Оригинал. Научно-фантастический рассказ

Фиона Фабрициус

Татьяна уже 4 года сидит в сталинском лагере, когда за ней внезапно приходят, чтобы использовать её особые способности в исследовании некого загадочного научного феномена под кодовым названием «Оригинал». Но чем всё это обернётся для неё – смертельной ловушкой или же долгожданной свободой?

© Фиона Фабрициус, 2023

ISBN 978-5-0060-3555-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОРИГИНАЛ

Научно-фантастический рассказ

Описание:

Татьяна уже 4 года сидит в сталинском лагере, когда за ней внезапно приходят, чтобы использовать её особые способности в исследовании некого загадочного научного феномена под кодовым названием «Оригинал». Но чем всё это обернётся для неё — смертельной ловушкой или же долгожданной свободой?

***

Чёрное, изрядно поношенное казённое пальто было явно велико, что только подчёркивало хрупкость её фигуры. Невысокая молодая женщина с угрюмым осунувшимся лицом. Слишком молодая. Лагерный номер выведен грязно-синей краской на белой холщовой нашивке на худом плече. СЗ-21. Короткие светло-русые волосы выглядели так, как будто их кто-то просто обкорнал ножом, — вот и вся недолга. На самом деле так и было.

Зэчка покорно шагнула с мороза в дурманящее тепло штабной избушки. В красных обветренных руках — засаленная ушанка; грубые рукавицы заткнуты за грязную верёвку, служившую ей вместо пояса.

За окном «звенели» тридцать ниже нуля, но солнце уже взошло и воздух был спокоен, что по лагерным понятиям обещало прекрасный зимний день. Вдалеке была слышна перекличка, — охранники пересчитывали заключенных перед отправкой их на лесосеку.

Двое охранников провели женщину внутрь. Крепкие сибирские мужики, каждый, по крайней мере, в два раза больше и тяжелее неё, но при этом конвоиры сохраняли дистанцию и держали наготове железные пруты в кожаной оплётке; они неотрывно наблюдали за заключённой. Никаких автоматов или пистолетов. СЗ означало — «Спец Заключённый». На СЗ-21 распространялись особые правила. Ей запрещалось находиться ближе чем в десяти шагах от огнестрельного оружия. В отношении этой женщины существовало множество особых правил, и одно из них заключалось в том, что нужно было всегда быть готовым для представления её важным гостям из Москвы, кои могли появиться в любое время без предварительного уведомления. Никто не знал, почему это было так, или что могло бы произойти, если бы её однажды не смогли вовремя доставить, или если бы она была ранена или истощена.

Любой, нарушивший особые правила, должен был быть готов занять место заключенного в лагере. Коме того, подразумевалась коллективная ответственность: все конвоиры и ответственные лица неминуемо были бы жёстко наказаны. Более того, все они — охранники, надзиратели и администрация наблюдали за поведением друг друга. Так что лагерному начальству не было никакого резона рисковать на сей счёт.

Никого из лагерных вертухаев в избушке не оказалось, что было довольно необычно. Неоконченная партия на шахматной доске, недоеденный батон и надкушенная сосиска на столе указывали на то, что они были здесь до недавнего времени, грелись, как обычно, у хорошо натопленной буржуйки, но были бесцеремонно выставлены вон. Даже надзиратели добровольно не оставили бы еду в этом месте. Нехватка провианта, отдыха, тепла и медикаментов — была самой основой существования лагеря.

Вместо обычных охранников — только майор, дисциплинарный офицер женской части лагеря, которую было почти не узнать при полной форме, дополненной шинелью, а не обычной дубленкой. Она тоже оставила свой пистолет, — кобура на ее боку была распахнута.

Присутствовал гражданский. Несмотря на жару в комнате, он был в толстой меховой шубе и шапке; очевидно, он недавно прибыл в восточную Сибирь и до сей поры не знавал настоящего холода. Ему было за сорок, голова в залысинах, глаза за очками в золотой оправе казались усталыми. Он сидел на единственном стуле, глядя на СЗ-21, с её открытым делом на своих коленях, с выцветшей фотографией, приклеенной в верхнем углу картонной папки.

Рядом с сидящим гражданским, стоял офицер, предположительно из государственной безопасности, поскольку иные никогда и не появлялись в лагере. Но вот погоны на его толстой шинели с меховым воротником были странного оранжевого, а не синего цвета, и знаки различия на нем были не МВД и не Красной Армии. В ногах у него стоял большой кожаный чемодан; в руках он держал то, что на первый взгляд выглядело как небольшой деревянный ящик для апельсинов или, возможно, для почтовых отправлений, но с выбитым дном, так что он представлял собой куб, открытый с двух сторон. Кобура у «оранжевого погона» была застёгнута.

