Сон в красном тереме. Том 2

Цао Сюэцинь, 1791

Роман «Сон в красном тереме», впервые целиком изданный в 1791 году, не просто входит в золотую сокровищницу китайской классической литературы (наряду с «Троецарствием», «Речными заводями» и «Путешествием на Запад»), – по стилю написания и принципу построения сюжета он сильно приближен к современному роману и, возможно, поэтому пользуется особой симпатией среди читателей. В книге рассказана история расцвета и разорения большой богатой семьи, бездумно растратившей свои богатства, что навлекло на нее множество бед и невзгод. Широкую популярность роману принесли изящный слог, фантастические события, любовные приключения и подробные описания быта. В настоящем издании «Сон в красном тереме» печатается по двухтомнику 1958 года, однако переводы многочисленных стихотворений, составляющих важную часть романа, печатаются по изданию 1997 года, для которого переводчик Лев Николаевич Меньшиков заново пересмотрел и поправил свои тексты. Роман сопровождается оригинальными иллюстрациями китайских художников. Во второй том вошли последние шестьдесят глав романа.

Глава шестьдесят третья, повествующая о том, как во «дворе Наслаждения розами» был устроен ночной пир по случаю дня рождения и как родственники хоронили того, кто умер от пилюль бессмертия

Бао-юй, возвратившись домой, вымыл руки и сказал Си-жэнь:

— Вечером будем пить вино! Нужно устроить так, чтобы все веселились без стеснения! Распорядись приготовить угощение!

— Об этом не беспокойся! — ответила Си-жэнь. — На угощение мы с Цин-вэнь, Шэ-юэ и Цю-вэнь внесли по пять цяней серебра, то есть два ляна. Фан-гуань, Би-хэнь, Чунь-янь и Сы-эр дали по три цяня серебра. Если все сложить, то даже без тех, кто ушел в отпуск, это составит три ляна и два цяня. Все эти деньги мы передали тетушке Лю и просили ее приготовить сорок блюд. Потом я поговорила с Пин-эр, и она дала мне кувшин лучшего шаосинского вина. Таким образом, угощение по случаю дня твоего рождения устраиваем мы, восемь человек.

— Откуда у младших служанок могут быть деньги? — воскликнул Бао-юй, хотя в душе обрадовался. — Не следовало бы вводить их в расход!

— У них нет денег, а у нас есть? — возразила Цин-вэнь. — Каждый вносит деньги по собственному желанию. Чего нам беспокоиться, откуда их берут! Не думай ни о чем и принимай оказываемые тебе знаки внимания!

— Может быть, ты и права, — улыбнулся Бао-юй.

— Что ты за человек, Цин-вэнь! — засмеялась Си-жэнь. — Дня не можешь прожить, чтобы на кого-либо не поворчать!

— Ты тоже хороша! — улыбнулась в ответ Цин-вэнь. — Вечно ко всему придираешься и только сеешь раздоры!

Все трое засмеялись.

— Закройте дворовые ворота! — распорядился Бао-юй.

— Недаром тебя называют «занятым бездельником»! — воскликнула Си-жэнь. — Если запереть так рано ворота, люди подумают, что мы затеяли что-нибудь дурное. Лучше немного подождать.

— Ладно, я пока погуляю, — согласился Бао-юй, кивнув головой. — Пусть Сы-эр натаскает воды. Чунь-янь пойдет со мной!

Он вышел со двора и, убедившись, что поблизости никого нет, спросил Чунь-янь об У-эр.

— Я только что передала все тетушке Лю, — сообщила ему Чунь-янь, — и она очень довольна! Но только У-эр сейчас не может прийти, потому что после той ночи, когда ее обидели, она снова заболела. Придется подождать, пока она поправится!

Расстроенный, Бао-юй сокрушенно вздохнул.

— Си-жэнь знает об этом? — спросил он.

— Я ей ничего не рассказывала, — ответила Чунь-янь. — Не знаю, может быть, Фан-гуань сказала.

— Я тоже не говорил, — заметил Бао-юй. — Но ничего, еще расскажу!

Он повернулся и направился домой. Там он приказал, чтобы ему подали воду, и принялся мыть руки.

Когда настало время зажигать лампы, во двор с шумом ввалилась толпа людей. Служанки выглянули в окно и увидели жену Линь Чжи-сяо. Впереди нее шла женщина с зажженным фонарем, а позади следовали экономки.

— Они проверяют ночных сторожей, — шепотом сказала Цин-вэнь. — Сейчас уйдут, и мы сможем запереть ворота.

Люди, которые оставались на ночь дежурить во «дворе Наслаждения розами», вышли навстречу жене Линь Чжи-сяо. Убедившись, что все в полном порядке, она предупредила:

— Не спите до самого рассвета и не смейте пить и играть на деньги! Если узнаю, что мой приказ нарушен, — берегитесь!

— Да неужели кто-нибудь осмелится нарушить ваше приказание! — с улыбкой отвечали ей люди.

— Второй господин Бао-юй лег спать? — осведомилась жена Линь Чжи-сяо.

— Не знаем, — последовал ответ.

Си-жэнь поспешно подтолкнула Бао-юя, тот сунул ноги в башмаки и вышел.

— Я еще не сплю, — громко сказал он. — Зайдите к нам, посидите немного, тетушка… Си-жэнь, налей чаю!

— Вы еще не спите! — удивилась жена Линь Чжи-сяо. — Нынче ночи короткие, а дни длинные, так что нужно ложиться пораньше, чтобы пораньше просыпаться. Если вы будете вставать поздно, люди скажут, что вы барич, а ведете себя как последний кули.

Она улыбнулась Бао-юю. Тот тоже улыбнулся ей:

— Вы совершенно правы, тетушка! Я всегда ложусь так рано, что даже не слышу, когда вы приходите. Но сегодня я ел лапшу и решил немного прогуляться, чтобы не получилось засорения желудка.

— Надо было заварить чай «пуэр», — заметила жена Линь Чжи-сяо, обращаясь к Си-жэнь.

— Мы заварили целый чайник, — тотчас ответила Си-жэнь, — он уже выпил две чашки. Сейчас и вам нальем чашечку, попробуйте!

