Убийство в состоянии аффекта

Фридрих Незнанский

Из окна выбросилась молодая девушка. Казалось бы, что может заинтересовать Генеральную прокуратуру и «важняка» Александра Борисовича Турецкого в этом трагическом, но заурядном происшествии?.. Бывший сотрудник Службы внешней разведки в состоянии аффекта убил своего бывшего сослуживца… Неожиданно для следователя по особо важным делам Турецкого эти два происшествия оказываются связанными. А невидимые нити от них тянутся к высшему руководству Российской Федерации…

Глава 6

Сев в машину, Турецкий понял, что страшно голоден.

Сколько он успел выкурить натощак? Лучше не считать…

Перед глазами замаячил аппетитный сэндвич, приготовленный руками жены: каждый слой щедро пропитан кетчупом, переложен ломтиками сыра, бекона, кольцами свежего огурца и лука. Вкуснотища! Даже в желудке засосало.

Турецкий посмотрел в окно.

— Останови-ка здесь, — попросил он водителя. С утра он решил вызвать служебную машину, и теперь беспечно покуривал на заднем сиденье.

Являться натощак в прокуратуру — дурная примета. Не так уж сильно он запоздает, если позавтракает.

Пробежав пешком полквартала (ближе негде было припарковаться), Турецкий приметил вывеску ресторана-бистро. Над дверью, когда он вошел, зазвенели китайские колокольцы. Зал показался ему уютным, запахи аппетитными, очередь у стойки недлинной. Он заказал рубленую котлету с картошкой, жюльен, апельсиновый сок, кофе и ватрушку. Завтракать пришлось задом наперед: сначала подали сок и ватрушку, затем кофе, а за котлетой пришлось дополнительно бегать к стойке. Жюльен приготовили последним. Он был горячим и обильно-грибным, что искупало задержку.

Две подружки студенческого вида, за чей столик подсел Турецкий, прервали свой щебет и стрельнули глазами в его сторону. Физиономия соседа показалась им привлекательной, потому что обе, словно невзначай, покосились в сторону зеркала, поправили прически, промокнули салфеточками накрашенные губы и принялись прихлебывать свой кофе маленькими глоточками.

Эти невинные знаки внимания заставили Турецкого почувствовать себя снова на коне.

«Зачем они так сильно красят волосы? — подумал он о своих соседках и вообще о всех нынешних девушках. — Ведь у них еще нет ни единого седого волоса. Искусственный цвет их старит. Им приходится часто пользоваться румянами, чтобы не выглядеть бледными на фоне собственных ярких шевелюр».

— Ты допила? — спросила «баклажанная» соседка свою «махагоновую» подругу.

— Да.

— Тогда идем.

Оживленно болтая, девушки подхватили свои художественные папки, сумочки и, бросив в сторону Турецкого прощальные взгляды, побежали к выходу.

Турецкий дожевал котлету. Выпил сок. Посмотрел на часы.

Проходя мимо зеркала, взглянул на свое отражение и заметил, что спросонья надел к пиджаку не тот галстук. Пиджак был сегодняшний, то есть тот, который жена повесила на плечики перед его носом, чтобы утром он не искал, что надеть. А галстук он вытащил из шкафа вслепую и выглядел в нем теперь как попугай.

В машине он снял галстук, скатал трубочкой и сунул в карман пиджака. Затем аккуратно протер губкой туфли. Проходя по коридору Генпрокуратуры, он уже чувствовал себя свежим и бодрым, словно только что из дому.

Первым долгом надо было доложиться у Меркулова. Тому тоже выпала бессонная ночь.

Меркулов был у себя в кабинете.

Пока Турецкий докладывал о поездке на Рублево-Успенское шоссе и результаты осмотра квартиры покойной, Меркулов не задал ни одного вопроса. Сидел неподвижно, уставившись в одну точку где-то на полу сбоку от стола. Турецкий, сидевший лицом к окну напротив Меркулова, впервые заметил, что подоконник в кабинете шефа густо заставлен горшками с цветами. Белая герань, фиалки, кактусы разных пород, и все усыпано цветами.

«У него новая секретарша», — решил про себя «важняк».

— Вот так обстоит дело в общих чертах, — вслух подвел он итоги.

Меркулов кивнул.

— Ты тоже думаешь, что покойная была лю… Что она была связана с Разумовским? — понижая на фамилии премьера голос до минимума, спросил Меркулов.

— Да. В этом нет ни малейших сомнений.

— Была или и сейчас ею являлась?

Вопрос был сформулирован без претензий на академичность грамматики, но суть Турецкий ухватил.

— Не знаю. Обыск в квартире еще продолжается. Ищем письма, записки, блокноты… Все, что может служить доказательством.

— Вот-вот. Это правильно.

Меркулов потер щеку, словно у него зуб заболел.

— Ненавижу я связываться с нашим правительством, — признался он. — Гнилое дело.

Турецкий не возражал. Дураку ясно, что гнилое.

— Саша, я тебе доверяю. Я знаю, ты сможешь…

И против этого Турецкий ничего возразить не мог.

