Эмпирическая психология. Часть первая. О человеческой душе в общем и способности познания в частности

Христиан Вольф

В «Эмпирической психологии» Вольф — сформулировал отчетливые понятия о том, что мы воспринимаем в душе» и отмечает важные истины, которые могут быть доказаны. Он ограничивает эмпирическую психологию изучением наблюдаемых психических явлений, не углубляясь в метафизические вопросы о природе души. Перевод осуществлен с латинского языка, аналога на немецком языке не существует.

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Христиан Вольф, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0064-4548-2 (т. 1)

ISBN 978-5-0064-4549-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вольф и Лейбниц

Ученичество Христиана Вольфа

Вольфу было почти двадцать шесть лет, когда он впервые столкнулся с Лейбницем. Он завершил свое школьное образование в Бреслау, проучившись более четырех лет и почти год проработав преподавателем. Этому факту уделялось слишком мало внимания, и эти годы преподавания не имели большого значения.

Сам он был другого мнения; об этом свидетельствует то, с какой любовью он вспоминает об этом первом периоде обучения как в своих сочинениях, так и особенно в записках, написанных для Баумейстера, его так называемой самобиографии. ¹Сравнительная компиляция различных сохранившихся сведений об этом также будет полезна для целей данного исследования, но, конечно, здесь можно лишь намекнуть, а не объяснить полностью.

Даже внешне период его образования можно разделить на три части: школьные годы в Бреслау, студенческие годы в Йене и время работы преподавателем в Лейпциге.

Впечатления и стимулы, полученные в школе, часто оказываются важными для значимых людей и даже решающими для всего их дальнейшего развития. Это особенно верно для Вольфа.

С самого начала изучение схоластической философии в гимназии Бреслау, вероятно, под влиянием своего учителя Христиана Грифиуса, который относился к ней с неприязнью, ²носило полемический, критикующий характер и, вероятно, не пошло дальше знания и практики школьной логики. То, что эта неприязнь, как и в случае с вышеупомянутым учителем, не распространилась на изучение философии в целом, объясняется, помимо собственного интереса мальчика, влиянием двух коллег вышеупомянутого учителя: Готфрида Пола и Каспара Ноймана. О первом известно лишь то, что он разрешил талантливому, но безбедному ученику бесплатно посещать его частные уроки и позволил пользоваться своей библиотекой. ³Вольф вел с ним переписку вплоть до своего пребывания в Галле. ⁴У нас есть более подробная информация о влиянии второго.

Тонкий теолог, пользовавшийся большим уважением в родном городе, а также известностью и авторитетом в ученом мире, который, как и Лейбниц, познакомился с математическими науками и картезианской философией у Вайгеля в Йене, мог стать примером для подражания молодому ученику, который в то время тоже думал о теологической карьере, но при этом проявлял живой интерес к обеим наукам. Во всяком случае, у него было достаточно возможностей повлиять на яркого и многообещающего мальчика, который выделялся среди своих одноклассников прилежанием и способностями⁵ через уроки религии, прилежно посещаемые проповеди и, вероятно, также через личное общение. Вольф высоко ценил его на протяжении всей своей жизни и, хотя впоследствии он помешал осуществлению его планов и придал его карьере иной поворот, всегда говорил о нем с величайшим восхищением.⁶ Именно Нейман впервые указал ему на важность математики и познакомил с картезианской философией; именно Нейману он впервые открыл свои планы на будущее; более того, именно советы Неймана привели его к делу всей его жизни, которое он называл таковым и в начале, и в конце своей карьеры.

Нойманн, как и многие просвещенные богословы и благочестивые ученые его эпохи, желал примирения и объединения христианской религии и современной науки.

Он верил, что сможет преодолеть острые противоречия и враждебное противостояние между двумя науками, которые молодое поколение стремилось преодолеть, соглашаясь с физиками старшего поколения, по-прежнему придерживавшимися преимущественно религиозных взглядов. Теология должна учиться у естественных наук и математики; она должна перенять их методы как свои собственные. «Я сетовал, — пишет он Лейбницу, — что в настоящее время почти весь ученый мир в regno Naturae опирается на эксперименты и пишет наблюдения, но никто не думает сделать то же самое в regno Gratiae или в theologia, поскольку даже в этом правлении нашего Бога, если бы только обратили внимание на дело его рук, мы бы каждый момент находили возможность говорить с Петром: теперь я испытываю истину и таким образом все наше христианство могло бы быть продемонстрировано с помощью чистого эксперимента (experimentis). Это дело, в котором я часто брался сделать начало, но мне всегда хотелось, чтобы нашлось несколько таких друзей, каждый из которых хотел бы принять в этом деле определенное участие…⁷ О том, как он представлял себе осуществление этого плана, на первый взгляд несколько авантюрного, свидетельствуют размышления, передача которых послужила поводом для вышеупомянутого письма. Речь идет о списках смертности, которые Нойманн составил из реестров города Бреслау для английских ученых⁸ и которыми он также поделился с Лейбницем. «Даже сейчас, — писал он в том же письме, — все еще невозможно понять, какую реальную пользу это принесет.

Но если бы Бог жил так долго, что счет вечных лет можно было бы свести воедино, или кто-то в другом городе мог бы сделать и передать такие наблюдения, тогда можно было бы сделать прекрасные замечания о божественном провидении относительно нашей жизни и смерти, сохранения и увеличения мира и тому подобного, и многие суеверия могли бы быть опровергнуты тем лучше, чем больше опыта. ⁹Вольф, очевидно, ничего не знал об этих мыслях своего учителя, которые были весьма характерны как для него самого, так и для его времени, иначе он не стал бы игнорировать их в предисловии к работе, содержащей подобные исследования, в котором он особо упоминает те английские работы, к которым Нейман проявлял живой интерес, ¹⁰Согласно его отчетам, усилия Неймана в то время были направлены прежде всего на применение демонстративного учения к богословию или, по крайней мере, к теологической морали, а также на согласование догматов веры с результатами последних естественных исследований. Открытые истины должны были быть приближены к образованной публике путем изложения, приспособленного к современным вкусам, и в то же время поддерживаться и защищаться тем же оружием, которое до сих пор только угрожало и нападало на них¹¹ Это был странный план протестантской схоластики на более современных основаниях, который, кстати, часто появлялся в то время и следы которого можно найти также у Лейбница. Здесь, однако, юношеские планы его одаренного ученика совпадали с его собственными, и неудивительно, что он поощрял его в его стремлении, когда раскрывал ему свои планы.

«Rara avis Theologus, Physicus et Mathematicus», — сказал он ему при отъезде, когда Вольф, получив стипендию от совета Бреслау, поступил в университет, в то время, вероятно, с определенным намерением по окончании учебы поступить на службу в свой родной город.¹² Но все сложилось иначе. Уже когда молодой лейпцигский магистр представил ему свой первый научный эксперимент, Нейман ответил ему дружеской поддержкой, и между ними завязался обмен письмами. ¹³Но когда в одной из своих поздних диссертаций он заявил об уникальности куперинской системы для научных наблюдений в связи с цитатой из Гюйгенса, ¹⁴теолог упрекнул его, сказав, что «нужно иметь большее презрение к Писанию, чем утверждать такие вещи». В своем ответе Волиф подчеркнул независимость науки от Писания, которое «лишь потворствует phaenomenorum recensione, но не объясняет их», и лично оскорбил бывшего учителя, высказав уничижительное суждение о его странном толковании еврейских слов, на котором тот сделал много своего. На этом все и закончилось; Нойман написал в ответ, что «спинозисты лелеют подобные принципы, а именно, что в Писании приводятся только феномены, но не rationes phaenomenorum», и что из этого он понял, что Бог посвятил его в университет и что он должен позволить ему найти там свое счастье, и решительно воспротивился назначению Вольфа в Елизаветинский университет, которое было поставлено под вопрос в том же году ¹⁵Вольф узнал об этом только через год, когда в последний раз вернулся в родной город вскоре после назначения в Галле, где Нойманн отнесся к нему с той же добротой, что и раньше.

Ранее он ответил на упреки Неймана, защищая против него Спинозу, приложив критикуемый Нейманом отрывок к своей следующей диссертации в качестве следствия¹⁶ и выплеснув свое возмущение таким неправильным использованием Священного Писания в письме к Лейбницу.¹⁷ Этот спор, который сам по себе был незначительным, выглядит как прелюдия к более крупному спору, который должен был последовать, и, во всяком случае, характеризует взгляды двух основных партий в немецком ученом мире того времени. Таким образом, Вольф решил отказаться от теологической карьеры, которую он всегда имел в виду до этого момента, и только внешние обстоятельства заставили его впоследствии вернуться к этому юношескому намерению. ¹⁸Однако отрывок, послуживший причиной разрыва между двумя мужчинами, можно найти в той же диссертации, которую молодой преподаватель посвятил Лейбницу. Здесь временная граница влияния обоих мужчин также может быть прослежена извне.

Вероятно, именно пример и советы Ноймана убедили Вольфа выбрать для обучения Йенский университет. Со времен Вейгеля Йена все еще пользовалась репутацией лучшего немецкого университета по математике. Профессор Гамбергер занимал в то время там кафедру, и его лекции были главным занятием и увлечением Вольфа в первые годы. Хотя вначале он рассматривал математику лишь как второстепенное занятие ради метода, она все больше и больше интересовала его и даже на какое-то время стала центром его деятельности. В результате великих открытий, сделанных в последние десятилетия прошлого века, эта наука оказалась тогда на переднем плане всеобщего интереса; после этих блестящих достижений ума, отточенного математическим образованием, сложилось мнение, что изобретательское искусство в рамках математики, то есть открытие неизвестных величин из известных, является лишь особым применением более общего искусства, правила которого могут быть получены из обобщения тех, которые ранее использовались в этой дисциплине. ¹⁹Открытие этих правил занимало самых важных людей того времени, а также стало для Христиана Вольфа новым стимулом к тщательному изучению математических наук.

Неадекватность преподавания арифметики в школе и неадекватность учебников для начинающих означали, что он лишь медленно продвигался в этом направлении. Похоже, что и лекции Гамбергера мало что дали ему в этом направлении. Поэтому он с еще большим желанием ознакомился с работой, само название которой претендовало на то, чтобы предложить ars inve — niendi, которую он до сих пор тщетно искал. В этом он пошел по стопам Эренфрида Вальтера фон Чирнхаузена и того нового философского течения, которое со всем бесполезным формульным материалом, накопившимся вокруг него, хотело отбросить всю аристотелевскую логику и метафизику как неплодотворные и заменить их той своеобразной теорией познания, которая выросла на математической почве.

Влияние Чирнхаузена на Вольфа сильно преувеличено во многих описаниях его учения. Он был действительно влиятелен лишь в течение очень ограниченного периода времени, и он сохранил лишь некоторые из его идей.²⁰ Он сразу же осознал недостатки книги, в которой все его правила демонстрировались только на математических, особенно геометрических примерах, а собственно главная задача — применение изобретательского искусства к другим наукам — не принималась во внимание. ²¹Когда он высказал свои опасения по этому поводу самому автору, тот отложил его до более поздних частей работы. Однако они так и не появились, и когда после смерти Чирнхаузена ожидалось дальнейшее разъяснение из оставленных им рукописей, эта надежда также не оправдалась. Перед смертью он сжег все свои бумаги.²² В своих лекциях в Лейпциге «Вольф» продолжил работу Чирнхаузена и попытался применить приведенные там правила по собственной инициативе, охотно исследуя их дальше в свободное время, так что Лейбниц однажды предостерег его от слишком настойчивых попыток и одностороннего ограничения этой проблемы. ²³Однако он никогда полностью не отказывался от этих исследований, даже если впоследствии перестал приписывать им ту фундаментальную ценность, в которую он в то время еще твердо верил.