Цин-вэнь принесла чай. Жена Линь Чжи-сяо, продолжая стоять, взяла у нее чашку:

— Я слышала, второй господин, что вы стали называть барышень прямо по имени. Хотя в доме посторонних нет, все же следует с бо́льшим уважением относиться к людям, которые прислуживают вашим бабушке и матушке. Если это произошло случайно, еще куда ни шло. Но если это войдет в обычай, вашему примеру последуют братья и племянники, и люди станут говорить, будто у нас в доме младшие не уважают старших.

— И здесь вы правы, тетушка! — снова согласился Бао-юй. — Действительно, я иногда называю барышень по имени.

— Не упрекайте его, — улыбнулись Си-жэнь и Цин-вэнь. — У него по нынешний день слово «сестра» не сходит с языка, а если он и назвал кого-нибудь по имени, то это в шутку. В присутствии посторонних он себе этого не позволяет и ведет себя, как и раньше.

— Хорошо, — одобрительно заметила жена Линь Чжи-сяо. — Это доказывает, что он читает книги и знает этикет. Чем скромнее и уступчивее он будет, тем больше его будут уважать. Я уж не говорю о старых служанках, переведенных сюда из комнат старой госпожи, но даже собачек и кошек, принадлежащих старой госпоже, обижать без нужды не следует. Только такое поведение достойно знатного, воспитанного юноши!

Она выпила чай и собралась уходить.

— Ну, отдыхайте, — а мы уходим!

— Желаю и вам спокойной ночи, — сказал ей на прощание Бао-юй.

Жена Линь Чжи-сяо и сопровождавшие ее женщины отправились продолжать осмотр.

Цин-вэнь заперла ворота и, вернувшись в дом, со смехом воскликнула:

— Эта тетушка где-то подвыпила и вздумала читать нам нравоучения!

— Неужели она делала это из дурных побуждений? — с упреком возразила Шэ-юэ. — Она боится, как бы чего-нибудь не случилось, поэтому ходит повсюду, всех предостерегает, всем напоминает.

Она стала накрывать на стол и расставлять вино, фрукты, закуски.

— Не нужно высоких столов, — заявила Си-жэнь. — Поставим на кан низенький круглый столик и все усядемся за него — так будет и свободно и удобно.

По предложению Си-жэнь стол был принесен. Шэ-юэ и Сы-эр в несколько приемов перенесли все фрукты и закуски на кан. В прихожей возле жаровни на корточках сидели две старухи и подогревали вино.

— Жарко, снимем халаты, — предложил Бао-юй.

— Хочешь снять — снимай, — ответили ему. — А нам надо ухаживать за гостями.

— Ухаживать вам придется до пятой стражи, — проговорил Бао-юй. — Я не люблю все эти условности и никому не нужные правила приличия. Правда, при посторонних приходится соблюдать их, но если вы собираетесь меня раздражать, — достанется вам!

— Ладно, пусть будет по-твоему, — согласились все.

Девушки поспешно стали снимать с себя халаты. Вскоре головные украшения тоже были сняты, волосы кое-как собраны в пучок на макушке, и все остались лишь в легких кофтах, плотно облегающих тело.

На Бао-юе была только красная шелковая куртка да зеленые в черный горошек сатиновые штаны, завязки которых у щиколоток он ослабил, чтобы было свободнее. Повязавшись вокруг талии полотенцем для вытирания пота, Бао-юй сидел, подложив под руку новую шелковую подушку с узорами из разноцветных роз и лепестков гортензии, и играл с Фан-гуань в цайцюань^[6].

Фан-гуань все время ворчала, что ей жарко. Она сбросила с себя все, кроме кофточки цвета яшмы да узких светло-розовых штанов, подпоясанных зеленоватым полотенцем. Волосы ее, заплетенные в косички, были собраны на затылке и ниспадали на спину толстой косой, в мочку правого уха был вставлен кусочек яшмы величиной с рисовое зернышко, а в левом красовалась подвеска из красной яшмы, похожая на вишню, вделанную в золото. На фоне этих скромных украшений особенно выделялись белизна ее круглого, как луна, лица и светлые, точно воды Хуанхэ осенью, глаза.

Глядя на нее и на Бао-юя, все говорили:

— Они словно близнецы!

Си-жэнь наполнила кубки вином:

— Погодите играть! Хотя за гостями никто не ухаживает, я хочу, чтобы все выпили глоток вина!

Она первая подняла кубок и осушила его. Ее примеру последовали остальные. После этого все уселись друг возле друга.

Чунь-янь и Сы-эр, которым неудобно было сидеть на самом краю кана, принесли для себя расписные табуретки.

Приготовленные сорок закусок были разложены на тарелках из белого динчжоуского фарфора; это были сушеные и свежие фрукты с севера и юга, а также самые разнообразнейшие яства.

— А теперь давайте сыграем в застольный приказ! — предложил Бао-юй.

— Только без шума, а то могут услышать! — предупредила его Си-жэнь. — И потом мы люди неграмотные, так что без древних текстов.

— А по-моему, лучше играть в кости, — предложила Шэ-юэ.

— Нет, — махнул рукой Бао-юй. — Лучше угадывать названия цветов.

— Верно! Я давно думала об этом! — поддержала его Цин-вэнь.

— Эта игра, конечно, интересная, — согласилась Си-жэнь, — но людей мало.

— Послушайте меня! — вмешалась Чунь-янь. — Давайте пригласим барышню Бао-чай, барышню Линь Дай-юй да барышню Сян-юнь. А когда настанет время второй стражи, отпустим их спать!

— Это вызовет шум, придется открывать ворота, — возразила Си-жэнь. — А вдруг нагрянет ночной дозор…

— Ничего! — возразил Бао-юй. — Третья сестра Тань-чунь тоже любительница вина, и если мы ее пригласим, нам ничего не страшно! Да и барышня Бао-цинь…

— Барышню Бао-цинь пригласить можно, но она ведь живет у старшей госпожи Ли Вань, и если пойти за нею, подымется переполох, — ответили ему.

— Пустяки! — заявил Бао-юй. — Сейчас же пригласите ее!

Чунь-янь и Сы-эр не решились возражать и, отперев ворота, в сопровождении других служанок побежали исполнять его приказание.

— Эти девчонки ничего не добьются, — заметили Цин-вэнь и Си-жэнь, когда служанки вышли. — Придется пойти нам самим, мы доставим всех сюда живыми или мертвыми!

Цин-вэнь и Си-жэнь приказали женщинам зажечь фонари и тоже отправились. И действительно, когда они пришли к Бао-чай, та отказалась пойти, ссылаясь на позднее время. Что касается Дай-юй, то она заявила:

— Я себя плохо чувствую!