Заговорил штатский; его голос был тёплым и непринужденным, совсем не похожим на резкий лагерный лай.

«Товарищ капитан Татьяна Ивановна Савченко?»

Конвоиры и дисциплинарный офицер украдкой обменялись быстрыми взглядами. К зэкам никогда не обращались «товарищ», и уж точно никогда не упоминали их прежних званий. Буквы и номер на рукаве, — вот и всё.

Женщина-заключённая не ответила. Она стояла в центре комнаты совершенно неподвижно, лишь изредка моргая.

«Товарищ капитан Татьяна Ивановна Савченко?», повторил штатский.

«Она не разговаривает, товарищ академик», — сказала женщина-надсмотрщица. «Она не проронила ни слова с тех пор, как прибыла сюда. По крайней мере, с нами».

«Она что же, с ума сошла?» — спросил штатский. В его голосе прозвучала неподдельная тревога, даже отчаяние от самой такой возможности.

«Нет. Она просто отказывается говорить».

«И вы это допускаете?» — спросил незнакомый офицер.

«СЗ-21 — особый случай, мы подчиняемся директивам из… канцелярии Генерального секретаря», — ответила майор, осторожно приписывая руководство безликой канцелярии, а не самому Сталину, на случай потенциального ревизионизма. Хотя на первоначальных приказах стояла подпись Сталина, об этом, лучше было забыть. Посетители нагрянули с бумагой за той же подписью, но всё, что в ней говорилось, — это подчиняться всем их инструкциям, — «Она делает свою работу и не доставляет нам хлопот, согласно приказу, мы не трогаем её без особой надобности».

Майор не упомянула о нескольких случаях, когда новые или особо тупые охранники пытались обойти специальные директивы, и жестоко поплатились за это своими жизнями. Но что такое три или четыре смерти в сложившихся обстоятельствах? В конце концов они были сами виноваты.

«Понятно», — ответил штатский, который, судя по званию «академик», был, вероятнее всего, врачом или каким-то ученым. Он снова обратился к заключённой.

«Товарищ, кивните, пожалуйста в знак того, что вы на самом деле являетесь капитаном Татьяной Ивановной Савченко?»

Заключённая медленно кивнула один раз.

«Некоторые документы в вашем деле отсутствуют», — сказал академик. «Записи были уничтожены преступными элементами. Были допущены непростительные ошибки, включая ваш арест и приговор. Ответственные за это лица уже понесли наказание».

Заключённая кивнула ещё раз, ещё медленнее.

«Мы не сразу смогли найти вас», — продолжил академик. «Вы можете оказать большую услугу Родине. Это даже важнее, чем работа, которую вы уже проделали под Сталинградом, на Курской дуге и в битве за Берлин».

Обветренные губы заключенной тронула едва заметная усмешка. Все присутствующие знали, что к чему. Она для чего-то была нужна государству, и поэтому её арест и заключение в лагерь внезапно оказались ошибкой. Если бы она не была нужна, с ней бы никто не стал разговаривать, о ней бы просто забыли…

«Вам будет выплачена компенсация за ваше временное отсутствие», — продолжил академик. Под «временным отсутствием» он имел в виду четыре года заключения в лагерях, сначала в Норильске, а теперь на Колыме. «Восстановление в вашем звании, с полным возвратом жалованья».

Казалось, Татьяна Савченко на мгновение заколебалась.

«Но работа, которая вам предстоит, требует общения. Мы должны поговорить».

«Я говорю, только если в этом есть необходимость», — произнесла Татьяна, небрежно пожав плечами. Тон её голоса был непринуждённый, как будто она находилась среди своих давних друзей, выпивая на вечеринке. «Кого Коба хочет, чтобы я застрелила на сей раз? Кого-нибудь ещё в Центральном комитете? В Политбюро?»

Майор издала сдавленный звук. Лица охранников застыли, как будто они хотели всем своим видом показать, что ничего не слышали. Только академик и странный офицер вели себя так, как будто то, что сказала Татьяна, не имело ровным счётом никакого значения.

«Это не работа для снайпера», — сказал штатский. «Я… профессор Лев Сергеевич Фабрициус. Это учёный-исследователь Игнат Васильевич Шульгин».

