Двухголовая химера

Хелег Харт, 2013

"Если твои решения и поступки приводят тебя на край гибели, что-то ты делаешь не так".Именно к такому выводу приходит Энормис после того, как попытки раскрыть тайны прошлого едва не свели его в могилу.А на горизонте маячит новая угроза – пока неясная, но уже ощутимая. Некто могущественный имеет планы на Нирион, и они идут в разрез с представлениями Энормиса о счастливом будущем. Его подруга пропала, а таинственное Отражение из снов продолжает загадывать загадки.Да и от прошлого так просто не отмахнуться…

Глава XI. Смерть — вечна

Её смех звенит совсем рядом. Вокруг вздымается лес безупречно чистых зеркал, в которых я не отражаюсь, а потому вижу только вложенную саму в себя бесконечность. Где-то среди этих пространств-обманок прячется озорная девчонка, чей голос я слышу, но не могу определить направление; она словно повсюду и нигде.

Ладонью я ещё чувствую тепло её руки. Оно исчезает — словно последний выдох, который только что покинул лёгкие.

Мой кулак обрушивается на ближайшее зеркало, и звон заполняет мир. Осколки разлетаются во все стороны, фальшивая беспредельность рушится на глазах. На моих руках проявляются глубокие порезы. Тяжёлые красные капли срываются вниз, на лету превращаясь в воду, которая утекает, утекает, утекает…

Впереди виднеется женский силуэт, и всё вокруг него распадается на части. Горы, леса, моря и солнце оплывают, ломаются, теряют очертания; вселенная, утратившая самую свою суть, гибнет, на глазах превращаясь в гротескное месиво форм и цветов. В этом абсурде, где ничто не в состоянии просуществовать дольше мгновения, одна Она остаётся прежней. Та, что стоит передо мной. Одна Она — яркая, отчётливая, понятная. Родная. Остров осмысленности и покоя посреди океана агонизирующего хаоса.

Она стоит спиной и ждёт, когда я снова её коснусь. Как перед тем, когда мы вместе прыгнули в пропасть, и её рука выскользнула из моей…

Я тянусь вперёд. Её плечи ссутулены, поза расслабленная — Она давно устала ждать. Нечто странное мерещится мне в её облике, но я тоже слишком устал без неё. Словно нас разделяет целая вечность.

Моя рука касается её пальцев — холодных, как лёд. Она оборачивается.

— Привет, безымянный, — говорит не-Лина. — Вот и ты наконец.

Её взгляд потухший, усталый, но где-то в глубине бесцветных глаз теплится огонёк интереса.

— Кто ты? — спрашиваю я, отпрянув. — Где Лина?

— Зови меня Малика, — шелестит Она с улыбкой. — Ты должен пойти со мной.

— Но я не могу, — отвечаю я, сам не зная почему.

— Ты должен. Если не ты, то другие пойдут. И это будет неправильно.

Её голос тих и приятен, его хочется слушать бесконечно. Но почему же она так холодна?..

И вдруг до меня доходит:

— Я уже видел тебя. Видел.

— И ты сбежал. Но пока не поздно — идём. Ты — ошибка, — глаза Малики наполняются сожалением.

— Я не могу пойти с тобой. Меня ждут, — невпопад бормочут мои губы.

Она понимающе улыбается.

— Я всё равно заполучу тебя, так или иначе.

— У меня нет выбора?

— Есть. И ты его сделал, — тяжкий вздох.

Её глаза на мгновение затуманиваются печалью — и снова проясняются.

— До встречи, безымянный, — её губы мимолётно касаются моих, оставив на них обжигающий холод. — Я буду ждать.

И наступает покой.

* * *

Мои уши уловили звук, по которому скучали долгое время, но я никак не мог его узнать. Отупение, овладевшее мной, достигло масштабов гениальности. Я мог слышать и дышать, но был настолько этим удивлён, что испугался. Подумал: «Это что, я всё ещё жив?!»

Но потом разум вернулся — рывком, словно с разбегу. Я вдруг осознал, что нахожусь внутри саднящего мешка с костями, побывавшего как минимум в мясорубке. И этот мешок — моё тело. Болели зубы, язык, глаза, а под веки словно песка насыпали. Желудок, скрученный в тугой комок, так и норовил выпрыгнуть наружу или хотя бы вывернуться наизнанку. Учитывая всё это, я скорее воскрес, чем проснулся. Радоваться не хватало сил, но какое же это было блаженство — слышать, как ветер шумит кронами деревьев!

Я попытался приподняться и тут же со стоном упал, потому что мир перед глазами вращался волчком. Всё, что успел захватить мой затуманенный взгляд — ночное небо и отсвет костра, потрескивающего рядом.

— Очнулся? — надо мной нависла тень. — Как себя чувствуешь?

— Как труп, — промямлил я.

— Ты был при смерти. Дважды переставал дышать. Мы еле тебя вытащили.

— Сколько меня не было?..

— Примерно шесть дней. После того, как ты чуть не вскипятил нас вместе с озером, мы ещё долго шли по пещерам.

Только теперь я понял, что надо мной стоит Рэн.

— А Кир?

— Нормально. Тебе досталось больше всех. А мы по незнанию потом ещё и отравились все… Мы с гномом легче перенесли, а тебя это чуть не добило. Тебе бы и сейчас лучше поспать.

Меня затрясло — то ли от холода, то ли от слабости.

— Пить, — только и вымолвил я.

К моим губам поднесли мехи, и внутрь потекла прохладная жидкость. Чистая, свежая вода. Каждый глоток приносил облегчение и тупую боль в животе. Я почувствовал, что теряю сознание.

— Лину… Лину нашли? — пробормотал я, уже проваливаясь в забытьё.

— Спи, — ответил Рэн, словно из другого мира. — Потом поговорим.

* * *

Поутру меня разбудили птахи, на разные лады щебечущие и свистящие над головой. По сравнению с прошлым пробуждением стало намного легче. По крайней мере боль уже не замутняла восприятие, а запах жареного мяса, плывущий вокруг, не вызывал приступов тошноты. Я даже смог сесть.

Надо мной нависала крыша шалаша — небольшого, только чтобы защитить от дождя и ветра. Из него открывался чудесный вид: небольшая полянка под сенью раскидистых деревьев, чуть подальше — выпуклый зелёный склон, похожий на живот толстяка-великана, а ещё дальше высилась цепь заснеженных пиков.

На этот раз рядом оказался Кир. Он сидел на чурке у тлеющего кострища и остриём моего меча что-то вырезал из деревяшки. Рэна было не видно.

Я покряхтел — чуть громче, чем требовалось.

— О, ну надо же кто у нас глазки открыл! — Гном тут же бросил своё занятие и подошёл ко мне. — Наотдыхался наконец?

— Я тоже рад тебя видеть, — сказал я, щурясь спросонья. — Где Рэн?

— Вроде бы пошёл набрать дров и поохотиться. Как самочувствие-то?

— Жить буду. Расскажи лучше, что произошло.

— Хоть поешь сначала, — Кир снял с остывающего костра жареную рыбину, насаженную на палку, и протянул мне. — Вот, налетай. На этот раз не ядовитая.

При виде еды меня настиг рвотный позыв, но вслед за ним дал о себе знать и голод.

Я взял угощение здоровой рукой — вторая была все ещё плотно перетянута повязкой и плохо слушалась.

— Я буду есть, а ты — рассказывать.

— С какого момента?

— Да прямо с того, где мы смылись от той здоровенной химеры.

Кир, хмыкнув, вернулся к вырезанию ложки из сучка и начал рассказывать. Я почти не прерывал, лишь иногда задавая уточняющие вопросы. Выяснилось следующее.

После того, как нас вынесло течением из той затопленной пещеры, поток довольно долго нёс всю нашу компанию по тоннелю без берегов. Моё вяло барахтающееся тело держал на плаву Кир. Ему сильно мешали мои мечи: один я стиснул в руке, а другой, будучи замагниченным с первым, волочился за нами следом по дну. Гном утверждал, что уже намеревался бросить меня, когда тоннель расширился и обмелел — дальше по нему можно было идти, хоть и по пояс в воде. Так наша компания и добралась до притока этой подземной реки, почти пересохшего, но успевшего пробить себе широкий проход в скале. Передохнув, мои спутники решили идти вверх по руслу притока — потому что спускаться уже никому не хотелось.

…В этом месте рассказа из зарослей появился Рэн, с самодельным луком в одной руке и подстреленным длиннолапым зайцем — в другой. Пуэри поприветствовал меня странным движением руки, сел рядом и молча занялся своей добычей. В разговоре, который вёлся на Локуэле, он пока поучаствовать не мог.

