Спасение для лжепринцессы

Ульяна Муратова (2025)

Спасение придёт? В тексте есть: #дирижабли #месть злой свекрови #суд #иллюстрации #фееричный ХЭ

Глава 1. Жажда жизни

Проснулась я от невыносимой, сводящей с ума жажды. Жажды такой дикой, что, кроме неё, во мне ничего не осталось. Она была всеобъемлюща настолько, что затмевала и слабость, и жар, и головокружение.

Я свалилась с нар, на которых лежала, и подползла к луже на полу. Сначала вцепилась в лежащий на боку металлический кувшин и медленно, крошечными глоточками принялась цедить оставшуюся в нём воду. Едва ли половину стакана.

Мой кувшин наполовину полон моими разочарованиями, а наполовину — чужими.

Когда последние капли стекли со дна на растрескавшиеся губы, я встала (а вернее, прилегла) перед моральной дилеммой. С одной стороны, пить из лужи — это то дно, на которое никто никогда не рассчитывает опуститься. С другой — нужно выжить, а для этого нужно пить. Даже если пить приходится из лужи. Никто же ведь об этом не узнает, ведь так? Это останется моей личной тайной. Моей и толкнувшей меня на это жажды. Если я действительно сдохну, как обещала свекровь, то унесу это моральное падение в могилу. Или куда у них тут трупы переселенок-неудачниц засовывают? А если выживу, то вот за эту лужу отомщу. И мне не нужно никому в этом клясться. То, как повела себя кона Дарлегур, стоит мести.

А ещё есть Мейер. Чтобы увидеть его, надо выжить. А чтобы выжить — попить из лужи. Вот такой пердимонокль, Елизавета Петровна. Социальный лифт в мире, где лифты не изобрели, имеет свои особенности.

Утром ты принцессой в танце кружишь, вечером бомжессой пьёшь из лужи.

Отличная эпитафия, кстати, жаль некому записать. Ладно, оттягивать неизбежное смысла нет. Я осторожно наклонилась к разлитой на полу воде, вытянула губы трубочкой и сделала несколько первых глотков. Если иномирский сифилис меня не прикончит, то шанс появится у кучи других паразитов. Вот какая я молодец, не решаю проблемы по мере их поступления, а создаю новые по мере увязания в старых.

Попив, я забралась обратно на лежанку и завернулась в одеяло. Обняла колени и хотела было поплакать, но вот честно, стало жалко жидкости в организме. Здоровье на меня и без того обижено, нечего его нервировать. Ему и так нелегко приходится: сифилис достался, а секс — нет. Это возмутительно, если так задуматься, потому что обычно в комплекте с венерическими заболеваниями он идёт. Но предъявить претензии некому.

Постепенно я задремала. Магия в кулоне Мейера совсем кончилась, и мне стало по-настоящему плохо. Настолько плохо, что сил не осталось ни на что. Даже на больную самоиронию.

Не знаю, сколько часов я так лежала. Можно ли вообще измерить вечность часами? Ведь всё относительно. Минута в огне не равна минуте сонного расслабления в лучах тёплого солнышка. Минута голышом на морозе не равна минуте в прохладном душе после знойного дня. Минута ожидания смерти не равна минуте смерти.

Но время текло. Так или иначе, оно несло меня в своём потоке из ледяной чёрной ночи в холодное сумеречное утро. Синеватый свет расплескался по длинному коридору, ознаменовав начало нового дня.

Тьма умерла, а я — нет.

Ночь кончилась, а я — нет.

И даже лужа на полу высохла, а я — нет.

Вот так.

Когда вернулась кона Дарлегур, я приподнялась на локте. Озноб ещё не прошёл, зрение было нечётким, но кризис явно остался позади.

— Ты жива… — широко распахнула глаза несостоявшаяся (и слава всем местным и неместным богам!) свекровь.

— Нары деревянные… — в тон ей протянула я.

— Что?

— Ничего. Я думала, что мы об очевидном. Ну так что, какой ваш дальнейший план? Убивать будете или всё-таки дадите воды?