Однако Си-жэнь и Цин-вэнь не отступали и продолжали их упрашивать:

— Ну окажите нам хоть немного уважения, посидите чуть-чуть, а потом уйдете…

Дай-юй и Бао-чай наконец уступили, чему Си-жень и Цин-вэнь обрадовались. Потом они подумали, что, если Ли Вань узнает о пиршестве, получится неудобно. Поэтому они позвали Цуй-мо и велели ей вместе с Чунь-янь пойти к Ли-Вань и Бао-цинь и привести их во «двор Наслаждения розами», что те и сделали.

Затем Си-жэнь чуть не силой притащила Сян-лин. На кане поставили еще один столик, и все наконец расселись.

— Сестрица Линь Дай-юй боится холода, пусть она сядет у стены! — воскликнул вдруг Бао-юй, подсовывая девушке под спину подушку.

Что касается Си-жэнь и других служанок, то они поставили для себя стулья перед каном.

Дай-юй сидела поодаль от стола, прислонившись спиной к подушке, и оживленно разговаривала с Бао-чай, Ли Вань и Тань-чунь.

— Вы всегда осуждаете тех, кто по ночам пьет и играет в кости, — говорила она. — Как же мы будем делать им замечания, если сами занимаемся тем же?

— А что здесь плохого? — с улыбкой возразила ей Ли Вань. — Мы ведь веселимся не каждый день, а только по праздникам.

Между тем Цин-вэнь принесла бамбуковый стакан с гадательными пластинками из слоновой кости, на которых были изображены цветы, потрясла его и поставила на середину стола. После этого она вынула игральные кости, положила их в коробочку, потрясла ее, затем открыла и объявила, что получилось шесть очков. Шестой с края оказалась Бао-чай.

— Хорошо, я буду первой, — улыбнулась Бао-чай, — но только не знаю, что вытащу!

Она потрясла стакан и вытащила из него одну пластинку. На пластинке был изображен пион и следовала надпись: «Красотой превосходит все цветы», за которой шла строка из стихотворения, написанного в Танскую эпоху: «Пускай бесчувственны цветы, но трогают людей». К этой строке имелось пояснение: «Все сидящие за столом должны выпить по кубку вина! Это самый красивый цветок — он приказывает любому прочесть стихотворение или станс либо спеть песенку».

— Как удачно! — засмеялись все. — Ведь ты сама достойная пара цветку пиона!

Все подняли кубки. Бао-чай тоже выпила, а затем сказала:

— Теперь пусть Фан-гуань споет!

— Если хотите, чтоб я пела, пусть все снова выпьют, тогда мое пение покажется более красивым, — поставила условие Фан-гуань.

Никто не возражал, все выпили, и Фан-гуань запела:

Чудесен вид тех мест, где мы

собрались в день рожденья…

— Не надо! — закричали ей. — От тебя не требуют никаких поздравлений. Спой то, что умеешь!

Фан-гуань ничего не оставалось, как спеть арию «Когда любуюсь я цветами», начинающуюся со слов:

Собрав изумрудные феникса перья,

связала в метелки-пучки

И, неба врата обходя, подметаю

опавших цветов лепестки.

Пока она пела, Бао-юй взял со стола пластинку и несколько раз прочел на ней строку: «Пускай бесчувственны цветы, но трогают людей». Когда же Фан-гуань умолкла, он задумчиво посмотрел на нее. Сян-юнь тотчас отняла у него пластинку и отдала ее Бао-чай.

Бао-чай бросила кости — оказалось шестнадцать очков, а шестнадцатой по счету была Тань-чунь.

— Что мне выпало? — смущенно улыбаясь, спросила она.

Протянув руку, она взяла из стакана первую попавшуюся пластинку, прочла надпись на ней, потом бросила ее на стол и вся зарделась.

— Здесь много неприличных слов! В такую игру можно играть мужчинам, и то не дома!

Никто ничего не понял, и Си-жэнь с любопытством поглядела на пластинку. На ней был изображен цветок абрикоса и следовала подпись: «Божественный цветок Яшмового пруда». Затем шли стихи:

«Вот возле солнца абрикос у самых облаков…»

Потом следовало пояснение: «Девушка, которая вытащит эту пластинку, обретет благородного мужа; все должны поздравить ее и выпить по кубку вина, а после этого выпить вместе с ней».

— Оказывается, вот что! — засмеялись все. — В этой пластинке заключена насмешка над женщинами! Ну и что такого? Подобные надписи имеются лишь на одной-двух пластинках. Одна из наших родственниц стала женой государя, неужели ты не можешь уподобиться ей?

Все стали поздравлять Тань-чунь. Но она не соглашалась пить вино. Однако Сян-юнь, Ли-Вань и Сян-лин успокоились только тогда, когда насильно заставили Тань-чунь выпить. Тань-чунь просила прекратить эту игру, но никто и слышать не хотел.

Наконец, Сян-юнь вложила в руку Тань-чунь кости, потрясла ее руку и выбросила кости на стол. Получилось девятнадцать очков; таким образом, пластинку из стакана должна была тащить Ли Вань.

Вытащив пластинку, Ли Вань прочла надпись на ней и воскликнула:

— Замечательно! Вы только поглядите, как интересно!

Все посмотрели на пластинку. На ней был нарисован цветок сливы, за которым следовали иероглифы: «Холодная красота в морозное утро», и дальше шли стихи:

Дом камышовый в ограде бамбуковой —

это отрада твоя.

За надписью следовало пояснение: «Выпей кубок, и пусть следующий бросает кости».

— Действительно, интересно! — воскликнула Ли Вань. — Пусть бросает кости следующий! Я осушу кубок, хотя это вызовет ваше разочарование.

Она выпила вино и передала кости Дай-юй. Дай-юй бросила кости — оказалось восемнадцать очков. Тянуть пластинку из стакана должна была Сян-юнь.

Сян-юнь засучила рукава и, играя пальцами, вытащила из стакана пластинку. На ней была изображена ветка яблони-китайки и возле нее надпись: «Приятен и сладок глубокой ночью сон», а далее строки из стихотворения, гласившие:

Только боюсь я в ночи непроглядной

крепко заснуть меж цветов.

— Лучше бы вместо «в ночи непроглядной» было «на камне холодном», — засмеялась Дай-юй.