Почти день они с Киром шли вверх по притоку. Меня волочили на себе попеременно. Ручей вывел их к большой глубокой луже, где Рэну удалось поймать несколько рыбин. Не разводя огня, добычу разделали и съели — и даже меня накормить не забыли. Спустя полчаса пуэри вывернуло наизнанку, и тот начал на жестах объяснять Киру, что нужно засунуть два пальца в рот: рыба оказалась ядовитой. От этого у меня и начались бред и лихорадка, которые не прекращались ещё пару дней.

Пришлось двигаться дальше на голодный желудок. Склон становился всё круче, а сил оставалось всё меньше. Медленно, но верно охотник и копатель тащили меня по извилистой пещере ещё день, а потом ещё полдня. За это время я дважды пытался умереть, но благодаря знаниям Рэна меня оба раза откачали. Даже Кир удивился моей живучести, сказал: «Таких тяжёлых больных у нас добивать принято, потому что всё равно уже не жильцы». Я тут же горячо поблагодарил его за то, что не добил.

Тем более что второй раз меня спасали уже почти на поверхности, чувствуя свежий воздух. Вода вывела нас в долину, когда солнце уже почти скрылось за горными вершинами. Кое-как наевшись найденной поблизости дикой малиной, мои спутники завалились спать, а наутро донесли меня до этого места и разбили лагерь. На свежей воде и нормальной еде я пошёл на поправку уже на следующий день.

— Так что это за долина, Кир? — спросил я, доставая изо рта рыбьи кости. — Где именно мы находимся?

Гном задумчиво оглядел заснеженные пики.

— Не знаю точно. Где-то в глубине Тингар. Ходили слухи, что где-то на северо-западе от Небесного Пика есть долина, в которую очень трудно попасть. Перевалы закрыты снегом восемь месяцев в году и находятся высоко. Укромная — так она у нас называется. Если это — не она, то вообще не знаю, где мы.

— Люди здесь есть?

— Мы пока не видели. Зато зверья полно, птиц. Буйволы есть, дикие лошади по лугам носятся. Тут можно неплохо устроиться. Долина вытянута с юго-запада на север-восток, на глаз скажу, лиг под десять в длину и в среднем около двух в ширину. Есть где развернуться.

— А куда мы попадём, если двинемся прямо на запад?

— В Чернотопье… — пожал плечами гном и тут же встрепенулся: — Постой! Куда это ты собрался на запад?

Я помолчал, дожёвывая последний кусочек рыбы.

— В Лотор. Лину забрали Меритари, я почти уверен. Надо её вызволить.

Кир даже в лице переменился.

— Сдурел, длинный? Это же Меритари. Не ты ли говорил, что они вас собираются заживо сжечь? Да там ведь война уже небось в самом разгаре! Надо не туда бежать, а оттуда!

Челюсти у меня стиснулись сами собой.

— Не хочешь — не иди. — выдавил я сквозь зубы. — А я Лину бросать не собираюсь.

Гном, уловив непререкаемость тона, замолчал и насупился. Было видно, как ему хочется высказаться на тему моих умственных способностей. Я даже приготовил парочку хлёстких фразочек, чтобы ответить ему, но гном почему-то смолчал.

— Так и знал ведь, — пробормотал он в бороду, ожесточённо пуская свою поделку на стружку. — Ну ведь так и знал…

— О чём вы поспорили? — подал голос ничего не понимающий Рэн.

— Выбираем дальнейшее направление, — буркнул я. — Слушай, как вы вообще общались с Киром без меня?

Пуэри усмехнулся.

— Жестами, рисунками, звуками. Как только не изгалялись. Но ничего, в итоге насобачились немного. Он даже стал учить меня вашему Локуэлу, — и в доказательство этого охотник вскинул руку и радостно выкрикнул на всеобщем: — Жопа!

Я медленно повернулся к Киру. Тот, скорчив донельзя сосредоточенную мину, делал вид, что занят своей заготовкой и ничего не слышит.

— И что это слово означает, он тебе сказал? — невозмутимо спросил я пуэри.

Гном поспешно вскочил и направился вниз по склону. Рэн, заподозрив неладное, стёр улыбку с лица, но всё же ответил:

— Сказал, что это приветствие у людей.

Я, с трудом сдерживая смех, вздохнул. Сто два года коротышке, сто два года…

— Что-то не так? — пуэри недоумевал всё больше.

— Почти всё так, — кивнул я. — Только это не людское приветствие, а скорее гномское. И чтобы уж совсем правильно было, нужно в конце добавлять: «бородатая». Так уважительнее получается. Запомнишь?

— Жопа бородатая, — тщательно выговорил Рэн на Локуэле. — Да, запомнил.

— А ещё чему-нибудь он тебя научил?

— Могу связать пару слов. У вас странные языковые правила, но их всё равно меньше, чем у нас. Нужно больше практики, и тогда, думаю, за пару неделек уже смогу худо-бедно объясняться.

— Про практику — это точно. С этим мы тебе можем помочь. Например, ты можешь завтра с этим приветствием обратиться к Киру с утра — для закрепления.

— Ага. Так вы определились с направлением?

— Да, — решительно ответил я. — Едем на запад, в столицу Либрии, Лотор. Вызволять Лину.

— Ты уверен, что она там?

— Почти. А что?

Пуэри пожал плечами.

— Мы знаем только, что её встретили, даже не знаем, кто именно. Мало ли куда они могли пойти.

Этим замечанием он попал в десятку. Мои догадки строились, по сути, ни на чём — мне просто нужно было хоть куда-то двигаться, чтобы оправдаться в собственных глазах. Но если мы пойдём на запад — не получится ли, что мы пойдём не в ту сторону?

— В любом случае, нужно откуда-то начать. Там будет видно, — вот и всё, что я мог ответить.

Рэн только кивнул, подвесил выпотрошенного зайца на ветке, подхватил лук и ушёл вниз по склону.

Оставшись в одиночестве, я первым делом размотал повязку на запястье и оглядел порез. Выглядел он жутко — рану долгое время нечем было промыть, поэтому она начала подгнивать. Видимо, как только мы оказались на воздухе, парни это обнаружили, и им не оставалось ничего, кроме как срезать самые пострадавшие участки плоти, чтобы зараза не пошла дальше. Это меня спасло, но на руку теперь было страшно смотреть, а три пальца из пяти почти не слушались.

К счастью, пока я валялся без сознания, мои энергетические запасы успели изрядно восстановиться. Как раз хватило на заклинание вита-магии. Оно ослабило тело пуще прежнего, но зато руку удалось спасти — пальцы зашевелились и снова могли держать меч.

Пошатываясь, я добрёл до ближайшего дерева и, опёршись на него, окинул взглядом окрестности. Из шалаша этого увидеть было нельзя, но вид из лагеря открывался великолепный.

Слева на склонах гор шевелюрой топорщился хвойный лес. Долина тянулась оттуда и мягким изгибом уходила направо, да так далеко, что окончание её терялось за увиденной мной ранее горной грядой. Вдалеке, в самом широком месте, луга превращали ландшафт в подобие застывших зелёных волн. Между холмами текла речушка; на самой грани видимости между ними виднелся краешек крупного водоёма. Прямо передо мной же раскинулись заросли — невысокие лиственные деревья, перемежающиеся буйным кустарником. Дикий, прекрасный уголок — и, наконец-то, нет стен и потолка.

Только теперь, выбравшись наружу, я осознал, как это трагично — смириться с тем, что никогда больше не увидишь небо. Ведь подумать только: я мог умереть там, внизу, в этой хищной вековой темноте, сломленный и потерянный. И кто бы вспомнил обо мне? Я мог умереть на самом пороге спасения, когда вдалеке уже брезжил дневной свет, но так бы больше его и не увидел. Разве с такой участью можно смириться?

А я смирился. Там, внизу. Стоило лишь сказать: «Ты скоро умрёшь», и я с готовностью согласился.

Маленький, жалкий человечек.

Заблудился в самом себе, словно в трёх соснах.

Хорошо, что Кир с Рэном не смирились. Пока я жалел себя, они искали выход. Пока я готовился к смерти, они хотели жить. Поэтому когда я, сложив лапки, расслабленно умирал, они тащили меня, идиота, на своём горбу. Отчаянный копатель-одиночка и пуэри, предположительно последний в своём роде, рисковали своими жизнями ради моей.

Боги, ну и стыдобища. Хоть бы сквозь землю провалиться, что ли…

Я вздохнул грудью и тут же поморщился от ещё не отступившей до конца боли. Именно эта боль прервала мои досадливые размышления и вернула к реальности.

Между каменных глыб Тингар плыли, цепляясь за склоны боками, неторопливые облака. Свет солнца пронзал их, падал на тянущуюся ему навстречу зелень, сверкал на воде. На водопой к берегу ручья вышло стадо диких коз. Неподалёку, за подлеском, слышалось мычание оленя. Словно одуревшие от счастья, пели птицы.

