Рожденная в гареме. Любовь, мечты… и неприкрытая правда

Фатима Мернисси, 1994

Искренние воспоминания автора о годах, проведенных в марокканском гареме во второй половине XX века. Волшебно свивая слова, Ф. Мернисси красноречиво, с остроумием и изяществом воссоздает особый мир двух гаремов – городского, где женщинам запрещалось без разрешения выходить из дома, и сельского, столь же традиционного, но гораздо более открытого. Населенный чудесными, мудрыми и забавными обитательницами, этот мир действует на читателя как сказки «Тысячи и одной ночи», давая пищу его уму и воображению.

Глава 4. Первая жена мужа Ясмины

Когда лалла Тор услыхала, что Ясмина назвала ее именем утку, она страшно разозлилась. Она позвала дедушку Тази к себе в комнаты, которые на самом деле представляли собой настоящий отдельный дворец с внутренним садом, большим фонтаном и великолепной стеной длиной десять метров, облицованной венецианским стеклом. Дедушка явился неохотно, неторопливо делая большие шаги, с Кораном в руке, показывая своим видом, что его оторвали от чтения. На нем были обычные свободные штаны из белого хлопка, тонкий хлопковый камис, тоже белый, фараджия и желтые кожаные тапочки^[5]. В доме он никогда не носил джеллабы, если только не принимал гостей.

Внешне дедушка выглядел как типичный северянин из Рифа, откуда происходила его семья. Он был высокий, с угловатым лицом, светлой кожей, светлыми и некрупными глазами и держался очень отстраненно и надменно. Жители Рифа гордые и не очень разговорчивые люди, и дедушка терпеть не мог, когда его жены пререкались или разжигали какие-либо иные конфликты. Как-то раз он целый год не разговаривал с Ясминой и выходил из комнаты, как только она туда входила, потому что она спровоцировала две ссоры в течение одного месяца. После этого она могла себе позволить ввязываться не более чем в одну ссору раз в три года. На этот раз дело касалось утки, и вся ферма навострила уши.

Лалла Тор предложила дедушке чаю и тогда уже взяла быка за рога. Она пригрозила уйти от него, если утке немедленно не дадут другую кличку. Стоял канун религиозного праздника, и лалла Тор была одета с иголочки: в диадеме, в своем легендарном наряде, расшитом настоящим жемчугом и гранатами, — чтобы никто не забыл про ее привилегированный статус. Но дедушку, как видно, сильно забавляла ситуация, потому что, когда она заговорила об утке, его губы разъехались в улыбке. Ясмина всегда казалась ему сумасбродкой, и на самом деле он далеко не сразу привык к некоторым ее повадкам, например, к тому, что она залезает на деревья и сидит там по нескольку часов. Иногда ей даже удавалось уговорить еще нескольких дедушкиных жен залезть на дерево вместе с нею, и они пили чай, сидя прямо на ветках. Но Ясмину всегда спасало то, что она заставляла дедушку смеяться, а это было не так-то просто, потому что человек он был довольно мрачный. Сейчас же, застигнутый в роскошной гостиной лаллы Тор, дедушка лукаво предложил ей назвать свою безобразную собаку Ясминой: «Тогда строптивице придется дать утке другую кличку». Но лалла Тор была не в настроении шутить. «Она тебя просто околдовала! — закричала лалла Тор. — Если ты сегодня спустишь ей это с рук, завтра она купит осла и назовет его Сиди Тази! Эта женщина не уважает старших. От нее нет покою, как ото всех с Атласских гор, она вносит беспорядок в этот приличный дом. Либо она даст утке другое имя, либо ноги моей тут не будет. Не понимаю, как ты позволяешь ей так крутить собою. Она к тому же и не красавица — тощая и долговязая. Истинная жирафа».

