Африканский след

Фридрих Незнанский

После взрыва в детдоме, во время которого погибли террористка-смертница и глава ЧОПа «Глория» Денис Грязнов, осиротела и команда Турецкого: Александр Борисович, предотвративший вместе с Денисом гибель детей, получил тяжелую контузию и находится в глубокой коме, вернуть его из которой доктора не обещают… Следствие по делу о взрыве возглавляет заместитель Генпрокурора России Константин Дмитриевич Меркулов. Вот только «Глория» Генпрокуратуре не помощница: поклявшись над гробом Дениса отомстить убийцам, его товарищи ведут собственное расследование.

2

Лиля неожиданно обнаружила, что стоит посреди сестринской одна: она и не заметила, когда ушла Инна. Нахмурившись, девушка решительно вышла из комнаты и зашагала в сторону первой реанимации.

Людей в коридоре стало меньше, жизнь госпиталя постепенно возвращалась в свою обычную колею. Только возле нужной ей двери стояли двое: хмурый Курочкин и бледный пожилой мужчина в темно-синей форме Генпрокуратуры. Определить, в каких он чинах-званиях, Лиля не могла, поскольку в таких вещах не разбиралась совершенно.

–…Главное — он жив, — услышала она голос Курочкина. — Это уже почти чудо, Константин Дмитриевич… Очень вас прошу: уезжайте, в ближайшие дни вряд ли что-нибудь переменится.

— Я не могу… — пробормотал его собеседник. — Саша… Я отправил его туда сам… Он для меня не просто коллега, поймите, он мой самый близкий друг! А вы даже не хотите четко и ясно пояснить, что с ним… Ведь какой-то диагноз вы в свои бумаги вписываете?..

Лиля замерла, вслушиваясь в их разговор, почти вжавшись в стену, у которой стояла. Курочкин тяжело вздохнул и коротко ответил:

— У Александра Борисовича тяжелая контузия. Кризис миновал, сейчас он в коме.

— В коме?..

— Поймите, приданной ситуации это, если можно так выразиться, нормально! Я вам больше скажу: вашему другу необыкновенно повезло… Он находился в эпицентре взрыва, и при этом практически ни одного осколочного ранения… Возможно, все дело в том, как считает Раппопорт, что взрывная волна прошла выше и все осколки получил его коллега, — можно только гадать, и не более того… Один случай из миллиона, потому я и говорю о чуде!

На лице собеседника главврача появилось, как отметила Лиля, умоляющее выражение:

— Скажите, Саша… Он будет… жить?..

— Если вы насчет того, выйдет ли он из комы… — Курочкин замялся, а Лиле показалось, что ее и без того частившее сердце сейчас просто-напросто вырвется из груди. — Знаете, честно говоря, на сей счет сказать вам ничего не могу… Теоретически возможно, а вот на практике… Во всяком случае, в своей я такого не помню, извините…

Доктор круто развернулся и зашагал в сторону своего кабинета, не заметив Лилю, мимо которой прошел. Девушка тяжело сглотнула и вздрогнула от неожиданно раздавшейся телефонной трели, особенно неуместной в тишине коридора. Она посмотрела в сторону реанимации, откуда та прозвучала, и увидела, как человек, которого главврач называл Константином Дмитриевичем, тоже вздрогнув, достал из внутреннего кармана своего мундира мобильный телефон.

— Меркулов на связи, — глухо произнес он голосом, лишенным интонаций. И, послушав где-то с полминуты, нахмурился. — Да, Катя, я вас помню, вы звонили мне вчера… Саша жив, но он в коме… Вы ведь, кажется, врач?.. Тогда и сами все понимаете… У меня к вам только одна просьба: ни слова Ирине, ни в коем случае, сделайте все, чтобы она ему не звонила, Ирина Генриховна не должна знать… Что?!

Лиля видела, как побелел еще больше Меркулов, как опустился на узкий диванчик, возле которого стоял, словно у него подогнулись ноги, слушая свою собеседницу.