Вилерианка в ступоре смотрела на моё лицо огромными от шока глазами. Эх, мне бы шило… я бы ткнула в каждый, от родственных-то щедрот. Ядовитая злость поднималась в душе. Пока ещё слабая, но можно было сказать с уверенностью: она ещё оформится в полноценную, классическую такую ненависть к свекрови, неважно — состоявшейся или нет.

— Ты выжила…

— Утро наступило, — саркастично ответила я.

Хриплый надсадный голос звучал чуждо. А в конце фразы я зашлась в каркающем, мерзком кашле.

— Но как? — ошеломлённо прошептала кона Дарлегур.

— Благодаря вашей заботе, естественно. Знаете, пощёчины отлично помогают при простуде. Народное средство. Как и разлитая по полу вода. Очень рекомендую. Надеюсь, вас в дальнейшем только так лечить и будут. Пинками животворящими.

Кона Ирена всё ещё потрясённо смотрела на меня, не особо вслушиваясь в смысл моих язвительных комментариев. А жаль. Вот и эпитафию ей явно доверить нельзя, всё перепутает.

Вместо ответа потенциальная свекровь развернулась на пятках и ушла. Я хмыкнула и закуталась в тонкое шерстяное одеяло, свернувшись клубочком. Умирать я больше не собиралась, наоборот, чувствовала, что пойду на поправку. Видимо, мне досталась целая лужа плацебо.

Жажда никуда не делась, но стала умереннее. Как осадки из прогноза погоды. Прикрыв веки, я погрузилась в темноту, уже не боясь, что вынырнуть из неё не смогу.

Следующее пробуждение прошло ещё лучше, дышалось легче, да и кашель унялся. Кона Дарлегур подошла к решётке и посмотрела на меня.

— Мейер вернётся завтра. Если ты хочешь его увидеть, то придётся принять мои условия. Первое: ты поклянёшься, что никому никогда не сообщишь о том, что произошло за последние сутки, начиная с момента, когда я обнаружила тебя вчера вечером. Второе: когда сын откажется прощать твою измену, ты уедешь из Листаматура навсегда. Я помогу организовать твой отъезд. Третье: ты разорвёшь помолвку, назвав причину, которая не повредит репутации Мейера.

— С чего бы мне принимать ваши условия? Когда Мейер вернётся, он разберётся с тем, как вы поступили.

— Если хочешь жить, то поклянёшься. Иначе выпускать тебя из камеры не в моих интересах, — холодно ответила кона Дарлегур, и я прекрасно поняла: она не блефует.

— А что если Мейер поверит мне?

— Не поверит, — усмехнулась она. — Но если он вдруг решит на тебе жениться, то я сделаю всё, что в моих силах, чтобы сберечь его и твою репутацию. В остальном — если бы ты действительно любила моего сына и стала ему верной женой, я была бы твоим главным союзником и защитником. Но ты сама вынуждаешь меня быть твоим врагом.

— Я хочу сначала поговорить с ним.

— О, ты сможешь говорить с сыном столько, сколько угодно. Столько, сколько у него хватит терпения тебя слушать. Вот только не будь наивна: Мейер не простит предательства. Он не так воспитан.

— Десять дней. Мне нужно время после его приезда, чтобы окончательно прийти в себя и поговорить с ним. Если по истечении десяти дней он решит, что я ему не нужна, я уеду, — сипло отозвалась я.

Сначала Мейер, конечно, будет в шоке. Возможно, мы даже хорошенько поскандалим. Но за десять дней он успокоится, придёт в себя и услышит мою версию событий.

— Три дня. Не больше, — твёрдо ответила кона Дарлегур, и я поняла, что спорить бесполезно.

— Хорошо. Договорились. Три дня.

— Теперь клятва. Повторяй за мной. Я, Лалисса Гленнвайсская, клянусь жизнью и магией не рассказывать и не писать никому о событиях последних суток.

— У меня нет магии.

Кона Дарлегур лишь презрительно хмыкнула в ответ.

— Повторяй и протяни мне руку, когда закончишь говорить.