Это правда, что Ясмина не вписывалась в стандарты красоты своего времени, идеальным образцом которых служила лалла Тор. У лаллы Тор была очень белая кожа, круглое, как полная луна, лицо и приличные запасы жира, особенно на бедрах, ягодицах и бюсте. У Ясмины была кофейная, загорелая кожа горцев и длинное лицо с поразительно высокими скулами, а грудь — практически незаметна. Ее рост был почти сто восемьдесят сантиметров, то есть чуть меньше, чем у дедушки, и у нее были самые длинные на свете ноги, вот почему она так ловко лазила по деревьям и делала всевозможные акробатические трюки. Но ноги ее под одеждой действительно были как спички. Чтобы скрыть это, она сшила себе пару огромных шаровар с множеством складок. Еще она сделала длинные прорези по бокам своего короткого одеяния, чтобы придать ему немного объема. Сначала лалла Тор пыталась осмеивать обновки Ясмины, но очень скоро все остальные жены стали подражать строптивице, потому что разрезанный и укороченный наряд позволял двигаться гораздо свободнее.

Когда дедушка пришел к Ясмине жаловаться насчет утки, она осталась глуха. Ну и что, что лалла Тор уйдет, сказала она, он все равно не останется одиноким. «У тебя же останется восемь женщин, чтобы тебе угождать!» Тогда дедушка попробовал подкупить Ясмину и предложил ей тяжелый серебряный браслет из Тизнита, в обмен на который она должна сделать кускус из своей утки. Ясмина взяла браслет и сказала, что ей нужно несколько дней, чтобы все обдумать. В следующую пятницу она пришла к дедушке со встречным предложением. Она не может убить утку, ведь ее зовут Лалла Тор! Это же не к добру. Однако она может пообещать никогда не называть утку по имени на людях. Она будет делать это только про себя. С тех пор мне велели поступать так же, и я очень старалась ненароком не произнести вслух утиную кличку.

Потом была история с Королем Фаруком, павлином на ферме. Кому придет в голову назвать павлина в честь знаменитого правителя Египта? Откуда королю взяться на ферме? Дело, понимаете ли, в том, что Ясмине и остальным женам не нравился египетский король, потому что он все время угрожал отречься от своей прелестной супруги принцессы Фариды (с которой все-таки развелся в январе 1948 года). Что завело королевскую чету в тупик? Какое непростительное преступление совершила его жена? Она родила ему трех дочерей, а дочери не могли унаследовать трон.

По мусульманскому закону, женщина не может править страной, хотя такое случилось несколько веков назад, как рассказала бабушка. Шаджар ад-Дурр при помощи турецкой армии вступила на египетский трон после смерти своего мужа, султана ас-Салиха. Она была наложницей, рабыней из Турции, и правила четыре месяца, не хуже и не лучше мужчин, которые были до и после нее^[6]. Но, конечно, не все мусульманские женщины настолько же хитроумны или жестоки, как Шаджар ад-Дурр. Когда ее второй муж решил взять вторую жену, она дождалась, когда он войдет в хаммам, то есть в баню, чтобы расслабиться там, и «забыла» открыть дверь. Конечно, он умер от пара и жары. Но бедная принцесса Фарида не совершала идеальных преступлений и не умела маневрировать во властных кругах и защищать свои права во дворце. Она происходила из очень скромной семьи и отличалась некоторой беспомощностью, вот почему остальные жены с таким же происхождением любили ее и сострадали в ее унижениях. Нет ничего более унизительного для женщины, сказала Ясмина, чем быть выброшенной. «Шлеп! Прямо на улицу, как кошку. Так разве приличные люди обращаются с женщиной?»

Кроме того, прибавила Ясмина, при всем своем высоком положении и власти король Фарук явно не разбирается в том, откуда берутся дети. «Если бы разбирался, — сказала она, — то знал бы, что его жена не виновата, что у нее не родился мальчик. Для этого дела нужны двое». И она была права, мне это было известно. Чтобы завести ребенка, невеста и жених должны красиво одеться, украсить волосы цветами и вместе лечь на очень большую кровать. И потом, много дней спустя, однажды утром между ними будет ползать младенец.