Потом, тяжело сглотнув, заговорил снова:

— Как получилось, что она узнала?.. Катя, насчет ребенка… это точно?.. — Он снова помолчал. — Убил бы этих телевизионщиков… Какого дьявола в роддоме оказался вообще телевизор?! Ну да… да… Катя, вы должны убедить ее, Саша действительно жив, говорят, это настоящее чудо, но он жив!.. Должна поверить! Вы же ее подруга, найдите такие слова, чтобы поверила, назовите, в конце концов, госпиталь, может, это ее убедит… Да, я пока здесь… Не знаю сколько, — пока смогу, буду сидеть… Конечно, звоните!

Он отключил связь и тяжело откинулся на спину, привалившись к стене, а Лиля наконец сдвинулась с места.

— Константин Дмитриевич? — Она нерешительно подошла к Меркулову, оказывается прикрывшему глаза. Он вздрогнул и, обнаружив возле себя женщину в белом халате, взглянул на нее испуганно:

— Что… Что-то с Сашей?!

— Нет-нет, я всего лишь медсестра, буду возле него сегодня дежурить… Я просто хотела сказать: вот увидите, мы его из этой проклятой комы вытащим! Я… Я от него не отойду, пока не вытащим, вот увидите…

На лице Меркулова мелькнула тень удивления:

— Спасибо, милая… Как вас зовут?..

— Лиля… Я… Александр Борисович шесть лет назад спас моего отца от тюрьмы, от страшного обвинения… Я была еще совсем девчонкой, но все помню… Я даю вам слово, что не отойду от него ни на секунду!.. А Ирина Генриховна — она ему кто?

— Жена… — Меркулов пристально посмотрел на девушку и, немного поколебавшись, решился: — У нее тоже беда… Понимаете, она сейчас находится в больнице, то есть в роддоме… Должен был родиться ребенок, только теперь уже не родится… Ирина услышала по телевизору о взрыве, а там брякнули, что Саша тоже погиб. Словом, ребенка она потеряла…

— Убила бы этих журналюг! — Лиля непроизвольно сжала кулачки. — Да их судить надо!..

Меркулов вздохнул и махнул рукой:

— Без толку, Лилечка… Отмажутся, как всегда… Плохо то, что Ирина Генриховна никому не верит, что Саша жив, даже своей близкой подруге…

Дверь реанимации в этот момент приоткрылась, и оба они — и Меркулов, и Лиля — вздрогнули: в образовавшейся щели показалось красное и сердитое лицо старшей медсестры. На Константина Дмитриевича она не обратила внимания.

— Ты уже здесь? — резко поинтересовалась Клавдия Петровна. — Стоишь лясы точишь?! А ну-ка за работу… Инна что, уже ушла?

— Ушла, — смущенно пробормотала девушка. И, бросив на Меркулова последний взгляд, покорно шагнула к дверям первой реанимации.

Они оба лгали ей… Лгали!.. И Екатерина, которой она так доверяла, и Зоскин… Боже, как же она устала от лжи, которой была, казалось, пропитана вся ее жизнь… Как он может быть жив, если по телевизору ясно и четко было сказано о гибели обоих?.. А тот бредовый звонок на грани бытия и небытия ей просто почудился, пригрезился — не было никакого звонка! Теперь она даже не помнит, мужским или женским был голос… Господи, почему все они не оставят ее в покое?!

Ирина ощутила горячую и душную волну ненависти, внезапно всей своей бетонной тяжестью придавившую ее к кровати. Это не была ненависть к кому-то конкретному, нет… Скорее всего — к тому чудовищу, представлявшемуся ей почему-то сейчас в виде омерзительного серого спрута, который именуется государственной машиной… Государственной машиной, убившей Шурика… Но ведь он сам — сам, так охотно, почти радостно скользил все эти годы в ее отверстую пасть, служил ей, забывая о собственной жене, дочери, будущем ребенке… Как, как она скажет теперь их дочери, что у нее нет больше отца, нет и обещанной маленькой сестрички или братика и не будет уже никогда?..

— Иришка, — она не заметила, когда Катя успела войти в палату, — я тебя прошу, выслушай меня спокойно: клянусь тебе здоровьем моей матери, твой Саша жив! Понимаешь? Жив! Эти телевизионные суки передали непроверенные сведения, ты же знаешь, им главное — опередить коллег, сообщить первыми об очередном ЧП… Ну почему ты мне не веришь?!

Катя устало опустилась на край Ирининой постели в ногах у подруги.