Грянул общий смех — все поняли, что она намекает на тот случай, когда Сян-юнь пьяная спала на каменной скамье. Однако Сян-юнь не растерялась и, показав пальцем на лодку, стоявшую на шкафу, вскричала:

— А ты не болтай, а садись в лодку да поезжай домой!

Все так и покатились со смеху.

Наконец, немного успокоившись, решили прочесть пояснение к приказу: «Приятен и сладок глубокой ночью сон». Оно гласило: «Вытащивший эту пластинку велит выпить по кубку тем, кто сидит по обе стороны от него».

— Амитофо! — захлопала в ладоши Сян-юнь и засмеялась. — Вот замечательная пластинка!

Так как с одной стороны от нее сидела Дай-юй, а с другой — Бао-юй, им обоим наполнили кубки и заставили выпить.

Бао-юй выпил полкубка и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, передал кубок Фан-гуань, которая мгновенно допила оставшееся вино. Что же касается Дай-юй, то она, продолжая беседовать, сделала вид, что пьет, а сама незаметно вылила вино в полоскательницу.

Между тем Сян-юнь снова бросила кости. Выпало девять очков. Девятой по счету оказалась Шэ-юэ. Шэ-юэ вытащила пластинку. На одной стороне ее был изображен цветок чайной розы, сопровождаемый надписью: «Как изящен прекрасный цветок», а на другой стороне — строка из древнего стихотворения: «Цветами чайной розы настала пора, готовы раскрыться они».

И за нею пояснение: «Каждый из сидящих за столом пьет по три кубка вина в честь уходящей весны».

— Как это понимать? — с недоумением спросила Шэ-юэ.

Бао-юй нахмурил брови, поспешно спрятал пластинку и сказал:

— Давай лучше выпьем!

Все сделали по три глотка, вместо того чтобы пить по три кубка, что было бы слишком много. После этого кости бросала Шэ-юэ. Выпало десять очков. Десятой оказалась Сян-лин. Она вытащила из стакана пластинку, на которой был изображен цветок лотоса на двух сросшихся стеблях и следовала надпись: «Два стебля сплелись вместе, предвещая счастье», а на другой стороне пластинки была начертана строка из старинного стихотворения: «На ветвях, сплетенных тесно, расцвели цветы». Пояснение гласило: «Тот, кто вытащил эту пластинку, должен осушить три кубка, остальные — по одному».

Затем кости бросила Сян-лин. Получилось шесть очков; теперь должна была тащить пластинку Дай-юй.

— Что бы мне такое вытащить! — задумчиво промолвила она.

Поколебавшись немного, она вытащила из стакана пластинку, на которой был изображен цветок мальвы и следовала надпись: «Одиноко грустишь под ветром и росой». Перевернув пластинку, она увидела строку из древнего стихотворения: «Не ветер восточный приносит печаль, сама ты тоскою полна», и пояснение к приказу: «Один кубок выпей сам, один кубок пусть выпьет тот, кто вытащил пластинку с пионом».

— Вот это замечательно! — засмеялись все. — Кроме Дай-юй, никого нельзя сравнить с мальвой!

Дай-юй тоже рассмеялась. Она выпила вино и бросила кости. Получилось двадцать очков, и теперь должна была тащить пластинку Си-жэнь… Си-жэнь вытащила веточку с цветами персика, за которой следовала надпись: «Чудесные виды Улина» и стихи: «Краснеет персик; снова здесь весь год стоит весна…» После этого шло пояснение: «Вместе с тем, кто вытащил эту пластинку, пьют по одному кубку все однолетки и однофамильцы, а также тот, кто вытащил пластинку с цветком абрикоса».

— Это еще интереснее! — засмеялись все.

Затем стали считать, сколько кому лет. Оказалось, что Сян-лин, Цин-вэнь и Бао-чай родились в один и тот же год, а Дай-юй родилась в один час с Си-жэнь, но не нашлось ни одного, кто носил бы одинаковую фамилию с Си-жэнь.

— Моя фамилия тоже Хуа, и я выпью вместе с Си-жэнь! — воскликнула тогда Фан-гуань.

Снова осушили по кубку.

— О ты, которой судьба предназначила благородного мужа, — проговорила Дай-юй, обращаясь к Тань-чунь. — Ведь ты вытащила цветок абрикоса, так пей же скорее и не задерживай нас!

— Замолчи! — вспыхнула Тань-чунь. — Сестра Ли Вань, дай ей пощечину, тебе это с руки!

— Ну что ты, мне жалко ее! — возразила со смехом Ли Вань. — И так судьба оказалась безжалостной к ней, не дав благородного мужа, а тут еще бить ее.

Раздался взрыв смеха. Когда все успокоились, Си-жэнь снова собралась бросить кости, но в этот момент кто-то постучал в дверь. Одна из старух вышла осведомиться, в чем дело, — оказалось, тетушка Сюэ прислала своих служанок за Дай-юй.

— Который час? — удивленно спросили их.

— Третья стража, — послышался ответ, — уже пробило одиннадцать.

Бао-юй не поверил и потребовал, чтобы ему подали часы. Оказалось, время действительно близится к полночи.

— Я больше не могу задерживаться, — заявила Дай-юй, вставая. — Мне нужно принимать лекарство.

— Нам тоже пора, — поддержали ее другие.

Однако Си-жэнь и Бао-юй запротестовали, не желая никого отпускать, кроме Дай-юй.

— Так нельзя, — возразили Ли Вань и Тань-чунь. — Время позднее. Засидеться — значит нарушить правила.

— Тогда выпьем еще по кубку и разойдемся, — решила Си-жэнь.

Цин-вэнь и другие разлили вино. Все выпили и приказали зажечь фонари. Си-жэнь проводила уходящих до «беседки Струящихся ароматов», которая была расположена на берегу речки. Когда она вернулась домой, ворота заперли и игра продолжалась.

Си-жэнь наполнила вином несколько больших кубков, поставила их на поднос вместе с фруктами и закусками и поднесла старым нянькам, находившимся тут же.

Все были навеселе, с увлечением играли в цайцюань, а проигравшие пели песни.

Уже наступило время четвертой стражи, а пир все продолжался. Старые няньки в открытую ели и пили, при всяком удобном случае стараясь стащить что-нибудь со стола. Когда наконец вино иссякло, служанки убрали со стола, подали чай для полоскания рта, и все разошлись.