Жизнь в Укромной долине била ключом, а у меня внутри словно выстрелил гейзер. Нужно было лишь разок смириться со смертью, чтобы понять, как я на самом деле хочу жить. Ведь жил же до этого — чужак, бездомный, беспамятный, которого из жалости приютили добрые люди. И когда эти люди погибли — не лёг помирать. Так что случилось-то? Доконало известие о том, что маму с папой мне никогда не найти?

Мои размышления прервал вернувшийся гном. Он бросил на землю охапку дров и, поглядев на меня исподлобья, буркнул:

— Вот и мертвец наш восстал.

Меня от этой фразы аж передёрнуло, но я промолчал. Это была самая хлёсткая шуточка, которая когда-либо удавалась копателю. В основном потому, что я сам только что думал о том же самом.

— Кир?

— Чего?

— Ты узнал у Оракула, что хотел?

Гном на секунду замер.

— Узнал, узнал, — сказал он, вдруг сменив тон с недовольного на равнодушный.

— И куда ты теперь?

— Куда я — что?

— Пойдёшь. Уговор был только дойти до Оракула и вернуться на поверхность.

Повисла пауза. Копатель взял очередную ветку и начал зачищать её от коры, на сей раз используя единственный оставшийся у него топор.

— Разбегаемся? — не отставал я.

Гном рассмеялся — так нехорошо, что у меня мурашки пошли. Это даже и не смех был, а карканье, которое так же резко оборвалось.

— Ну конечно! — проворчал он в бороду. — А вы ломанётесь на запад и там, в горах, без меня дуба врежете? Сдался мне такой душевный груз! Не. Всем отсюда выбираться надо, вместе и пойдём.

Меня такой ответ устроил вполне. Решив, что гном не в настроении, я уже поковылял к журчащему неподалёку ручью, чтобы ополоснуться, когда услышал сзади:

— Ты сам-то узнал, что хотел?

— Не то, чтобы прям что хотел, — сказал я, помолчав, — но узнал.

— И как, рад?

— Не видишь, что ли? — усмехнулся я через плечо. — Полные штаны радости. Пойду вытряхну, ходить мешает.

Кир тоже усмехнулся, посмотрев мне вслед каким-то до странного пронзительным взглядом, и снял с заготовки первую стружку.

Не мог же я ему сказать, что мне уже наплевать на то, что там случилось. Что после того, как я очнулся в шалаше, желание копаться в собственном прошлом у меня как отрезало. Подумает ещё, что у меня душевная травма. Всё ведь с точностью до наоборот — я излечился от самой большой в своей жизни глупости, и соображаю теперь так ясно, как никогда в жизни.

Просто я уже не тот Энормис, который когда-то постучался к нему в дверь.

* * *

Остаток дня прошёл в сборах. Мои товарищи поначалу сомневались в том, что я смогу куда-то идти, но я выдал им такую ругательную смесь Локуэла с орумфаберским, что они предпочли не спорить. Правильно сделали: вита-магия неплохо меня подлатала, так что я готов был даже пустить в качестве аргумента кулаки — только в отношении гнома, разумеется. Дурак я, что ли, снова драться с пуэри врукопашную? Для этого же магия есть.

Первым делом мы перетряхнули всё снаряжение, которое у нас имелось. Из оружия насчитали только мои мечи, топор гнома и самодельный лук Рэна. Остальное или досталось химере-переростку, или скорпикорам. Гном сохранил свой фамильный шлем со змеиными глазами, но при этом пустил ко дну вещмешок со всем снаряжением, так что с едой, верёвкой и кучей полезных мелочей вроде походного котелка мы попрощались. Парни были худо-бедно одеты, а на мне остались лишь побитые жизнью походные штаны да сапоги: перевязь с ножнами пропала, поясная сумка тоже, даже засапожник успел когда-то выскользнуть — я натурально чувствовал себя голым.

И всё. По итогу мы мало чем отличались от дикарей из Обетованного Края, которые, если верить слухам, щеголяли в одних набедренных повязках и жили в домах из пальмовых листьев. Как ни грустно было это признавать, но в горы в таком виде разве что умирать ходят.

Поэтому вечером, едва солнце скрылось за горной цепью, в нашем лагере собрался совет в составе одного ворчливого гнома, одного невозмутимого пришельца из прошлого и некоего третьего лица, в основном выполняющего функцию переводчика. Первые двое быстро составили список всего, что нам понадобится для перехода. По итогу получилось вот что.

Первая хорошая новость состояла в том, что с водой и едой проблем не было — в долине того и другого имелось в изобилии. Вторая — в том, что Рэн со своим солнечным питанием почти не ел, так что съестного требовалось запасти на четверть меньше. Его раны за прошедшие дни полностью затянулись, он выглядел бодрым и здоровым, в отличие от состояния после драки со скорпикорой. Его выносливость, сила и навыки сильно упрощали жизнь всему отряду — и это была третья хорошая новость. Пуэри мог изготовить тёплую одежду, сумки и кое-какую утварь, но сказал, что на это уйдёт около двух недель. Тут начинались плохие новости.

Стоял последний месяц лета. Никто не знал точно, какой день, но в середине осени все перевалы в Тингар закрывались снегом. У нас оставалось меньше двух месяцев — и это притом, что мы не знали пути через горы. Не знали, сколько понадобится брать припасов. Даже будь у нас в достатке времени, затея всё равно осталась бы смертельно опасной. Все это понимали, но ничего поделать не могли. Либо так, либо мы остаёмся жить в долине, а этот вариант, естественно, я отмёл с порога. Осталось одно — пытаться успеть.

Едва придя к этому выводу, мы свернули совет. Нет смысла тратить время на разговоры, когда всё уже решено. Нам предстояло много работы, и для начала следовало выспаться.

* * *

На следующий же день мы бросили временный лагерь и спустились в низовья долины в поисках более выгодного места. Мы словно оказались в диком, первозданном мире: здесь не было и намёка на разумных обитателей, зато природа развернулась на всю катушку.

Уже на первой полулиге мы одолели покрытый приятной травкой склон, переплыли небольшую речку, прорубились через заросли ивняка и прошли насквозь настоящий лиственный лес, буквально кишащий живностью и мошкарой. Выйдя по звериной тропе на другую сторону, мы попали на луг с высокой сочной травой, на которой паслись те же козы, которых я заприметил накануне. Рэн тут же, словно только этого и ждал, натянул лук и, почти не целясь, пустил стрелу. Животные бросились врассыпную — все, кроме одного. Пуэри попал козе точно в глаз с пятидесяти шагов.

Настроение у всех было не очень. Гном дулся из-за утреннего приветствия Рэна. Когда на рассвете рассвирепевший копатель разбудил меня пинком, я понял, что шутка удалась. Тут же объяснил её суть самой пострадавшей стороне, то есть пуэри. Тот лишь добродушно улыбнулся, но по подчёркнутому молчанию я понял, что он не в восторге. С того времени охотник держался крайне осторожно, в разговоре старался обходить острые углы, словно это он был в чём-то виноват, а не мы. Честно говоря, от этого его поведения мне даже стало стыдно, хотя извиняться я и не подумал. Гном же даже после обеда вёл себя резко, был хмур и раздражителен. Стало очевидно, что дело не только в утренней шутке, но если и была другая причина для плохого настроения, то Кир о ней молчал. Я в свою очередь не стал расспрашивать, рассудив, что копатель при надобности сам скажет, в чём дело. Так, общаясь сухо и исключительно по делу, мы проходили до вечера.

Незадолго до того, как солнце закатилось за ближайшую гору, мы нашли новое место для стоянки — под отломившимся каменным языком, который одним концом всё ещё был привален к скале. К этому естественному навесу примыкала удобная для работы полянка. Поблизости тёк ледяной горный ручей и росла дикая малина.

Так как я всё ещё был слаб, большая часть тяжёлой работы пала на плечи моих спутников. Кир взялся за изготовление кольев и стрел для охоты. Рэн снял шкуры с добычи и взялся за их выделку. Я насобирал дров для костра и развёл огонь, а затем занимался готовкой. Лишь когда стемнело, и на долину спустился холодный туман, мы все сели у костра.

Но разговор не клеился.

Гном всё не бросал попыток вырезать из дерева приличную ложку. Рэн вил новую тетиву, на которую пошли вытянутые из добычи жилы. Я, инстинктивно потирая уже здоровую руку, смотрел на огонь. Это продолжалось около получаса, прежде чем их меня вылетело задумчивое:

— Состариться бы.

— Чего? — не понял Кир.

— Дожить до старости. Я бы здесь поселился, когда стану старым пердуном.

Гном неторопливо снял длинную стружку. Пуэри чистил очередное волокно.

— Рэн, что скажешь? — я перешёл на орумфаберский. — Что будешь делать в старости?

— Вряд ли я успею состариться, — без раздумий отозвался тот.

Я вздохнул.