Ферма была в курсе семейных капризов египетского правителя благодаря «Радио Каир», и Ясмина осудила короля Фарука быстро и решительно. «Разве хороший мусульманский правитель, — сказала она, — бросает жену, потому что она не произвела на свет сына? Один Аллах, говорит Коран, определяет пол детей. Если бы в Каире была справедливость, короля Фарука свергли бы с трона! Бедная, любящая принцесса Фарида! Ее принесли в жертву исключительно по невежеству и тщеславию. Египтяне должны осудить своего короля».

Вот так павлин на ферме и получил свою кличку. Но если Ясмине было легко судить королей, противостоять влиятельной жене было совершенно другое дело, даже если ей и удалось выйти сухой из воды, когда она назвала утку именем своей соперницы.

Лалла Тор обладала влиянием, она была единственной женой дедушки Тази аристократического, городского происхождения. Ее фамилия тоже была Тази, потому что они состояли в родстве, и она принесла с собой в качестве приданого диадему из изумрудов, сапфиров и серого жемчуга, которую хранили в большом сейфе в правом углу мужской гостиной. Однако это не производило никакого впечатления на Ясмину, которая происходила из скромной сельской семьи, как и все остальные жены. «Я не могу считать ее выше себя только потому, что у нее есть диадема, — сказала она. — К тому же, несмотря на все свое богатство, она все равно торчит в гареме, так же как и я». Я спросила Ясмину, что это значит — «торчит в гареме», и она дала мне несколько разных ответов, которые меня только запутали.

Иногда она говорила, что торчать в гареме просто значит, что у женщины нет свободы передвижений. В другое время она говорила, что гарем — это несчастье, потому что женщине приходится делить своего мужа со многими женщинами. Самой Ясмине приходилось делить дедушку с восемью другими женами, то есть она спала одна восемь ночей подряд, прежде чем получала возможность обниматься с ним в течение одной ночи. «А обниматься с мужем — это чудесно, — сказала она^[7]. — Я так счастлива, что твоему поколению уже не придется делить мужей с другими».

Националисты, то есть сторонники независимости, боровшиеся с французами, обещали создать новое Марокко, где все будут равны. Каждая женщина будет иметь те же права на образование, что и мужчина, а также право на моногамию — привилегированные, эксклюзивные отношения со своим мужем. На самом деле многие вожди патриотов и их последователи в Фесе уже имели только одну жену и смотрели сверху вниз на многоженцев. У отца и дяди, которые придерживались таких же взглядов, тоже было только по одной жене.

Националисты также были против рабства. Рабство повсеместно встречалось в Марокко в начале века, как сказала Ясмина, даже после того, как французы объявили его вне закона, и многих жен ее мужа купили на невольничьем рынке. (Еще Ясмина говорила, что все люди равны, и не важно, сколько у них денег, откуда они происходят, какое место в иерархии занимают и какова их религия и язык. Если у тебя два глаза, один нос, две ноги и две руки, ты равен всем остальным. Я напомнила ей, что если считать передние ноги собак за руки, то и собаки, выходит, нам ровня, и она сразу же ответила: «Ну конечно, собаки нам ровня! Животные такие же, как мы; просто они не умеют разговаривать».)

Некоторых жен дедушки, которые были рабынями, привезли из других стран, например Судана, а других выкрали у родителей прямо в Марокко, когда страну охватил хаос после вторжения французов в 1912 году. Когда Махзен, то есть Государство, не выражает воли народа, сказала Ясмина, женщины всегда дорого расплачиваются за это, потому что в стране воцаряются насилие и неуверенность. Именно это и произошло тогда. Махзен и его чиновники, неспособные противостоять французской армии, подписали договор, который давал Франции право протектората над Марокко, но люди не пожелали сдаться. В горах и пустынях возникло сопротивление, и постепенно началась гражданская война.