— Ну как мне тебя убедить? — В ее голосе послышалось отчаяние. — Если это поможет тебе прочистить мозги, я назову тебе адрес госпиталя, где он сейчас находится! Завтра Зоскин разрешит тебе встать, позвонишь туда — убедишься сама.

Ирина Генриховна насмешливо посмотрела на подругу:

— У меня, между прочим, есть мобильник, отчего же позвонить я могу только завтра?

— Оттого, что Саша сейчас жив и дышит, но без сознания! Его реанимировали всю ночь… Самый лучший реаниматолог Москвы! Ну сама подумай, какой смысл мне врать?

— Действительно… — Ирина посмотрела на подругу еще внимательнее и только тут отметила почти синюшную бледность Кати, темные круги под глазами… — Ты не спишь из-за меня уже вторые сутки, верно?

— Неважно… — пробормотала та.

— Иди приляг… Все равно караулить меня смысла больше нет… Иди!

Катя хотела было что-то возразить, но, судя по всему, чувствовала она себя и впрямь отвратительно, потому что, поколебавшись, кивнула:

— Ладно… Только дай слово… если почувствуешь себя хуже… Немедленно разбудишь! Я в коридоре на диванчик прилягу.

— Договорились, — кивнула Ирина Генриховна. — Так, говоришь, Шурик в госпитале?

— Конечно! — Катя назвала госпиталь, известный на всю страну, и, успокоенно поглядев на подругу, кивнула: — Дошло наконец, что никто тебя не обманывает?.. Пожалуй, немного вздремнуть мне действительно не мешает… Будь умницей!

Некоторое время Ирина Генриховна Турецкая лежала без движения, бездумно глядя в потолок, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. Несколько минут спустя она, видимо сочтя их вполне удовлетворительными, для того чтобы реализовать пришедшую в голову идею, для начала осторожно села на постели. Немного выждав, решительно выскользнула из-под одеяла и, сделав несколько шагов, замерла посреди палаты. Голова кружилась. Но куда меньше, чем ожидала даже она сама… Ирина огляделась. Ее взгляд задержался на сиротливо висевшем в углу цветастом больничном халате: что ж… выбирать, судя по всему, не приходилось!

Накинув на себя это чудо дизайна явно еще советских времен, она осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу. Как и ожидалось, Катя крепко спала, свернувшись клубочком на коротком диванчике — том самом, на котором провел столько ночей ее Шурик… Как только он умудрялся на нем умещаться!

Ирина перевела взгляд на Катины босоножки, аккуратной стоявшие под диванчиком, и, воровато оглядев пустой коридор, слегка улыбнулась: хорошо, что у них с Екатериной один размер обуви! Халат халатом, но сбегать отсюда в больничных шлепанцах на пять размеров больше ее ноги, пожалуй, затруднительно!

Спустя десять минут, миновав с самым безразличным видом пост дежурной медсестры, она уже торопливо шла по саду, но не в сторону проходной, а в сторону калитки, которая — это знали все пациенты и их родственники — никогда не запиралась.

А дальше? Дальше Ирине Генриховне Турецкой повезло два раза подряд. Первый, когда она почти сразу же поймала машину, собиравшуюся как раз в эту минуту покинуть стоянку, и, честно предупредив какого-то толстого и, как выяснилось, еще и доброго мужика, что денег у нее нет, попросила отвезти ее в госпиталь. Мужик почти не колебался: у него самого, как он рассказал Ирине по дороге, тут лежала жена, к которой он приезжал. Сейчас же возвращался к себе на работу, а названный ею госпиталь, как заверил толстяк, был ему по пути.

— А вы что же… того?.. — Он покосился на Ирин наряд, не решившись произнести слово «сбежали».

— Скорее, возвращаюсь, — солгала Ирина, сама удивившись легкости, с которой это сделала. — Пока там не обнаружили мое отсутствие. А здесь у меня подруга лежит, в тяжелом состоянии, очень близкая… Кроме меня, ее некому проведать!