— Вот и я вряд ли. Кир, а ты? Есть планы на старость?

Гном помолчал.

— Я копатель, — сказал он тихо. — Только два копателя за всю историю дожили до преклонных лет. Первый — потому что потерял обе ноги. Второй — потому что ослеп. Дальше сам думай.

— У меня для вас плохие новости, парни. Похоже, мы все пессимисты.

— Пока ещё живые пессимисты, — поправил меня Кир.

Я пожал плечами и перевёл сказанное Рэну.

— Я не пессимист, — сказал пуэри невозмутимо. — Я просто хорошо считаю.

— Одно и то же, — отмахнулся я. — У чистильщиков есть шутка. Чем отличается оптимист от пессимиста? Когда химера жрёт пессимиста, он думает: “Ну вот, я так и знал, что этим кончится”. А когда химера жрёт оптимиста, тот думает: “Ну вот, хоть от проказы не помру!”.

Охотник вежливо улыбнулся. Либо он не понял юмора, либо этот самый юмор ему не понравился. Честно говоря, я и сам не понимал, где здесь смеяться. Всё равно и оптимист, и пессимист умирают.

Я завёл этот разговор как раз потому, что понял: если я буду продолжать жить так, как раньше, старости мне не видать. А я хотел когда-нибудь стать стариком. Этаким весёлым дедом, который десятки лет живёт по одному распорядку. Мне вдруг захотелось из месяца в месяц, из года в год наблюдать, как солнце встаёт на одном и том же месте, и как тень от моего домика по одной и той же тропинке кочует с запада на восток.

Но такими темпами старости мне не видать, как своих ушей. Я тоже хорошо считаю. Это не пессимизм, это арифметика…

Я встряхнулся, прогоняя застоявшиеся мысли. Огляделся. Взгляд мой остановился на пуэри.

— Рэн! А давай-ка поучим тебя Локуэлу?

* * *

Потянулись рабочие будни. Мы много ходили, в основном на север: там у долины было самое широкое место. Собирали всё, что могло пригодиться. Нашли пещеру с солёным озером. Кир даже наткнулся железорудную жилу — но, к сожалению, нам некогда было заниматься металлургией.

Долина буквально изобиловала самыми разными ресурсами. Шкур мы насобирали за первые же два дня, и Рэн потом только и делал, что занимался их выделкой. Чистая вода, спелые ягоды и фрукты, куча свежего мяса — после подземелий для нас это был просто рай на земле. Мутантов здесь не водилось, химер — тоже. Хищники нас благоразумно избегали. К концу недели, когда мы добрались до северного края долины, стало ясно, что люди в ней не только не живут, но никогда и не жили.

На третий день у нас уже были просмолённые мехи для воды и новая верёвка. На четвёртый появились тёплые унты и пара походных сумок. На шестой Рэн закончил меховые плащи — грубые, но надёжные. Днём в долине стояла жара, ночью же воздух охлаждался как в леднике, так что если раньше мы ложились поближе к костру и укрывались всем, чем только можно, то теперь просто заворачивались в плащи и восхваляли рукастого пуэри.

А на седьмой день нам неожиданно повезло.

Дело было после полудня. Мы против обычая пошли на юг, вдоль западных отрогов, чтобы поохотиться и поискать каких-нибудь целебных трав. Накануне лил дождь, а теперь установилась жара — духотища страшная. Пуэри щеголял в одних закатанных штанах, даже обувь снял — чтобы усвоить как можно больше солнечной энергии. Борода Кира промокла от пота, а сам он беспрестанно пыхтел и посылал проклятья на головы всех богов, причастных к созданию “грёбаного солнца”. На самом деле на Глубинах было гораздо жарче, но только здесь гном позволил себе вдосталь поворчать и поныть. Мы были не против.

Я, значительно окрепший и уже возобновивший утренние тренировки, замыкал шествие c мечом на плече. Мы пробирались через густой кустарник, который рос вокруг холма. Гном вдруг остановился, огляделся и пошёл в сторону, бросив ёмкое: “отолью”. Я догнал Рэна, но уже через полминуты мы услышали звонкое матерное словечко и оглушительный треск: кто-то на полном ходу ломился сквозь подсохшие ветви.

— Кир? — позвал я, вглядываясь в заросли, из которых доносился шум.

Обзор отсутствовал полностью.

— Пошёл на хер! — завопили заросли.

Мы с Рэном удивлённо переглянулись. Шум тем временем сместился ещё дальше в сторону и начал удаляться. Мы бросились следом.

Кир продолжал материться на ходу, так что направление прослеживалось чётко. Кустарник поредел и влился в берёзовую рощицу, а потом вдруг кончился. Мы с пуэри в растерянности остановились.

По роще, петляя вокруг деревьев, в одном сапоге носился гном, а за ним гнался здоровенный взбесившийся вепрь. Весу в этой туше было не меньше дюжины пудов. Там, где он выбежал из кустов, осталась настоящая просека — в одиночку Кир такую проложить бы не смог. Клыки у зверя вымахали с добрый кинжал.

— Да чтоб ты сдох, сала кусок!.. — орал гном.

Я, не зная, что делать, бросился ему наперерез. Рэн изготовил лук. Кабан не успевал развить большую скорость, потому что Кир ловко менял направление бега, но и не отставал. Его сильно заносило на поворотах. Чем гном его так разозлил, я даже представить не мог.

Какое-то время мы втроём — я, Кир и вепрь — оголтело носились по рощице. Я всё никак не мог сообразить, как остановить вепря и не зацепить гнома. Рэну тоже не удавалось толком прицелиться, хотя одну стрелу в бок зверюге он всё же засадил — кабан даже не заметил. Кир, рискуя сбить дыхание, не ослаблял поток ругательств. “Сала кусок” топал и грозно визжал.

В конце концов зверь начал уставать. Он поскользнулся на траве, упал (пуэри тут же всадил в него вторую стрелу, с прежним успехом), пронзительно всхрюкнул и снова кинулся за гномом. Тот, не иначе как по чистой случайности, наконец смог выбежать мне навстречу и пронёсся мимо. Теперь кабанище нёсся прямо на меня. Я тотчас проникся настроением Кира.

Мне в голову не пришло ничего лучше, чем создать перед кабаном плотную энергетическую стену — думал, зверь испугается или хотя бы затормозит. Ничего подобного не случилось. Вепрь как бежал, так и влетел в преграду на полном ходу. Раздался треск, туша кувыркнулась через голову и смачно грохнулась о землю. Этого хватило, чтобы пуэри прицелился и пустил стрелу в уязвимое место — горло. Кабан, и без того ошеломлённый падением, захрипел и беспорядочно задрыгал ногами.

С полминуты мы напряжённо наблюдали за его конвульсиями. Кир стоял, опёршись руками на колени, и пытался восстановить дыхание. Меня почему-то разбирал смех.

— Очень, мать твою, смешно, — осуждающе бросил гном и отправился искать потерянный во время бега сапог.

Кабан затих. Я на всякий случай потыкал в него остриём меча. Зверь был мёртв.

— Огромный-то какой, — сказал я. — И шкура толстая. Кир, ты не мог раньше на него наткнуться?

— Пошёл ты! — отозвался гном из зарослей.

Рэн попросил у меня меч и вырезал из туши стрелы. Кир вернулся и уселся на ближайший пень, вытянув ноги.

Ни я, ни копатель, наверное, так и не заметили бы подвоха, если бы не пуэри. Тот подскочил к нам и начал напряжённо тыкать в Кира пальцем, явно пытаясь подобрать слова на Локуэле.

— Ты чего, парень? — с недоумением спросил копатель. — Перегрелся?

— Сидишь! — выкрикнул Рэн.

— Ну сижу, — не понял гном, — и что?

Зато я догадался, что охотник имел в виду.

— Так, борода, ну-ка встань, — скомандовал я, подходя ближе.

Кир вскочил. Мы все воззрились на освободившийся пень.

Он был старым и трухлявым, но только с одной стороны. С другой, сохранившейся получше, пенёк порос мхом, а сбоку лез молодняк. В месте, где сидел Кир, на потемневшем от воды и времени дереве отчётливо прослеживался ровный рез — как от пилы с крупными зубьями.

— Видимо, не такая уж долина необитаемая, — заключил я. — Это дерево спилили. Хоть и очень давно.

— Дерево было высокое, толстое и прямое, — старательно выговорил Рэн. — Такими делают строительство. Надо делать поиск жилья.

— У меня идея получше, — сказал я. — Запусти своё поисковое заклятие на предмет чар. Или металла. Сможешь?

— Так мы скорее всего выйдем к одной из рудных жил, — возразил гном.

— Вот и посмотрим. Не думаю, что за материалом стали бы ходить далеко от стройки. Рэн, давай.