«Тогда были герои, — сказала Ясмина, — но повсюду бродили и всевозможные вооруженные преступники. Первые дрались с французами, а вторые грабили. На Юге, на краю Сахары, бились герои вроде аль-Хибы, а потом его брата, которые продолжали сопротивляться до 1934 года. В моей земле, в Атласских горах, гордый Моха у Хамму Заяни сдерживал французскую армию до 1920 года. На Севере вождь повстанцев Абд аль-Крим устроил французам, да и испанцам, хорошую порку, пока они не объединились и не разгромили его в 1926 году. Но во всей этой суматохе у бедных родителей в горах крали маленьких девочек и продавали в больших городах богатым мужчинам. Это было заурядное дело. Твой дед хороший человек, но он покупал рабынь. Тогда это было в порядке вещей. Сейчас он изменился и, как большинство видных людей в больших городах, разделяет национально-освободительные идеалы, в том числе уважение к личности, единоженство, отмену рабства и так далее. Однако, как ни странно, мы, жены, чувствуем себя ближе друг к другу, чем когда-либо, хотя бывшие рабыни из нас пытались связаться со своими семьями. Нам кажется, что мы сестры; наша настоящая семья — та, которую мы сплели вокруг твоего дедушки. Я могла бы даже изменить отношение к лалле Тор, если бы она перестала смотреть на всех нас сверху вниз только потому, что у нас нет диадем».

Когда Ясмина назвала утку Лалла Тор, таким образом она внесла вклад в создание нового прекрасного Марокко, Марокко, в которое собиралась вступить я, ее маленькая внучка. «Марокко быстро меняется, детка, — часто говорила она мне, — и так будет и дальше». Это предсказание внушало мне радость. Я буду расти в чудесном королевстве, где у женщин есть права, в том числе каждый день обниматься со своими мужьями. Но хотя Ясмина и сетовала, что ей приходится ждать мужа по восемь ночей, она добавила, что ей грех жаловаться, потому что женам Гаруна аль-Рашида, багдадского халифа из династии Аббасидов, приходилось ждать по девятьсот девяносто девять ночей, ведь у него была тысяча джарий, то есть наложниц-рабынь. «Ждать восемь ночей все-таки не то, что ждать девятьсот девяносто девять, — сказала она. — Это же почти три года! Так что жизнь стала лучше. Скоро у нас у всех будет только один муж и одна жена^[8]. Пойдем кормить птиц. У нас еще будет время поболтать о гаремах». И потом мы бежали в ее сад кормить птиц.

Примечания

5

В 40-х годах большинство марокканцев в городах одевались так же, в три слоя одежды. Сначала камис — очень мягкая, тонкая рубаха из натурального волокна, хлопка или шелка. Потом кафтан из плотной шерсти, который снимали весной, когда теплело. Третий слой — фараджия, тонкий, часто легкий балахон с разрезами по бокам, который надевали поверх кафтана. Когда мужчины и женщины выходили на люди, они надевали и четвертый слой — джеллабу, длинный свободный халат.

Однако после обретения независимости в 50-х годах манера одеваться в Марокко кардинальным образом изменилась. Сначала и мужчины и женщины стали порой носить европейскую одежду. Потом видоизменилось и само традиционное платье, приспосабливаясь к новым временам. Началась индивидуалистическая эпоха со множеством нововведений, и сегодня, если посмотреть на улицу марокканского города, вы не заметите двух одинаково одетых людей. Мужчины и женщины заимствуют и друг у друга, и у остальной Африки, и у Запада. Например, яркие цвета, которые когда-то были исключительно женской прерогативой, теперь носят и мужчины. Женщины переняли мужские джеллабы, а мужчины — женские бубу, большие, летящие, вышитые туники, которые пришли из Сенегала и других негритянских мусульманских стран. А молодые марокканки под итальянским влиянием даже придумали невиданные до тех пор сексуальные мини-джеллабы из трикотажа.

6

Шаджар ад-Дурр пришла к власти в 648 году по мусульманскому календарю (1250 год н. э.).

7

Сейчас, пожалуй, подходящий момент, чтобы описать разницу между двумя типами гаремов: первый мы назовем имперским, а второй — домашним. Первый тип процветал в эпоху территориальных завоеваний и накопления богатств мусульманских императорских династий, начиная с Омейядов, арабской династии VII века со столицей в Дамаске, и заканчивая турецкой Османской династией, которая грозила европейским столицам с XVI века и до той поры, когда западные державы низложили ее последнего султана Абдул-Хамида II в 1909 году, а его гарем распустили. Мы будем звать домашними те гаремы, которые продолжали существовать и позже, когда мусульмане утратили власть и европейцы оккупировали и колонизировали их земли. Домашние гаремы фактически представляли собой расширенные семьи, подобные той, о которой рассказывается в этой книге, без рабов и евнухов, часто с моногамными парами, однако в них сохранялась традиция затворничества женщины.