И Чирнхаузен, и профессор Бамбергер разделяли с французской философией презрение ко всей схоластической логике и метафизике, как схоластической, так и аристотелевской. Вольф последовал за своими учителями в этом направлении,²⁴ более того, в студенческие годы он даже утверждает, что имел «плохое представление» о Лейбнице, потому что тот осмелился защищать те доктрины, которые в то время презирались,²⁵ что было истолковано его противниками как предрассудок, оставшийся от его схоластических юношеских занятий. Даже занятия философией под руководством схоластически настроенного Гебенштрейта после получения степени магистра не изменили этого неприятия, и в той же работе, в которой, по мнению Неймана, он отрекся от теологии, он также публично бросил перчатку схоластической логике с тезисом: «Syllogismus non est medium inveniendi veritatem». ²⁶В своем первом же письме Лейбниц небрежно объяснил ему, что не может разделять эту точку зрения. Это замечание, как и тщетные попытки найти ars inveniendi, независимое от доктрины умозаключения, привели Вольфа обратно к традиционной логике, к которой было добавлено лишь несколько идей Чирнгаузена.

Помимо математики, Вольф хотел изучать в Йене в основном декартову философию. Однако лекции, по-видимому, мало что дали ему в этом направлении, и он, вероятно, полностью зависел от изучения источников, обзор которых он дает во втором письме к Лейбницу. Результаты этих исследований можно найти в разрозненных диссертациях и в приложенных к ним заключениях. Однако он сразу же заметил пробел в этой системе, которая улучшила теоретическую философию, но оставила практическую философию почти нетронутой. Задуманный еще под влиянием Ноймана план изложения теологической морали в соответствии с демонстративной доктриной был, таким образом, стимулирован и переделан заново. Он избрал философское обоснование морали делом своей жизни, и этому была посвящена его первая работа. Его диссертация: philosophia practica universalis, mathematica methodo conscripta и т. д., благодаря которой он получил разрешение читать лекции в Лейпцигском университете, завоевала ему влиятельного друга и покровителя. Профессор Отто Менке, редактор латинского журнала: Acta eruditorum, узнал о молодом лекторе, поинтересовался его занятиями и обратил его внимание на современную математику, которая в то время была еще очень мало распространена в Германии, так как нуждался в сотруднике по этому предмету для своего журнала. Вероятно, по его совету, Вольф использовал 1704 и 1705 годы для изучения английского и французского языков, чтобы также взять на себя рекламу иностранных изданий. 4 ноября 1705 года Менке отправил Лейбницу рецензию Вольфа на «Newtousche Optik» «с покорнейшей просьбой прочесть ее со всем усердием и, если она пройдет, доложить без жалоб». «Господин Вольф, — продолжает он, — только этим летом выучил английский язык и легко мог допустить ошибку, и я хотел бы быть уверенным, могу ли я положиться на его recensiones²⁷ Мне не удалось найти ответ Лейбница; однако, поскольку рецензия уже появилась в февральском номере следующего года, нельзя считать, что Лейбниц нашел в ней недостатки. К тому времени молодой лектор уже стал настолько незаменим для лейпцигского литератора, что тот всерьез высказывал Лейбницу опасения, что в случае его увольнения он может пропасть. Даже Иоганн Бурхард Менке, взявший на себя руководство журналом после смерти своего отца в 1707 году, не смог достаточно высоко оценить заслуги Вольфа и заручился поддержкой Лейбница, чтобы отговорить его от планов отправиться в Россию. ²⁸Эту оценку можно понять, если взглянуть на список выписок, которые он сделал для «Acta». Согласно компиляции Людовичи, Вольф опубликовал в Acta 284 книги по самым разным предметам за 12 лет с 1705 по 1717 год.²⁹

Теперь кратко подытожим первые впечатления, которые стали решающими для Вольфа:

Задуманный под влиянием Неймана план изложения теологической морали в соответствии с математическим методом привел к изучению математики. Это, первоначально начатое лишь как побочное занятие, вскоре стало центром его исследований, прежде всего благодаря изучению математически обоснованных ars inveniendi под влиянием Чирнхаузена. Его увлечение картезианской философией показало ему пробелы в декартовой философии, и старая задача времен его пребывания в Бреслау снова вышла на первый план в расширенном виде. Однако должность преподавателя в Лейпциге и работа над журналом Менке почти полностью переориентировали его на математические занятия, через которые он в первую очередь вступил в контакт с Лейбницем.

Переписка между Лейбницем и Вольфом

«Мне небезызвестно, — пишет Вольф в предисловии к переводу спорных вопросов между Лейбницем и Кларком, — что многие находятся под впечатлением того, что я был осведомлен в письмах господина фон Лейбница о многих метафизических и других вопросах, относящихся к житейской мудрости; более того, некоторые даже считают, что я провел с ним много времени. Но как последнее само по себе неверно, так и в отношении другого, переводчик этих споров показал мне выдержку из письма, которое г-н Лейбниц написал по-французски одному ученому во Франции, в котором он признается, что никогда не беседовал со мной по вопросам, относящимся к житейской мудрости, и что я не мог знать ничего о его мнениях, кроме того, что было напечатано в открытой печати. Я пишу это в конце, чтобы ни все, что я написал, не было принято за мнение господина фон Лейбница, ни чтобы я не думал, что имею намерение отстаивать его в своих сочинениях».

Письмо Лейбница, на которое ссылается Вольф, — это письмо Николасу Ремонду от июля 1714 г. ³⁰Генрих Келер, редактор вышеупомянутого перевода «Стрейтшрифтенов», был спутником и секретарем Лейбница во время его пребывания в Вене и в этом качестве легко мог получить сведения об этом письме, которое, кстати, было напечатано в сборнике Де Мазо еще в 1720 году³¹. 5 марта 1714 года французский поклонник Лейбница пишет философу, что слышал о работе Вольфа о душе, предполагает, что она содержит лейбницевские идеи, и, если Лейбниц не возражает против нее, просит его организовать ее перевод на латинский или французский язык³². Лейбниц ответил уклончиво: «Месье Вольфиус находится в числе нескольких моих чувств; в связи с тем, что он очень занят преподаванием, прежде всего математики, и что у нас нет большого количества общения в ансамбле по вопросам философии, он не может быть знаком с большим количеством моих чувств, чем те, которые я опубликовал; Я думаю, что это хорошо, но есть места, где я не согласен. Поэтому, если он написал что-то на эту тему, на английском или на немецком, я постараюсь увидеть его, чтобы парировать». Затем Лейбниц поинтересовался этой работой у Вольфа³³; однако в переписке между ними, которая для того времени была особенно неполной, не удалось найти никакой дополнительной информации. В любом случае, французский перевод в то время так и не появился, несмотря на неоднократные напоминания Ремонда.³⁴

Сам Вольф не придал никакого значения последнему из двух слухов, упомянутых в предисловии, и даже позже никому не приходило в голову утверждать или защищать, что Лейбниц давал Вольфу устные инструкции. Тем не менее, осенью 1706 года он провел несколько дней с Лейбницем в Берлине, но его присутствие там было связано в первую очередь с тем, чтобы договориться о его работе в Галле. Вероятно, они обсуждали и философские проблемы, в частности вопрос о происхождении движения и его законов, но последующие дискуссии в переписке ясно показывают, что никакого согласия или даже указаний достигнуто не было. Не похоже, чтобы Вольф заглянул глубже в рукопись «Теодицеи», которую Лейбниц показал ему в то время³⁵. Визиты великого философа в Галле будут более подробно рассмотрены в другом месте; в любом случае, здесь они не могут рассматриваться в большей степени, чем визиты Вольфа в Берлин. Однако, если взглянуть на довольно обширную переписку, может сложиться впечатление, что, несмотря на определенное неприятие с обеих сторон, другой слух, упомянутый Вольфом, был не совсем беспочвенным. Герхардт полагает, что доказал это, просто опубликовав переписку, и в своем предисловии ссылается лишь на многочисленные отрывки, в которых сам молодой лектор утверждает, какими богатыми наставлениями и поддержкой он обязан письмам своего знаменитого друга.

Можно пойти еще дальше и сказать, что Вольф сам породил этот слух или, по крайней мере, подпитывал его, повсеместно ссылаясь на свою переписку с Лейбницем. Лишь незадолго до того, как он так энергично опроверг этот слух, он рассказал в своем «Ratio praelectionum», а также в рекламе этой работы в «Acta eruditorum», которую он основал, как Лейбниц привлек его внимание к своей гипотезе предустойчивой гармонии в письмах; а десятилетием раньше, в поздравительном письме к своему соотечественнику и другу детства Даниэлю Дицу, он даже говорил о сообщениях, которые Лейбниц сделал ему из своей неопубликованной работы над проблемой динамики.³⁶ Из всего этого видно, что вопрос с этой цитатой не может быть решен так просто, как думал Вольф. Поэтому необходимо рассмотреть достоверность слухов на основании самих источников, не обращая внимания на свидетельство Лейбница.

Переписка Лейбница и Вольфа, большая часть которой хранится в Королевской библиотеке в Ганновере, а небольшая — в университетской библиотеке в Геттингене, была неполно опубликована Герхардтом в 1860 году и лишь кратко описана Бодеманом в его каталоге переписки Лейбница, так что при обсуждении последней работы рядом специалистов было высказано пожелание о более подробном описании и использовании.³⁷

Как и в случае с большей частью переписки в Ганноверской библиотеке, мы располагаем только полными текстами писем Лейбница; кроме нескольких полных черновиков или копий, мы имеем только те выдержки из его собственных писем, которые он сам написал на письме, на которое отвечал, обычно с пометкой: ex responsione. Два письма Лейбница, о которых Готтшед уже упоминал в своем «Историческом лобзике» среди приложений, больше не встречаются среди рукописей. Таким образом, в общей сложности мы имеем 127 писем: 80 полных писем Вольфа и 47 более или менее завершенных писем Лейбница. Хронологическая подборка с указанием места хранения и копий может дать первоначальный внешний обзор. Она приложена к трактату в качестве приложения. Содержание, в той мере, в какой оно представляет биографический или философский интерес — математические рассуждения также занимают много места, — будет изложено ниже и, в той мере, в какой оно имеет отношение к вопросу о научной независимости Вольфа, сопоставлено с другими его высказываниями.

В своей так называемой автобиографии, а также ранее в другом месте Вольф рассказывает, что Отто Хенке, который в качестве профессора морали должен был написать диссертацию «philosophia practica universalis» и т. д. и был очень доволен применением в ней математического учения, отправил эту работу Лейбницу без ведома автора и позже передал ему письмо, которое тот написал об этом Вольфу.

Герхардт считает, что на основании переписки он может разоблачить эту версию как ложную, поскольку первое письмо — от Вольфа и сопровождает отправку его более поздней (третьей) диссертации «de algorithmo infinitesimal!», посвященной его великому современнику по совету Хенке. Ошибка. Вольфа в результате нечетких воспоминаний, как это было бы возможно в так называемой автобиографии, написанной много позже, здесь исключена, поскольку тот же рассказ уже фигурирует в «подробном извещении о его сочинениях» от 1726 года. Тот, кто не верит в легенду о безмерном тщеславии Вольфа, заставляющем его полностью искажать простые факты, вероятно, должен будет попытаться объединить эти два рассказа, что тем более очевидно, что в своем письме Вольф говорит только о диссертации, которую он посылает — «levi hoc specimine». Лейбниц же в своем ответе подробно обсуждает оба трактата. Поскольку Менке, как видно из его переписки с Лейбницем, поздним летом или осенью 1704 года отправил в Ганновер несколько книг, которые тот отобрал из своего каталога для библиотеки, он вполне мог вложить в них диссертацию Вольфа, тем более что некоторое время спустя он сообщил о Вольфе в письме, напечатанном в «Герхарде», и высказал надежду на предложенное им посвящение. Не вызывает сомнений и то, что ответ был отправлен Вольфу при посредничестве Менке, поскольку почти все письма к нему проходили через руки Менке, когда он еще находился в Лейпциге. Если, однако, Герхардт в конце концов упрекает Вольфа в том, что в своей автобиографии он ничего не говорит о том, что посвятил математическую диссертацию Лейбницу,³⁸ то это основано на неверной оценке всего характера этой работы. Эта так называемая самобиография представляет собой сборник примечаний, которые Вольф добавил к краткой биографии, написанной беком Баумейстером в 1739 году и предоставленной ему для нового издания его труда. Однако, поскольку Баумейстер уже говорил о работе, посвященной Лейбницу, Вольфу больше не было необходимости делать об этом заметку.