— Я, известная как Лалисса Гленнвайсская, клянусь жизнью и магией не рассказывать и не писать никому о событиях последних суток.

Она приняла мою клятву, и наши ладони окутало бледно-сиреневое свечение. Всё-таки насколько лучше, когда магию видно!

Несостоявшаяся свекровь сначала изучающе на меня посмотрела, но ничего не произошло, только слабость снова накатила, но я не подала виду. Тогда она открыла решётку и спросила:

— Идти можешь?

— Попробую, — без особой уверенности ответила я.

Но смогла. Медленно, по стеночке, цепляясь сначала за решётки, а потом за перила на лестнице и дверные проёмы, но я добрела до своих покоев. Накинулась на стоящие на тумбочке кувшины и осушила их все — сначала сок, потом бульон, потом сладкий отвар. А затем рухнула на постель и снова уснула, на этот раз в тепле.

Проснулась уже ближе к вечеру. Длинные косые солнечные лучи пронизывали комнату насквозь, высвечивали танец пылинок над кроватью и рисовали замысловатые узоры на стенах. Я долго лежала с открытыми глазами, пытаясь найти в себе силы, чтобы встать. Нет, мне уже не было плохо. Даже кашель ушёл. Скорее было просто никак. Я чувствовала себя опустошённой и выжатой досуха. Живой наполовину или даже на треть. Пылинки перед глазами кружили в золоте закатного солнца, и больше всего на свете мне хотелось стать такой пылинкой и унестись вдаль — туда, куда подует ветер.

Я устала.

Устала приспосабливаться, бояться, переживать, нервничать… и играть чужую роль. Понимала, что никому не смогу рассказать о том, что я — не Лалисса, но устала ею быть и платить за то, что оказалась на неё похожа. Ей мне тоже безумно хотелось отомстить, но я не знала как.

Когда солнце скрылось за горизонтом и сумерки тонкими струйками потекли по комнате, я так и не поднялась с постели. Стоило принять душ, попить воды, оросить золотым дождём золотой унитаз, но я не хотела. Ничего не хотела.

Уже ночью нашла в себе силы сесть на постели и принялась одеревеневшими чужими пальцами расплетать десятки косичек, что кона Дарлегур заплела мне перед торжественным вечером. Они все спутались и растрепались, мышцы рук быстро уставали от усилия, но я смогла закончить и даже расчесалась. А потом завалилась в постель и проспала до самого утра.

На рассвете меня разбудил стук. Из-за двери раздался хорошо знакомый женский голос:

— Лалисса, Мейер вернулся. Он уже знает обо всём, что произошло, и придёт к тебе, когда посчитает нужным.

Я поднялась с постели и со всей доступной расторопностью кинулась в ванную. Быстро вымылась, даже зубы чистила под душем, чтобы не терять времени. Мне нужно было поговорить с Мейером, пока он не принял окончательного решения, пока не прошло первое потрясение от новостей.

Торопливо одевшись, я выскользнула из своих покоев и направилась к парадному входу. Но там было пусто. Выглянула во двор — на крыльце натоптано, значит, они уже внутри.

— Ты ищешь Мейера? — спросил подошедший со спины коротко стриженый юноша, кажется, самый младший сын семьи.

— Да. Где его спальня?

— Второй этаж, правый коридор. Третья дверь налево, — подсказал он, оценивающе рассматривая меня, а затем зло добавил: — Правильно мама сказала: шлюха.

Слово болезненно ужалило изнутри, но отвечать я сочла излишним. Непринятое оскорбление принадлежит оскорбившему. Я знаю, что не изменяла Мейеру. И он это тоже узнает. А своей насмешкой этот маленький засранец ещё подавится. Ему я клятв я не давала, так что наябедничаю со всем возможным удовольствием, пусть ему Мейер потом контуженного ежа вставит в то место, которое свербит.

Нужные покои нашла легко. Дверь оказалась приоткрыта. Я осторожно постучала, обозначая своё присутствие.

— Можно?

Мейер, одетый в расстёгнутую рубашку и домашние штаны, стоял ко мне спиной и жёг запечатанное в конверт письмо. Кажется, я даже успела ухватить взглядом надпись «Лиссе», прежде чем бумага потемнела, ласкаемая рыжими язычками пламени.

