Наследница Унылой Пустоши

Фрейя Олав

Изис — наследница главы мятежного братства. Ей предстоит занять место матери и вести народ к свободе. Но внешняя исключительность превратила предназначение Изис в проклятие: мятежники признают её угрозой погибели. Те, кто осмеливается взглянуть ей в глаза, видят в их чарующем голубом сиянии смерть.Нити судьбы душат Изис, стягивают крылья за спиной. Но ей нужно взлететь и воссиять заключённой в ней магией, чтобы ее народ, семья и она сама не затерялись во мраке.

Глава 9

— Мне тоже жаль, птичка. Но я не могу поступить иначе, — ее руки окружают мою шею в нежном объятье. Мама кладет подбородок мне на макушку и отдувается от торчащих из пучка волосков. Они щекочут ей нос. Но мама не поддаётся их проказливым играм и сглаживает ладонью, заправляя обратно в прическу. Повторяет это движение, с каждым разом вкладывая в него все больше… любви?

— Алфий возненавидит меня… — выдыхаю я ей в шею. Мама отклоняется, держась за мои щеки, омытые слезами.

— Брось. Никто тебя не…

— Я променяла тренировки с ним на времяпрепровождение с Пэйоном и его шпионами. Я предала доверие Алфия. А это самое оскорбительное, что только можно было совершить в отношении него.

Мама цокает языком.

— Нет, я не просто оскорбила его, а сделала это у всех на глазах! Но я не думала, что все так случится. Я думала, что совершаю подвиг, как делали благородные рыцари из сказок! — Слезы обжигают мне лицо. Щеки алеют, уши горят. — Но никто не станет воспевать мои деяния. Более того, члены Совета порицают мой «подвиг». Порицают Алфия. Порицают меня.

— Никто никого не порицает… — Она даже не успевает закатить глаза, как я продолжаю:

— Они говорят, я беспечная, бестолковая, безответственная, — с каждым новым сказанным словом в горле нарастает ком. Он не дает мне вдохнуть. — Ты сама говорила, что я веду себя недостойно твоей наследницы.

— Я была зла на тебя.

Она и сейчас как будто бы немного злится. И я знаю почему.

Мама считает слезы пустым проявлением излишней сентиментальности. Оттого я стараюсь воздерживаться от истерик при ней. А если и плачу, то могу рассчитывать, что не она, а моя лучшая подруга подставит плечо.

Как бы печально это не было, но Ифэ больше вкладывает, чем забирает мои слезы. Не смотря на то, что сегодня она проявляет сострадание, я, скорее, расбухну от количества слез, чем маме хватит терпения утихомирить меня.

— У заседателей Совета есть куда более веская причина называть меня бестолочью. Большинство из них уверены, что я самая никчемная наследница главы братства, какая только может бы быть.

— Но другой нет, — Ифэ давит на меня голосом, а затем повторяет, чтобы я раз и навсегда это уяснила: — Другой кандидатуры на этот пост нет и не может быть.

— Лучше бы была! Ее нахождение в стенах города не представляло бы собой угрозу, тогда как мне для этого придется лишиться зрения!

Меня бросает в жар. Маму тоже, судя по тому, как стремительно она краснеет.

— Изис…

— К какой свободе приведёт народ его незрячая возглавительница?!

— Умолкни наконец! — Ее терпению приходит конец. Как быстро я ее довела!

Однако мне вовсе не нужно испытывать маму, чтобы знать, что моя жалость ее злит, а истерика раздражает.

— Изис, твоя судьба давно предопределена. Можно сказать, что сама Аивэль вложила тебе в руки нить, ведущую к твоему будущему. Остается натянуть ее и пойти навстречу предназначению.

«Какой… ужас. Я вынудила ее разговаривать религиозными метафорами…»

Мама много знает о богах и нитях судьбы из книг нашей домашней библиотеки. Но она никогда не полагалась на божественное вмешательство в ее или мою жизни. Она не молится, не ждет помощи откуда-нибудь свыше, а сама плетет из нитей судьбы ту жизнь, которая ее устраивает.

На самом деле не Аивэль, а именно мама собралась вложить в мои руки нити судьбы, а вместе с ними и власть, которая ей принадлежит. И я за них возьмусь. В свое время. Когда оно настанет, мама продолжит доживать свой век, как ей вздумается. Возможно, тогда она перечитает книги из нашей библиотеки. Но ни за что и ни-ког-да она не прочитает ни одной исповеди. Она не поклониться статуям Аивэль, Яса или Мортена. В ее речи больше не прозвучат фразы, используемые жрецами, в обращении ко всему божественному.