Именно османский императорский гарем заворожил Европу до степени одержимости. Именно турецкий гарем вдохновил сотни ориенталистских картин XVIII, XIX и XX веков, как, например, знаменитая «Турецкая баня» Энгра (1886), «Турчанки в бане» Делакруа (1854) или «В саду бея» Джона Фредерика Льюиса (1865). Императорские гаремы, то есть великолепные дворцы, где на подушках сладострастно раскинулись роскошно одетые, праздные женщины в окружении рабынь и евнухов, охраняющих врата, существовали в то время, когда у императора, его визиря, военачальников, чиновников и так далее было достаточно влияния и денег, чтобы сотнями, а иногда тысячами покупать рабов и рабынь на завоеванных землях и потом обеспечивать такое дорогостоящее хозяйство. Почему османские гаремы так сильно повлияли на воображение Запада? Возможно, одна из причин — эффектное завоевание османами Константинополя, византийской столицы, в 1453 году и последующая оккупация ими многих европейских городов, а также то обстоятельство, что они были самым близким и самым грозным врагом Европы.

Домашние же гаремы, то есть те, что продолжали существовать в мусульманском мире и после его колонизации Западом, напротив, довольно скучны, поскольку в них сильна связь с буржуазным образом жизни, и, как говорилось выше, они больше похожи на расширенную семью, и там практически не о чем говорить в смысле эротики. В таких домашних гаремах мужчины жили в одном доме со своими сыновьями и их женами, вели совместное хозяйство и ставили условием, чтобы женщины не выходили наружу. Мужчины вовсе не обязательно имели много жен, как, например, в гареме, который стал предметом этой книги. Гаремом его делает не полигамия, а желание мужчин изолировать своих жен и сохранять расширенную семью, а не разбиваться на нуклеарные союзы.

8

Фактически законы так и не изменились. Сегодня, почти полвека спустя, мусульманские женщины по-прежнему борются за запрет на многоженство. Но законодатели — все, как один, мужчины — говорят, что это есть в шариате, религиозном законе, а его изменить нельзя. Летом 1992 года Ассоциация марокканских женщин (L’Union d’Action Feminine, ее президент Лахфа Джбабди — блестящий социолог и журналист) собрала миллион подписей против многоженства и развода и стала объектом нападок для фундаменталистов в печати, которые издали фетву, то есть религиозное постановление, с призывом казнить ее за вероотступничество. Более того, если мы говорим о положении женщин, можно сказать, что со времен бабушки мусульманский мир даже вернулся назад. Защита многоженства и развода в фундаменталистской прессе — это на самом деле атака на право женщин участвовать в законодательном процессе. Большинство мусульманских правительств и их оппозиционеры из фундаменталистов, даже те, кто называет себя современными, сохраняют многоженство в семейном кодексе, и даже не потому, что оно широко распространено, но затем, чтобы показать женщинам, что их потребности никого не волнуют. Закон создан не для того, чтобы им служить, гарантировать их права на счастье и эмоциональную безопасность. Преобладает уверенность в том, что женщины и закон не имеют никакого отношения друг к другу; женщины вынуждены подчиняться законам мужчин, потому что они не могут их изменить. Если лишить мужчину права на многоженство, это будет озна чать, что женщины имеют право голоса в законодательстве, что обществом управляют не исключительно мужчины и что законы существуют не исключительно ради удовлетворения их прихотей. Отношение правительства мусульманской страны к вопросу многоженства — хороший показатель того, насколько оно прониклось демократическими идеями. И если таки взять его за индикатор демократии, мы увидим, что очень немногие мусульманские страны придерживаются современных стандартов в вопросах прав человека. Самые прогрессивные из них — Тунис и Турция.