг раскалившийся докрасна «толстухи».

— Кхе, кхе, — глухо прокашлялся невысокий, сухой старикан. — Ну, раз Пакля шлёпнул, пусть сидит.

— Пакля знатный литер, — одобрительный отозвался голос с противоположенной стороны импровизированного круга.

Говорившего Виру не разглядел. Его заслоняла бочка и вырывающиеся наружу пламеня.

Воровской жаргон, не удивил молодого человека. Он знал, среди бомжей достаточно уголовников. Об этом предупреждали и полицейские, и друзья, и некоторые читатели блога. Принадлежность к обществу изгоев, бродяжнический образ жизни в цивилизованном комьюнити, сами по себе считаются преступлением. Хотя Виру считал, что это не так. Собственно, поэтому и решил написать несколько очерков о людях, упавших на самое дно. Попытаться развеять предрассудки. Внести свою лепту в неравную борьбу с социальным расизмом.

Реплику из пустоты воспринял, как разрешение остаться. Усаживаясь на котельцы, молодой человек усмехнулся. «Значит, полицейского комиссара они называют Паклей. Интересно, Владимир Иванович знает свое прозвище?» В памяти всплыла табличка на дверях начальника: Баклеев В.И.

Молчание затянулась. Чуханы заворожено созерцали языки пламени. Про гостя, казалось, уже забыли. Молодой человек осмотрелся. Заброшенный склад в промзоне не очень уютная обитель. Перекосившиеся котельцовые стены, сбитая штукатурка, бездушные глазницы пустых оконных проемов. Редкие стропила поддерживали остатки шиферной крыши. Выше, там, где должно находиться звездное небо, нависала уходящая в пустоту огромная труба ТЭЦ.

— Это, — неуверенно начал Ошка, — Пакля сказал, чтобы говорили с ним. На вопросы… чтобы.

Грязный мужик в лохмотьях словно был подключен к ручному динамо. Начинал говорить бодро. На третьем слове энергия заканчивалась. Ошка постепенно переходил на хриплый шепот. Звуки растягивались, слоги обрывались. Затем динамо заряжала батарейку, и он лихо возобновлял speech, но лишь для того, чтобы снова «сдохнуть» на третьем слове.

В дежурную часть Ошку привели по приказу Владимира Ивановича. Виру деликатно пощеголял рекомендациями. Рассказал полковнику Баклееву о «журналистском исследовании» низов общества. Начальник, особо не вникая в подробности, снял трубку:

— Дежурный!? В обезьяннике есть бомжи?…. Нет!?… Пошли кого-то пусть приведут… Да все равно, чтобы бомжом был… Без разницы… Выполнять.

Через двадцать минут, уперев дубинку в грудь перепуганного Ошки, дежурный офицер внушал бродяге важность миссии, ответственность за жизнь и здоровье гениального писателя, по совместительству родственника зам министра. Виру не вмешивался. Хотя три четверти сказанного не просто преувеличение, а откровенная ложь. Гением он не был, как и родственником «больших начальников».

Теперь, сидя у костра в заброшенном складе, наблюдая за суетливыми попытками Ошки «прописать» гостя в «честной» компании, Виру мысленно поблагодарил офицера за «пристрастный ликбез».

— Дядька с блатом, — продолжал Ошка, размахивая рукой, — сказали надо, значит… это. Надо.

Блогер пробежал глазами по лицам присутствующих. Интерес отсутствовал. Казалось, каждое слово Ошки отдаляет их от реальности все дальше и дальше. Пора их вернуть.

— Водку будете? — громко спросил молодой человек.

Отщепенцы оживились. Послышалось одобрительное кряхтение и возня. Люди, Виру не мог в полумраке разобрать кто из них мужчины, кто женщины, бубнили что-то неразборчивое, ерзали на импровизированных сидениях. «Их не больше десяти, — быстро подсчитал молодой человек, — значит, пока двух хватит».

Достал из рюкзака бутылку. Протянул сухому старикану. «Дед, — решил Виру, — здесь за старшего» И расчет оказался верным. Главный, причесав ладонью бороду, откупорил и запрокинул бутылку. Делал это отточенными годами движениями, по привычке оттопырив мизинчик.

— Тебя как зовут? — старик оторвался от бутылки, прикрывая рот тыльной стороной ладони.

Из-за крепости выпитого и отсутствия зубов, вопрос прозвучал как: «Тья ка звут?» Гость, погрузил руки в карманы батника. Вечер был холодным.

— Виру. Я веду блог в интернете… — начал он.

Его перебили.

— Виру? Погремуха? Сидел?» — спросил с другой стороны круга шепелявый голос.