Охотник кивнул. Вокруг нас тут же появились призрачные золотистые пчёлы, которые быстро разлетелись во всех направлениях. Пару минут ничего не происходило, но потом Рэн, следящий глазами за чем-то далёким, указал направление:

— Там. Чары нашёл.

Мы покинули рощу, обошли овраг, прорубились через крапивные заросли и оказались вплотную к отвесной скале. Она напоминала лежащую на боку стиральную доску и явно имела столь же искусственное происхождение. Но я смотрел на неё и не мог понять: зачем кому-то создавать нечто подобное?

— Маскировка, — сказал Кир и пошёл вдоль стены, касаясь её рукой. — Где-то должен быть проход… Ага, да вот же!

Гном движением опытного иллюзиониста исчез в скале. Мы с Рэном переглянулись и пошли следом.

В одной из складок обнаружился проход, настолько хитро спрятанный, что увидеть его можно было, только подойдя вплотную. Он вёл в каменный зигзаг, за которым начиналась прямая, как стрела, тропа, зажатая между отвесных скал. Последние явно никогда не знали резца и зубила, но при этом были настолько ровными, словно над ними корпел десяток камнетёсов. Ближе к середине тропы мы увидели росчерк рудной жилы — одинаковый на обоих стенах.

— Ни хрена себе, — сказал гном, разглядывая это чудо. — Впервые такое вижу.

— Да, — согласился я, вполне разделяя удивление товарища. — Этот проход не прорубили. Кто-то попросту рассёк скалу надвое и раздвинул её.

Тропинка шла в гору, но достаточно полого. Через пару минут ходьбы скала кончилась, а мы остановились, пораскрывав рты.

Перед нами раскинулась ещё одна долина, только миниатюрная — размером с маленький городок. Вокруг высились непроходимые склоны, поросшие маленькими деревцами. Похоже, мы нашли единственный вход в этот уголок.

Я говорил, что Укромная долина красива? Пусть так. Но по сравнению с этим местом она была невзрачной унылой глухоманью.

Мы шли и не верили своим глазам. На южной стороне блестел на солнце пруд, одним краем залезший в неглубокий грот. Кристально чистая вода к нему спускалась с гор небольшим каскадным водопадом. Весь юго-западный угол занимал сад. Чего в нём только не было! Раскидистые груши и яблони обвивал плющ. Толстые ползучие лозы сплетались в подобие купола, а по ним карабкался виноград. На ветвях висели крупные кисти ещё не спелых ягод. Вдоль заросших травой тропинок росли аккуратные и будто даже стеснительные кустарники: малина, смородина, крыжовник, ирга. И цветы — десятки видов и оттенков, большие и маленькие — цвели в каждом свободном уголке.

В северной же части потайной области, устало покосившись, стоял ветхий домик. Вокруг него выросли деревья, которых я никогда прежде не видел: гладкие стволы наклонялись к крыше, а тонкие ветви словно обнимали лачугу со всех сторон, защищая от ветра и дождя. Листья, похожие на симметричные многолучевые звёзды, зелёным куполом закрывали окошки от солнца. Неподалёку обнаружилась ещё одна постройка, но в ещё более плачевном состоянии: крыша у неё обвалилась, а дверь прогнила и отпала. Видимо, её некогда использовали как сарай.

Сначала я подумал, что это место создал какой-то гениальный садовник-отшельник. Но уже через минуту я отказался от этой мысли. Хотя сама потайная область явно была искусственной, всё здесь выглядело настолько натурально и гармонично, что даже само понятие красоты природы обретало совершенно новый смысл. Здесь природу не подчиняли, а лишь направляли, осторожно, деликатно — так, что рука разумного существа угадывалась только благодаря наличию построек. Умом я понимал, что само собой такое великолепие возникнуть не могло, но каждая деталь здесь была такой естественной и такой правильной, что оставалось только любоваться. Нет, человеку такое не под силу…

— Странная магия, — сказал Рэн задумчиво. — Но как будто знакомая.

Я прислушался к своим ощущениям и согласился. Фон был едва ощутим, но мне всё же удалось нащупать тонкие энергетические спирали. Они переплетались и вливались одна в другую в очень знакомой манере.

Это был возврат. Крайне редкий положительный возврат. Чтобы получить отрицательный возврат, нужно, например, убить кого-нибудь. Если убить с особой жестокостью, возврат будет сильнее. Здесь же в мир выбрасывалось столько радости и счастья, что энергетические потоки выстроились особым образом и вызвали позитивные изменения в окружающей среде.

Я, бывший чистильщик, впервые видел нечто подобное. И это выглядело дико. Я привык к тому, что возвраты плодят кровожадных мутантов и химер, вызывают болезни и катаклизмы. Дисс рассказывал мне, что теоретически положительные возвраты возможны, но я всегда думал, что это та часть теории, которая никогда не находит пути в реальность. Я привык к тому, что последствия возвратов нужно устранять.

В памяти сами собой всплыли проповеди церковников. Святые отцы утверждали, что чудовища и «казни» — это извержения ада, порождения Бездны, которые тянутся к совершаемому в мире злу. Рай со слов верующих выглядел как очищенное от боли и страданий место, в которое, естественно, могли попасть лишь праведники. Сам Нирион получался промежуточным звеном между адом и раем, чистилищем, в котором души боролись за освобождение от зла. Метафорично, конечно, но суть-то они почти не исказили, не так ли?

А тут выяснилось, что уголок рая можно создать и на земле.

— Пошли зайдём, что ли, — подал голос гном, которого явно заботило совсем другое. — Может, разживёмся чем.

На лице пуэри отразилось отвращение, но он ничего не сказал.

Мы направились к домику. Под ногами жалобно скрипнул дощатый настил, выстланный перед входной дверью. Её ручка была вырезана в виде черепа, но необычного: рот широко открыт, в обеих челюстях по два массивных, чуть загнутых клыка, а прямо посередине лба зияла ромбовидная дыра. Дерево до блеска отшлифовано тысячами прикосновений. Аккуратно толкнув ветхую створку, я шагнул внутрь; за спиной слышалось сосредоточенное сопение гнома.

У домика было всего два маленьких окошка, но в рассохшихся досках имелось предостаточно щелей, так что света внутри хватало. Лучи выделялись отчётливыми полосками из-за пыли и падали на простецкое убранство: грубо сколоченный стол, два стула (третий со сломанной ножкой лежал в углу), полка с посудой, обвалившаяся полка с книгами, маленькое зеркало на стене, тумба… и двухместная кровать с двумя скелетами в полуистлевших одеждах.

— Отец честной! — протянул Кир, выглядывая из-за моего плеча. — Сдаётся мне, они вздремнули на славу.

На плоскую шутку никто не отреагировал. Мы с Рэном заинтересованно разглядывали хозяев дома.

Они лежали в обнимку. Первый скелет точно мужской — невысокого роста, с узкими плечами и широкой челюстью. На нём был чёрный балахон с перламутровыми пуговицами. Слева от него, прислонённый к кровати, стоял массивный посох. Стальное навершие в точности повторяло череп на дверной ручке.

Рядом, положив голову на плечо первого мертвеца, лежал скелетик поменьше и потоньше. Вытянутый череп с небольшими изящными клыками обрамляла волна хорошо сохранившихся чёрных волос. Поверх костей — потемневшее от времени зелёное платье, которое когда-то, несомненно, красотой не уступало виду за окном.

— Кто это? — спросил пуэри, указывая на второй труп.

— Эльфийка, наверное, — пожал плечами гном. — Одного не пойму. Ну ладно человек — умер от старости. Но эльфы-то, вроде как, вечно молодые. От старости умереть не могут. А других причин её смерти я что-то не вижу. Одежда цела, кинжала между косточек нигде не видно…

— Да не всё ли равно, Кир? — вмешался я. — Оставь их в покое. Лучше поищи что-нибудь полезное для похода в горы.

— Уж и полюбопытствовать нельзя, — Кир цокнул языком и направился к полке с посудой.

А я подумал: ну и парочка. Некромант и эльфийка. Первых ненавидят и боятся за их ремесло, а потому почти везде они объявлены вне закона. Их очень мало — может, несколько десятков на весь мир. Вторые почти никогда не покидают Ниолон и никого к себе не пускают, поэтому сведения о них можно почерпнуть в основном из книг. Очень старых книг. А тут — оба сразу, да ещё и вместе! Как после этого не верить, что противоположности притягиваются?

Зато их союз объясняет то, что мы увидели в потайном уголке Укромной долины. Эльфы слывут большими почитателями природы — вдруг именно ниолонская дева создала тот чудесный сад? А некромант, должно быть, выровнял площадку, раздвинул скалу, подвёл воду… Если так, то он был чертовски силён. Колоссально.

Я покопался в шкафу, но там обнаружились лишь два женских платья, сменный балахон некроманта, пара сапог и несколько тряпок неопределённого происхождения. Сбросав всё это на пол, я с нетерпением направился к разбросанным книгам — надеялся выяснить ещё что-нибудь о странной парочке.