«Работёнка не для снайпера?» оживилась Татьяна. Она подошла к скамейке возле печи и села, не обращая внимания на нервные вздрагивания охранников и руку майора, по привычке вцепившуюся в пустую кобуру. Татьяна достала из-за голенища сапога маленький, грубо сшитый мешочек. Она извлекла оттуда клочок газетной бумаги и щепотку табака, и начала деловито сворачивать самокрутку.

Савченко была снайпером, хотя и не только это. Её официальный счет составлял 190 подтвержденных убийств, хотя она, безусловно, отправила на тот свет гораздо больше людей. Немцы под Сталинградом прозвали её Тодесгайст, Призрак Смерти, за способность достигать невозможных огневых позиций и устраивать засады, пробираться сквозь руины, волоча за собой винтовку, взбираться по трубам и фабричным трубопроводам, продвигаться по канализационным стокам, слишком узким, чтобы обычный человек мог пролезть там. Иногда она просто брала с собой нож и «снимала» часовых одного за другим…

Профессор Фабрициус выразительно посмотрел на майора и дернул головой.

«Вы можете оставить нас. Возьмите этих двоих с собой».

«Товарищ академик, вы…»

«Если она захочет убить нас, я сомневаюсь, что вы или эти двое смогут ей помешать», — устало сказал Фабрициус. Он посмотрел прямо на Татьяну, снял очки, чтобы она могла ясно видеть его глаза. «Но я думаю, что вам было бы лучше пойти с нами, не так ли, товарищ капитан?»

«Ну, не знаю», — с показной задумчивостью сказала Татьяна. «Если это не работа для снайпера, тогда что? У вас есть что-нибудь выпить?»

Фабрициус подождал, пока майор и охранники уйдут. Офицер со странным званием учёного опустился на колени и открыл чемодан. Он достал бутылку водки, которая лежала на куче форменной одежды внутри, и бросил её Татьяне. Та легко поймала её и улыбнулась, — на этот раз по-настоящему. Она взглянула на этикетку.

«Хорошая штука. А я-то подумала, что товарищ Сталин наконец-то решил меня расстрелять».

«Как я уже сказал, произошла ошибка…»

«Избавьте меня от этого», — процедила сквозь зубы Татьяна. Она аккуратно положила самокрутку на скамейку рядом с собой, зубами вытащила пробку из бутылки и сделала большой глоток, перекатывая водку во рту, её глаза были полузакрыты от удовольствия. От Фабрициуса и Шульгина не скрылся блеск этих полуприкрытых веками глаз, всё еще наблюдающих за ними, внимательных к каждому их движению.

Татьяна поставила початую бутылку на стол, носком ботинка открыла печную дверцу, подожгла щепку из коробки сбоку и прикурила.

«Что за работа?»

«Это… вопрос доступа», — сказал Фабрициус. «Скажите мне, вы пробыли здесь некоторое время. Вы не кажетесь истощённой или ослабленной… э-э, вы всё ещё в состоянии выполнять свои… „изгибы“?»

Татьяна взяла бутылку и сделала ещё один глоток водки, игнорируя его вопрос.

«Так как, вы не утратили свои способности?» — снова спросил Фабрициус.

«Возможно», — произнесла Татьяна. «Полагаю, размеры этого ящика представляют собой то, через что мне нужно будет пролезть?»

Она причудливо сложила губы и выпустила дым квадратом, а не кольцом, а затем ещё один, прошедший через первый. — «Куб со сторонами около тридцати сантиметров?»

«Тридцать один сантиметр и пятнадцать миллиметров, если быть точным», — сказал Шульгин, поднимая деревянный ящик; он не переставал наблюдать за необычным квадратом дыма, дрейфующим в пространстве.

«Почему я должна делать работу за вас?» — тихо, почти про себя, спросила Татьяна.

Фабрициус нервно почесал нос и уставился в пол. Шульгин поставил ящик на стол. Татьяна жадно наблюдала за ним. Она небрежно держала бутылку в руках, но в любую секунду могла разбить её о печь и молниеносно перерезать горло обоим мужчинам… «Научный сотрудник», как же!

Татьяна подумала, что вот сейчас Шульгин проявит себя: расстегнёт кобуру, и наставит на неё оружие. Вместо этого «учёный» молча сунул руку во внутренний карман своего пальто и достал маленький конверт. Он молча протянул его Татьяне. Она отставила бутылку, сделала ещё одну затяжку, облизала пальцы, потушила самокрутку и вернула окурок за голенище сапога, а затем взяла у Шульгина конверт.

