Ромовый дневник

Хантер С. Томпсон, 1998

Пуэрто-Рико. Остров, на котором невозможно работать – а можно сойти с ума, спиться или влюбиться. Или все сразу. Здесь теплая компания журналистов коротает время в местном кабаке, где они методично наливаются ромом и ведут беседы о том, как дошли до жизни такой. Здесь молодой репортер Пол Кемп получает важные профессиональные и жизненные уроки. Здесь скучно и нечего делать. Именно поэтому то, что начиналось как ленивый южный адюльтер, семимильными шагами мчится к настоящей трагедии… Любовь, выпивка, смерть – а что, собственно, нужно еще?

Четыре

Как я и опасался, собеседование с Сегаррой обернулось полнейшей тратой времени. Почти час мы перекидывались пустыми фразами, шуточками и анекдотами. Хотя он прекрасно говорил по-английски, языковой барьер все же существовал, и я сразу понял, что никогда мы не будем понимать друг друга с полуслова. Еще у меня возникло впечатление, что он отлично разбирается в текущей жизни города, но ни малейшего понятия не имеет о журналистике. Когда он говорил как политик, речь его была понятна и логична, однако представить его в роли редактора газеты было попросту невозможно. Похоже, сам он полагал, что будет достаточно, если он знает подноготную местных событий, а вот идея передать такие знания — да еще широкой публике — показалась бы ему опасной ересью. Меня, кстати, вот что поразило во время разговора: они с Сандерсоном, оказывается, вместе учились в Колумбийском университете.

Я далеко не сразу разобрался в той роли, которую Сегарра играл в «Дейли ньюс». Хотя его называли главредом, на самом деле он был попросту никчемным бездельником, и я перестал обращать на него внимание.

Пожалуй, вот почему мне не удалось завести много друзей в Пуэрто-Рико — по крайней мере друзей, на которых я бы мог рассчитывать. Дело в том, что Сандерсон однажды очень мягко и ненавязчиво разъяснил мне, что Сегарра происходит из самых богатых и влиятельных семейств на острове и что его папаша в свое время был генеральным прокурором. Когда Ник стал главредом «Дейли ньюс», газета сразу приобрела себе множество ценных друзей.

Я никак не мог поверить, что Лоттерман оказался способен на столь изощренное мышление, однако со временем увидел, что он использовал Сегарру чисто номинально, в качестве лощеной и хорошо смазанной подставной фигуры, дабы умеющая читать общественность видела в «Дейли ньюс» отнюдь не рупор yanquis^[13], а славный национальный продукт типа рома или «сахарбола»^[14].

После нашего первого разговора мы с Сегаррой обменивались в среднем тремя десятками слов за неделю; максимум он порой оставлял ту или иную записку, воткнув ее в мою пишущую машинку. Первое время это меня вполне устраивало, хотя Сандерсон дал понять: тем, кто не пользуется благосклонностью Сегарры, светит общественное забвение.

Впрочем, на ту пору никаких амбиций у меня и не было. Я считался работающим журналистом и имел легкий доступ ко всему, что мне требовалось, включая городские балы и приемы в губернаторской резиденции с ее укромными местечками, где дебютантки высшего света голышом купались при луне.

Через некоторое время, однако же, Сегарра начал меня раздражать. Появилось чувство, будто он намеренно не дает мне ходу. Когда не приходило приглашений на вечеринки, куда бы я и сам-то не отправился, или когда я звонил тому или иному чиновнику и его секретарша под разными предлогами не хотела с ним соединять, начинало казаться, что я прокаженный, социальный пария. Само по себе это ничуть бы не беспокоило; на нервы действовал тот факт, что Сегарра зловещим образом все контролирует. Не важно, к чему я терял доступ с его подачи; главное в том, что он способен лишить меня доступа, пусть даже недосягаемая вещь мне без надобности.

Поначалу я испытывал искушение пренебрежительно над этим посмеяться, отплатить ему той же монетой, и пусть он лезет из кожи вон. Однако этого я не сделал — не был готов собирать чемоданы и опять срываться с насиженного места. Видать, постарел; я уже не мог позволить себе влиятельных врагов, не имея на руках ни одного козыря. И куда только подевался былой задор, когда я поступал как хочется, зная при этом, что в любой момент могу свалить, не дожидаясь последствий… Я устал от бегства, устал от бескозырного расклада. Как-то вечером — я в одиночестве сидел у Ала — в голову пришло, что человек способен изворачиваться и шустрить только до поры до времени. Этим я занимался последние десять лет и чувствовал, что резервы подходят к концу.