— Что до твоей исключительности… мы найдем способ искоренить ее до того, как ты займешь мое место.

Жар, пышущий внутри меня, сменяется промозглым холодом.

— Ис-коренить?..

— Никто не собирается выкалывать тебе глаза! — Рычит мама.

— Ты подразумевала именно глаза под словом «исключительность» с самого начала?

Сегодня мама узнала, что ее прелестное дитя нарушило запрет и сбежало в город, оставив за собой кровавое озеро и всплывающие над ним трупы. Наверное, пока маме не доложили об этом, она не сознавала, что я способна даже поднять настоящий меч. Что я сумею рассечь им чью-то плоть, тем более — доспех. Она даже подумать не могла, что у меня хватит на такое силы и духа. Но у меня хватило. Потому что я исключительная. И мне бы не хотелось, чтобы, узнав об этом, она тут же искоренила во мне то, что делает меня таковой.

— Птичка, если бы членам Совета было необходимо услышать мое слово, то оно было бы таким: я восхищена твоими исключительными умениями, и хочу, чтобы ты продолжила их совершенствовать. Ты талантлива в искусстве ведения боя. И я бы похвалила тебя, если бы не те обстоятельства, при которых мне пришлось узнать об этом.

Конечно, она не могла узнать о моих исключительных способностях и потенциале никак иначе, потому что никогда не появлялась тренировках с Алфием. На ее равнодушный, брошенный из-за чувства родительского долга вопрос о том, как проходят мои занятия, я отвечала одинаково: «Побила парочку манекенов». И такой ответ всегда ее удовлетворял.

На самом деле я тренировалась так, что от одного только лязга извлеченного из ножен меча, манекены сами валились передо мной от страха. Я тренировалась с пугающим усердием и так непозволительно долго, как мне того хотелось. С учетом свободного времени Алфия, конечно. Но Алфий всегда находил для меня время. Он поддерживал мое стремление заниматься искусством ведения боя, но у него было условие — я должна была сделать все, чтобы ни члены Совета, ни мама ничего об этом не знали.

— Алфий учил меня быть ответственной за свои проступки…

— Ну, не начинай…

— А я, мало того, что вышла за границы дозволенного, подвергая смертельному риску свой народ, так еще и допустила смерть того мужчины. Я взяла ответственность за его жизнь, но, как заметил Расмус, бестолку!

— Изис, ты же знаешь, как я этого не люблю…

Меня бросает то в холод, то в жар, то в пот, то в надоедливые слезы. Я устала бороться с самой собой. И вижу, как устала мама, но как будто бы не слыша ни ее, ни саму себя, продолжаю:

— Я не смогла взять ответственность за свои проступки на заседании Совета. Это сделал Пэйон, а я молчала, позволяя ему возлагать этот непосильный груз на свои плечи. Мое молчание было ложью. Я лгала, глядя Алфию в глаза, и видела в них разочарование.

— Но ведь это была не твоя ложь.

Я шмыгаю носом.

— Что?..

— Ты лгала не ради себя, а ради Пэйона. Это он попросил тебя об этом, спасая собственную шкуру. А ты не смогла отказать, потому что виновата перед ним за то, что учинила поножовщину с городской стражей. — Я шмыгаю еще раз в знак согласия. — Я знаю, что ты вступилась за жизнь того человека, ведь помнишь наставления отца. Ты такая же смелая и благородная… Я знаю тебя, Изис. И знаю, что если бы ты не спасала Пэйона от самого строгого выговора, который я могла вынести, то признала бы вину в самом начале заседания Совета. Ты бы взяла ответственность за все свои проступки, как учил Алфий.

Мама снова раскидывает руки в подозрительно радушном для нее жесте, и я… кидаюсь ей в объятья.

— Пэйон не виноват. Он не… Мне так жаль…

— Не стоит. Он попытался выйти из критической ситуации, и посчитал, что для этого будет достаточно завязать тебе язык. Нет, Изис. Он должен был пораскинуть мозгами, но, судя по всему, у него их нет. Пожалуй, это самая главная причина, по которой он больше не входит в состав заседателей Совета.

Ее строгий, решительный тон заставляет меня прийти к весьма неутешительному заключению:

— Да уж, теперь я и не надеюсь на его возвращение…

Ифэ хватается за мой подбородок, заставляя смотреть на нее.

— Это могло бы поставить под вопрос рациональность всех принятых мной решений, а вопросов быть не должно. Я всегда принимаю только правильные и справедливые решения.