Он не хотел скрывать это; напротив, он сам дал об этом знать гораздо раньше в своем «Ratio praelectionum».³⁹ Из того, что было сказано выше о биографии, также ясно, что нельзя сравнивать ее, как это сделал Бидерманн, с записками Лейбница или Томазия об их образовании. ⁴⁰Я задержался на этом обстоятельстве, которое само по себе не имеет большого значения, потому что оно свидетельствует об односторонности, с которой обычно относятся к Вольфу.

Как и Менке, Лейбниц сначала направил своего младшего друга в сторону углубленного изучения математики. В то время он стремился сделать свое открытие, дифференциальное исчисление, уже получившее широкое распространение во Франции и Англии, более популярным в Германии; для этого он собрал вокруг себя ряд талантливых молодых людей, на карьеру которых он охотно оказывал свое далеко идущее влияние и с которыми вел оживленную переписку о новом изобретении, его усовершенствовании и применении в математике. Первыми и главными среди этих учеников были Иоганн Бернулли и Якоб Герман; согласно плану Менке и желанию Лейбница, Вольф также должен был присоединиться к ним, что он и сделал на некоторое время. «Caeterum suadeo», — писал ему Лейбниц после того, как некоторое время переписывался с ним по поводу теологических и морально-философских проблем. «ut dum in vigore es aetatis, magis Physicis et Mathematicis quam philosophicis immoreris, praesertim cum ipsa Mathematica potissi mura juvent philosophantem, neque ego in Systema Harmonicum incidissem nisi leges motuum prius constituissem quae systema causarum occasionalium evertunt.

Quae camouflage.» Он добавляет: «Не ideo dico ut te deterream a philosophando, sed ut ad severiorem philosophiam excitem».⁴¹ И не раз он отсылает его к примеру Бернулли и Германа. Поэтому Вольф совершенно прав, когда говорит, что Лейбниц хотел привлечь его к высшей геометрии и что он отвлекся здесь от своих собственных юношеских планов.⁴² Он начал изучать математику только ради метода, и теперь он был втянут в нее гораздо глубже, чем планировал и хотел. Применение простого евклидова метода к философии было задачей, которую он когда-то поставил перед собой, а теперь ему предстояло принять участие в развитии высшего анализа, к которому он не чувствовал в себе призвания и, скажем спокойно, не был особенно квалифицирован. Лейбниц со временем сам осознал это и высказал Бернулли, но был достаточно беспристрастен, чтобы не ошибиться в оценке его ценности. ⁴³Однако, поскольку главной задачей Вольфа было получить профессорское звание и тем самым улучшить свое неустойчивое и угнетающее внешнее положение, а Лейбниц считал, что легче всего достичь этого с помощью математики, он приложил все усилия, чтобы следовать по пути, намеченному для него его покровителем, не отказываясь полностью от своих собственных планов и желаний. Об этом свидетельствуют его лекции, его работы и содержание его писем.

Поскольку его кандидатура была отклонена на вакантное место в Лейпциге в пользу конкурента с лучшей репутацией при дворе, а шведское вторжение в Саксонию также внесло смуту и неопределенность в университет, он обратил свое внимание на другой университет. Лейбниц преданно поддерживал его в этих поисках. Первоначально рассматривались четыре вакансии. В Хельмштадте была вакантна должность профессора физики, но на это место уже рассматривался другой кандидат. В Геттингене, где в то время рассматривалось намерение превратить гимназию в университет, искали математика, но вопрос о зарплате все еще вызывал там большие трудности. В Цвайбрюккене, где король Швеции намеревался основать академию, шведский канцлер Грейфенкранц сообщил Лейбницу, что в профессоре математики ему уже отказано, но подыскивается представитель философии, на должность которого последний предложил также Вольфа. ⁴⁴Однако самые надежные и, следовательно, самые заманчивые перспективы открывались в Гиссене, где освободилась кафедра математики. Пока Лейбниц рекомендовал его одному из советников ландграфа Гессен-Дармштадтского, Вольф отправился лично представиться тамошним профессорам. Его тепло приняли, и, хотя условия оказались не столь благоприятными, как он ожидал или надеялся, он, вероятно, принял бы предложение, если бы в это время не появилось новое, гораздо более заманчивое предложение.

Уже из Лейпцига Вольф выразил Лейбницу свое удивление тем, что математика совсем не представлена в таком университете, как Галле. Позже, после возвращения из Гиссена, когда он ожидал своего назначения туда, он познакомился с двумя профессорами, которые охотно откликнулись на его замечание и его планы. Профессор Хофманн, бывший в то время проректором университета, написал самому Лейбницу и попросил его о помощи, которая была с радостью оказана. С рекомендательными письмами от университета и от Лейбница к министру фон Данкейману, Вольф в октябре 1706 года отправился в Берлин, где его дела вскоре были улажены. В этот день, как уже говорилось, он впервые увидел и поговорил со своим покровителем. После краткого визита в родной город — первого и последнего после отъезда в университет — он вернулся в Галле, где в 1707 году начал читать свои математические лекции. И в дальнейшем Лейбниц охотно оказывал свое влияние на молодого профессора всякий раз, когда тот задумывался о смене места жительства, будь то из-за заманчивых перспектив или неприятных условий в Галле, пока честь и благоустройство 1715 года не положили конец всем этим планам на время.

Такому повороту событий был очень рад и Отто Менке, который, как уже говорилось, не хотел терять сотрудничество Вольфа со своим журналом. Учитывая небольшое расстояние и хорошие связи между Галле и Лейпцигом, последний смог сохранить математические обзоры и в будущем. Герхардт считает это новым доказательством «большой независимости Вольфа в научных вопросах».

Большая независимость Вольфа в научных вопросах»⁴⁵, что он всегда представлял свои сообщения о последних достижениях в математической литературе Лейбницу для ознакомления, прежде чем отправить их в Лейпциг, который часто добавлял дополнительные комментарии. Он совершенно упускает из виду, что это делалось только по прямой просьбе Лейбница, ⁴⁶который просил об этом и Вольфа, и Менке.⁴⁷ Таким образом, целая серия рецензий, опубликованных Людовиком под именем Вольфа, является совместной работой обоих мыслителей, как показал сам Герхардт в отношении некоторых из них. Вслед за этим математические вопросы и споры теперь встречаются в переписке гораздо чаще, чем раньше, а письма Лейбница иногда носят поучительный характер, который Вольф, полностью признающий превосходство Лейбница в этой науке, оспаривает и всегда с благодарностью принимает своими просьбами о разъяснении. Однако он также часто имел возможность показать себя полезным своему покровителю своими известиями о новых явлениях во всех возможных областях, в которых Лейбниц особенно нуждался ввиду своей научной разносторонности и которые он в изобилии получал со всех сторон в своей обширной переписке. Однако помощь Вольфа была особенно ценна для Лейбница, когда в 1713 году разгорелся спор с последователями Ньютона, а сам он находился в Вене, откуда было почти невозможно быстро исправить чрезмерные искажения, появлявшиеся в авторитетных журналах.

Лейбниц, однако, получил первое известие о сочинении «Commercium epistolicum etc.»⁴⁸ не от Вольфа, как утверждает Герхардт, а от Иоганна Бернулли,⁴⁹ но первый ознакомил его с содержанием сочинения, сначала в виде кратких, а затем более подробных выписок, пока не нашел возможность в апреле 1714 года отправить в Вену все сочинение. Краткий отчет, который был напечатан в виде форзаца в 1713 году и разослан математикам в Германии и Франции, и который Герхардт напечатал в математических трудах Лейбница, ⁵⁰был опубликован не им, по его собственному свидетельству, а Вольфом. «II est aise ä croire, — писал Лейбниц Конти 9 апреля 1716 года, — что я прожил некоторое время во Вьенне, до того, как в Париже была опубликована «Commercium Epistolicum deja», quoique j’en eusse des nouvelles. Один мой знакомый, который знает об этом, также написал для меня, что секунданты г-на Ньютона могли быть для него, опубликовали письмо, которое г-н Ньютон назвал Diffamatoire. Mais cette Piece n’etant pas plus forte que ce qu’on a publie contre moi, M. Newton n’a pas droit de s’en plaindre. Si l’on a pas marque l’Auteur nor le lieu de 1 Impression de cet Ecrit; on conuoit assez le nom et le lieu de l’Auteur de la Lettre y inseree d’un excellent Mathematicien que j’avois prie de dire son sentiment sur le Commercium; et cela suffit. ⁵¹Если, с другой стороны, сам Вольф говорит об этом сообщении как о полученном от Лейбница в письме, то это, по крайней мере, может относиться к отрывку из письма Иоганна Бернулли, которое Лейбниц, должно быть, послал ему.

Лейбниц также приложил некоторые заметки о том, как должен быть составлен ответ. Лишь позднее, когда ему стали известны выдержки Вольфа, он сам написал опровержение, которое, однако, вначале было направлено против искаженных сообщений во французских и голландских журналах, которые также были переданы из них в немецкие журналы.⁵² Вольф организовал отправку этого письма в Голландию, сам подготовил перевод для немецких журналов и включил его в них. ⁵³Особенно если учесть, с какой тревогой Иоганн Бернулли избегал публичных заявлений по этому вопросу,⁵⁴ открытое выступление Вольфа здесь должно быть признано вдвойне.

Математический спор Лейбница с последователями Ньютона постепенно перерос в философский. И здесь Вольф верно стоит на стороне Лейбница и знает, как сделать себя полезным для него. Одним из главных оружий немецкого философа против англичан была его концепция пространства как «sensorium dei», основанная на смелой метафоре, к которой он неоднократно обращался.⁵⁵

Однако этим оружием он был обязан своему младшему другу, который обратил его внимание на соответствующий отрывок из «Латинской оптики» Ньютона в своем письме от 14 августа 1710 года.⁵⁶ Тем временем эти два человека сблизились и лично. Лейбниц посетил Вольфа в Галле во время своего путешествия в Вену в начале 1713 года, и, вероятно, не следует считать простым внешним проявлением то, что в письмах последнего с этого момента уважительная форма обращения уступила место более конфиденциальной. Философ, по-видимому, оставался там в течение нескольких дней, а также общался с другими учеными университета, по крайней мере, в его письмах с тех пор мы часто встречаем расспросы о Томазиусе, Гундлинге и других.⁵⁷

Позже Лейбниц еще раз посетил Вольфа в Галле незадолго до его смерти летом 1716 г. В это время, закончив работу над латинскими «Элементами математики» и по просьбе Менке опубликовав математический лексикон, Лейбниц на время закончил математические работы, и в центре его интересов и занятий стали научные исследования, особенно ботаника, тем более что в предыдущем году он получил также должность профессора физики, которая оставалась вакантной после переезда Шталя в Берлин. Лейбниц также интересовался этими исследованиями, и попытки добиться необычайно быстрого увеличения зерна с помощью особо рациональной обработки, которые Вольф подробно описал в двух специальных трактатах в последующие годы, уже занимают много места в переписке этого последнего года, не без того, что обсуждается и теория деторождения в целом. Однако на предложение Лейбница заняться медициной он ответил отрицательно, так как не считал пока возможным дальнейшее развитие этой дисциплины в отсутствие правильных основ для ее научного лечения, а именно подробных историй болезней.