Возможно, у этого добряка и возникли какие-то сомнения в ее версии, поскольку в ответ он вздохнул, но дверцу машины все-таки перед ней распахнул. Однако делиться сомнениями вслух с Ириной не стал. А возможно, ему просто-напросто остро требовался собеседник. Даже, скорее, слушатель. Потому что всю дорогу до госпиталя он рассказывал Ирине, как они с женой всю жизнь хотели детей и как ни разу задуманное у них не получилось, и вот теперь последняя надежда…

Второй раз Ирине Генриховне повезло уже в самом госпитале, точнее, на его проходной. Охранник, принявший ее за здешнюю больную, каким-то образом, вопреки всем запретам, улизнувшую с территории (на это она и рассчитывала, обряжаясь в больничный халат), строго отчитал Ирину за нарушение дисциплины и непослушание, пригрозив, если еще раз подобное повторится, пожаловаться главврачу, но главное — впустил «беглянку», предварительно уточнив, из какого она корпуса.

— Хирургия… — пробормотала Ирина, старательно отводя глаза. И, очутившись наконец в просторном госпитальном дворе, со всех ног бросилась к ближайшему зданию по дорожке-аллее, укрытой от солнечных лучей громадными, густыми липами. Когда-то Ирина Генриховна была здесь вместе с Шуриком у его раненного «при исполнении» коллеги и помнила, что именно в этом корпусе на третьем этаже располагается хирургическое отделение. К тому моменту как она вышла из лифта и устремилась вперед по длинному пустому коридору, усиленно разглядывая на ходу двери и пытаясь вычислить, где тут реанимационная палата, о собственном самочувствии Ирина не только не думала, она просто-напросто позабыла о нем.

Где же все-таки эта самая реанимация, где?.. Она, кажется, достигла конца коридора, и теперь впереди была только глухая стена с точно таким же, как и в роддоме, стоявшим у нее диванчиком. Слева широкая застекленная, но замазанная изнутри белой краской дверь. Ирина растерялась: куда дальше?.. Кажется, позади, в коридоре, был какой-то поворот, может быть, зря она его проскочила?

В этот момент стеклянная дверь приоткрылась и из нее аккуратно выскользнула белокурая и, как показалось Ирине, очень молодая девушка в белом халатике, с озабоченным, почти сердитым лицом. Увидев Ирину Генриховну, девчушка вздрогнула, а потом замерла на месте, уставившись на незваную гостью большими синими глазами, в которых моментально вспыхнула настороженность.

— Вы… Что вы здесь делаете? — Она спросила об этом очень тихо, почти шепотом.

— Я ищу мужа, — выдохнула Ирина. — Турецкий… Александр Борисович… Это правда, что он… жив?..

Ей показалось, что глаза молоденькой сестрички сделались еще больше, теперь в них читалось уже изумление, девушка смотрела на нее молча, и Ирина едва не выкрикнула:

— Скажите мне правду!

— Он жив, жив, — поспешно ответила та, продолжая смотреть на Ирину Генриховну с изумлением. — Он пока в коме, но жив… Господи, как же вы к нам попали?!

Казалось, медсестра только тут заметила, во что была одета ее собеседница, которая, услышав последние слова Лили, без сил опустилась на диванчик.

— Нет, да что же это такое? — Старшая операционная сестра, все еще находившаяся в реанимационной, вылетела оттуда, оттолкнув Рассадину с дороги. — Я спрашиваю: что это такое?! У нас тут что, проходной двор или новый режим ввели?!

Лицо Клавдии Петровны сделалось багровым от возмущения. Она повернулась к Ирине Генриховне и, грозно уперев руки в бока, поинтересовалась:

— Вы с какого этажа, больная? И кто вам позволил сюда войти?

— Я не с этажа, — выдохнула Ирина. — Я жена Турецкого, пустите меня к нему!..

— Что-о?.. — Перед такой наглостью даже Клавдия Петровна потеряла дар речи. Правда, ненадолго. — И думать не смейте!.. Не знаю, как вы сюда проникли, да еще… в таком виде, только в реанимационную, да еще первую, никто, кроме докторов и сестер, входить не имеет права!.. А ты чего стоишь ушами хлопаешь? — Она повернулась к замершей на месте и тоже красной как кумач Лиле, которая старшую медсестру боялась, как школьница строгую учительницу. — Я тебя, кажется, за медикаментами послала, а не лясы точить!

— Да, сейчас, Клавдия Петровна, — пискнула та и, бросив сочувственный взгляд на Ирину, торопливо зашагал по коридору.