Приятно, когда начальство в тебя верит.

— Максимально придерживай информацию. Как только об этом раструбят по телевизору, нам на хребет наступят железной пятой.

— Уже делаем, что можем.

— Вот еще что, — сказал Меркулов, — я не приказываю тебе это дело замять, но… Наверху народ сидит обидчивый. Всем кажется, что под них копают. Ты понимаешь?

— Понимаю, — согласился «важняк».

— Времени у нас в обрез.

— Понимаю, — подтвердил Турецкий.

— Если уже на этой неделе у меня не будет результата, нам не дадут работать.

— Постараюсь.

— Знаю, что постараешься, но старайся по-быстрому. А вообще, между нами говоря, я тебе сочувствую. Дохлый номер. Такие дела или сразу раскрываются, или вовсе не раскрываются, это уже мой личный опыт. Что тебе чутье подсказывает, это самоубийство?

Турецкий ничего не ответил.

— Ясно, — вздохнул Меркулов. — Когда нет никаких версий — это хуже всего. Ну, не буду задерживать. Успехов!

Задерживаться в своем кабинете Турецкий не стал. Покончив с бумажной работой, он вызвал машину и отправился обратно на квартиру Лебедевой, на Рублевку. По дороге он думал, что неплохо бы узнать результаты патологоанатомической экспертизы. Найден ли в крови алкоголь, наркотики, седативные препараты, антидепрессанты? Но раньше вечера получить результаты патологоанатомической экспертизы представлялось маловероятным, а терять столько времени на ожидание было не в характере «важняка».

Когда он прибыл, оказалось, что обыск в квартире подошел к концу, и все ожидают его возвращения, чтобы отчитаться. Только в гостиной, откуда выбросилась Лебедева, еще работали эксперты — собирали с пола, ковров, мебели микрочастицы грязи, ворса, ниток.

Совет держали в каминной. Турецкий с удобством расположился на двухместном диване. Никто не решился втереться в непосредственную близость к шефу — диванчик располагал к слишком интимному соприкосновению. Посему «важняк» восседал в гордом одиночестве. Остальные бойцы устроились вокруг него кто где.

— Ну-с, дети мои? — потерев ладони, начал Турецкий. — Я слушаю.

— Покойная Полина Павловна Лебедева, двадцати пяти лет, не работающая, проживала одна, прописана тоже одна, квартира принадлежала ей, куплена пять лет назад в агентстве недвижимости «Жуковка»… Смерть наступила, по предварительным данным, в час тридцать два ночи. Предварительная причина — самоубийство, выбросилась из окна одиннадцатого этажа своей квартиры. Характер внешних повреждений на трупе это подтверждает. Записки нет. В квартире порядок, следов борьбы нет, все ценные вещи, насколько можно судить, на месте.

— Родственники, друзья в Москве? Установили?

— Судя по всему, родственники у нее живут в Сибири. В паспорте ее место рождения — Омская область. Найдены ее письма матери в Омск и сестре во Владивосток. Вот адреса.

— Хорошо. Сообщите родителям о ее смерти. Пошлите телеграмму на омский РОВД. А что в Москве?

— Ее записная книжка, одна из нескольких, но эта лежала в сумочке — вероятно, последняя.

Турецкий взял в руки календарь-ежедневник, быстро пролистал. Имена, фамилии, номера телефонов в Москве. Иногда просто имена. Иногда просто номера телефонов. Фамилии выведены аккуратным почерком черным гелевым стержнем, номера телефонов — красным, для удобства. Никаких спешно нацарапанных каракулей, вкривь через лист второпях записанных номеров. Аккуратистка…

Турецкий почувствовал нехорошее сосание под ложечкой. Если так, то почему не оставила записки?

— Обзванивайте всех подряд, — приказал Турецкий, возвращая книжку. — Зайдите в тот фитнесс-клуб, куда у нее абонемент, расспрашивайте тренеров, массажисток, знакомых по клубу. Она наверняка посещала какой-нибудь салон красоты, парикмахершу, маникюршу — узнайте где, всех расспросите. Парикмахерши знают про своих клиенток больше, чем вам кажется. Постарайтесь восстановить ее вчерашний день по часам и минутам: где была, с кем встречалась. Автоответчик прослушивали?

— Первым делом. Есть пара интересных сообщений. Установлены номера, с которых звонили.

— Хорошо. Начните с них. Кассету мне, в автоответчик — чистую, и записывать все поступающие звонки. Соседей опросили?

— Нет, ждали вас.

— Правильно. Еще что-нибудь интересное нашли? Наркотики, оружие? Лекарства?

— Ничего такого.

— На всякий случай все лекарства, какие нашлись в квартире, собрать в один мешок и отослать экспертам, — распорядился Турецкий. — Драгоценности?

— Никаких.

— Что, совсем никаких? — удивился «важняк».

— Совсем. Часы золотые, бижутерия… Вот, сами смотрите — это все, что нашли.

Турецкий задумчиво уставился на кучку дамской бижутерии. Серебро, дешевое золото, цирконий. Вещи художественные, со вкусом, но дешевка… Дешевка…

Нет, тут что-то не сходится.