С другой стороны, его давние планы по обновлению философии все больше выходят на первый план, и в своем последнем сохранившемся письме к Лейбницу он сообщает о своем намерении приступить к работе над немецкой метафизикой.⁵⁸

В это время Вольфу также предстояло принять важное решение, касающееся его внешней судьбы. Это было не что иное, как план отправиться в Россию и помочь царю Петру в философском и научном образовании его народа, которое, как считал этот правитель, он мог бы осуществлять вполне систематически. Вольф уже однажды подумывал о переезде в Петербург, когда злобные интриги его врагов и завистников испортили ему пребывание в Галле; затем улучшение его положения в Галле примирило его с тамошними обстоятельствами. Теперь вопрос снова встал перед ним в гораздо более заманчивой форме. Два эмиссара царя, желавшие отправиться в Мерзебург, чтобы от имени своего государя договориться с известным в то время Орфи-Раеусом о покупке его изобретения, просили его оказать им поддержку в этом деле. Один из них, немец, убеждал его поступить на службу к российскому императору, и Вольф, как явствует из его письма Лейбницу, уже был очень склонен к этому.

Он считал, что там он сможет лучше реализовать дело своей жизни по созданию и распространению основательного философского образования, чем в Германии, где он в то время еще отчаялся в его осуществлении; оптимизм, который можно объяснить его незнанием условий, царивших там в то время, которые, вероятно, жестоко отомстили бы ему, если бы он действительно осуществил свое намерение. Лейбниц выразил свои сомнения, хотя и осторожно, и призвал его тщательно обдумать причины и контрпричины. В таких случаях, по его мнению, «ubi alea jacenda est», каждый может лучше всего посоветоваться с самим собой.⁵⁹ В то время Вольф не последовал призыву Петра I; в качестве причины этого он сам называет отговорки Лейбница; ⁶⁰однако главную причину в то время, как и позднее, в 1723 году⁶¹, следует искать в заботе о семье. Он женился 30 сентября 1716 года. В письме, в котором он сообщает об этом Лейбницу, больше не упоминается о русской плеяде, но уже говорится о другом человеке, который, по слухам, был назначен царем профессором математики.⁶² Письмо, о котором здесь идет речь, было последним в этой переписке. Лейбниц умер 14 ноября того же года.

В своем предисловии Герхардт в самых мрачных тонах описывает поведение немецких ученых после смерти великого человека и обличает их в самых суровых выражениях. В частности, он упомянул Иоганна Бернулли и Вольфа, которые приложили немало усилий, чтобы «намеренно предать его забвению», дабы украсить себя его перьями тем более безнаказанно.⁶³

Однако даже если несколько странное поведение первого и заслуживает такого упрека, по отношению к Вольфу он, конечно, несправедлив. Ведь он единственный из немецких ученых посвятил Лейбницу подробный некролог в «Acta eruditorum»,⁶⁴ который отметил заслуги покойного раньше и не менее достойно, чем упоминавшийся панегирик француза Фонтенеля. В том же томе того же журнала, основываясь на сообщениях Экхардта, он представил ученому миру краткий отчет о большом историческом труде, которому были посвящены последние занятия этого разностороннего человека.⁶⁵ Его ученик Тюммиг, по крайней мере вдохновленный им, ответил на последние полемические сочинения Кларка, а сам Вольф представил немецкой публике эти последние философские признания своего великого предшественника с предисловием, которое, конечно, не производит впечатления, что он хотел замолчать его заслуги. Однако, помимо этого, он так часто упоминал имя философа во всех своих работах, говорил о своем согласии с его мыслями, подчеркивал их влияние на свои собственные, что со временем возникло мнение, будто он поставил целью своей жизни объединить разрозненные мысли Лейбница в единую систему, и его даже упрекали, когда он ссылался на свое право на это совершенно незаслуженное мнение.

Биографическое содержание переписки, которое уже было ясно представлено выше, должно было показать, что мнение о том, что это переписка с целью познакомить Вольфа с философскими взглядами Лейбница, является односторонним и предвзятым. Это становится еще более очевидным, если внимательнее присмотреться к трактовке в ней философских вопросов.

Как всегда, Лейбниц развивал здесь свои мысли лишь от случая к случаю, да и то лишь фрагментарно. На первых порах такую возможность ему давали диссертации, которые регулярно присылал молодой лейпцигский лектор, а позднее — запросы, с которыми профессор в Галле обращался к нему всякий раз, когда в своих философских или математических лекциях или занятиях он сталкивался с вопросом, который, как ему казалось, еще не был достаточно рассмотрен. Следует подчеркнуть, что целью этих расспросов никогда не была просьба об одностороннем обучении, а лишь инициация совместного обсуждения сомнительного вопроса.

В поддержку своей точки зрения Герхардт делает особый акцент на письмах первых трех лет, и поэтому он представил достаточно полный отчет о переписке в этот период. Из двенадцати писем Лейбница этого периода два почти чисто биографические, ⁶⁶пять почти чисто математические⁶⁷ и только в пяти остались⁶⁸ философские вопросы. Первое из них, ответ философа на первое письмо Вольфа, в котором, как уже говорилось ранее, помимо благодарности за посвященную ему математическую диссертацию, содержится подробное обсуждение первого трактата Вольфа, полностью состоит из комментариев к отдельным фрагментам последнего, которые, по словам самого Лейбница, направлены скорее на продолжение содержащихся в нем идей, чем на их улучшение.

То, что небольшое замечание из этого письма, как уже говорилось ранее, стало значимым для позиции Вольфа в отношении школьной логики, не оправдывает нашего желания увидеть основу его моральной философии и в других. Более важными являются письма, которые следуют за передачей более поздней диссертации de loquela. В первых параграфах этой работы автор развивает ряд метафизических идей, которые, по его собственному утверждению, почерпнуты из изучения Декарта, картезианцев де ла Форжа и Малебранша, а также мистика Пуаре, который, однако, в рассматриваемой здесь работе все еще полностью находится под картезианским влиянием. Это пока еще неразрешенное смешение психологии Декарта с теологией окказионализма ставит Лейбница перед необходимостью противоречить ему. В противовес первому он намекает на свою точку зрения о всеобщей заложенности и бессознательном в нашей имагинативной жизни,⁶⁹ которую он в то время еще не опубликовал, но подробно рассмотрел; против окказионализма он выдвигает свою гипотезу о предстабильной гармонии, которая уже была очень распространена в то время из-за полемики с Бейлем. ⁷⁰Первая идея не произвела на Вольфа никакого впечатления, и хотя Лейбниц возвращается к ней, мы не находим никаких следов того, что он использовал эти открытия ни в своих письмах, ни в своих работах. Он сразу же обращается к другой идее и требует рассказать о ней подробнее.⁷¹ Лейбниц отсылает его к «Словарю» Бейля и в своем письме от 9 ноября 1705 года дает ему более подробный обзор упомянутой гипотезы, ⁷²которую, кстати, он в то время снова публично развивал и защищал от нападок Жакло. ⁷³Вольф сразу же соглашается с ним в этом, но не видя в этом ничего, кроме гипотезы, как будет объяснено позже. Краткие замечания о философской грамматике Декарта и о божественном сознании можно здесь пропустить, поскольку никто не захочет и не сможет прочесть в них далеко идущее влияние. В конце 1706 года Лейбниц прервал обмен мнениями по философским вопросам упомянутым ранее замечанием и обратил его преимущественно к математическим вопросам.

Споры о понятиях тела и материи, а также о происхождении и передаче движения, возникшие позднее в переписке после рецензий на физические работы и аэрометрию Вольфа и, по-видимому, обсуждавшиеся также в берлинской беседе, дали Лейбницу возможность обратиться к своей теории монад и кратко намекнуть на ее обоснование и значение для динамики. Но Вольф, как ни странно, не проявил к этому ни понимания, ни интереса. Цепь недоразумений относительно сути вопроса проходит через всю переписку, пока Вольф не прерывает дальнейшее рассмотрение этого вопроса замечанием, что, прежде чем углубляться в подобные проблемы и решать оставшиеся вопросы, он должен попытаться согласовать их со своими философскими взглядами в целом.⁷⁴

И эта уклончивость в письме характерна и для всей его последующей позиции по учению о монадах, которая будет затронута в другом месте.

После своих лекций о морали зимой 1714/15 года Вольф и в этот последний период стремился инициировать обмен мнениями по смежным вопросам. Прежде всего, он хотел таким образом определить понятие совершенства, и результатом дискуссии стало определение, изложенное в письме Лейбница от 18 мая 1715 года, которое Вольф впоследствии сохранил.

Кроме бессвязных отдельных идей и неудачных попыток изложить свои догадки, осталась лишь гипотеза Лейбница о предустановленной гармонии, которую он посоветовал и объяснил Вольфу в письме. Однако использование этой идеи в системе Вольфа покажет, что она не оказала на него никакого влияния.

Однако, с другой стороны, из изложенного здесь легко понять, что письма Лейбница к Вольфу имеют немаловажное значение для познания мыслей первого и, по крайней мере частично, заслуживали бы места в философских трудах мыслителя. В целом, разделить его переписку на политическую, философскую и математическую части без значительных пробелов и многочисленных повторений не представляется возможным. Поэтому достаточное ее издание — задача будущего.

Научное влияние Лейбница на Вольфа

«Ex quo quidem tempore Wolfius, manu quasi ductus a Leibnitio, perquisitius fundamenta, quibus harmonia praestabilita nititur, considerabat suo quamque positionem Leibnitianam momento ponderabat, et tandem facta in Leibnitii sententiam discessione, perpetuam sibi suscipiebat propugnationem pro philosophia Leibnitiana.»⁷⁵ Так ректор Баумейстер описал научную позицию Вольфа по отношению к Лейбницу в 1739 году, после обмена мнениями между ними о предстабилизированной гармонии. Последний, однако, не согласившись с этим, сделал следующее замечание: «В то время я еще не думал ни о какой философии Лейбница, ибо не знал ничего, кроме „Схизиса о нотации субстанции“ и „О верном познании и понятии“ господина фон Лейбница, о чем я упоминал в предисловии к „Логике“, и того, что можно было найти в Лейпцигских актах и в „Диктио-нарио о престабилизированной гармонии“ Бейля. Но когда во время написания „Немецкой метафизики“ была опубликована „Теодицея“ Лейбница, а также его споры с Кларком, я принял некоторые из его концепций в онтологии и космологии, а также в Psychologia rationali и объединил их с моей „Систематикой“, и это привело к тому, что, поскольку Г. Бюльфингер назвал мою „Метафизику“ философией Лейбница-вольфианца, моя философия стала называться Лейбницем-вольфианцем».