Фан-гуань так напилась, что щеки ее раскраснелись, словно их густо покрыли румянами, брови были сдвинуты, глаза сузились. Она выглядела еще более очаровательной, чем обычно. Не в силах двигаться, Фан-гуань спала, бессильно повиснув на плече Си-жэнь.

— Сестра, — бормотала она сквозь сон, — послушай, как сильно бьется мое сердце!

— А кто тебе велел столько пить? — спросила ее Си-жэнь.

Чунь-янь и Сы-эр опьянели больше всех и давно уже спали. Цин-вэнь хотела разбудить их, но Бао-юй остановил ее:

— Не надо! Давайте и мы соснем!

Он опустил голову на подушку и моментально погрузился в глубокий сон…

Си-жэнь не хотела тревожить Фан-гуань, так как девочка была сильно пьяна и ее могло стошнить, поэтому она потихоньку приподняла ее и положила рядом с Бао-юем, а сама улеглась на тахту напротив. Все спали так крепко, что не слышали, что творится кругом.

Как только забрезжил рассвет, Си-жэнь открыла глаза и, увидев в окно ясное голубое небо, воскликнула:

— Ах, как поздно!

Она осмотрелась и увидела Фан-гуань, которая спала, положив голову на край кана. Си-жэнь встала и начала будить ее. Потревоженный Бао-юй повернулся на бок и проснулся.

— Уже утро? — с улыбкой произнес он и стал помогать Си-жэнь будить Фан-гуань.

Наконец Фан-гуань немного пришла в себя, села и, ничего не понимая, принялась протирать глаза.

— Как тебе не стыдно! — упрекнула ее Си-жэнь. — Ты вчера напилась до потери сознания и повалилась прямо здесь!

Оглядевшись, Фан-гуань поняла, что спала рядом с Бао-юем. Она соскочила на пол и смущенно улыбнулась:

— Как же я…

Больше она ничего не смогла произнести и умолкла.

— А мне и не снилось, что ты рядом! — с улыбкой воскликнул Бао-юй. — Если бы я знал, непременно раскрасил бы тебе лицо тушью!

Между тем в комнату вошла девочка-служанка и подала таз для умывания.

— Вчера я доставил беспокойство другим, — с улыбкой говорил Бао-юй. — Сегодня вечером придется отплатить за угощение угощением.

— Ладно тебе! — запротестовала Си-жэнь. — Если снова будем шуметь, пойдут толки и пересуды.

— Ничего! — воскликнул Бао-юй. — Мы повеселимся всего два раза… А пить мы умеем! И как это умудрились так быстро прикончить целый кувшин? Как назло, вино кончилось в самый разгар веселья.

— Вот и хорошо! Если б мы в один день закончили праздник, потом было бы скучно, — заметила Си-жэнь. — Вчера все были хороши. Цин-вэнь, позабыв всякий стыд, даже песни пела.

— Неужели, сестра, ты не помнишь, что и сама пела? — улыбнулась Сы-эр. — Да и не только ты, все пели!

Услышав это, все покраснели от стыда, закрыв лицо руками, потом рассмеялись. В этот момент вошла Пин-эр.

— Я приглашаю к себе всех, кто вчера присутствовал на угощении, — сказала она. — Сегодня я устраиваю ответное угощение. Кто не придет — не прощу!

Ее пригласили сесть, подали чаю.

— Как жаль, что ее вчера не было с нами! — с улыбкой воскликнула Цин-вэнь.

— А что вы делали? — удивленно спросила Пин-эр.

— Об этом рассказывать нельзя, — ответила Си-жэнь. — Мы всю ночь веселились. У нас было веселее, чем на праздниках, которые устраивает сама старая госпожа. Представь себе, мы распили целый кувшин вина! Напились до того, что всякий стыд потеряли, даже песни пели. Только после четвертой стражи легли спать!

— Здо́рово! — засмеялась Пин-эр. — Взяли у меня вино, меня не пригласили, а теперь еще дразните своими рассказами!

— Сегодня он устраивает угощение и непременно придет лично приглашать тебя, — сказала Цин-вэнь, — так что жди!

— Кто это «он»? — улыбнулась Пин-эр. — Кого ты подразумеваешь под словом «он»?

Цин-вэнь смущенно покраснела и замахнулась на Пин-эр:

— Ну и характер! Ко всему придирается!

— Тьфу, бесстыжая! — шутливо выругалась Пин-эр. — Счастье твое, что я сейчас занята. Скоро я пришлю кого-нибудь пригласить вас. Кто не придет — берегитесь!

Бао-юй просил ее немного посидеть, но она отказалась, встала и вышла.

Между тем Бао-юй умылся, причесался и сел пить чай. Случайно заметив на столе листок бумаги, край которого был прижат тушечницей, он недовольно сказал:

— Вечно суют всё куда попало!

— Что такое? — удивленно спросили его Си-жэнь и Цин-вэнь. — Кто опять провинился?

— Посмотрите, что там! — Бао-юй указал пальцем на тушечницу. — Наверное, забыли убрать.

Цин-вэнь вытащила бумажку и отдала ее Бао-юю. Это была записка. Бао-юй развернул ее и прочел: «Ничтожная Мяо-юй, стоящая вне порога, почтительно и смиренно кланяется и поздравляет вас с днем рождения».

— Кто принял эту записку? — недовольным тоном спросил Бао-юй. — Почему мне ничего не сказали?

Не понимая, в чем дело, Си-жэнь и Цин-вэнь решили, что это письмо от какого-нибудь важного лица, и бросились расспрашивать служанок:

— Кто вчера принимал письмо?

В комнату торопливо вбежала Сы-эр и с улыбкой сказала Бао-юю:

— Это вчера прислала Мяо-юй с какой-то старухой, а я засунула сюда. Потом пила вино и совершенно забыла вам сказать!

— А мы-то гадали, от кого письмо! — воскликнули другие служанки. — Из-за такого пустяка не стоит подымать шум.

— Дайте мне бумаги! — распорядился Бао-юй.

Он растер тушь, приготовил лист бумаги, собираясь писать, потом взял записку Мяо-юй, чтобы посмотреть, как она себя именует, и, увидев слова «Ничтожная… стоящая вне порога», поднял кисть и задумался: как же именовать себя. Думал он долго, но придумать ничего не мог. «Надо бы посоветоваться с сестрой Бао-чай, — решил он, — но как бы она не сказала, что все это вздор. Лучше пойти к сестрице Дай-юй».