— Да. Входи.

Его голос был пустым и сухим. Этот тон отозвался внутри болью. Хотелось кинуться ему на шею и поцелуями убеждать, что всё было совсем не так, как он думает.

— Мейер… То, что тебе рассказали — ложь. Я бы никогда не стала изменять. Я не знаю, что случилось, как и чем я заболела, но клянусь тебе, что ни с кем другим я не была.

Он даже не обернулся ко мне, его массивный силуэт ярко выделялся на фоне пылающего в лучах рассвета окна. Я подошла ближе и дотронулась до плеча вилерианца. С влажных после купания волос капала вода, и воротник рубашки намок. Мейер смотрел, как над подсвечником догорает письмо, а когда чёрный пепел осел на желтоватую восковую свечу, обратил горящий болью взор на меня:

— Видимо, я виноват сам. Ты красноречиво заявляла о том, что тебе нужно, а я тебе отказывал. И ты нашла того, кто не отказал. Ты же не знала, что заболеешь.

— Мейер, не говори так. И не заставляй меня чувствовать себя виноватой за то, что я смело говорила о своих желаниях. Это всё сейчас не важно. Важно то, что я тебе не изменяла. Я не знаю, кто меня оговорил…

— Оговорил? — со злой насмешкой переспросил вилерианец. — Лисса, нет смысла лгать и отпираться! Ты нашла другого. Так иди к нему! Иди! Зачем тебе я? К чему этот разговор?

Его голос набрал силу, и я испуганно отступила на шаг. Сейчас Мейер походил на дикого раненого медведя, и я испугалась. Таким я его ещё не видела и не хотела видеть никогда.

— Никакого другого нет, Мейер. Нет и не было. Я не знаю, кто это придумал…

— Хватит! — рявкнул он. — Имей хоть капельку порядочности признать свой поступок! Ты не представляешь, насколько отвратительно звучит твоя ложь! И главное — зачем? Ты выбрала другого — иди к нему, я тебя не держу!

— Я не лгу! — глаза защипало от подступивших слёз. — Я не изменяла тебе и не собиралась! Не знаю, что за гадость я подцепила и как, но я готова принести какие угодно клятвы, что не изменяла тебе и ни с кем не спала. Мне было плохо с момента, как мы вернулись в замок. Нет, даже раньше. Я почувствовала недомогание ещё в дороге…

— Это никак не связано! Естественно, ты почувствовала недомогание раньше. Ты не вилерианка, и даже если бы я подпитывал тебя силой по сто раз на дню, долго ты бы не продержалась! Поэтому ты, разумеется, чувствовала себя плохо в дороге. Это никак не связано с тем, что ты пустила в свою постель другого, стоило мне уехать на несколько дней! А ведь сама говорила, что измены не приемлешь!

— Что? Я ничего не понимаю! И никого не пускала! Объясни мне нормально, что происходит? В чём вы все меня обвиняете и что это за болезнь, которая меня чуть не убила?

Мейер хмыкнул и посмотрел на меня так, что внутри всё перевернулось, а комната сжалась до размеров коробка. Захотелось протянуть к вилерианцу руку, погладить по щеке и забрать себе горечь и боль, что плескались в его глазах. И как я когда-то находила пугающими эти самые выразительные и родные на свете глаза?

— Ты права. Ты имеешь право на ответы. Но я бы предпочёл, чтобы ответы тебе дал твой любовник. Не я.

Он отвернулся от меня и сжал кулаки. На столе горели свечи, и в их свете лицо Мейера казалось особенно красивым, но совершенно недоступным. Он не хотел меня слушать, но я должна была достучаться до него. Не могла отступить и позволить ему оттолкнуть себя. Сейчас я как никогда отчётливо понимала, что этот мужчина стоит того, чтобы за него бороться.

— Нет, Мейер. Это ты втянул меня во всё это. Ты забрал из Гленнвайса. Ты и отвечай.

— Хорошо. Но разговор выйдет долгим.