Это кратко и точно описывает суть недоразумения, которое стало столь губительным для всей репутации Вольфа в истории философии. В первые два десятилетия прошлого века еще нельзя было говорить о лейбницевской философии или даже о лейбницевской системе, да никто и не делал этого. Его немногочисленные метафизические эссе, в основном короткие и разбросанные по различным журналам, были малоизвестны и уважаемы даже в научных кругах Германии того времени. Исключение составляют лишь те работы, которые были посвящены созданию, обоснованию и защите его новой гипотезы объяснения единства души и тела, до-стабилизированной гармонии. Метафизические вопросы вызывали всеобщий интерес в то время — если, конечно, не принимать во внимание Англию, — только тогда, когда они переходили и в область теологии. Чисто теологическое решение, которое картезианская школа дала этому старому спорному вопросу в «Окказионализме», вполне подходило для того, чтобы выдвинуть его на передний план более общего интереса. Теперь Лейбниц противопоставил им, а также аристотеликам, совершенно новый взгляд. Его гипотеза о предстабилизированной гармонии обязана своим названием бенедиктинскому священнику Лами, своим быстрым распространением — полемике с Бейлем и включению в широко читаемый «Словарь». Это фактически утвердило его репутацию как философа. И когда в первые десятилетия XVIII века его основные работы позволили более детально разобраться в его мыслях, в основном по предложению княжеских покровителей, гипотеза оставалась главной идеей его умозрений по мнению подавляющего большинства как его сторонников, так и противников. Да и Вольф, сначала в своем предисловии к переводу спорных с Кларком сочинений, а затем в своей «Немецкой метафизике», внес в нее больше, чем ему хотелось бы впоследствии.

Ибо — и здесь возникает новое недоразумение — во втором споре о предстабильной гармонии, который велся в основном в Германии после смерти Лейбница и сигналом к которому послужило последнее из упомянутых сочинений Вольфа, речь шла уже не о гипотезе, а о «системе», то есть о всей лейбницевской метафизике, защищаемой Вольфом, основой и догмой которой должна была стать эта мысль. Изначально недоразумение было лишь внешним. В XVII и первой половине XVIII века слово «система» не всегда имело то значение или, по крайней мере, только то, в котором мы обычно употребляем его сегодня. Данцель однажды в совершенно другом контексте указал на путаницу, которую может вызвать двойное употребление этого слова ⁷⁶Система — это, как он утверждает в цитируемом отрывке, согласно употреблению языка предыдущих веков, прежде всего «научный способ мышления относительно одного пункта», т.е. мысль, мнение, гипотеза.

Лейбниц использовал его в этом смысле для обозначения своей мысли, причем настолько регулярно, что вскоре ее стали называть «системой предварительно стабилизированной гармонии», а сам он добавил к своему имени в нескольких своих работах примечание «Auteur du Systeme etc.». Вольф также использовал слово «система» в этом смысле, когда говорил о гипотезе Лейбница или об одном из трех противоречивых взглядов в целом, тогда как в других случаях он использовал его в совершенно ином смысле, а именно для обозначения органически организованной системы учения.

Недоразумение, возникшее из-за такого двойного употребления одного слова, можно было бы, казалось, легко устранить. Но при тогдашнем, по крайней мере отчасти нечестном, стиле борьбы его оппонентов оно, наоборот, было использовано, тем более что из него, как считалось, можно было вывести все те следствия, которые должны были сделать вольфовскую метафизику столь опасной.

Даже последователи Вольфа не все оставались свободными от переоценки масштабов этой идеи и ее значения для учения мастера, вероятно, потому, что она оставалась в центре спора. Однако некоторые из них все же приблизились к гораздо более полному пониманию творчества Лейбница, чем Вольф и его самый верный ученик Тюммиг. Ведь помимо использования в объяснении союза души и тела, которое принял только Вольф, та же идея божественного порядка царства уровней монад является если не основой, то, по крайней мере, краеугольным камнем метафизических спекуляций Лейбница. Среди последователей и учеников Вольфа, которые, однако, прибегали к помощи самого Лейбница, Георг Бернхард Бильфингер стоит в первом ряду, как подробно показал д-р Рихард Валь в развернутом эссе в «Fichte’s Zeitschrift».⁷⁷

Вольф, при всем своем безоговорочном признании несогласия с Лейбницем и зависимости от него во многих метафизических идеях, всегда подчеркивал в одном и том же месте, что последний лишь «иногда говорил об этом в общем виде», но нигде не «привел метафизические истины в надлежащий порядок». Бильфингер же, вероятно, первым заговорил о лейбницевской метафизике или, в более широком смысле, о лейбницевской философии, которую он всегда называет независимой наряду с вольфианской. Именно так следует понимать то, что Вольф позже обвинил его в том, что он «внес путаницу».⁷⁸ Кстати, я не нашел выражения Philosophia Leibnitio-Wolfiana нигде в использованных мною работах Бильфингера, и я скорее полагаю, что оно появилось в полемике оппонентов, а распространилось благодаря биографии Людовичи. Во всяком случае, фактом является то, что главные идеи и основные доктрины системы Вольфа были заявлены Лейбницу под этим именем без дальнейших подробных ссылок на них, в то время как самому Вольфу досталась лишь заслуга изложения, организации и, отчасти, обоснования. Это странное слияние двух систем, вновь оказавшееся выгодным как для одного, так и для другого, произошло в десятилетие 1720—1730 годов, столь сильно взбудораженное научными спорами, и более подробное изучение его было бы интересной и плодотворной задачей. Это было возможно только в эпоху, которая в принципе не знала философских взглядов Лейбница, как та, что существовала в то время. Это было, и сам Вольф не раз подчеркивал это, препятствием для распространения более точных знаний о нем и не в последнюю очередь виновато в том, что полвека спустя Лессинг все еще мог справедливо сетовать: «La philosophie de Leibnitz est fort peu connue».

Более примечательно то, что новейшая история философии, которая представила мир мысли Лейбница во всей его полноте и все еще находится в процессе завершения, приняла этот взгляд на отношения между двумя философами, не исследовав его более тщательно, и объясняет различия, которые часто возникают не из принципиально разных взглядов двух мыслителей на цель и задачу философии в целом и метафизики в частности, а из неспособности Вольфа выполнить свою реальную задачу, а именно изложение и организацию мыслей Лейбница.

Я имею в виду прежде всего идею, на которой основывается и достигает кульминации вся метафизическая спекуляция Лейбница: идею монады. Вольф был совершенно прав, когда однажды сказал, что система Лейбница началась там, где закончилась его собственная, и что он не считает нужным анализировать ее для своих целей. Метафизика Лейбница была призвана завершить и увенчать все здание наук с помощью гениально продуманного мировоззрения, объединив их индивидуально полученные результаты под одной великой точкой зрения. Так возникли глубокие идеи о непрерывном одушевлении, о царстве уровней образных сил, которые, восходя от самого темного к самому ясному представлению, составляют сущность вселенной в их непрерывной гармонии, а каждый образует мир в миниатюре.

Для Вольфа метафизика является не целью и дополнением, а основой всех наук. Она содержит основные понятия и принципы, с которыми должны оперировать остальные науки и на которых они должны продолжать строиться. Тщательное объяснение и обработка этих понятий — ее задача. Здесь он соотносится с Лейбницем — если можно привести аналогию из более позднего развития — как Гербарт с Фихте. «Простые вещи» Вольфа, которые можно рассматривать лишь как необходимый коррелят сложных, и фундаментальную силу которых он представляет, не определяя ее более точно, как постулат нашей мысли, необходимый для объяснения движения, все же чем-то отличаются от монад Лейбница, или в высшем случае не представляют даже самой существенной их части; но происхождение, как и развитие мысли, в этих двух случаях, конечно, совершенно различно. Вольф сам ясно заявил об этом в своих примечаниях к «Немецкой метафизике», он повторил это в своем последнем сочинении, в предисловии к пятому тому «Латинской этики», и в том, что ему не поверили, виноват лишь старый предрассудок его тщеславия и недоверчивости во всем, что касается его положения по отношению к его великому предшественнику. В этих основах метафизики Вольф по-прежнему полностью стоит на почве школьной философии, с одной стороны, и картезианского дуализма — с другой. И даже понятие силы, которое он перенял у Лейбница — тоже гораздо более древнего в этом смысле — пришлось переделать в смысле последних взглядов, чтобы иметь возможность его использовать. Идеи Лейбница здесь не были уплощены, скорее, как и идеи Спинозы, они еще не были реализованы в то время. Вольф совершенно прав, когда открыто признает, что так и не понял действительного мнения Лейбница по этому вопросу, но он не менее обоснованно утверждает, даже в старости, что оно так и не было полностью понято. Поэтому, если мы хотим правильно оценить его историческую позицию, мы должны подниматься от Аристотеля, схоластики и Декарта к Вольфу, а не спускаться от правильно понятого Лейбница к нему. Во время своего обучения он находился под влиянием вышеупомянутых систем и приобрел свою точку зрения в пользу системы, при разработке которой он, по общему признанию, наиболее широко использовал идеи Лейбница в той мере, в какой они стали ему известны и понятны, и тем самым также распространил их. Поэтому компиляция последних была бы весьма обширной, но, с другой стороны, и излишней, поскольку именно на них делался основной акцент во всех более подробных изложениях доктрины Вольфа до сих пор и поэтому они также рассматривались более подробно.⁷⁹ Я хотел бы привести только один пример, прежде всего потому, что он, вероятно, является наиболее важным из идей, использованных в общей разработке, но также и потому, что он показывает нам, что Вольф не всегда останавливается на версии Лейбница, но также идет дальше независимо от нее.

Лейбниц уже указывал Вольфу в письме на фундаментальную важность теоремы о достаточном основании, которую тот впервые признал и представил в полном объеме.⁸⁰

Теодицея, так называемая «Монадология», но прежде всего споры, которые он вел с Кларком, привели его к более детальному обсуждению этого «метафизического принципа» и сделали его предметом научной полемики. Вольф впервые выступил в его защиту в «ratio praelectionum», затем во втором разделе «Немецкой метафизики», и попытался обосновать его еще до того, как поставил его во главу угла этой дисциплины в «Латинской онтологии» и, таким образом, в центр своей метафизики. Его обоснование пропозиции, от которой Лейбниц отказался как от невозможной и ненужной, на самом деле является незначительной и неудачной попыткой, в которой логическая ошибка становится очевидной даже при поверхностном рассмотрении. Более важным является различие между ratio и causa, причиной и следствием, основанием знания и фактическим основанием, которое он впервые проводит более резко. Даже если в других местах он снова несколько размывает это различие и даже если он не демонстрирует более глубокого понимания последствий этой идеи, о которых он, кажется, слабо подозревал, этот шаг все же является его заслугой, которую Шопенгауэр также подчеркивал в своей диссертации.⁸¹

Действительно осуществленное разделение этих двух типов разума неизбежно должно привести к разрушению всеобщей постижимости мира, которую Лейбниц еще предполагал в принципе разума, и тем самым уже выходит за пределы догматизма. Вольф не осуществил этот шаг, но он намекнул на него и подготовил его; и в этом смысле можно сказать вместе с доктором Эдмундом Кёнигом,⁸² что рационализм приходит к своему завершению в нем самом.

Однако чисто внешне дискуссии и споры о законе причинности, которые велись в Германии в течение нескольких последующих десятилетий и которые, наряду с влиянием английской философии, оказали воздействие на развитие Канта, опять-таки связаны с ним гораздо больше, чем с Лейбницем.

Философия Вольфа и ее задачи

Вольфовская система — это не то же самое, что лейбницевская. В ней использованы некоторые идеи Лейбница, но не все и не только они. Прежде всего, в ней отсутствует основа последней — идея монады в ее полном воплощении. Как мы слышали от самого Вольфа, он оставил ее без внимания, потому что она не была нужна ему для его проекта. Задача философии Вольфа, таким образом, лучше всего объясняет ее особый характер и, следовательно, это различие.

Сегодня мы говорим о системе почти каждого философа, но не следует забывать, что этими системами мы редко обязаны самим мыслителям, а скорее историкам философии, которые объединили их разрозненные мысли в общую картину и объяснили их исходя из их личности, а также эпохи. Это не всегда принималось во внимание в достаточной степени, и следствием этого стало то, что усилия, которые привели к фактическому созданию таких систем, не были продолжены, а их значение не было достаточно оценено. Ранее уже упоминалось об изменении значения этого слова, которое стало очевидным в начале прошлого века. История терминологии может прийти здесь на помощь истории философии, как уже указал Рудольф Юкен в своей «Истории философской терминологии» для некоторых других случаев. Я хотел бы охарактеризовать разницу в использовании слова «система» в разные века как характерную для взглядов Лейбница, с одной стороны, и Вольфа, с другой, на философию и ее задачи. Там оно означает объяснительную спекуляцию, здесь — связное изложение содержания нашего мышления и знания.