Рэн, морщась, полез в тумбу. Пуэри с самого начала не горел желанием идти в дом — и я догадался, почему. Ему, воспитанному в совершенно другом мире совершенно другими существами, претило мародёрство. Мне, честно говоря, тоже, но в условиях выживания я легко переступил через отвращение. Охотнику, видимо, это давалось сложнее.

Меньше всех от нравственных дилемм страдал копатель. Он гремел посудой, изредка прерывая возню, чтобы радостно оповестить нас об очередной полезной находке или чихнуть от пыли. Ему рыться в вещах мертвецов было явно не впервой.

В книжной куче лежали: поваренная книга, свиток с планом дома, руководство по строительству (перевод с Футарка), сборник законов и мудростей раммалан (я понятия не имел кто это такие), сказки народов севера… детский словарь. Последнюю книжицу я тут же бросил Рэну — тот долго вчитывался в название, но в итоге кивнул и убрал томик за пояс. Несколько фолиантов были такими старыми, что без надлежащих условий хранения совсем выцвели и стали нечитабельными. У других развалились переплёты, а страницы ломались и сыпались сквозь пальцы, как пепел. Ни трактата по некромантии, ни личных записей. Одно разочарование.

Слегка приуныв, я обернулся к лежащим на кровати скелетам. Могли бы хоть одну подсказку оставить!

— Я нашёл… — Рэн запнулся, подбирая слово на Локуэле, — нашёл… вот что.

У него на ладони покоился развязанный кошель. В кошеле поблёскивали четыре драгоценных камня. Три синих и один красный. Каждый — словно искра, пойманная в кристалл.

Кир, увидев их, вытаращился, как замёрзший филин.

— Твою… — гном поперхнулся воздухом, закашлялся, и вместо того, чтобы продолжить, кинулся к пуэри.

На пути ему некстати встретился стул. Копатель шумно споткнулся, отломив при этом расшатанную ножку, выпрямился на ходу и схватил один из камней, чтобы посмотреть на свет. Я взял другой и проделал то же самое. Потом послал в камень лёгкий энергетический импульс — и драгоценность мигнула слабой вспышкой.

— Чтоб. Я. Сдох. — выдохнул Кир. — Вирутлиты!

— Они самые, — подтвердил я.

Все хотя бы раз в жизни слышали о виртулитах — драгоценных камнях высшего класса, — но из миллиона человек воочию их видели десятки, а владели и вовсе единицы. За этими камнями посылали целые экспедиции, их искали десятками лет, их крали, за них убивали и умирали, выменивали на них души и считали это выгодной сделкой. Один виртулит мог стоить тысячи золотых монет. Несмотря на то, что камни высшего класса притягивали к себе неприятности с исключительной силой, почти каждый желал ими владеть. Дисс много, очень много мне о них рассказывал.

Всё дело в том, что виртулиты, обладая исключительной красотой и отливом, годятся не только для колец и оправ. Например, прочностью они лишь чуть-чуть уступают алмазам, так что запросто режут стекло. Основная же причина дороговизны и востребованности виртулитов заключается в том, что среди драгоценных камней, да и вообще всевозможных материалов, только они могут трансформировать магию. Именно поэтому никто так и не придумал заклинание, которое отыскало бы хоть один виртулит. Их можно добыть только случайно, да ещё и в строго определённых видах руд.

Каждый вид виртулитов действует по-своему. Синие — сапфировые — фокусируют энергию таким образом, что на выходе она замораживает всё, что попадётся на пути. Они, по сути, годятся в основном для боевой и бытовой магии. Красные (рубиновые) очищают энергию и концентрируют её — любые заклинания, пропущенные через эти камни, становятся точнее и мощнее. Жёлтые (топазовые) глотают нестабильную энергию, стабилизируют и рассеивают. Грубо говоря, колдовать рядом с таким камнем невозможно, потому что любое заклинание, кроме сверхмощных, топазовый виртулит сводит на нет.

Со слов Дисса пять из десяти виртулитов — жёлтые, то есть именно они попадаются чаще остальных. Синих три из десяти. Красных полтора-два. Полтора-два — потому что существование четвёртого и пятого видов под вопросом. Во всяком случае, сам Дисс с ними не сталкивался. Говорят, будто есть берилловые виртулиты, которые могут запасать поистине колоссальные объёмы энергии. И ещё якобы бывают жемчужные виртулиты, способные преобразовывать энергию в материю и обратно. Как по мне, если берилловые вполне могут существовать, то жемчужные — уже чистая сказка. Потому что как остановить того, кто властвует над материей и энергией?

Впрочем, это не так уж важно. Намного интереснее, что мы вломились в дом человека, который владел аж четырьмя виртулитами. Если бы этот человек ещё дышал, я бы предпочёл убраться подобру-поздорову. А так…

— Может, лучше их не брать? — засомневался я. — От таких вещиц одни неприятности.

Я сам не верил в то, что говорю.

— Так уж и быть, я возьму их все, — сказал Кир и потянулся за остальными камнями.

Я машинально ударил его по руке. Гном посмотрел на меня исподлобья. Рэн наблюдал за происходящим с выражением лёгкого недоумения на лице.

— Нет уж, — сказал я. — Давай каждый возьмёт себе по одному.

— Тогда чур четвёртый — мне, — нашёлся гном.

— Тебе-то зачем? Ты ведь даже не чародей!

— Зато я, в отличие от тебя, не пытаюсь откинуть копыта раз в неделю. У меня сохраннее будут.

Гномы — славный народ. Если бы не жадность, цены бы им не было. Даже история с Глубинами их ничему не научила, куда уж мне-то соваться?

— Рэн их нашёл, — сказал я примирительно. — Пусть у него останется два.

Этот вариант поставил Кира в тупик. Копатель сжал губы, засопел, на лице у него отчётливо проступила напряжённая работа мысли.

— Тогда мне — красный, — выдавил он сквозь зубы, словно его заставили отдать последние портянки.

Я со вздохом махнул рукой. Кир взял причитающееся ему и, пряча камень в потайной кармашек на внутренней стороне рубахи, досадливо пробормотал:

— Надо было самому в тумбочку лезть… — и, поворачиваясь к двери, добавил уже громче: — Пойду сарай проверю. Может там ещё не всё в труху рассыпалось.

Жалобно скрипнула дверь, щёлкнул от удара высохший косяк. Рэн, посмотрев копателю вслед, невозмутимо вернулся к тумбе. Я ещё раз окинул взглядом домишко.

На глаза мне попался посох, прислонённый к кровати. Его навершие потускнело, но всё ещё могло похвастаться изяществом деталей. Мастер изрядно потрудился над изделием.

Я глянул на посох сквозь Эфир. Как и ожидалось, передо мной была не просто палка, а артефакт, напоённый неспокойной энергией. Некроманты частенько так делали — наделяли свои посохи магическими свойствами, чтобы те служили не только для замера глубины луж. Разумеется, слуги смерти делали это так, чтобы пользоваться зачарованием мог только сам хозяин. То есть я понимал, что к посоху может быть прикреплена какая-нибудь неявная магическая ловушка.

Осторожно прощупал артефакт — ни намёка на ловушку. Ни намёка даже на хоть какую-то активность. Может, некромант обезвредил посох, чтобы случайно не навредить эльфийке?

«А что, пригодится, — подумал я. — Палка, вроде, крепкая».

И схватился за артефакт, чтобы рассмотреть поближе.

Клянусь, столь глупых ошибок я больше в жизни не совершал.

Череп на навершии вдруг ожил и издал длинный пронзительный вопль. Энергия посоха вырвалась наружу, хлестнула во все стороны — пол заходил ходуном, жалобно задребезжали стёкла. Скелет некроманта резко сел на постели, его пальцы впились фалангами в моё и без того онемевшее предплечье, а в голове у меня прохрустел сухой, безразличный голос:

— Это ты зря.

Пространство затрещало, скомкалось и унеслось прочь; растущая чужая мощь выдернула меня из солнечного мира и швырнула в тёмный, пронизанный тленом слой Эфира, заключив в сложную энергетическую клетку. Краски побледнели, смазались — вместо стен уютного домика вокруг раскинулись серо-чёрные барханы, которые не должны были и не могли существовать в энергетическом пространстве. Так глубоко в Эфир я не заглядывал даже в самых смелых своих исследованиях — потому что боялся взгляда Бездны.

Меня скрутили, обездвижили и заставили смотреть, как из праха, что заменял здесь землю, восстаёт призрак. Он неторопливо обтекал свой костяной остов, словно не мог существовать отдельно; тяжёлая ухмылка не сходила с полупрозрачного лица. Некромант выпрямился, демонстративно хрустнув косточками, и вопросил:

— Что, человече, жадность обуяла?