— Не смейте на меня кричать! — Тон, каким это произнесла жена пребывавшего в коме безнадежного больного, заставил старшую медсестру снова потерять дар речи. — И запомните: пока я не увижу Шурика, никуда отсюда не уйду!..

… — Ты, Слава, только время потеряешь, даже если тебе действительно выдадут пропуск, — вздохнул Константин Дмитриевич Меркулов и отвел глаза от посеревшего, осунувшегося лица генерала Грязнова. — Саша без сознания, они это комой называют, войти к нему даже на секунду нереально. К тому же там сегодня какая-то мегера дежурит…

— Что они говорят? — глухо спросил Вячеслав Иванович.

— Ничего определенного…

Оба ближайших друга Турецкого — заместитель Генерального прокурора России и заместитель главы Первого департамента МВД генерал Грязнов, только что потерявший своего единственного племянника, а по сути, почти сына, Дениса Грязнова, погибшего при взрыве, — стояли возле госпиталя посреди пыльной, раскалившейся под жарким июльским солнцем улицы.

Некоторое время оба молчали. Паузу нарушил Меркулов.

— Я пробуду тут еще пару часов, — сказал он. — Потом… Потом заеду в прокуратуру, хочу сам допросить этого гада Муштаева, брата девчонки-террористки… Собственноручно душонку из него вытрясу!

Вячеслав Иванович ничего не ответил. На его лице не отразилось никаких чувств. Бросив последний взгляд на проходную, преодолеть которую ему не удалось, несмотря на удостоверение, он все так же молча повернулся и, забыв попрощаться с Константином Дмитриевичем, медленно побрел к ожидавшей его машине.

— Слава… — нерешительно окликнул его Меркулов. Тот на секунду притормозил и обернулся. — Я заеду к тебе завтра, прямо с утра.

Грязнов кивнул и продолжил свой путь, так и не проронив ни слова. Да и какие тут слова?.. Они столько лет знали друг друга, столько лет работали вместе рука об руку, что обоим хватало и общих мыслей вместо слов…

Константин Дмитриевич вздохнул и отправился обратно, в очередной раз предъявив на проходной свой пропуск и с безразличием дождавшись, пока охранник сверит его фамилию со списком.

Погруженный в свои мысли, Меркулов, войдя в вестибюль, не сразу услышал свое имя, уже дважды произнесенное взволнованным женским голосом где-то за его спиной. Наконец до Меркулова дошло, что окликают именно его, и он, нахмурившись, резко обернулся. После чего изумленно замер на месте, обнаружив, что за ним бежит растрепанная женщина в белом халате и явно врачебной шапочке, но при этом почему-то босая.

— Константин Дмитриевич, подождите!.. — Женщина дышала тяжело, судя по всему, неслась она за ним едва ли не от самой проходной. — Констант… Ой, господи, вы меня, конечно, не помните, я Катя, Иринина подруга… Катя!

— Д-да?.. — Меркулов по-прежнему не понимал сути происходящего.

— Да!.. Ирка… Иринка сбежала…

— Как — сбежала? — Он мгновенно напрягся. — Куда?..

— Сюда! Стащила мои туфли и сбежала, конечно, сюда, больше некуда! Где она?!

— Н-не знаю… Я ее не видел, представить не могу… Только этого не хватало!

— Где эта самая реанимация, в которой Турецкий?

Катя наконец отдышалась.

— Пойдемте… Это лифтом надо, на третьем этаже. Но Ирина не могла сюда пройти, ее бы ни за что не впустили, понимаете? Славу Грязнова и то… А вы-то как прошли?

— На раз-два! — резко ответила Екатерина. — Знать надо: в каждой больнице есть забор, а в заборе дыра, и ее перекрывает доска, которая отодвигается, или пролом…

— Пролом?.. — Меркулов даже остановился на секунду, удивленный столь простым вариантом, который лично ему и в голову бы не пришел.

— Ну да… Достаточно присмотреться, в какую сторону тянутся посетители, родственники пациентов с пакетами, и пойти следом — и вы у дыры… Господи, да пойдемте же!.. Ой, вот она!..

Как раз в этот момент они, выйдя из лифта, повернули в основной коридор и оба одновременно ахнули, увидев сидевшую неподвижно на диванчике Ирину Генриховну. И Катя, опережая окончательно растерявшегося Меркулова, со всех ног бросилась к подруге. При этом совершенно не обращая внимания на молоденькую медсестру, пытавшуюся вручить Ирине стакан с какой-то жидкостью.

