Книга несчастных случаев

Чак Вендиг, 2021

ИСТОРИЯ, ОБЪЕДИНИВШАЯ ЛУЧШИЕ МИСТИЧЕСКИЕ ТРИЛЛЕРЫ СТИВЕНА КИНГА И СЕРИАЛ «ОЧЕНЬ СТРАННЫЕ ДЕЛА». НАЦИОНАЛЬНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР. ФИНАЛИСТ ПРЕСТИЖНОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ПРЕМИИ LOCUS AWARD. ОДНА ИЗ ЛУЧШИХ КНИГ 2021 ГОДА ПО ВЕРСИИ THE NEW YORK PUBLIC LIBRARY И LIBRARY JOURNAL. Когда-то одержимый числами маньяк Эдмунд Риз провалил миссию, которую считал священной, – убить 99 девочек в парке Рэмбл-Рокс, на поле камней. Он был казнен на электрическом стуле, и нечто гораздо более темное, голодное и зловещее поселилось среди загадочных валунов… Когда-то, ребенком, Нейт жил в сельском доме рядом с Рэмбл-Рокс со своим жестоким отцом. Он никому не рассказывал, что там случилось… Когда-то Мэдди, еще маленькой девочкой, увидела в своей спальне то, чего не должна была видеть. Она пытается воскресить забытую детскую травму, создавая тревожные скульптуры… Теперь Нейт и Мэдди Грейвз женаты и счастливы. Вместе с сыном Оливером они переезжают в дом детства Нейта. И то, что случилось когда-то, повторяется вновь. На этот раз с Оливером, – когда тот заводит дружбу со странным подростком. Подростком, полным очень темных секретов… «Очень хорошо написанная. Очень хорошо переведенная. Забористая, не отпускающая, заставляющая разгадывать загадки по мере чтения. И очень страшноватенькая история. Нравится». – Александр Клюквин, актер, озвучивший книгу «Ужас, размах, динамика, неожиданные повороты – всего этого я не переживал столь бурно со времен „Сияния” Кинга». – Стивен Грэм Джонс «Подвинься, Кинг, – теперь Вендиг новый голос американских ужасов! Это шедевр, а ведь Чак только начал». – Адам Кристофер, автор «Тьмы на окраинах города», официальной новеллизации мира «Очень странных дел» «В традициях кинговского цикла „Темная башня” Вендиг показал космический ужас через линзу повседневности, привязал грандиозное к обыденному. В результате – роман, в котором блуждаешь, пропадаешь». – Джон Лэнган «Благодаря книге Вендига я перенесся в золотой век ужаса, к романам, которые любил мальчишкой. В этой жесткой и задушевной, многослойной и воодушевляющей книге так приятно тонуть». – Дэн Чаон «Незабываемый заряд ужаса высочайшей пробы, всколыхивающий самые потаенные страхи. Пронизывает до костей, одновременно согревая сердце». – Алекс Сегура «Только Вендиг способен сделать из смеси хоррора, фэнтэзи и научной фантастики реактивный триллер, забавный и пугающий, умный и безумный, нежный и жесткий одновременно. Волшебный опыт». – Алма Катсу «Выдающееся произведение, светящееся фантазией и человечностью – ну и дающее лучик надежды погрязшему в жестокости миру». – Кристофер Голден «Сильный, впечатляющий роман, книга потрясающего ума и щедрого, жарко бьющегося сердца. Личная и эпическая. Человечная и магическая. Скачка по мирам и временам, оказывающая глубокое эмоциональное воздействие». – Library Journal

© Саксин С.М., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

* * *

А, пропади все пропадом, эту книгу я посвящаю себе!

— Отец — это неизбежное зло, — сказал Стивен, борясь с чувством безнадежности.

Джеймс Джойс. Улисс

Пусть силы зла заблудятся по пути к твоему дому.

Джордж Карлин

Пролог 1

Оседлать молнию^[1]

Эдмунд Уокер Риз любил числа. Он не был ни финансистом, ни математиком, а был человеком наипростейших интересов, но вот сейчас в ИЗШ Блэкледж — в исправительном заведении штата — он сидел, пристегнутый к электрическому стулу, и перебирал числа.

Сюда его привели три тюремщика.

По пути они прошли мимо семерых других смертников, каждый в камере-одиночке.

Палач будет один: безликий, он щелкнет рубильником, который положит конец Эдмунду Ризу.

Времени было десять часов утра. Вторник, второй вторник марта 1990 года.

(В конце концов, время — это тоже числа.)