Я с перепугу кивнул. Призрак говорил на Локуэле с южным акцентом, на новом для меня диалекте. Его черты расплывались, но в них всё же угадывался южанин средних лет, с большим носом, лысиной и глубоко посаженными глазами. Хуже всего был взгляд — подчёркнуто спокойный, похожий на ширму, скрывающую безумие.

— Зачем ты пришёл в мой дом? — бросил некромант. — Чтобы обокрасть? Забрать всё, что не пригодится мертвецам?

В его тоне таилась издёвка, которая не сулила мне ничего хорошего. От этого человека — пусть и мёртвого — исходила такая мощь, что заглушить её не мог даже постоянно фонящий Эфир. Некромант мог сделать со мной всё, что угодно, даже распылить на песчинки, и при этом бы даже не вспотел. При жизни он точно вышел за пределы Лестницы. И уж наверняка мог бы жить вечно. Но отчего-то не стал…

— Мне просто стало… любопытно, — выдавил я.

— Неужели? Некоторые люди как сороки, только хуже, — с презрением отозвался призрак. — Птицы всегда чуют, какие безделушки лучше не трогать.

— Меня заинтересовал не посох, а его хозяин.

Некромант скривился и сверкнул глазами.

— Придумай что-нибудь поубедительнее, пока я тебя на тряпки не порвал.

— Мы просто пытаемся выбраться из долины, — сказал я, поняв, что призрак мне всё равно не поверит. — Перевалы…

— А как же вы сюда попали? — перебил некромант. — Через какую щёлку вы просочились, тараканы?

— Из пещер. По высохшему руслу.

— Это на юге что ли?

— Да.

— Так вас, значит, пропустили скорпикоры?

— Скажем, мы проскользнули.

— Ой, врёшь, — с недоверием протянул мертвец. — Не могли вы там «проскользнуть», да ещё и такой компанией. Гном и… Кстати, кто третий? Впрочем, не говори, мне до звезды. А Многощупа-то вы как миновали?

— Если ты о той здоровенной химере на дне моря, то с трудом.

Некромант замолчал, задумавшись. Ветер забвения раздувал серые песчинки под нашими ногами. Я вдруг понял, что нахожусь внутри искусственного мира, запрятанного в глубине Эфира. Точнее не в мире даже, а где-то на его пороге, в монохромном преддверии, в то время как сам мир был скрыт где-то поблизости. Его творец и хозяин пронизывал меня своим псевдоспокойным взглядом, а я по-прежнему не мог пошевелиться. Он мог бы давно прихлопнуть меня, но отчего-то этого не делал.

Я подумал, что это подходящее время, чтобы немного ослабить повисшее в воздухе напряжение.

— Мы уйдём и больше тебя не потревожим, — сказал я как можно твёрже. — Только помоги нам…

— Тебе никто не в состоянии помочь, — сказал некромант сухо. — Даже если я помогу, тебе всё равно скоро конец.

У меня пересохло в горле.

— Почему?

— Потому что ты какой-то неправильный. Жизнь тебе как будто навязана, линии судьбы вообще нет. У тебя просто нет начала, нет родины. Ты везде и всюду лишний.

Призрак замолчал, глядя сквозь меня. Он словно видел нечто такое, чего не видели другие, читал знаки, на которые никто не обращал внимания. Он за минуту узнал обо мне больше, чем я сам узнал за целую жизнь.

Это злило. Это интриговало.

— Расскажи ещё, — прохрипел я.

Некромант скривился, и в глазах его вдруг мелькнула жалость, смешанная с отвращением.

— Слыхал про всемирный событийный поток? Именно в него вплетены все линии судьбы. Его можно увидеть, если много учиться… И по линиям судьбы предсказывать будущее каждого живого существа, каждого камешка у тебя под подошвой. Не точно, конечно, но всё же можно. А у тебя этой линии нет. Ты существуешь вне всемирного потока, отдельно от всех остальных. Это как… А, долго объяснять.

— Я готов слушать.

— Не слишком ли ты обнаглел, человече? — рявкнул некромант, гадливо поджав верхнюю губу. — Заявился в мою усыпальницу, присваиваешь мои вещи, и ещё чего-то требуешь? Я тебе ничего не должен!

— Пожалуйста, — сказал я тихо. — Расскажи.

Я готов был простить этому мертвецу хамство, высокомерие, брезгливость в каждом движении, презрение в каждом слове — всё. Единственное, чего я не смог бы ему простить — молчания. Потому что он уже рассказал больше, чем я смог выжать из хвалёного Оракула.

Мёртвый чародей вздохнул — чтобы ещё раз показать, какое великодушие проявляет к такому ничтожеству, как я.

— Раз ты вне общего потока, вокруг тебя начинает формироваться отдельный поток, неправильный относительно всего остального. Поэтому к тебе липнет всякая событийная шелуха. Не замечал, что с тобой случаются маловероятные вещи? Эта мелочёвка копится, наматывается, как грязь на сапогах. Точнее даже так: она превращает тебя в снежный ком. Чем дальше ты катишься, тем больше становится твой бракованный событийный поток, тем более значительные события ты притягиваешь.

Некромант помолчал, сжав губы.

— Рано или поздно они тебя раздавят, — сказал он. — И с этим ничего не поделаешь.

От последней фразы у меня чуть пар из ушей не пошёл.

— И что же мне теперь, — выдавил я сквозь зубы, — лечь и умереть? Как сделал ты?

Спокойствие вмиг слетело с некроманта, обнажив то, что скрывалось внутри него с самого начала. А скрывался там свирепый безумец с лицом, которое больше походило уродливую маску дикаря-людоеда.

— Ты возомнил, что знаешь что-то обо мне?! — проревел призрак и тут же перешёл на шипение. — Ты возомнил, что знаешь что-то о смерти? Да ты, клоп жалкий, её даже не нюхал. Любопытно тебе стало, говоришь? Я прожил пятьсот лет, — уронил он так веско, словно уже этим всё должно быть сказано. — Этого более чем достаточно. Думаешь, это для тебя, презренной мухи, моли-однодневки, существует вселенная? Сколько самонадеянности! В этом мире и всех прочих всё построено вовсе не на жизни, а на её отсутствии. Присмотрись: только безжизненное гармонично, уравновешенно и совершенно! С точки зрения вселенной жизнь — это болезнь, простуда, которая всё никак не пройдёт до конца. Когда же вы, тупые мальчишки и девчонки, наконец поймёте, что жизнь — это всего лишь миг, а смерть — вечна? Что куда вы не идите, сколько смысла не ищите в вашем жалком существовании, его не прибавится. Что сам поиск смысла бессмысленен. Только тупое желание жить не даёт вам всё это осознать, а то давно уже давно все повымирали бы! Именно из-за милосердной глупости всё никак не переведутся искатели истин, борцы за свободу и алкатели абсолютной власти. Тупицы! Перед смертью все — равны, и всё — равно. Это самая первоочередная истина. Самая важная власть — это власть над собственной жизнью. А единственная свобода, за которую стоит бороться — это свобода выбрать свою смерть. Смешно, — некромант улыбнулся отвратительнейшей из улыбок, — но многие считают, что уж они-то хозяева своей судьбы, что это они имеют жизнь! А на самом деле жизнь имеет их и выбрасывает на помойку, когда заблагорассудится. Сколькие погибают от яда, болезни или стали? Это разве похоже на смерть хозяина своей судьбы? И в конце их ждёт самое главное. — призрак сделал паузу. — Разочарование. Горькое, удушливое — такое, что лучше бы и не жил вовсе. И души их шатаются потом здесь, в Эфире, пока не истончатся и не превратятся в пустые шкурки себя самих. А ещё позже вся эта отупевшая масса возвращается в материальный мир — и вот они, возвраты. Грамотный, надеюсь? Знаешь, что это не злые боженьки химер плодят? Знаешь, значит. Ну вот теперь будешь знать, что это за энергия такая, которая вступает в реакцию с эманациями душ человеческих и создаёт возвраты. Они реагируют между собой, потому что по происхождению однородные… А энергии в каждой душе ой как немало.