Сегарра дружил с Сандерсоном и, как ни странно — поскольку Сегарра держал меня за деревенщину и хама, — тот всячески старался быть со мной обходительным. Через несколько недель после нашего знакомства мне понадобилось позвонить в «Аделанте» насчет одного репортажа, и я подумал, что вполне могу поговорить с Сандерсоном.

Он приветствовал меня как старого приятеля и, дав необходимые мне сведения, пригласил к себе на ужин. Я настолько обалдел, что с ходу согласился. Его голос звучал настолько дружелюбно, что казалось вполне естественным провести вечер в его доме, и лишь повесив трубку я сообразил, что ничего естественного тут нет.

Добравшись на такси до указанного места, я увидел Сандерсона на веранде в компании с мужчиной и женщиной, только что прилетевших из Нью-Йорка. Выяснилось, что теперь их ждет остров Сент-Люсия и собственная яхта, которую команда перегнала из Лисабона. Некий общий друг посоветовал им заглянуть к Сандерсону, когда они окажутся в Сан-Хуане, что они, собственно, и проделали, — к его полнейшему изумлению.

— Я заказал лангустов, — сообщил он нам. — Подождем за выпивкой.

Вечер удался на славу. Нью-йоркская парочка напомнила мне о кое-каких вещах, которые я не видел уже долгое время. Мы болтали о яхтах, коль скоро я в этом деле разбираюсь, потому что довелось на них поработать в Европе, — а они тоже разбирались, так как были выходцами из мира, где, судя по всему, яхты есть у всех и каждого. Потребляли мы белый ром, который, по словам, Сандерсона дает сто очков вперед джину, и к полуночи все упились до того, что пошли на пляж плескаться в чем мать родила.

После того вечера я стал почти столь же часто появляться у Сандерсона, как и в «Аловом дворике». Складывалось впечатление, что его квартиру оформлял голливудский дизайнер для съемок фильма на карибскую тему. Она занимала первый этаж старого дома в колониальном стиле, с лепниной и штукатуркой, что стоял почти на краю города. В гостиной был сводчатый потолок, откуда свешивались лопасти вентилятора, а дверь выходила на затянутую сеткой веранду. Перед верандой имелся сад с пальмами и дорожкой, что вела прямиком к пляжу. Дом стоял на холме, и по вечерам можно было сидеть на веранде за выпивкой, разглядывая город сверху. Порой мимо проходил сияющий круизный лайнер, державший курс на Сент-Томас или Багамы.

Когда выпадала слишком душная ночь или ты слишком сильно напивался, можно было взять полотенце и пойти купаться. А потом выпить отличного бренди или, если не успел выветриться хмель, рухнуть в гостевую постель.

Только три вещи нервировали меня у Сандерсона: во-первых, он сам, потому что он был до того предупредительным хозяином, что я поневоле задавался вопросом, что с ним такое; во-вторых, Сегарра, на которого я часто там натыкался; а в-третьих, некий тип по фамилии Зимбургер, занимавший верхнюю половину дома.

Зимбургер принадлежал скорее к животному миру, нежели к людям: высокий, пузатый и лысый, с физиономией злодея из комикса. Он выдавал себя за инвестора и вечно разглагольствовал о том, что намерен понастроить здесь отелей, хотя, насколько я мог видеть, вся его деятельность заключалась в посещении по средам еженедельных сборищ для резервистов Корпуса морской пехоты. Никак не мог он забыть, что в свое время дослужился до капитана. По средам, сразу после обеда, Зимбургер надевал мундир и пил на веранде, пока не наступало время отправляться на ихний шабаш. А иногда он ходил в униформе по понедельникам или пятницам — как правило, по какому-то высосанному из пальца поводу.

— Сегодня добавочный инструктаж, — мог, например, заявить он. — Капитан-лейтенант Такой-То просил меня помочь ему провести занятия по стрелковой подготовке.

Тут Зимбургер заливался смехом и подливал себе в стакан. Пилотку свою он вообще не снимал, даже когда не высовывал носа из дому. Пил он безбожно, так что к сумеркам уже был пьян в дым и принимался орать, расхаживая по веранде или гостиной: вечно плевался в адрес «вашингтонских тряпок» за то, что не ввели морпехов на Кубу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

Янки, гринго (исп.).

14

Ироническое название бейсбола в латино-американских странах (Доминиканская Республика, Пуэрто-Рико, Куба (до 1959 года) и т. д.). Эта импортированная из США игра расцвела на местной почве благодаря спонсорам — крупнейшим предприятиям по переработке сахарного тростника.