Но оставались еще детали, которых Эдмунд не знал, поэтому он спросил того тюремщика, что постарше, который разрезал ему на лодыжке штанину тюремных брюк, чтобы обеспечить место для электродов. (Ногу уже побрили сегодня утром, непосредственно перед тем, как Эдмунд Уокер Риз — Эдди для друзей, каковых у него не было ни одного, — поел в последний раз в жизни, съев миску простой куриной лапши.)

Тюремщик, которого звали Карл Грейвз, носил бакенбарды, седые и растрепанные, похожие на клочья тумана, прилипшие к щекам. (Хотя основная часть волос была темной, еще не тронутой возрастом и не лишившейся окраски.) Ему было далеко за сорок, быть может, даже пятьдесят с небольшим, Эдмунд затруднялся сказать точно. В его дыхании чувствовался слабый перегар: дешевый виски, рассудил Эдмунд. Карл никогда не напивался, но постоянно был в подпитии. (И еще курил, хотя сейчас виски полностью перебивал запах табака.) Именно из-за алкоголя Грейвз все время пребывал где-то между усталостью и раздражением. Но притом виски также делал его честным, и потому он нравился Эдмунду. Ну, настолько, насколько ему вообще кто-либо мог нравиться.

— Поосторожнее с левой ногой! — с укором произнес Риз, обращаясь к тюремщику. — У меня там рана.

— Это где тебя зацепила та девчонка? — спросил Грейвз.

Но Риз пропустил его вопрос мимо ушей.

— Дай мне еще что-нибудь, еще чисел, — сказал он. — Сколько вольт в этом стуле?

— Две тысячи. — Шмыгнув носом, тюремщик выпрямился.

— Размеры знаешь? Вес, ширина и все такое?

— Не знаю, и мне на это наплевать.

— Зрители будут? Сколько?

Грейвз повернулся к окну, лицом к которому сидел Эдмунд: окно было закрыто металлическими ставнями.

— Сегодня зрителей много, Эдди. — Тюремщик назвал его так, хотя они и не были друзьями ни в коей мере, но Эдмунд не стал возражать. — Похоже, люди жаждут увидеть, как тебя поджарят.

В глазах Карла Грейвза, подобно спичке, вспыхнула жестокость. Эдмунд ее узнал, и она ему понравилась.

— Да, да, — сказал он, не в силах скрыть свое раздражение. У него зудела кожа, подбородок свело от напряжения. — Но сколько? Точное число, пожалуйста.

— Двенадцать человек за этим окном. Шесть частных лиц, приглашенных по распоряжению губернатора штата и директора тюрьмы, и шестеро журналистов.

— И это все?

— Есть еще те, кто смотрит по видео. — Карл Грейвз указал на видеокамеру в углу, своим бдительным немигающим глазом пристально наблюдающую за стулом, словно опасаясь пропустить то, что сейчас произойдет. — Тридцать человек.

Риз выполнил вычисления.

— Сорок два. Хорошее число.

— Разве? Впрочем, как скажешь.

Грейвз отступил в сторону, освобождая место второму тюремщику, здоровенному шмату мяса с коротким «ежиком» на голове, словно обработанным газонокосилкой, который, кряхтя, встал и принялся закреплять электроды на обритом наголо черепе Эдмунда. Карл снова шмыгнул носом.

— Знаешь, а ты особенный.

«Я действительно особенный», — подумал Эдмунд. Он знал, что это так. Точнее, когда-то знал. Теперь он уже не был абсолютно в этом уверен. Когда-то у него была миссия. Ему были дарованы жизнь, свет и цель. Святая цель, как ему сказали. Благословенная, освященная, в равной степени праведная и нечестивая, однако, если это действительно так, почему он здесь? Пойманный словно муха в медленно сомкнувшийся кулак. Провалился на номере пятом. Всего на пятом! Ему предстояло еще столько работы…

— В каком смысле особенный? — спросил Эдмунд, потому что хотел это услышать.

— Этот стул, «Старая коптильня» — у большинства электрических стульев есть свое имя, многие называются «Старой искрилкой», но здесь, в Пенсильвании, «Старая коптильня», — так вот, он стоял без дела с шестьдесят второго. Последним, кого поджарили на нем, был мерзавец Элмо Смит, насильник и убийца. И с тех пор им больше не пользовались. После Элмо было вынесено девять смертных приговоров, но все отменили после апелляции. А затем появился ты, Эдди. Счастливое число десять.

В голове у Эдмунда Риза замелькали цифры, танцуя кадриль, — никакой математики. Но он упорно искал что-то. Общий рисунок. Истину. Заветное послание.

— В традиционном смысле число десять не является счастливым. — Эдмунд скорчил презрительную гримасу. — Какой я по счету?

— Десятый. Я же говорю.

— Нет, я хочу сказать, сколько до меня? Умерли на этом стуле?