— Нет, — ответил он, пытаясь разглядеть собеседника. — Папа с мамой фанатели от индийского кино.

Парень достал вторую бутылку.

— Будьте здоровы! — объявил он, сделал небольшой глоток, и продолжил. — Сейчас я пишу о нуждающихся жителях города. Бездомных, инвалидах, больных ну, в общем, о социально уязвимых.

— Бутылку откати, — прозвучал скрипучий голос.

Не поворачиваясь, Виру протянул пузырь. Женщина в порванной куртке жадно вырвала сосуд и тут же приложилась к горлышку. Скатившаяся набок бейсболка, заляпанные штаны, бывшие когда-то джинсами, и опухшее нечистое лицо делали ее исключительно отталкивающей.

— Пожа…, — успел только сказать Виру, как зашумело несколько протестующих голосов.

— Э, другим оставь! Хорош, Клякса! Морда треснет!

— Ты, это, не давай ей больше, — поддел дедок плечом молодого человека, — она, падла, все выжрет.

— Угу, — немного растерявшись, согласился Виру. — Так вот. Хочу с вами поговорить о проблемах. Что, или кто вас больше всего беспокоит? Что делаете, как живете?

Бомжи, молча передавали бутылку, допивая остатки водки. Когда пузыри опустели, отверженные заново принялись созерцать огнь в «толстухе». Откровенничать они не спешили. Виру не сдавался. Набрался терпения и деликатно подталкивал их на разговор.

— Вот вы, например, — он посмотрел на сухого бородатого старика. — Что сегодня ели?

— Филя буржуй, — ответил за него долговязый мужчина в пальто с надорванным рукавом. — Он у супермаркета харчуется.

Долговязый встал, взял ящик, на котором сидел, и придвинулся ближе к женщине с опухшим лицом.

— Просроченными продуктами, — догадался Виру.

— Нормальные харчи, — возмутился дедок.

— Конечно, — хмыкнул голос напротив, — лучше, чем детятиной?

— Детятиной? — переспросил блогер, через минуту, когда до его дошел смысл сказанного.

— А то, — хмыкнул голос, и компания лениво засмеялась. — А, Филя? Супец то ништяковый был?

— Да пошли вы, — пробубнил дед. Прозвучало это как: «Дпшлив».

— Что за суп? — осторожно спросил молодой человек, боясь спугнуть затрепетавший жизнью разговор.

— Хм, — усмехнулся голос напротив. — Короче, был у нас тут один. Коля Рыжий. Думали, беса гнал, а нет, в натуре псих. Из дурки амнистию сделал…

— Неа. Не сбегал он, — перебил долговязый. — Выпустили его. Типа вылечили.

— Скисни, Дрыщь, — зло процедил голос. — Короче, прибился к нам прошлым летом…

— Не летом, — снова встрял долговязый, — осенью. Уже дожди зарядили. Я за магазом в контейнере шарился, смотрю, идет. Сам в рванье, а по телефону разговаривает. Деловой такой, мол, я все понял, команданте, говорит, спешу исполнить. Руками машет, расхаживает взад-вперед. Я ему мол, гнида, мобилу где нашел? В моем контейнере? Кати, говорю, мое барахлишко. Думаю, загоню Писаке в ломбард, а может на рынке толкну. А он:

— Как ты разговариваешь со старшим по званию? Смирно! Распустились! Революция вам не анархия!

— Какая революция? — говорю, — Мобилу давай?

— Хорошо, — говорит Колька, а сам прищурился такой, взгляд не добрый. — На! Контра недобитая!

И тычет мне в лицо деревяшкой. Ну, таким вот небольшим обрубком. Плинтус, наверно.

— Поговори, — говорит, — с Че Геварой! Обосрешься!

Ну, думаю, все. Белка! Или кукушонок. Да какая разница. Плюнул на него пошел дальше, по маршруту. Там через палисадник, во двор. Ну, вы знаете. А он за мной. Спрятал типа свой телефон, тьфу, деревяшку в карман и крадется. Ну и пусть, думаю, что с него взять. Значит, прошел я через площадку и к бакам, а этот давай к детишкам… Ну знаете, там детская площадка, ну новая… Короче, подбегает к ребенку и орет:

— Дай сигару!

К одному, к другому. Дети в плачь. Испугались. А то, такой жлобина вонючий и «Дай сигару». Мамаши повыскакивали, орут, ругают. А этот, ну, Колька, огрызается, кричит:

— Сигару для команданте!

Ну, думаю, сейчас делов наделает, вообще клапан перекроют. В этом дворе точно. Я его, короче, под руку, говорю:

— Идем, бродяга. Дам тебе сигару.

