Спасатели

Ульяна Владимировна Орлова (2013)

Нимка — двенадцатилетний мальчишка, современный Гаврош. Разве плохо быть хозяином для себя самого? Бродить по улицам, греться на солнечных лавочках и искать приключения? В одну из таких прогулок Нимка находит загадочный штаб, затем — клад — кошелёк с суммой больше маминой зарплаты. И всё было бы замечательно, если б не визит опеки, считающей его семью неблагополучной. С кем поделиться своей тревогой? Если и находку-то показать некому…

«Однажды ученик спросил у мастера:

— Долго ли ждать перемен к лучшему?

— Если ждать, то долго! — ответил мастер».

Восточная мудрость

Глава 1. Сам себе авторитет

Нимка сидел на лавочке. Просто сидел. И смотрел на песок, среди которого островками зеленели травинки. Качнёт ногой — зацепит чуть-чуть одну травинку, она колыхнётся пару раз и замрёт. Снова качнёт — самым носочком потёртой сандалии — снова колыхнётся острый стебелёк подорожника. И так — сколько хочешь долго.

Сидеть было хорошо. Вокруг солнце, жара и тишина. Лавочка слегка шершавая, тёплая, в маленьких трещинках, высокая и немножко кривая. Правая рука привычно лежит на бортике, и пальцы нащупывают знакомые буквы. Нацарапанные им, Нимкой, его ключом от квартиры и очень давние. Нимка, и не щупая, мог сказать, что там написано: «Вовка — хоббит». Глупый — зачем писал? Вовка уже давно переехал в Москву, а буквы остались — не сотрёшь. Глубокие, неровные и вечные.

Нимка зевнул, снова качнул сандалией — заколыхались травинки. Может, ещё чего-нибудь нацарапать? Не, не получится… Ключа-то нет…

На площадке — никого. Блестят на солнце жёлтые качели. Замер флюгер-петух на потускневшей, когда-то красной крыше комплекса-городка. Лесенки и перекладины собрали яркие искры и даже издали кажутся горячими. Сохнут в песочнице белые пирамиды-куличи. Несколько тортиков и чью-то синюю лопатку прикрыл своей тенью большой тополь. Под ним качают травинки две бабочки: белая и чёрно-рыжая; носится над ромашками толстый шмель.

Конечно, тихий час, мелкотня вся спит в это время. У них же режим. На самом деле никто не говорил про режим, просто Нимка заметил, что в определённое время все дети с мамами исчезают с площадки. Около часа дня и часов до пяти. Как раз в то время, когда он выходит на улицу, точнее к этой площадке. На улице он может быть и раньше, а сюда забредает чаще всего к обеду.

Ну и отлично, что никого. А то вечно то ор, то «иди сюда, я сказала!», то «а-а-а, мама!», то качели заняты, то песком сыплют… А вечером вообще муравейник. И большие, и маленькие носятся по лестницам, по песку, развлекаются кто как. И лавочки все заняты.

Качь — качнулся подорожник. Рядом — одуванчик. Белый. Качь — разлетелись парашюты, но не на площадку, а почему-то к нему, на лавочку. Защекотали Нимкину руку, поползли по сухим доскам. Нимка махнул рукой — стряхнул пушинки: пусть летят… Парашютики послушались и поплыли над песком, несколько — зацепилось в траве, остальные — полетели дальше, куда-то за загородку, к дороге… Глупые, на дороге они разве вырастут?

Нимка запрокинул голову и посмотрел в небо. Солнце пылающим жёлтым пятном растекалось по синеве. Таким, что не посмотришь долго: чуть глянешь — слёзы выступают на глазах, а если перевести взгляд вниз, на траву, — мелькает там яркое пятно. Нимка поморгал и поискал облака: найдётся ли хоть один белый клочок?

Ни намёка. Ярко-синий купол, одного ровного цвета. Нет такой краски в компьютере, нет такой краски вообще: чистой, прозрачной и глубокой. Не нарисуешь, а если и нарисуешь — то будет лишь жалкая попытка изобразить лето.

Лето!