Я внимал, не перебивая. Мне было неинтересно всё, что рассказывал некромант, потому что я хотел услышать совсем о другом. Но свою долю разочарования я уже получил. И поэтому слушал. А знание, которое выливал на меня мёртвый слуга смерти, оседало где-то глубоко внутри моего существа — как тяжёлый, мутный студень на дне сосуда. Я не имел никакого желания во всём этом разбираться, но чувствовал, что рано или поздно слова некроманта могут всплыть на поверхность, и тогда их смысл станет простым, прозрачным и предельно ясным. Правда, случится это разве что в случае, если меня, как сосуд, выпьют досуха…

А призрак тем временем продолжал:

— Именно поэтому я потратил не одно столетие на поиск нового способа существования — не быть живым и быть не мёртвым. Потом я собрал всё необходимое и направился сюда. С единственной, кто мне дорога̀. С кем я мог бы прожить столько, сколько захочется. С кем одной только жизни недостаточно. Она хоть и не разделяла моего отношения к смерти, но со мной готова была идти хоть куда. Всё. Это всё, понимаешь? Всё, что нужно. Она бросила Ниолон, я бросил войну, которую вёл, бросил всех, кого знал и пришёл сюда. Ещё в молодости я случайно попал в долину с одной гарпией и сразу присмотрел для себя местечко. Вернувшись, я спрятал все пути сюда, включая подземные реки, создал химеру на дне озера и закольцевал на ней возможные возвраты. Со временем даже воздух перекрыл, создал купол, через который могут пройти только те, кто безвреден — почти десять лет корпел над заклятьем. Мы с Эл’Ленор прожили в этом месте ровно сто лет, как и хотели, а потом умерли с помощью моего посоха. Жизнь у нас была не сахар, но умерли мы счастливыми. Улавливаешь иронию? Окончательное счастье пришло об руку со смертью. А знаешь почему? Потому что здесь нет никого и ничего, только наша с ней любовь, свет созданного мной солнца и сверкание песка.

Призрак помолчал, словно сомневаясь, стоит ли говорить дальше. Будто опасался, что его не поймут. Но всё же сказал:

— Ты верно заметил, я просто лёг и умер. Это, чтоб ты знал, вообще самое правильное, что я сделал в своей жизни.

Некромант злобно и даже с ненавистью смотрел мне в глаза. Сухой ветер мёртвого искусственного мира то и дело доносил обрывки каких-то слов, плача и смеха, но я не был уверен, что мне не мерещится. После рассказанного призраком и не такое могло почудиться.

— А тебе даже лечь и умереть уже не поможет, — мстительно ухмыльнулся мертвец. — Ты насобирал уже столько событийного мусора, что даже если умрёшь, эта гадость столкнётся со всеобщим событийным потоком. Чем больше времени пройдёт, тем большие разрушения вызовет это столкновение. И больше всех достанется тому, кто тебя прикончит. Так что не жди лёгкой смерти, клоп. Подыхать ты будешь в муках.

Я предпочёл пропустить эти злобные предсказания, больше похожие на проклятья, мимо ушей. Призрака это немного расстроило.

— Выметайся из долины, — сказал некромант с какой-то усталой ожесточённостью. — Чем скорее, тем лучше. Бери всё, что тебе нужно и вали отсюда. Только не трогай наши тела и мой посох. Когда с тобой произойдёт очередная случайность, в воронке которых ты уже увяз по самые уши, я хочу, чтобы ты был как можно дальше отсюда.

— С радостью, — отозвался я. — Так как отсюда выйти?

— Под моей подушкой лежит дневник с записями. Там есть карты двух оставшихся проходов и формула магического ключа, чтобы долина тебя выпустила. И, надеюсь, у тебя достанет ума никому не рассказывать про то, что ты здесь видел.

— Достанет. И… спасибо?

— Проваливай, — бросил некромант вместо прощания и просто растворился в ветре.

Через мгновение меня выдернуло из глубин Эфира и швырнуло обратно, на пол старого дома — даже в глазах потемнело, а желудок подкатил к горлу.

Ко мне тут же подскочили обеспокоенные товарищи.

— Эн! Ты где был?! — гном тянул меня, оглушённого, за плечо, пытаясь поставить на ноги. — Вот это фокус с исчезновением!

Я, едва смог сфокусировать взгляд после дикого полёта сквозь Эфир, обернулся к кровати. Некромант лежал в той же позе, в которой мы его нашли. Посох тоже остался нетронутым. Дверь была нараспашку, окна — тоже. Пыль всё ещё стояла столбом.

— Далеко, — запоздало ответил я. — Вы только посох не трогайте.

— Как только ты его коснулся, тут же исчез, — сказал Рэн. — А меня с ног сбило. Магией.

— Мне остатки сарая прямо на голову рухнули! — жаловался Кир. — Шишка видал какая?! Что ты тут такого начудил?

— Нам пора отсюда, — вместо ответа сказал я. — Собирайте всё, что присмотрели, и уходим. По дороге всё расскажу.

Копатель и охотник переглянулись и разошлись по углам — собираться. Я же, переведя дух, снова подошёл кровати. Из-под подушки, у самого изголовья, едва высовывался чёрный уголок. Я осторожно потянул за него, стараясь не потревожить череп некроманта — а ну как он меня снова на разговор утянет? Но обошлось: в руках у меня оказалась тетрадь с чёрной кожаной обложкой.

«Проваливай», — эхом раздалось у меня в голове.

Честно говоря, мне и самому этого очень хотелось. Сколько бы интересного не знал некромант, я отчего-то не хотел всё это услышать. Не произвёл он на меня впечатление человека, которому приносит счастье его знание. Вот я и подумал — а мне что, принесёт?

— Послезавтра нужно выдвигаться.

Мои слова заставили остальных замереть.

— Чего вдруг? — подал голос гном. — Собирались же только через неделю. Перевалы ещё не скоро закроются.

— Нельзя терять времени, — сказал я, думая вовсе не о перевалах. — Сегодня нам повезло. Но повезёт ли через неделю?

Гном в ответ только пожал плечами.

Ему как будто стало всё равно.

* * *

Некроманта звали Муалим Иль-Фарах — так было написано в дневнике. Ни я, ни Кир никогда не слышали этого имени, хотя чародей такой силы, живший каких-то пару сотен лет назад, должен был быть очень знаменит. Что ж, должен, да не обязан.

Как он и говорил, в дневнике обнаружилась карта, на которой были отмечены два выхода из долины: на восток и на запад. К счастью, на ней так же были отмечены расставленные ловушки. Нужная нам тропа брала начало в лиге к северу от нашего лагеря и сразу углублялась в горы. Мы выступили, как я и хотел, на рассвете третьего дня после встречи с мёртвым некромантом.

Благодаря Муалиму мы обзавелись недостающим снаряжением. Кир нашёл посуду, швейные принадлежности, моток эльфийской верёвки и пару железных крюков, которые приспособил под кошку. Рэн помимо виртулитов добыл мешки, старый стальной кинжал, несколько свечей, кусок самодельного мыла и даже переносной фонарь. Огонь мы отныне разводили при помощи кремней, на ночлеге стелили на землю одеяла. Я также прихватил белый некромантский балахон — он, конечно, не подошёл по размеру, но выбора-то не было. Всё лучше, чем голышом.

Но самое интересное я почерпнул именно из записей Муалима. Записи в большинстве своём отражали его размышления — примерно в том же ключе, что и его монолог при нашей встрече. Каждое предложение казалось мне жёстким, сухим, безэмоциональным — как в каком-нибудь научном труде, где нет места ничему, кроме изложения фактов. Муалим пытался проникнуть мыслью в природу многих фундаментальных материй и понятий, упорно, скрупулёзно. И каждый раз, когда ему казалось, что он нащупал истину, я чувствовал его разочарование — оно едва не стекало со страниц уродливыми чёрными кляксами. Вселенная медленно, но верно становилась для некроманта слишком скучной.

Однако стоило где-то в строке мелькнуть имени Эл’Ленор, как всё менялось. Жёсткие и в некоторой степени даже мрачные формулировки сменялись теплотой и образностью. Муалим редко позволял себе ласковое слово — но каждое из них относилось к эльфийке. Он мог отклониться от темы и в отдельном абзаце описать какой-нибудь случай, связанный с Эл’Ленор — какой-нибудь пустяк, ничем не выделяющийся из рутины. Однако смысла в этих пустяках я углядел намного больше, чем сложных многоуровневых рассуждениях, занимающих десятки страниц.

Меня удивил положительный возврат, потому что я не мог представить ситуации, благодаря которой он может возникнуть. А теперь я совершенно точно знал, почему это явление имело место именно в жилище вредного, озлобленного на весь мир некроманта.

Он просто до безумия любил свою женщину. Какой-то болезненной, без конца терзающей душу любовью. Оставаясь с ней, он словно наносил себе увечья, а после ещё желал новых: больнее, страшнее, уродливей. В этом самоистязании он видел смысл своей жизни — и был счастлив, страдая. А Эл’Ленор… Говоря о ней, некромант сразу становился необъективным, поэтому трудно судить, но она вроде бы отвечала ему взаимностью, хоть и не в такой чрезмерной форме. А положительный возврат — просто следствие того, что происходило между этими двумя.

Последняя запись в дневнике отличалась от остальных.

«Я готов. В нужный день, в нужный час. Нам пора уходить».

И дальше только чистота пустых строк.

Получилось, что даже такой неприятный человек, как Муалим Иль-Фарах смог породить нечто прекрасное.

А я? Я ведь тоже могу?