Невероятное расширение и обогащение знаний за последние три столетия со всех сторон прорвало барьеры, в которые теологическая школьная система Средневековья заключила все содержание мысли и сделала его пригодным для преподавания и использования. И протестанты, и католики поначалу пытались сохранить традиционные основы и сделать старые школьные системы доступными для современных идей и учений, расширяя и реформируя их. Подобно тому, как религиозная реформация XVI века восходила от Отцов Церкви и традиций только к Евангелиям и Апостолам, философская реформа того же периода первоначально хотела вернуться от схоластики только к Платону и Аристотелю. Системы Реформации, как и Контрреформации, протестантского теолога Меланхтона, испанского иезуита Суареса, по сути, являются ничем иным, как новой схоластикой. В конечном итоге ни те, ни другие не смогли ужиться с новыми идеями. Представление всего содержания мысли и создание средств для ее распространения, использования и расширения — вот две части задачи, которую ставила перед собой эпоха. Предпринятые попытки решить ее должны быть вначале кратко рассмотрены по отдельности.

Королевские дворы, фактическим созданием которых была старая система и теологический университет, а также те, которые в ранние времена стояли на переднем крае обогащения знаний и расширения мысли, не проявили особого понимания этой задачи. Когда на сравнительно позднем этапе там хотя бы предприняли компиляцию содержания знаний, она, во-первых, уже зависела от других попыток, а во-вторых, имела форму, которая делала ее непригодной для серьезного воздействия, выходящего за рамки поверхностного распространения отдельных фрагментов знаний, поскольку она открывала путь к дезорганизации и беспорядочному полиглотизму. Бейль опубликовал свою энциклопедию в алфавитном порядке; таким образом, он стал отцом той энциклопедической формации, которая, не в нашу пользу, оказала очень большое влияние на общее научное образование нашей страны в этом веке и с которой, тем не менее, следует бороться как с ее злейшим врагом.

В Англии этот подход был применен гораздо раньше и успешнее. Основатель английской философии рассматривал обе стороны проблемы; он решил первую по-своему и, по крайней мере, дал предложение по решению другой. Но бэконовская энциклопедия была слишком грандиозно задумана, слишком оригинальна и безжалостна в своем принципе деления, чтобы стать школьной системой. Она должна была либо остаться фрагментарной, либо произвести совершенно революционный эффект в сфере науки; здорового прогресса от нее ожидать было нельзя. Произошло первое. По той же причине аналогичные начинания, которые, по большей части

Аналогичные начинания, которые, в основном под влиянием Бэкона и лишь в деталях самостоятельно, бушевали в Германии в течение XVII века, и среди которых лейбницианцы, вероятно, наиболее интересны, постигла та же участь.⁸³ Французская энциклопедия позже назвала Бэкона своим интеллектуальным отцом, и в определенном смысле это было справедливо. Как логическая совокупность, по меткому выражению Куно Фишера, английская энциклопедия стоит посередине между алфавитной и систематической, между французской и немецкой, между Dictionnaire и Wissenschaftslehre; посередине, но все же гораздо ближе к первой, чем ко второй.⁸⁴

Новая система Бэкона находится в полной оппозиции к традиционным системам образования, как и новые средства ее распространения, которые он уже рекомендовал и которые впервые были опробованы в Англии. Повлияли ли его предложения на эту попытку или нет, для нас не имеет значения. Но даже эта новая форма концентрации научной работы нескольких ученых в совместных исследованиях, сложившаяся в XVII веке в противовес университету Средневековья, была лишь частично успешна как решение второй части задачи. Если академии праздновали триумфы научных открытий, то они гораздо меньше благоприятствовали расцвету философской мысли. Ее проблемы не могут быть решены совместными исследованиями, а интеллектуальные споры Лейбница с Бейлем, Локком, Кларком и Ньютоном сделали больше для того, чтобы вывести спорные вопросы на передний план и донести различные взгляды на них до широкой публики, чем для того, чтобы действительно разрешить какие-либо из них. Существенный прогресс здесь может быть достигнут только благодаря неустанному умственному труду отдельного человека в форме внутреннего опыта. Но именно академии угрожали ослабить узы, связывавшие науку как таковую с общим образованием, делая новые мысли и взгляды достоянием высокообразованного круга ученых, в то время как в школах преподавалась устаревшая схоластика или тот выхолощенный эклектизм, который в то время прикрывался именем Аристотеля как торговой маркой. Они способствовали расширению знаний в некоторых направлениях, но не их распространению.

Но ни одна дисциплина не может терпеть такое ограничение меньше, чем философия. Ведь слишком легко, если общий интерес не встречает отклика, отмахнуться от нее как от теневого вопроса и выбрать взгляды, более близкие к повседневным наблюдениям. Однако, с другой стороны, любое здоровое общее образование, которое только и может привести к высокоразвитому интеллектуальному возрасту, предполагает живой интерес к философии и более глубокое ее понимание. Подводя краткий итог, можно сказать, что академии принесли пользу естественным наукам, но навредили философии; они способствовали расширению знаний, но не их распространению. Развитие этих учреждений, ставших уже в XVIII веке опорой самого крайнего механицизма и материализма, и все развитие английской и французской философии, спустившейся через эмпиризм к материализму и скептицизму, доказывают первое; аналогичное движение в другую сторону было предотвращено, по крайней мере в Англии, только тем, что естественные науки, помимо академии, получили в свое распоряжение университет, где они могли действительно продолжать свою работу.

Главная ошибка вышеупомянутых попыток заключалась в том, что они слишком радикально подходили к сверхзадаче. Правильный путь можно было найти только через посредничество. Новая энциклопедия должна была сохранить то, что было полезным или изначально необходимым в старой системе. Для ее распространения, однако, необходимо было использовать традиционные средства: она должна была вернуться из академии в университет; уже не в теологический университет схоластики и последующего периода, который оставался под его влиянием, а в философский университет, созданный с его помощью. Этот поворот наиболее отчетливо и прочно произошел в Германии, и, пожалуй, знаменательно, что когда первая немецкая академия была заново основана, ей пришлось прибегнуть в основном к помощи иностранцев. Христиан Вольф, однако, возможно, осознавал важность своего решения, когда сопротивлялся заманчивому предложению Фридриха IT, который хотел сделать его преемником Лейбница по внешним признакам. Ведь именно он предпринял вышеупомянутый шаг и решил две части этой задачи не самым грандиозным и гениальным образом — ибо здесь он не соответствовал планам Бэкона и, вероятно, Лейбница, — а самым практичным и успешным. Именно это место занимает Вольф в общем развитии современной философии, о чем сейчас будет рассказано вкратце.

В самом начале своей академической преподавательской деятельности, готовясь к своей первой философской лекции, Вольф поставил во главу угла следующее определение: «Philosophia est scientia possibilium, qua talium». Однако, поскольку возможное — это столько же, сколько и мыслимое, это утверждение охватывает весь мир мысли для философии. Нет ничего, что не было бы способно к философскому познанию, за исключением откровений религии. ⁸⁵Он нашел это определение, как он сам пишет, когда «исследовал, по случаю коперниканского построения мира, могут ли философские и особенно физические вопросы быть решены из Священного Писания или нет». ⁸⁶ — Это была та самая проблема, которая, как мы уже говорили, разделила его с его учителем Нойманом и окончательно сделала его неверным теологии. — Впервые он опубликовал ее в предисловии к «Elementa aerometriae». Сам Вольф однажды сказал, что Лейбниц во время своего последнего визита в Галле, вспоминая свои юношеские планы, высказал ему пожелание, чтобы нашелся ученый, который написал бы энциклопедию по примеру Альстеда, и тогда в нее можно было бы включить «Elementa Matheseos» Вольфа.⁸⁷

Это давно было планом Вольфа, даже если он не хотел и не мог придерживаться указанной здесь модели. Он и осуществил его, ибо его философия — это такая энциклопедия.

Вольф начал с плана философского обоснования морали. Этой задаче было посвящено как его первое научное начинание, так и последний большой труд. Предварительные задачи, которые казались ему необходимыми, привели его к созданию и изложению своей системы. ⁸⁸Задача, о месте которой в общем развитии мы уже упоминали, была, таким образом, установлена и биографически.

Однако такая система, конечно, не могла быть создана с нуля; ее основатель никогда не претендовал на полную оригинальность всего содержания мысли. «Нельзя притворяться, — защищается он, — что, когда кто-то пишет систему, он должен вносить в нее только свои собственные изобретения: ведь это было бы то же самое, что делать вид, что у наших предков вообще не было ничего хорошего.… Между тем несомненно, что, если исследовать ее так, как я привык, все выходит так, как если бы мы были первыми изобретателями, ибо мы действительно вывели ее из наших собственных знаний, как мы сделали бы, если бы нашли ее до нас».⁸⁹

В этом отрывке выражена основная идея, лежащая в основе начинаний Вольфа. Задача, которую он поставил перед собой, заключалась в том, чтобы объединить в себе все знания того времени, проделав в своих мыслях работу веков и преобразовав объективно предлагаемое в субъективно признаваемое, но при этом сделать последовательную связь этой мысли ясной для себя и привить ее другим. Он не подошел к этому неподготовленным; он почти всю жизнь работал над тем, чтобы познакомиться с миром мысли самых разных великих умов. Помимо двух школьных систем, он познакомился с зачатками национальных философий во Франции, Италии и Нидерландах, с Декартом, Кампанеллой, Гуго Гроцием и другими, частично погрузился в мир мысли Лейбница, наконец — и это самое главное — позволил влиянию английского естествознания оказать на него полное воздействие. Правильно ли он распознал мысли этих людей, его мало волновало, поскольку он хотел представить не то, чему учил тот или другой, а то, чему он научился у них.⁹⁰ Он также не хотел скрывать эти влияния, в чем его так часто обвиняли. Один взгляд на его труды убеждает нас в этом, даже если бы он сам не утверждал этого несколько раз.⁹¹

Его система была эклектичной; он знал это и хотел этого. «Мау снова видит из этой репетиции, что я не требую ничего сектантского, не убеждаю себя, будто я или кто-то другой один видит истину, но что я стремлюсь сохранить все хорошее, оно может быть найдено где угодно, только заботясь о том, чтобы оно было освобождено от цепких предрассудков, чтобы не возникло никакого недостатка в результате злоупотребления наукой. И это, как мне кажется, и есть тот самый философский эклектик, или житейский мудрец, который не клянется никаким стандартом, но исследует все и сохраняет то, что можно связать в разум или привести в гармоническую систему.»⁹²

Такая система знаний сама по себе неплодотворна; она может стать системой образования только в том случае, если за вход в нее боролись; если она не только создана, но и распространена. Одним словом, создатель такой системы должен стать и ее учителем. Вольф в особой степени сочетал в себе эти два таланта, и на этом основаны его успех и значимость. На протяжении всей своей жизни Вольф был прежде всего академическим преподавателем. С ранних лет он сосредоточился на этой деятельности, и даже позже заманчивые перспективы не смогли заставить его быть ей неверным. Все его основные работы были подготовлены и созданы в течение многих лет лекций. Этим объясняются все их достоинства и все их недостатки: последовательная ясность мысли и определенность выражения, а также широта и громоздкость объяснений, которые меньше утомляют слушателя, чем читателя, или слабости и места в демонстрациях, которые при более ярком изложении ускользнули бы от слушателя легче, чем от читателя. Как изучение математики и ее общепонятное изложение в устной и письменной форме, с одной стороны, подготовило его к решению философской задачи, а с другой — подготовило академическую молодежь и более широкие круги к лучшему пониманию и более успешному решению этой задачи, так и теперь философские лекции должны были не только обеспечить и воспитать ему круг учеников и помощников, но и подготовить его к решению литературной задачи, которая оставалась для него последней, самой далеко идущей и потому самой важной. Но и здесь он всегда ощущал себя учителем. Профессор Галльского университета должен был стать Praeceptor Germaniae, возможно, даже «профессором universi generis humani.⁹³

Разумеется, его влияние не было столь масштабным. Оно ограничилось лишь его родиной и лишь косвенно стало полезным для широкой публики благодаря его дальнейшему развитию. Поэтому его главное значение лежит в области развития национальной интеллектуальной жизни, и нельзя не рассматривать его позицию с этой точки зрения.