Ну и отвел его, в нычку. По дороге бычок нашел. Сел, полчаса нюхал, мол, вот это да! Настоящий кубинский табак!

Не корешился с ним, неа. Я сам по себе, он сам по себе. А один раз придурка в троллейбусе видел. Едет, деловой. Расселся на кресле, говнодавы даже снял. Ноги на поручень поднял, достал свою деревяшку и разговаривает с этим, как его… Че Геварой. Другой рукой будто пишет. В общем, с виду безобидный, но переклинивало иногда и… Короче.

Долговязый приподнялся на ящике и придвинулся ближе к даме в бейсболке.

— Я с самого начала понял, не любил он детей. Каждый раз, когда у школьных баков шустрил, видел его. После обеда, из столовки мусор выносят. Я значит, туда-сюда, а этот прячется за деревом в скверике, у входа. Я как-то постоял рядом, послушал. А Колька в телефон свой, тьфу, деревяшку, бормочет:

— Тридцать пять с рюкзаками, пятнадцать с сумками. Офицеров не считал.

Я ему:

— Ты чего здесь?

А он палец к губам прижимает, типа, тихо, и шепчет:

— С рюкзаками самые опасные.

Псих. А потом, когда уже по ночам подмораживало, он к ним полез. Я не видел, что там, да как. Видел только, как малолетки за ним гнались. Камни кидали, орали: «Рыжий! Маньяк!» Клоуном звали почему-то.

А другой раз сидит на лавочке, смотрит. Когда ребенок на велике проезжает, достает деревяшку и говорит:

— Бронепоезд. Номерные знаки тридцать пять шестнадцать. Три орудия, шесть пулеметов.

Короче, глючило по полной. А другой раз шнырялись по школьным бакам, я его спрашиваю, ну, с подколкой:

— Сегодня малолеток будешь считать?

А он:

— Каких малолеток? Белогвардейцы враги революции. Душители свободной Кубы!

Я ему:

— А почему Кубы? Мол, мало других стран?

А он, такой:

— Сигары, товарищ. Контрреволюция погубит свободу, спалит сахарный тростник. Разве не ясно?

— И что? — спрашиваю.

— Ты, — говорит, — классово развращен. Видишь, — говорит, — в сигарах исключительно фаллический символ. А это антинародно. Даже политическим эгоизмом попахивает. Надо бы тебе с команданте поговорить.

И протягивает мне деревяшку.

Другой раз спрашиваю:

— А что тебе там, по телефону, говорят?

А он опять прищурился, спрятал деревяшку в карман и шипит:

— А с какой целью интересуешься? За сколько продался, Иуда?!

В общем, край с ним. А уж когда совершенно кукуха съехала, началось. Я когда понял это, сразу всем нашим сказал. Не поверили. А Коля Рыжий разошелся. Короче, вечером это было. Пацаны вокруг школы на великах гоняли. Стемнело уже. Я как обычно у бака шарился, за школой. Смотрю, Рыжий в кустах, в том самом скверике. Притаился. Ждет. Малый один отбился от остальных. Остановился, то ли шнурок завязать, то ли на велике что-то подправить. А Коля, псих, выбежал, по голове чем-то тюкнул, ну, малого, и потащил в кусты. Велик так и остался перед школой валяться. Ну, короче, хватились скоро. Родители видимо. Малого нет. Милиция приехала, люди… Я, короче, свалил по-тихому, от греха подальше.

Потом, Рыжего спрашиваю, мол, что это было? А он:

— Врагов, — говорит, — надо давить.

— Ты, что, — говорю, — малого завалил? Дебил! Ты знаешь, что за это будет?

А он:

— Революция, — говорит, — не для белоручек. Хищники, — говорит, — в голодные времена, щенков своих тоже давят. Такова природа. И еще жида какого-то приплел, это, — долговязый задумался, — город такой есть… Вспомнил — Ницца.

— Ницше? — уточнил Виру.

— Да, точно, — согласился бомж.

— Так он не еврей, — поправил чей-то голос.

— Не важно, — нетерпеливо встрял Виру. Нельзя допустить бесконтрольный дрейф беседы.

— Да, не важно. Так вот, говорит, жид этот говорил мол, что упало, то еще и пнуть надо, и еще, это, мол, человек, то есть Коля, висит над пропастью, мол, он, этот, канат между зверем и суперменом. Псих, короче. Канат…

Долговязый хрипло захохотал. Его поддержали все, кроме женщины с опухшим лицом. Она вытаращилась на него ничего не понимающими глазами.

— Ты расскажи лучше, что он со жмурами делал, — подбодрил рассказчика голос из-за «толстухи».