— Ты не просто прогнала его с поста заседателя Совета. Ты публично унизила его. Разве это правильно?

— Я бы обошлась без последнего, если бы Пэйон соскреб остатки мозгов со своей черепной коробочки и сказал правду, о которой я знала. И он был в курсе о моей осведомленности! Представляешь, как пусто в его голове, раз он продолжил стоять на своем?! — Она оставляет мой подбородок в покое и отодвигается на то расстояние, на котором я чувствую себя в безопасности. — Я предусмотрела это, поэтому отправила Лэйбу приглашение в дом Совета. Если бы Пэйон не был таким безмозглым лжецом, то нам бы не пришлось обманывать его разум, но, увы! Пусть это будет уроком не только для него, но и для будущих претендентов на место за круглым столом и остальных членов Совета.

— Это жестоко, — на таком расстоянии я могу заявить ей об этом прямо.

— Это справедливо.

— Не то что бы… Я не сомневаюсь, что кто-нибудь обязательно припомнит Пэйону сегодняшний день.

— И пусть, — она снова улыбается. — Надеюсь, это сделает Астер.

У меня стучат зубы. Не знаю, то ли это от имени Астера веет холодом, то ли я сама бесконтрольно и очень сильно сжала челюсти, раздражаясь при его упоминании.

— К чему эта нечеловеческая жестокость, мама?! — Сама не знаю, шучу ли я, но мама смеется. И ее смех не похож на тот, который зазвучал на во время процессии заседания Совета. Этот искренний.

— Брось! Он просто… эм-м, был в плохом настроении.

— В плохом настроении?! Я полагаю, в хорошем настроении он пребывает только когда оскорбит какую-то дневную норму людей? Значит, мне не показалось, что я видела улыбку на его напыщенной физиономии, когда он уходил из зала заседания?! Астер восполнил недостаток оскорблённых! Какая радость!

Я приукрасила. Астер конечно же не улыбался, когда его выставляли прочь из дома Правосудия, но шутка выдалась весьма забавная. Мама не перестает искриться весельем. Я заражаюсь им и смеюсь вместе с ней.

— Теперь я буду пускать его в помещение, только надев на его напыщенную физиономию холщовый мешок! — Обещает она.

— И тот не спасет от его колкостей, обзывательств и глупых угроз, — справедливо замечаю я. — Алфий хоть спросил твоего позволения, прежде чем нанимать его себе в помощники?

— Точно так же, как и Пэйон со своими шпионами — этот выбор Алфий сделал сам. Без моего вмешательства. Но он уверяет, что Астер очень надежный человек, которому можно доверить самое дорогое. И я с этим согласна.

Я прыскаю.

Если во время общих собраний Совета Ирида всегда светилась надеждой, то Астер поглощал весь свет в комнате. Я бы никогда не доверила этому мрачному типу хоть что-нибудь, не говоря уже о том, что мне действительно очень дорого.

— Я обещаю убедиться в том, что он оскорбит столько людей, сколько потребуется, перед тем, как ступить на свой пост. Астер будет твоим телохранителем во время праздника в честь принятия новобранцев.

У меня чуть не выкатились глаза.

— Ма-ам?.. Ты хочешь избавиться от меня?!

— Напротив. Я хочу, чтобы ты была в целости и сохранности. И не сомневаюсь в том, что так и будет, вверив тебя в его сильные руки.

Она облокачиваться на круглый стол, задирает подбородок и мечтательно возводит глаза к потолку.

— А какой он красивый…

«Что за?..»

— Не разглядела, — я складываю руки на груди. Выглядит, как будто я настроена скептично? Надеюсь, что весьма. — И вряд ли разгляжу, если мы остановились на том, что с сегодняшнего дня он не покажется без мешка на голове.

Она игриво толкает меня.

— Брось!

Я хватаюсь за место, куда пришелся ее толчок и огрызаюсь:

— Это ты брось! Я не подпущу его к себе! — В ответ на ее звонкое цоканье, я привожу неоспоримый довод своему несогласию: — Папа бы тоже запретил ему подходить ко мне ближе, чем на расстояние, по крайней мере, десяти трецов^¹.⁵

Мама все еще улыбается. Все еще искренне. И все же что-то точно в ней изменилось.

— Я скучаю… — признаюсь я, после того, как мы обе немного помолчали.

— Идем. Он всегда нам рад.

Трец¹ — единица измерения, равная приблизительно одному метру.

Примечания

5

Трец¹ — единица измерения, равная приблизительно одному метру.