Разительное различие между Средними веками и современностью заключается в преобладании национального элемента над общечеловеческим. Сначала это проявилось в политической сфере, затем, однако, с большим трудом и, следовательно, с меньшим успехом в религиозной сфере; наконец, мы наблюдаем тот же процесс в более узко очерченной интеллектуальной сфере, в науке и литературе. Но если история последней обычно рассматривается с этой точки зрения, то в случае другой она еще не принималась во внимание или, по крайней мере, принималась недостаточно. История точных наук была и остается, конечно, интернациональной; только ненаучный шовинизм мог бы заставить ее изменить. Иначе обстоит дело с философией. Эмпирическое мышление является общим, поскольку его результатом является нечто объективное; рефлексивное и созерцательное, проявляется ли оно в художественном творчестве или философском осмыслении, предлагает нечто субъективное. О его достижениях нужно судить по личности мыслящего субъекта в более узком и более широком смысле, то есть, для нашего времени, по индивидуальному духу и по духу народа. Эта великая концепция истории философии как саморазвития человеческого всеобщего духа, краткая рекапитуляция которой появляется в мышлении индивидуального духа, всегда останется одной из самых гениальных и поучительных мыслей, но она не будет в полной мере соответствовать современному веку в своем осуществлении, если не будет дополнена с вышеописанной точки зрения. В самом деле, новейшая работа по истории, которая, вероятно, наиболее блестяще реализовала мысль Гегеля, уже содержит это дополнение в более чем одном направлении. Такая концепция окончательно устранит разделение между развитием современной философии и современной литературы в той мере, в какой оно существует до сих пор, и тем самым обеспечит истории обеих целесообразное дальнейшее развитие.

В истории современной философии, как и в истории современной литературы, Германия была последней из европейских цивилизаций, вышедшей на сцену. До этого появлялись лишь отдельные начинания, но они всегда ограничивались узкими кругами и не становились значимыми для развития. Даже появление такой личности, как Лейбниц, существенно не изменило ситуацию. При всей оригинальности своих мыслей и доктрин, в их разработке и использовании он был столь же

И во всем своем философствовании он следовал путям, проложенным французской философией. Академии, основанием которых он так ревностно занимался, здесь почти полностью провалились, а университеты находились в довольно неприятном состоянии: католическая и протестантская схоластика, выхолощенное аристотелианство, авантюрно залатанный эклектизм и та поверхностная французская популярная философия, которую представлял и преподавал Томазий, которого, несмотря на его многочисленные заслуги, в основном переоценивали, были повсюду. Пришлось бы вдаваться в подробности, если бы мы хотели изобразить условия во всей их убогости и бесплодности. Но нам необходимо знать их, чтобы понять влияние доктрины и способа преподавания Вольфа и в достаточной мере оценить влияние вольфианской школы на развитие наших университетов.

Согласно учению Вольфа, философия отличается от отдельных наук не «содержанием учения, а способом преподавания, т. е. видом познания, применяемого в ней. В отличие от исторического знания, которое ограничивается повествованием, перечислением и описанием и нашло свое истинное выражение в полиистории XVII века, философия стремится обосновать и связать. Последовательное применение философского подхода ко всем отраслям человеческого знания — вот задача, которую, по мнению Вольфа, должен решать университет. Способ наблюдения должен стать способом мышления, способ познания — способом мышления. Главной целью было не научить немецкий народ философии, а научить его философски мыслить. Это главная заслуга Вольфа и его значение, которое слишком редко подчеркивается. Он хотел подчеркнуть это, когда сам описывал основное направление своего преподавания как глубоко практическое, когда называл своей задачей совершенствование философии для использования высших способностей.

факультетов как свою задачу. Философия — это не только наука сама по себе, она является пропедевтикой всех других наук. Основной характер университета должен стать философским, так же как в средние века он был теологическим. Эта трансформация немецких университетов произошла в течение прошлого века; ее часто не замечают, потому что это было не формальное изменение, даже внешне охарактеризованное, а лишь молчаливое и постепенное фактическое.⁹⁴

В этом кроется и более глубокая историческая причина ожесточенного столкновения с господствующей теологией, даже если те, кто в нем участвовал, еще не осознавали значения этой борьбы. Подробно осветить это развитие должно быть задачей истории немецкой интеллектуальной жизни начала прошлого века, которая до сих пор была бедной родственницей нашей науки.

Университет в целом и его академическая должность преподавателя в частности были теми средствами, которые Вольф использовал для выполнения своей задачи, но не единственными. Необходимо было не только подготовить преподавателей, но и создать учебники, способные оказать влияние на более широкие круги, чем те, которые были доступны университету. Так появились его немецкие, а также латинские труды, и именно с этой точки зрения следует оценивать их, особенно первые. В использовании немецкого языка для распространения своих учений в письменной и устной форме не было ничего нового; в первом случае ему уже предшествовали некоторые другие, в том числе Лейбниц, а во втором, в частности, Томазий. И все же и здесь главное влияние связано с его именем. Было бы слишком далеко заходить, чтобы даже вкратце коснуться значения Вольфа для немецкой терминологии, которое было с похвалой отмечено Юкеном, но отнюдь не оценено в достаточной степени. Действительно, можно пойти еще дальше и порекомендовать историку немецкого языка более детально изучить его влияние на развитие этого языка, что, несомненно, не обернется для него неблагоприятно. Здесь следует упомянуть лишь о его систематических усилиях по замене трудных и запутанных иностранных слов более простыми и понятными немецкими выражениями для философских технических терминов, что было совершенно необходимо для того, чтобы приблизить их к народу. Если его ученики были виновны в преувеличении в этом отношении и, возможно, сами вызвали реакцию, это не умаляет заслуг мастера. В том, что эти предложения остались безуспешными, виновата философия Канта, которая, возможно, сознательно противопоставляя себя разновидностям другой школы, впала в противоположную крайность и, благодаря своему быстрому и широкому распространению, помогла ей вновь восторжествовать почти без борьбы. Именно эта огромная разница между выражениями философского языка искусства и разговорной речи является, возможно, одной из главных причин того, что философские идеи так трудно проникают в широкие круги сегодня.

Этого может быть достаточно, чтобы дать краткое представление о положении Кристиана Вольфа в общей истории философии и особенно в интеллектуальном развитии Германии. Что касается первого, то его главная заслуга состоит в том, что он действительно воспитал свой народ, чтобы тот вошел в философию, так что они, как страны до сих пор являвшиеся носителями философского прогресса, подвергались угрозе краха, он же мог взять дело в свои руки на прочном фундаменте. Эта работа, однако, является более достойной, чем роль несовершенного и плоского толкователя и компилятора мыслей Лейбница. Христиана Вольфа часто называют вторым «Praeceptor Germaniae», и этот титул относится к человеку, который пытался осуществить подобное интеллектуальное воспитание своего народа в гораздо более трудные времена. Однако более чем вероятно, что здесь имеет место не просто внешнее сходство, а сознательное подражание, о чем говорят нечастые, но всегда более значимые упоминания о Меланхтоне и его начинаниях в этом направлении, которые он однажды даже сравнил со своими собственными.⁹⁵

Вальтер Арнспергер, 1897.

Примечания

1

Рукопись, опубликованная Генрихом Вуттке под названием: «Христиан Вольф», содержит только примечания Вольфа к небольшой рукописи Банмейстера: Vita fata et scripta Christiaui Wolfii Philosophi, которую он предоставил ему для использования в новом издании. См. переписку Вольфа с мэром Гелером и ректором Банмейстером, приложенную к рукописи.

2

Ср. Wuttke, p. 114.

3

Ibid., p. 112.

4

31 мая 1715 года Вольф пишет Гелеру: «По этому случаю я осведомился о вашем процветании и в то же время хотел бы сообщить вам, каким путем моя недавняя посылка профессору Полену попала в Бресслау, поскольку я очень хочу, чтобы она не потерялась».

5

Ср. сообщения Бернда в его собственной биографии. Лейпциг, 1738.

6

«Хотя я знал, — пишет он в письме к Хауде, в котором рассказывает о препятствиях, мешавших его работе в Бреслау (от 1 нояб. 1739 г.), — что он препятствует моему продвижению по службе в моем отечестве, я нисколько не утратил уважения, которое питал к нему с детства, но, поскольку я узнал от него много хорошего, я также следовал его советам в моей учебе, которые направили меня на правильный путь, и я также сохраню свою благодарность к нему невредимой и не напишу о нем ничего неблагоприятного, но все, что служит к его славе, образцы чего уже можно найти в моих сочинениях». S. Büsching: Beyträge zu der Lebensgeschichte denkwürdiger Personen etc. I. Part. Halle 1783.

7

Ende 1689. S. Guhrauer: Leben und Verdienste Kaspar Neumanns etc. Schlesische Provinzialblätter. N. F. 2. Bd. Glogau 1863. S. 7—17. 141—151, 202—209, 263—272.

8

Näheres s. bei Dr. J. Grätzer: Edinnnd Hailey und Kaspar Neumann. Breslau 1883.

9

S. S. 10 Anm. 1.

10

Vorrede zu Süssmilch: Von der göttlichen Ordnung in den Veränderungen des menschlichen Geschlechts. Halle 1741. Kleine Sehr., S. 93.

11

Vergl. Wuttke, S. 139 und Ausführl. Nachricht von seinen Schriften etc. Frankfurt 1726. S. 117 u. 392.

12

Vergi. Wuttke, S. 120.

13

Vergi. Ausführl. Nachricht. S. 392. Ratio praelectionum. 2. Aufl., S. 189.

14

Это относится к шестому следствию из диссертации de algo-rithmo intinitesimali etc: Recte Hugenius in Cosmotheoro p. 14, omnes, inquit, Astronomi, nisi tardiores sint ingenio, aut hominum imperio obnoxiam credulitatem habeant, motum Telluris locumque inter planetas absque dubitatione decernunt. Melet. I, P. 289.

15

О ссоре с Нойманом см. вышеупомянутое письмо к Хауде от 1 ноября 1739 г. и сведения в биографии самого Бернда. Vergi. p. 9, примечания 1 и 2.

16

Corollarium 10 диссертации: Methodus serierum infinitarum: «Cum scriptura sacra phaenomena rerum naturalium tantum recenseat, nonvero resolvat; quaestiones ad historiam naturalem spectantes, ubi eas attingis, inde quidem decidi possunt, nequaquam tamen quae pertinent ad scientiam naturalem». Melet. I, S. 319.

17

Лейпциг, 5 мая 1706 г., Gerh. p. 54, «… Corollarium ultimum in eorum gratiam adjeci, qui Scripturam sacram interpretaturi non in notiones Spiritus inquirunt et ex earum consideratione emenda eruunt, sed praejudicia propria pro conclusionibus venditant, et acquisitam aliunde notitiam in Scripturam inferunt, atque in eos, qui ipsorum placitis adversa statuunt, impetuose invehuntur…» Примечателен ответ Лейбница на этот отрывок в его следующем письме: Gerh. p. 57. «Haud dubie autores sacri locuti suut de motu Astrorum, ut nos loqueremur in Historia quantumvis C’opernicani. Interim nec eorum diligentiam aspernor, qui iu ipsa sacra scriptura interioris doctrinae vestigia vestigant».