Бао-юй спрятал письмо в рукав и отправился искать Дай-юй. Миновав «беседку Струящихся ароматов», он увидел Сю-янь, робкой и нерешительной походкой приближающуюся к нему.

— Куда ты, сестра? — спросил Бао-юй.

— К Мяо-юй, — ответила та, — хочу с ней поговорить!

Ее слова изумили Бао-юя.

— Ведь она такая странная и нелюдимая, никого из нас даже близко не подпускает! Видимо, ты пользуешься у нее особым уважением!

— Может быть, она и не очень уважает меня, — возразила Сю-янь, — но мы с нею давно знакомы, потому что почти десять лет были соседями, когда она жила в кумирне Пань-сянсы. Мы в то время были бедны, собственного дома не имели и арендовали дом, принадлежавший этой кумирне. Я часто ходила к Мяо-юй и иероглифы, которые я знаю, выучила только благодаря ей. Она была для меня подругой в нужде и в то же время учителем. Потом мы переехали к родственникам и вскоре узнали, что она тоже покинула кумирню и переехала сюда. Таким образом судьба вновь нас соединила. Чувство дружбы у нас осталось неизменным; более того, Мяо-юй относится ко мне ласковее, чем прежде.

Для Бао-юя ее слова прозвучали словно гром среди ясного неба.

— Теперь я не удивляюсь, почему твои речи и манеры непринужденны, как у дикого аиста, плывущего в облаках! — воскликнул он радостно. — Оказывается, вот где кроется причина! А Мяо-юй поставила меня в затруднительное положение, и я хотел с кем-нибудь посоветоваться! Нас свела сама судьба! Прошу тебя, сестра, научи, как лучше поступить!

Он вытащил из рукава поздравление, присланное Мяо-юй, и дал его Сю-янь прочесть.

— Характер ее не изменился, — сказала Сю-янь, прочитав письмо, — уж такая у нее привычка молоть всякий вздор. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы на поздравительных письмах кто-нибудь именовал себя каким-либо прозвищем. Она, как говорит пословица: «Монах не монах, мирянин не мирянин, ни женщина, ни мужчина». Даже не пойму, что она собой представляет.

— Не только ты, сестра! — заметил Бао-юй. — Она принадлежит к числу необычных людей, и многие ее не понимают. Думая, что я смогу ее понять, она прислала мне это письмо. А я не знаю, какое слово употребить по отношению к себе в ответе, и отправился к сестрице Линь Дай-юй спросить совета. Я очень рад, что ты повстречалась мне!

Сю-янь внимательно оглядела юношу, немного подумала и с улыбкой сказала:

— Недаром пословица гласит: «Лучше увидеть человека в лицо, чем знать о нем понаслышке». Теперь меня не удивляет, почему она прислала тебе такое письмо и почему в прошлом году позволила тебе наломать цветов сливы. Но раз она к тебе так благосклонна, я могу рассказать тебе истинную причину этого. Мяо-юй часто говорит: «Наши предки, начиная с династий Хань, Цзинь, Тан и кончая периодом Пяти династий и династией Сун, не создали выдающихся стихов. Из всего, что ими написано, самыми удачными являются две фразы:

Себя охраняя, на тысячу лет

ты строишь железный порог;

В конце же концов ты получишь в удел

лишь холмик могильный один.

Вот почему она и сказала, что стоит вне этого порога. Из прозаических произведений ей больше всего нравится Чжуан-цзы, поэтому она иногда называет себя «неземным человеком». Если бы она назвала себя так в письме, ты мог бы именовать себя «мирским человеком». Она не считает себя «мирским человеком» потому, что отказалась от мира, и ей доставило бы удовольствие, если б ты скромно назвал себя мирским человеком, то есть человеком, пользующимся мирскими благами. Говоря о себе как о «стоящей вне порога», она хочет подчеркнуть, что не переступала порога мирской суеты. Поэтому, чтобы сделать ей приятное, ты должен назвать себя «огражденный порогом».

Объяснения Сю-янь сразу же раскрыли глаза Бао-юю, и он воскликнул:

— Так вот почему наша кумирня называется «кумирней Железного порога»! Извини меня, сестра, я сейчас же бегу домой и пишу письмо Мяо-юй!

Сю-янь отправилась в «кумирню Бирюзовой решетки», а Бао-юй направился домой.

Вернувшись к себе, Бао-юй написал письмо, начав его со слов «Человек, огражденный порогом, вымыв руки, прежде чем взяться за кисть, почтительно приветствует вас». Закончив писать, он побежал к «кумирне Бирюзовой решетки» и бросил письмо в дверную щель.

После обеда все должны были прийти к Пин-эр. Так как в «саду Благоуханных роз» было слишком жарко, она решила устроить празднество в «зале Тенистого вяза», где накрыли несколько столов, на которых расставили вино и самые изысканные закуски.

Все были рады повеселиться. Госпожа Ю пришла вместе с наложницами Пэй-фын и Се-луань.

Эти наложницы, как и остальные девушки, были юны и шаловливы. Им не часто приходилось попадать в сад и, повстречавшись с Сян-юнь, Сян-лин, Фан-гуань, Жуй-гуань и другими, они почувствовали себя словно птицы, вырвавшиеся из клетки. Известно, что «родственные натуры сближаются», и вскоре, позабыв о присутствии госпожи Ю, всецело оставленной на попечение служанок, наложницы весело шутили и смеялись с девушками.

Но не будем увлекаться посторонними описаниями, а расскажем о том, что происходило в «зале Тенистого вяза».

Здесь шел пир горой, и все веселились под звуки музыки. Пин-эр сорвала цветок гортензии, и за столом началась игра в передачу цветка. Поднялся шум, смех.

— Из семьи Чжэнь прислали подарки! — неожиданно доложила появившаяся на пороге служанка.

Тань-чунь и Ли Вань вместе с госпожой Ю вышли в гостиную, чтобы принять подарки. Пэй-фын и Се-луань воспользовались этим и убежали, решив покачаться на качелях.

Бао-юй вышел следом за ними и, когда они сели на качели, предложил:

— Давайте я вас покачаю!..

— Нет, нет, не надо! — воскликнула Пэй-фын. — Еще скандал будет!