Внутри было четыре фотографии. Снимки голов, но явно не портреты с Лубянки или из лагеря. Отец и мать Татьяны, её старшая сестра и младший брат. Они выглядели старше, чем, когда она видела их в последний раз, но на их лицах не было заметно признаков боли или страха.

«Они не в лагерях, они не заключённые, они продолжают жить своей жизнью», — сказал Шульгин. Он улыбнулся, но глаза его были холодны. Не смотря на его погоны, Татьяна прекрасно знала кто он такой на самом деле. Весь этот трюк с фотографиями её близких был ничем иным как немой угрозой относительно того, что случится с её семьёй, если она не согласится делать то, что хотели от неё Шульгин и Фабрициус. Это был неизменно эффективный приём, рычаг, вставленный в нужное положение в нужное время. Всегда надежный, способный сдвинуть с места весь мир или же только отдельно взятого человека-шестерёнку.

«А после?» — спросила Александра. «Вернёте меня сюда, досиживать мою десятку?»

Она была приговорена к десяти годам лагерей, но знала, что вряд ли её когда-нибудь освободят. Каждый здесь получил по десять или двадцать пять лет срока, но первое было условностью, что просто означало «по меньшей мере десять лет»; любой, кому залепили двадцать пять, осознавал, что фактически это был смертный приговор.

«Кто знает?» — ответил Шульгин. «Может быть, и нет. Во всяком случае, пока вы выполняете для нас работу, к вам будет особое отношение. И к вашей семье тоже».

И снова в его словах прозвучала невысказанная угроза. «И к вашей семье тоже» эхом отозвалось в голове Татьяны. Она уже слышала эту фразу раньше от офицеров Службы Безопасности.

Татьяна засунула фотографии обратно в конверт и спрятала его в рукав. Обложили со всех сторон. Она могла убить этих двоих, но даже если бы она сама избежала прямого возмездия, её близкие заплатили бы за это. Точно так же, Татьяна могла сбежать из лагеря, по крайней мере, летом. Но её удерживал здесь страх. Не за себя, а за то, что случится с её семьей в отместку.

Выхода не было. Только слабая, призрачная надежда, на то, что, если она продолжит жить, может случиться всё, что угодно. Как в истории о Насреддине и ишаке султана. Сталин мог умереть. Татьяна могла умереть. А может быть, они действительно освободят её, несмотря на то, что она непозволительно много знала.

«Значит, тридцать один сантиметр и пятнадцать миллиметров», — задумчиво сказала Татьяна. «Поставьте-ка этот ваш ящик у стены».

Шульгин выполнил её просьбу.

«Встаньте у другой стены. Вы тоже, профессор».

Татьяна подошла к дощатой двери и опустила засов. В избушке было только одно окно, маленькое и высоко расположенное, с закопчённым от дыма стеклом. Сквозь оконце струился слабый солнечный свет.

«Не стоит волноваться», — сказала Александра. «Это серьезная работа, и мне не нравятся глазеющие на меня мужчины — отвлекает». Крошечный нож-заточка, сделанный из куска пилы, блеснул в её руке. Она сделала характерное режущее движение в районе паха, прежде чем нож снова исчез.

«Понятно», — отозвался Фабрициус.

Шульгин сдержанно кивнул.

Татьяна расстегнула свой верёвочный пояс, сняла пальто, безрукавку, халат и нижнюю рубашку, а также брюки с тёплой подкладкой и панталоны и аккуратно сложила всё в кучу. Обнажённая, она выглядела невероятно жилистой и мускулистой, но в то же время какой-то потусторонней, будто мифическая русалка.

«Было бы лучше, если бы я тащила за собой винтовку», — сказала она, ложась на живот лицом к зияющему отверстию ящика.

«Вам не понадобится винтовка», — сказал Фабрициус.

«Я так привыкла», — ответила Александра. «Это помогает мне психологически».

Это было неправдой. Но это могло помочь достать ей винтовку.

Татьяна подалась вперёд, просунув голову в ящик, и в то же время плавно и легко вывихнула из суставов оба плеча. Она продолжала двигаться, извиваясь, как змея, и уже через несколько секунд прошла через узкое отверстие и вышла с другой стороны ящика. Её руки вернулись в нормальное положение с едва слышимым щелчком. Татьяна поднялась с пола, разминая пальцы, а затем высунула язык и достала крошечный нож, хотя ни Фабрициус, ни Шульгин не видели, как она брала его в рот.

Конец ознакомительного фрагмента.