— Иришка, ну что ты опять устроила?! — Екатерина отодвинула в сторону сестру вместе с ее стаканом и, неожиданно опустившись на колени прямо на пол возле Ирины Генриховны, обняла ее ноги. — Дурочка… Совсем о себе не думаешь!..

Константин Дмитриевич сглотнул образовавшийся в горле ком и двинулся по направлению к женщинам, по дороге ласково обняв медсестру:

— Вас ведь, кажется, Лилей зовут?.. Идите, Лилечка, мы сами с ней поговорим…

Девушка послушно исчезла, а Меркулов, подойдя к диванчику, тяжело опустился рядом с Ириной. Та подняла голову и посмотрела на него взглядом, в котором смешалось все: презрение, ненависть, отчаяние, злость… Все, кроме симпатии, с которой всегда относилась к другу мужа.

— Что, Костя?.. — Голос ее слегка звенел от сдерживаемых чувств. — Ну давай начинай…

— Что начинать? — пробормотал он, отводя глаза.

— А то, что и всегда: очередную ложь, благодаря которой, благодаря целой цепи которых Шурик теперь здесь! — Она кивнула на дверь реанимации.

— Ириш, ну зачем ты так?..

— А ты — зачем?.. А вы — зачем?.. И Шурик — он тоже: лгал, лгал, лгал… А в итоге я — я сама вслед за тобой отправила его в этот проклятый детдом… Сама!..

— Ирка, уймись! — Катя произнесла это совсем другим, лишенным сочувствия тоном и, резко поднявшись на ноги, тоже села на диван по другую сторону от молчавшего Меркулова. — Константин Дмитриевич здесь, к твоему сведению, вторые сутки торчит без сна и отдыха, не нужно с ним так разговаривать!

Ирина Генриховна растерянно посмотрела на подругу, потом на собственные руки, в которых крепко сжимала ту самую пушистую сову, которую ей оставил перед поездкой в детдом Шурик. И жалобно спросила:

— Почему меня к нему не пускают?

— Пустят обязательно! — поспешно произнес Меркулов. — Конечно, пустят… Только немного позднее, ты же понимаешь, Ирина, что врачам виднее, что ему сейчас полезно, а что нет…

Ирина Генриховна внезапно горько усмехнулась и покачала головой:

— Вы все… разговариваете со мной, словно я сумасшедшая… Но что может быть нормальнее, чем жене находиться возле мужа, когда ему так плохо, что?.. Разве я могу нанести ему вред?!

— Ириш, — нерешительно произнес Меркулов, — я попробую завтра договориться с главврачом, даю тебе слово… А сейчас будь умницей, тебе нужно отдохнуть! Не хочешь в больницу, я тебя домой отвезу…

Ирина Генриховна посмотрела на него почти с жалостью:

— Ты, Костя, не понимаешь… Я никуда отсюда не уеду! Пока не увижу Шурика — никуда.

Вышедшая в этот момент из реанимации старшая медсестра, разумеется, и Иринины слова услышала, и что народа в коридоре стало еще больше, тоже увидела. Однако от комментариев на сей раз сочла за благо воздержаться. Зло фыркнув, она с независимым видом двинулась в сторону ординаторской.

И сразу же вслед за этим из-за двери реанимационной палаты выглянула раскрасневшаяся Лиля. Воровато посмотрев вслед начальнице, она окликнула Ирину:

— Ирина Генриховна… Быстрее сюда… Клавдии не будет десять минут минимум… Она лекарства пошла раскладывать для уколов, всегда сама это делает, нам не доверяет…

Но Ирина была уже рядом с девушкой, и на глазах изумленно переглянувшихся Кати и Меркулова обе они скрылись за плотно закрывшейся дверью реанимации…

В первое мгновение она его не узнала. Человек, с головы до пят забинтованный, словно мумия, — ее Шурик?.. Не может этого быть. Спустя секунду, вглядевшись в восковое, неестественно желтое лицо, выглядывающее из белоснежных бинтов, поняла: он… Только цвет лица не его и черты заострились, словно… словно…

— Шурик, — негромко окликнула она, пристально глядя на плотно смеженные веки мужа. — Турецкий, это я… Здравствуй!..