18

В 1709 году, когда он подал прошение о получении теологической профессуры в Хельмштадте. Ср. письма Лейбницу от 5 и 8 мая и 19 июня 1709 года.

19

Ср. Wolff in Entdeckung der wahren Ursache von der wunderbaren Vermehrung des Getreides etc. Halle 1718. Halle 1718. III §1.. поскольку я рассматривал искусство арифметики как отдельную часть искусства изобретения и изучал математику вначале не с иным намерением, кроме как для того, чтобы таким образом научиться максимам рассуждения, я с самого начала подумал, как я мог бы также использовать максимы арифметики внешне в познании Бога, души и природы».

20

Ueber Wolfis Stellung zu Tschirnhausen erfahren wir genaueres von ihm seihst in der Ratio pralect. phil. cap. II.

21

Ebenda, §20.

22

Wuttke. S. 125 ff.

23

Vergl, den Brief Wolffs vom 30. Dezember 1705. Gerh. S. 52.,.Consilium de non anxie conquirendis Artis inveniendi praeceptis generalibus perplacet.»

24

Wuttke, S. 139 f.

25

Ebenda S. 116. Anm. 1.

26

Es ist das dritte Corollarium der angeführten Dissertation.

27

Aus dem ungedruckten Briefwechsel Leibnizens mit Otto Mencke in Hannover.

28

S. ebenda.

29

Wölfische Philosophie II, S. 184..

30

Philosophische Schriften, herausgegeben von Gerhardt, Bd. III. S. 619.

31

Recueil de diverses pieces sur la philosophie etc. par M. Leibniz

etc. Amsterdam 1720. II, S. 161.

32

Philos. Schriften, herausgegeben von Gerhardt, III, S. 616.

33

Briefwechsel, S. 159.

34

Philos. Schriften, herausgegeben von Gerhardt, III, S. 627.

35

Vergi, den Brief Wolffs vom 8. November 1710. Gerhardt. S. 128.

36

Мелет II, с. 15: Никто не заслуживал большей похвалы за свои достижения в механике, чем Лейбниц, которого мы почитаем с благоговением, как дарованного нам божественным провидением. Он открыл нам внутренние пути к изучению геометрии, природы и искусства. Лейбниц не только в журнале Acta Eruditorum Lipsiensia подробно описал истинные сопротивления твердых тел, сопротивления сред и движение тяжелых объектов в сопротивляющейся среде, но и представил новое понятие силы, которое до сих пор оставалось неизвестным. Он также разработал истинный метод оценки движущих сил. Кроме того, он блестящим образом исследовал законы столкновения тел и хочет поделиться некоторыми из них с обществом, хотя они до сих пор не были опубликованы.

37

von Benno Erdmann im Archiv für Geschichte der Philosophie. IV, S, 313.

38

С. 8 Примечание: «Вольф не говорит ни слова о том, что свою диссертацию: de algorithmo infinitesimali differentiali он посвятил Лейбницу».

39

H, §9

40

Deutschland ini 18. Jahrhundert. II. 2. Aufl. Leipzig 1880. S. 394—420.

41

Письмо Лейбница от 8 декабря 1705 года, Gerhardt, p. 51.

42

Wuttke, p. 142: «Господин фон Лейбниц хотел, чтобы я последовал примеру Бернулли II и сосредоточился исключительно на высшей геометрии и решил его calculum differentialem…»…»

43

«В Германии, — писал он Бернулли 6 июня 1710 года (Gerh. L’s math. Schrift. I, 3. b. p. 851), — nostra nemo fere profundiorem Geometriam satis intelligit. Wolfius, etsi in ea mediocris, caeteris praestat».

44

Герхардт не стал печатать в своем издании обсуждение этих и более поздних обращений, а также почти все биографические сведения из переписки, поскольку они не являются существенными, и поэтому основывает изложение здесь на рукописях.

45

A. a. 0., p. 11.

46

Ср. письмо Лейбница к Вольфу от 10 апреля 1708 г., Gerhardt, p. 90 f.

47

«CI. Вольф, — пишет Лейбниц Менке, — praeclare in studiis mathematicis versatus est, sed cum mihi nota sint, quae multis annis in Mathesis illa reconditione sunt gesta, suasi ei, ut mecum communicaret recensiones talium suas.» (пер.:"Он прекрасно разбирался в математических исследованиях, но так как мне известны события, происходившие на протяжении многих лет в этой области математической реконструкции, я предложил ему поделиться своими рецензиями на подобные работы.») Концепция по письму Менке от 10 января 1708 г. Bl 4 d. Переписка.

48

A. a. 0., p. 12.

49

См. письма Иоганна Бернулли от 13 августа и 29 сентября 1712 года, Mathern. Very, под редакцией Герхардта I, 3 b. Вольф упоминает об этом вопросе только в следующем году.

50

II. Abtl., vol. I, p. 411.

51

Rec. de div. pieces etc. II, S. 50 f. Пер.:"Но эта работа не сильнее того, что было опубликовано против меня, и мистер Ньютон не имеет права жаловаться. Если имя автора и место издания этого произведения не указаны, то вполне понятно, о каком авторе идет речь — это выдающийся математик, которого я просил высказать свое мнение о Коммерциуме; и этого вполне достаточно.»

52

Mathematische Schriften, herausgegeben von Gerhardt, Abtl. II. Bd. 1, 8. 414. Konzepte dazu sind die auf den Rückseiten der Briefe Wolffs vom 11. Dezember 1713 und 20. April 1714 befindlichen Erörterungen, die Bodemann a. a. 0. S. 394 erwähnt.

53

Vergl. Wolffs Brief vom 6. Februar 1714 (im Original steht irrtümlich 1713 Gerhardt, S. 156.

54

Vergl. den Brief Bernoullis vom 23. Mai 1714. Mathern. Schriften I 3 b, S. 931.

55

Vergl. vor allem Leibnizens zweites Schreiben. Phil. Schriften VIT, S. 356.

56

Gerhardt, a. a. 0., S. 124; vergl. die spätere Briefstelle S. 126.

57

Vergl. Gerhardt, S. 159, 164 u. a.

58

Письмо Вольфа от 18 октября. (Gött.): «… Ego in eo sum, ut finitis laboribus quos in alteram elementorum Germaniorum editionem impendo, in elementis philosophicis Germanicis edendis pergam, et nunc quidem, quantum per alia licet, de metaphysicis dogmatibus Deum et mentem humanam concernentibus cogito.» Пер.:"Я занимаюсь тем, что, завершив работы над другим изданием германских элементов, продолжаю издание германских философских элементов. В данный момент, насколько это возможно, я размышляю о метафизических догматах, касающихся Бога и человеческого разума.»

59

Vergl. die Bemerkung auf Wolffs Brief vom 22. Juli.

60

Wuttke, S. 149 f.

61

Vergl. Briefe von Christian Wolff aus den Jahren 1719—1753. Ein Beitrag zur Geschichte der Kaiserlichen Akademie der Wissenschaften zu St. Petersburg. St. Petersburg 1860.

62

Vom 18. Oktober 1716 (Göttingen).

63

A. a. 0., S. 4.

64

1717, S. 322. Elogium Godofredi Guilelmi Lcibnitii.

65

S. 360. Notitia de Historia Brunsvicensi, quam edere paraverat G. G. Leibnitius.

66

Nr. 13 und 16 des Verzeichnisses.

67

Nr. 21, 23, 25, 28, 30 des Verzeichnisses.

68

Nr. 2, 6, 8, 10, 15 des Verzeichnisses.

69

Gerhardt, S. 32.

70

Ebenda, S. 32f. und 43.

71

Ebenda, S. 39 und S. 46.

72

Ebenda, S. 43.

73

Acta erud. 1705: Observatio ad recensionem libri de fidei et rationis consensu a Domino Jaqueloto editi mense Octobri proxime praecedenti factam. S. 440 ff.

74

Wolffs Brief vom 15. Juli 1711. Gerhardt, S. 142.

75

Vita, fata et scripta Christiani Wolfii, Philosophi. S. 53.

76

Neue Jenaische Allgemeine Litteraturzeitung 1848, Nr. 172, 173, 174.

77

N. F., Bd. 85, 1884, 8. 66—92 u. 202—231.

78

Wolff an Manteuffel 11. Mai 1746, vergi. Wuttke, S. 82.

79

Das gilt vor allem von der Darstellung Zellers in seiner Geschichte der deutschen Philosophie.

80

In seinem Brief vom 23. Dezember 1709. Gerhardt, S. 113.

81

Kap. 2, §10. Sämtliche Werke, herausgegeben von J. Frauen — städt I, S. 18 f.

82

Dr. E. König: Die Entwickelung des Kausalproblems von Cartesius bis Kant. Leipzig 1888.

83

Vergl. auch die Schrift Guhrauers über Joachim Jungius. Stuttgart 1850.

84

Vergl. das Kapitel: Organon und Encyklopädie in K. Fischers Werk über Francis Bacon. 2. Aufl., Leipzig 1875.

85

«…qui enim ad animum revocaverit, quae de cognitione philosophica paulo ante attulimus, usum philosophiae hinc longe amplissimum agnoscet, propterea quod nihil detur, si ab iis discesseris, quae a Deo revelata sanctissimae nostrae religionis fundamenta sunt, quod cognitionem philosophicam non admittit.» Horae subsec. I, S. 15.

86

Ratio praei, Sect. II, Cap. I, §2. Phil, rat.: Disc, praei., Cap. II, §19.

87

Im Elogium G. G. Leibnitii in den Act. erud.

88

Vergl. Wolffs Antwort auf die Aufforderung des Abtes Schmidt in Helmstädt. Wuttke, S. 143.

89

Ausf. Nachricht. S. 192.

90

«В своих учениях и мнениях я никем не руководствовался, а просто смотрел, могу ли я понять это как истину в соответствии с теми утверждениями, которые я сделал, и могу ли я доказать это с помощью веских оснований. По этой причине, даже если я находил в других трудах что-то, на что имел право, меня меньше всего волновало, встретил ли я мнение другого человека или нет. Мне было достаточно того, что я признал его истинным или, по крайней мере, вероятным в том смысле, в котором я его принял». Message. S. 149.

91

«В то же время я с радостью и готовностью отдаю заслуженным авторам должное, которое им всегда причитается, и поэтому упоминаю их имена там, где описываю их изобретения и замечания: Ибо я не требую, чтобы люди, неопытные в истории учености, присваивали мне по неведению то, что причитается другим, и считаю большой неблагодарностью, порок которой так же мало, как и другие, присущ людям понимающим, если не желают сохранить память о тех, кто оказал наукам выдающиеся услуги и кому мы должны быть благодарны за то, что теперь знаем то, что было неизвестно до них, и благодаря их помощи можем теперь идти дальше, чем шли они сами.» Предисловие к Allerh. nützl. Versuche etc. III, 1722.

92

Anm. zu d. vem. Ged. von Gott etc. §242, S. 377.

93

Он назвал себя таковым в программе, которой открывал свои лекции после возвращения в Галле.

94

Vergl. F. Paulsen, Wesen und geschichtliche Entwickelung der deutschen Universitäten in: Die deutschen Universitäten, für die Universitätsausstellung in Chicago 1893… herausgegeben von W. Lexis. Berlin 1893, S. 29 f.

95

Vergl. die Vorrede zu den Elementa Matheseos. und besonders die Stelle: Horae subs. III, S. 59 f.