Грейвз вопросительно посмотрел на рыжего верзилу. Тот его не подвел.

— До него на этой сковородке поджарились триста пятьдесят голубчиков.

— Значит, ты триста пятьдесят первый, — сказал Грейвз.

Эдмунд задумался над этим числом: 351.

Что оно означает? Потому что если оно не означает ничего, если оно просто приплюсовано к ведру мочи и дерьма, это его убьет. Так, как не сможет убить этот стул. Убьет страшнее, чем этих девчонок…

«Нет, — строго одернул себя Эдмунд. — Это были не девчонки. А лишь неодушевленные предметы. Каждый со своим номером. Каждый со своим предназначением. Каждый — жертвоприношение». Номер один с двумя хвостиками, номер два с накрашенными ногтями, номер три с родинкой прямо под левым глазом, номер четыре с царапиной на левом локте и номер пять…

Ощутив прилив удушающей ярости, Эдмунд напрягся на стуле, словно уже пораженный разрядом тока.

— Успокойся, Эдди, — сказал Грейвз. Затем пожилой тюремщик склонился к Эдмунду, и у него в глазах снова сверкнула злость. — Ты думаешь о ней, ведь так? О той, которой удалось спастись?

Какое-то мгновение Эдмунду казалось, что его увидели насквозь. Возможно, Грейвз заслужил-таки право называть его по имени.

— Как ты догадался?

— О, уж я-то вижу. Я уже довольно долго работаю в отделении смертников, а до того работал в обычной тюрьме. С восемнадцати лет. Сначала человек держится. Не дает себе воли. Но это как приливные волны — набегают на берег и уносят с собой часть песка, день за днем. И скоро человек уже маринуется в нем. Просаливается насквозь, словно кусок свинины. Оно проникает внутрь. И человек вынужден его признать. Я имею в виду зло. Ты знаешь, какое оно. Как мыслит. Чего хочет. — Грейвз облизнул губы. — Знаешь, твои охотничьи угодья, где ты расправлялся с этими девочками…

«С этими предметами».

— Это же неподалеку от моего дома. Моя жена была напугана до смерти. И мой мелкий.

— Они меня не интересовали.

— Ну, пусть так. Тебя интересовали только девчонки. Четыре убиты. А что касается пятой — что ж, ей повезло, правильно?

— Номеру пять удалось спастись, — с сожалением произнес Эдмунд.

— И после этого тебя поймали.

— Меня не должны были поймать.

Лицо Грейвза скривилось в жестокой усмешке.

— Однако вот ты здесь. — С этими словами тюремщик похлопал его по колену. — Ты должен уразуметь одно, Эдди: как аукнется, так и откликнется. Что посеешь, то и пожнешь.

— И что пожнешь, то и посеешь.

— Как скажешь.

Тюремщики затянули ремни, еще раз проверили электроды и сообщили Эдмунду о том, что будет дальше. Они еще раз спросили, не хочет ли он пригласить священника, однако Эдмунд уже отказался, и сейчас он также не собирался ни о чем умолять, поскольку «у меня в этой жизни есть покровитель, и этого демона здесь нет». Тюремщики объяснили, словно в насмешку, что за дверью находится дежурный на прямой связи с канцелярией губернатора штата на случай (и тут Грейвз презрительно фыркнул) «отмены в последний момент». Они объяснили, что его останки отправятся на кладбище для бедняков, ибо у Эдмунда на всем свете не осталось ни одного родственника.

И с этими словами тюремщики открыли металлические ставни.

Эдмунд увидел зрителей, собравшихся для того, чтобы посмотреть, как он умрет. Те сидели, охваченные в одинаковой степени ужасом и предвкушением, удерживаемые в равновесии этими противонаправленными силами подобно шарикам от подшипника между полюсами мощного магнита. Палач подал напряжение, отрегулировал силу тока, после чего подошел к щитку, чтобы щелкнуть тумблером — оказавшимся вовсе не картинным рубильником в духе Франкенштейна, который требуется опустить с театральным усилием, а обычным белым переключателем, нажимаемым одним пальцем.

И вот палец нажал, и…

Эдмунд Риз почувствовал, как окружающий мир вспыхнул ярким светом. Ослепительная белая волна смыла все вокруг. Ему показалось, будто он резко провалился вниз — и тотчас же, напротив, будто его подхватили невидимые руки; так, вероятно, чувствует себя корова, затянутая в воронку торнадо, — и следующим его чувством было, что он покинул стул, покинул этот мир; не умер, нет…

А стал чем-то другим, где-то в другом месте.

Примечания

1

Вне мира этого романа — просто эвфемизм для казни на электрическом стуле.