В это время из восточного дворца Нинго прибежали служанки и взволнованно сообщили:

— Старый господин Цзя Цзин скончался!..

Все онемели от страха.

— Отчего он мог умереть? Ведь он не болел!

— Старый господин все время совершенствовался и познавал истину, — ответила служанка, — и когда его добродетели достигли предела, он вознесся к бессмертным!

Цзя Чжэня и Цзя Жуна не было дома, Цзя Лянь тоже уехал. Госпожа Ю растерялась, так как помощи ждать было не от кого. Сняв с себя украшения, она приказала людям отправиться в «монастырь Первоначальной истины» и посадить под замок всех находившихся там даосских монахов до приезда Цзя Чжэня, чтобы он мог допросить их. Сама она села в коляску и в сопровождении жены Лай Шэна и нескольких других служанок отправилась за город в монастырь, где умер Цзя Цзин.

По ее распоряжению пригласили врачей, чтобы определить причину смерти. Но как они могли узнать причину смерти, если до этого ни разу не исследовали пульс?! Да и все знали, что Цзя Цзин поклонялся звездам, принимал пилюли из ртути с серой и делал другие глупости, чтобы обрести долголетие. Это и привело к преждевременной смерти. Живот его был тверд, как железо, а губы, сожженные пилюлями бессмертия, потрескались.

Объясняя причину смерти, врачи говорили:

— Он принадлежал к даосской секте, поэтому глотал золото и принимал киноварь, в результате чего сжег себе внутренности.

— Он проглотил тайком изготовленные пилюли бессмертия, — оправдывались взволнованные даосы. — Мы его уговаривали: «Время ваше еще не наступило, пока принимать нельзя». Но сегодня ночью он потихоньку от нас принял пилюлю и вознесся к бессмертным. Он в совершенстве постиг истину и ушел из моря страданий, освободившись от телесной оболочки.

Госпожа Ю не стала слушать монахов, а распорядилась не выпускать их до приезда Цзя Чжэня и тщательно стеречь, а сама послала нарочного с письмом к Цзя Чжэню.

В монастыре было тесно, оставлять здесь гроб с телом было нельзя, нести в город тоже не имело смысла. Тогда решили временно перенести гроб с телом умершего в «кумирню Железного порога».

Предварительно подсчитали, что Цзя Чжэнь сможет приехать не раньше, как через полмесяца. Но погода стояла жаркая, и ждать так долго было невозможно, поэтому госпожа Ю распорядилась гаданием избрать день для погребения.

Гроб для умершего приготовили еще несколько лет назад, и он давно стоял в монастыре, так что хлопот с устройством похорон было немного. Похороны должны были состояться через три дня. Одновременно назначили место для молебствий.

Фын-цзе еще болела и не выходила из дому, Ли Вань присматривала за сестрами, а Бао-юй был неопытен, поэтому все дела дворца Жунго за пределами дома пришлось возложить на нескольких младших управляющих. Все остальные обязанности были распределены между Цзя Пянем, Цзя Гуаном, Цзя Хэном, Цзя Ином, Цзя Чаном и Цзя Лином. Госпожа Ю пока оставалась в монастыре и для присмотра за дворцом Нинго пригласила свою мачеху. Та привезла с собой двух незамужних дочерей, ибо не могла чувствовать себя спокойно, живя отдельно от них.

Как только Цзя Чжэнь получил известие о смерти отца, он подал прошение об отпуске для себя и для Цзя Жуна. В ведомстве церемоний не осмелились дать ему отпуск и обратились за указаниями к государю. Надо сказать, что государь был в высшей степени гуманен и отличался почтением к старшим. Кроме того, он уважал потомков своих заслуженных сановников, и как только донесение из ведомства церемоний было ему представлено, он немедленно запросил, какую должность занимал Цзя Цзин.

Из ведомства церемоний пришел ответ:

«Цзя Цзин принадлежал к выходцам из цзиньши, свою наследственную должность он передал сыну Цзя Чжэню. Вследствие преклонного возраста Цзя Цзин часто болел, все время лечился и жил на покое за городом в „монастыре Первоначальной истины“, где и умер. Его сын Цзя Чжэнь и внук Цзя Жун в настоящее время сопровождают вашу царственную особу к месту похорон государыни и почтительно просят отпуск, дабы отправиться на похороны Цзя Цзина».

Услышав об этом, Сын Неба проявил необыкновенную милость и издал указ, который гласил:

«Хотя Цзя Цзин не имеет особых заслуг перед государством, но мы, помня о преданности его деда, посмертно жалуем ему титул пятой степени. Повелеваем его сыновьям и внукам принести гроб с телом покойного в столицу через северные городские ворота и жалуем право подготовить тело к погребению в своем дворце. После окончания похоронных церемоний сыновьям и внукам покойного доставить гроб с телом умершего к месту упокоения его предков. Кроме того, повелеваем приказу, ведающему церемониями, устроить жертвоприношения, полагающиеся высшим сановникам; всем придворным сановникам, носящим титулы ниже ванов и гунов, разрешается принять участие в жертвоприношениях и похоронах. В чем и составлен настоящий указ».

За этот указ не только все члены рода Цзя, но и придворные сановники восхваляли государя и благодарили за великую милость.

Получив указ, Цзя Чжэнь и Цзя Жун тотчас вскочили на коней и помчались домой. На половине пути им повстречались Цзя Пянь и Цзя Гуан. Завидев Цзя Чжэня, они кубарем скатились с коней, низко поклонились ему и справились о здоровье.

— Куда вы? — поспешно спросил их Цзя Чжэнь.

— Ваша супруга, опасаясь, что в ваше отсутствие некому будет прислуживать старой госпоже, велела нам вместо вас сопровождать ее и охранять в пути, — объяснил Цзя Пянь.

Похвалив госпожу Ю за распорядительность, Цзя Чжэнь спросил:

— Как там дома управляются?

Тогда Цзя Пянь подробно рассказал, как взяли под стражу даосов, как перенесли покойного в родовой храм и как приехала мачеха госпожи Ю вместе с дочерьми присматривать за домом и вести хозяйство.

Цзя Жун между тем тоже спешился и слушал рассказ Цзя Пяня. Когда он узнал о приезде своих молоденьких тетушек, лицо его засияло радостной улыбкой.