— Тайников в квартире нет? — спросил Турецкий.

Минутное замешательство в рядах подчиненных.

— Вроде нет.

— Вроде? Не искали. Проверить немедленно все в квартире сверху донизу, стены, полы, потолки, цветочные горшки. — Турецкий кивнул на подозрительную кадку с рододендроном. — Без порчи имущества, разумеется!

— Так точно.

— Подождите, что-то еще хотел спросить… — Турецкий потер лоб, сосредотачиваясь. — Да! Вот еще что. Все документы, фотографии, видеокассеты, письма, записные книжки — все, все, где хоть одно слово написано ее рукой или упоминается имя сами знаете кого, — собрать в коробку. Я заберу с собой. Чеки из магазинов, записки к букетам, открытки, письма — все. Мусоропровод осматривали?

— Вывезли мусор ночью, — ответил меланхоличный голос.

— Плохо. В квартире мешки с мусором были?

— Есть. Просмотрели. Ничего подозрительного.

— Это я сам решу.

Турецкого отвели на кухню. Там на полу, на расстеленном целлофане, лежало аккуратно рассортированное содержимое помойного ведра Лебедевой. Турецкий наклонился и застыл над мусором в позе профессора археологии. Остальные притихли, как в детской игре «морская фигура на месте замри».

— М-да, — сказал наконец «профессор», разгибаясь. — Разбитый бокал. Отпечатки с него снимали?

Позорное молчание.

— Аккуратно снять.

Турецкий обвел взглядом кухню и одобрительно вздохнул: никаких гладильных досок вместо стола, никаких стульев-паучков. Покойная Полина Лебедева предпочитала классику.

Он открыл дверцу холодильного шкафа для вин, осмотрел бутылки — несколько початых. По следам порошка было заметно, что над бутылками изрядно поработал эксперт по дактилоскопии.

— Проверить, что было в разбитом бокале. Не совпадет ли с содержимым открытой бутылки.

Турецкий заглянул в посудомоечную машину. Увидел второй такой же бокал, тарелки — чисто вымытые.

— Следов пепла от сгоревшей бумаги в пепельницах не нашли?

— Нет.

— Коля, — Турецкий поймал подчиненного за фалду кожаного жилета, — если бы ты хотел что-нибудь сжечь, например письмо, любовную записку, перчатки — ты бы где это делал?

— В туалете, — не задумываясь, ответил подчиненный.

— В камине, — подсказал более сообразительный старший группы, уразумевший, к чему клонит «важняк». — В камине она могла сжечь.

— Смотрели? — обратился к нему Турецкий.

— Честно говоря…

— Так чего стоишь? Ладно, я пошел знакомиться с соседями. Когда вернусь, чтобы все барахло, которое я заберу с собой, было сложено. И тайник простучите… И остальное… Короче, увидимся.

Турецкий вышел на лестничную площадку.

Белые матовые стены, яркие светильники, мраморная плитка на полу, веселенькие коврики у дверей. Никаких металлических конструкций — фешенебельные дубовые двери, кованые чугунные детали. На одной двери глазок сделан в виде средневекового зарешеченного оконца, на другой — кольцо в виде львиной головы с оскаленной пастью… Изысканно…

Турецкий подумал, что в любом другом доме новость о самоубийстве одинокой красивой соседки мигом собрала бы любопытную толпу жильцов, жаждущих поделиться с властями информацией.

В любом нормальном доме. Только не в этом.

Эти солидные двери, казалось, говорили: «Нас это не касается!»

В подъезде стояла тишина. Ни одного любознательного лица, ни одного праздношатающегося. Даже лифт двигался бесшумно.

Турецкий позвонил у двери с номером 124 под львиной чугунной головой. Подождал. Еще раз позвонил.

Дверь открыла пожилая дама, настроенная враждебно.

— Здравствуйте. Я из Генеральной прокуратуры, следователь по особо важным делам Турецкий.

Дама сдвинула со лба на нос очки и внимательно просмотрела книжечку удостоверения.

— В чем дело? — строгим голосом спросила она, сверяя фото в книжечке с физиономией незваного гостя.

— Вы знаете, что ваша соседка из сто двадцать пятой квартиры сегодня ночью погибла при трагических обстоятельствах? Я должен задать вам несколько вопросов.

Дама промолчала. Турецкий понял, что она знает новость, но не выдает своих чувств.

— А в чем дело? — повторила она, возвращая удостоверение.

— Мы так и будем в коридоре разговаривать? Может быть, я войду?

— Не имеет смысла. Вряд ли наша беседа затянется. Я ничего не знаю.

— Вы были знакомы с покойной?

— Нет.

— Но вы встречали ее на лестнице, не так ли? В лифте? У почтового ящика?

— Да.

— Здоровались?

— Иногда.

— Разговаривали о погоде?

— Никогда. Нет.

— Вы одна живете? — спросил Турецкий, едва сдерживая раздражение.

Конец ознакомительного фрагмента.