Она немного помолчала, отвела взгляд от мужа, поглядела на собственные руки со все еще зажатой в них игрушкой.

— Ах да… Я же тебе эту твою сову принесла, она тебе сейчас нужнее, чем мне! Когда проснешься, увидишь… Посмеешься, наверное. Скажешь что-нибудь такое, как всегда, забавное, и я тоже посмеюсь вместе с тобой — совсем как раньше, да?..

За спиной Ирины подозрительно шмыгнула носом медсестра, но жена Турецкого этого даже не заметила. Нахмурившись и умолкнув всего на секунду, продолжила:

— А может, ты, Турецкий, просто так устал за все эти годы, что решил наконец взять да и выспаться как следует? А?.. Ох, о чем это я? — Она снова помолчала. — Давай-ка я тебе лучше расскажу, что происходит за окнами, пока ты дрыхнешь!.. Сегодня жуткая жара, а до этого, позавчера кажется… нет, вчера ночью, был дождь. Настоящий ливень. Целая стена воды. Потом он кончился, и к утру остались только лужи. Я лежала и слушала, как по ним проезжают машины: если закрыть глаза, похоже на шелест волн на пляже… Турецкий, ты помнишь, когда мы последний раз были на море?.. Ты еще так смешно ходил по гальке, босиком… А потом поранил ногу и жутко ругался! Помнишь?.. Конечно, помнишь… Правда, было это жутко давно… Вот проснешься, и мы с тобой опять туда поедем… Только не вздумай, как всегда, мне пообещать и обмануть!..

Лиля, беззвучно стоявшая в углу реанимационной, осторожно вытерла влажные глаза: от слез у нее все вокруг начало двоиться и плыть, и даже показалось, что Александр Борисович шевельнул пальцами руки. Девушка сморгнула вновь навернувшуюся на глаза слезинку и посмотрела на часы: Клавдия вернется с минуты на минуту, и тогда… Тогда ее, скорее всего, уволят…

Наверное, жена Турецкого тоже обладала чувством времени, потому что прерывисто вздохнула:

— А теперь, Шурик, мне уже пора… Ты хоть снись мне, Турецкий, пока, что ли… Пожалуйста… — И внезапно этой удивительной женщине, как решила Лиля, выдержка все-таки отказала. Потому что, прежде чем выскочить из реанимационной, она все-таки закричала — на своего все равно ничего не слышавшего и не чувствующего мужа: — Очнись же ты, эгоист чертов!.. Слышишь?! И думать не моги меня бросать, и не надейся, врун несчастный!..

Спустя секунду Ирина уже рыдала в объятиях Меркулова, крепко прижавшего к себе жену друга и самого едва сдерживающего отчаяние.

Самой твердой и мужественной оказалась Екатерина.

— Все! — Она решительно взяла Ирину Генриховну за локоть. — Добилась своего? Добилась! А теперь — в больницу! Иначе в следующий раз тебя и на порог не пустят… Что случилось, девушка?..

Последнее относилось к Лиле Рассадиной, внезапно вылетевшей следом за Ириной из реанимации.

— Он… Там… — Девушка явно не находила слов.

— Что с ним?!

Ирина Генриховна моментально вырвалась из объятий Меркулова и, побелев, уставилась на Лилю.

— Он смо… смотрит!..

В следующую секунду все трое, позабыв обо всех запретах, ворвались в реанимацию. И первое, что увидели, — широко открытые глаза Александра Борисовича Турецкого, вполне осмысленно уставившиеся на их компанию…

— Что здесь происходит?! Вы что, совсем оборзе… Лиля!

Старшая медсестра выглядела так же неотвратимо и грозно, как статуя Командора, но на молоденькую нахалку Рассадину, получившую работу по блату, никакого впечатления это не произвело. Более того, неприлично взвизгнув, она кинулась на шею этой психопатке, супруге коматозного больного, и до ее начальницы, уже в который раз за этот сумасшедший день онемевшей от негодования, не сразу дошел смысл того, что девчонка выкрикивала:

— Он очнулся, очнулся!.. Александр Борисович очнулся, вышел из комы! Вы поняли? Вышел!..