Цзя Чжэнь несколько раз прерывал рассказ Цзя Пяня одобрительными замечаниями, и как только тот кончил, он подхлестнул коня и помчался дальше. Он так спешил, что не останавливался ни в одной гостинице, только менял там коней и ехал дальше даже ночью.

Добравшись наконец до ворот столицы, он не заехал домой, а помчался прямо в «кумирню Железного порога». Это было глубокой ночью, во время четвертой стражи. При появлении Цзя Чжэня в кумирне начался переполох; сторожа бросились будить и созывать людей.

Цзя Чжэнь и Цзя Жун соскочили с коней и, громко рыдая, на коленях доползли от самых ворот до гроба покойника. Здесь Цзя Чжэнь, схватившись руками за голову, продолжал причитать до самого рассвета и утих только тогда, когда совершенно охрип и потерял голос.

Утром госпожа Ю и другие родственники представились ему. После этого Цзя Чжэнь и его сын, как полагалось по этикету, облачились в траурные одежды и вновь склонили головы перед гробом. Однако хоронить умершего полагалось Цзя Чжэню, поэтому он не мог оставаться безучастным ко всему окружающему и, сдержав свою скорбь, занялся неотложными делами. Прежде всего он довел до сведения всех родственников высочайший указ, а после этого Цзя Жун получил приказание отправиться домой и сделать необходимые распоряжения насчет похорон.

Цзя Жун молча вскочил на коня и поскакал домой. Добравшись до дому, он первым долгом распорядился убрать из главного зала все столы и стулья, закрыть ставни, повесить траурные занавесы, а у ворот поставить навес для музыкантов, траурную арку и т. д. После этого он поспешно отправился повидать бабушку и двух тетушек.

Мачеха госпожи Ю была уже стара и любила поспать. Сейчас она как раз дремала, а ее дочери вместе со служанками занимались вышиванием. При появлении Цзя Жуна они переполошились.

Заметив смятение девушек, Цзя Жун засмеялся и сказал, обращаясь ко второй тетушке Ю Эр-цзе:

— Так, значит, приехали? А мой батюшка тоскует по вас!

— Ох и бесстыдник ты, Жун-эр! — выругалась Ю Эр-цзе, смущенно покраснев. — Если не ругать тебя дня два, ты забываешь всякое приличие! Ты из знатной семьи, читаешь книги, учишься правилам этикета, а ведешь себя хуже деревенского парня!

С этими словами она схватила попавшийся под руку утюг и запустила им в Цзя Жуна. Цзя Жун отскочил в сторону, но затем бросился к ней и стал умолять о прощении.

— Вот погоди! — пригрозила ему третья тетушка Ю Сань-цзе, — вернется домой госпожа Ю, расскажу ей о всех твоих проделках!

Цзя Жун засмеялся, опустился коленями на край кана и стал упрашивать Ю Эр-цзе простить его. Затем он стал отбирать у нее орехи. Ю Эр-цзе, нажевав полный рот, плюнула ему в лицо, но Цзя Жун слизал все языком и съел.

Девочки-служанки не выдержали и сказали:

— Вы только что надели траур, да и бабушка спит! А вам все нипочем! Эти девушки хоть и молоды, но приходятся вам тетями, родственницами вашей матушки! Если вы с ними так вольно обращаетесь, значит свою матушку не уважаете! Как только вернется ваш батюшка, мы ему расскажем, что вы здесь вытворяли! И достанется же вам!

Цзя Жун оставил девушек и обнял служанку и поцеловал ее.

— Милая моя! Ты права, простим их обеих!

— Бессовестный! — выругалась девочка, отталкивая его. — У вас есть жена, чего к нам лезете? Если узнают знакомые, они посмеются, понимая, что это шутка! А если узнают сплетники, которые любят распускать всякие слухи?! Тогда пойдут разговоры, нас назовут распутницами.

— В каждом доме свой хозяин, и никого не касается, что он делает, — с улыбкой сказал Цзя Жун. — Баб всем хватит! Недаром даже о династиях Хань и Тан говорят «Грязная Тан и вонючая Хань». Что уж говорить о нас! В какой семье нет распутства?! Лучше помолчи! Ведь как ни строг старший господин Цзя Шэ, а его сын Цзя Лянь завел шашни с одной из его наложниц! Как ни тверда моя младшая тетушка Фын-цзе, а старший мой дядя Цзя Жуй на нее покушался!.. Я все знаю!

Цзя Жун продолжал говорить, и слова рекою лились с его уст.

Сань-цзе не выдержала и, спрыгнув с кана, убежала во внутренние покои будить мать.

Заметив, что бабушка проснулась, Цзя Жун бросился к ней и стал почтительно справляться о здоровье.

— Бабушка! — воскликнул он. — Мы затруднили вас и еще заставили тетушек утруждаться! Мы с батюшкой так благодарны вам! Как только наши хлопоты окончатся, мы всей семьей придем вам поклониться!

— Мальчик мой, — сказала старуха Ю, кивая головой, — что ты говоришь! Родственники должны помогать друг другу!.. Как себя чувствует твой отец? Когда он прибыл?

— Только что, — ответил Цзя Жун. — Приехав, он первым долгом послал меня повидаться с вами и попросить вас не уезжать отсюда, пока не закончите всех дел.

С этими словами он незаметно подмигнул Ю Эр-цзе.

— Паршивый болтун! — сквозь зубы процедила Ю Эр-цзе. — Может быть, ты думаешь, что мы останемся няньками у твоего отца?

Цзя Жун, не слушая ее, говорил бабушке Ю:

— Не беспокойтесь! Мой батюшка все время думает о ваших дочерях и хочет подыскать для них состоятельных и благородных женихов. В течение нескольких лет он не мог найти подходящих, но недавно один жених попался.

Старуха решила, что он говорит всерьез, и поспешно спросила:

— А из какой он семьи?

— Мама, не верь этому беспутнику! — воскликнула Эр-цзе, отбрасывая в сторону вышивание.

— Жун-эр! — вскричала Сань-цзе. — Можешь болтать все, что угодно, но не говори гадости.

В этот момент на пороге появилась служанка и, обращаясь к Цзя Жуну, сказала:

— Господин, все ваши приказания выполнены, можете сообщить об этом батюшке!

Цзя Жуну ничего не оставалось, как удалиться.

Если вы не знаете о том, что случилось после этого, прочтите следующую главу.

Примечания

6

Цайцюань — азартная игра, основанная на отгадывании разогнутых на руке пальцев.