Нимка соскочил с лавочки. Поморщился: песок засыпался в сандаль. Тряхнул ногой, осторожно переступил — чтобы не засыпался снова. И огляделся.

Чем бы заняться?

Он зачем-то подошёл к качелям, уселся на дырявую пластмассу. Толкнулся пару раз и стал раскачиваться. Сильнее… Сильнее. И вспомнил, как вечером Мишка с Васей соревнуются в бросании тапков. Смешно смотреть, как пухлый Мишка и худой как спичка Вася аж подпрыгивают на этих детских, еле дышащих сиденьях и в полёте скидывают свои шлёпанцы. И орут ещё, кто дальше добросил…

Нимка хихикнул, качнулся ещё раз — качели в зените. Класс: земля несётся навстречу, по спине шлёпает листьями тополь, и даже откуда-то появляется ветер, хотя его на самом деле нет, и ты летишь, летишь, летишь… Сандаль сам соскочил с Нимкиной ноги и шлёпнулся возле жёлтой горки, подняв столбик песочной пыли.

Нимка подождал, пока качели остановятся, спрыгнул. Ничего себе, куда улетел! Интересненько… А если размахнуться, он дальше улетит или так же? Нимка зацепил пальцами сандаль и пошёл к качелям. И снова стал раскачиваться… Сильнее…

Дальше! На этот раз сандаль шлёпнулся за горкой. Здорово, можно будет посоревноваться с Мишкой, чего-то Нимка не помнит, чтобы у того тапки летали так далеко. Нимка снова спрыгнул с качелей, прошёлся по тёплому песку, отряхнул правую ногу, надел свой тапок и плюхнулся на тёплое сиденье…

…В пятый раз сандаль угодил в толстую тётку, которая невесть откуда взялась на площадке. Да Нимка и не заметил даже, а она сиреной подняла сразу крик:

— Ах ты, паразит! Что ж такое творится-то! Сейчас вот пойду и мамке твоей пожалуюсь!

Нимке захотелось скинуть и второй тапок, но он решил, что не стоит. Просто продолжил раскачиваться…

— А ну, слазь быстро!

Ничего себе! Она ещё и командует? Ну и пусть.

Тётка с минуту махала газетой на цветастый сарафан. Потом переступила белыми шлёпанцами, наклонилась, поставила на песок серую авоську и подняла его сандаль. И ещё сильнее надула раскрасневшиеся щёки.

— Ну? — сказала она. Вернее, выдохнула в жару, на миг остановив газету-опахало.

Нимка прищурился. Ах, так? Второй тапок ухнул между ней и горкой.

— Да пошла ты! — сказал Нимка и спрыгнул с качелей.

И не стал дожидаться, пока та подберёт слова и нарушит тишину площадки хриплым криком, — перекинул ноги через загородку и, не оглядываясь, пошёл вдоль дороги.

«Ну и ладно, они всё равно мне малы… — теперь он смотрел под ноги, стараясь не напороться на стекло. Асфальт непривычно щекотал пальцы. — Дома есть ещё кеды. И в них песок не сыплется…» Правда, босоножить так придётся до вечера: ключей у него не было. Сонька вчера куда-то запихала, сколько ни искал их Нимка — не нашёл…

«Коза… — подумал он про сестру. — Нужно будет послезавтра взять ключи у мамы…» Послезавтра у матери выходной, она будет дома, и можно сходить сделать хотя бы ключ от квартиры, а от подъезда — ладно уж: код он знает…

Кто эта тётка? Нимка не видел её здесь раньше… На площадке он знал всех, появлялись, конечно, иногда новые люди, но редко. А её не было, не помнит он… Да и вообще, что она делала одна среди горок и качелей, да ещё и в самую жару? Даже лавочек в тени-то нет… Нимка пожал плечами: ну и ладно с ней, проехали! И свернул с дороги на тропинку.

Здесь не было машин и горячего июльского солнца. Хотя оно особо и не мешало Нимке: он умел растворяться в жаре, как бы становясь частичкой тёплого воздуха. И не понимал, как можно ныть и жаловаться, как не понимал и того, как можно в такую погоду сидеть дома? Где четыре стены, вечные обои, запах борща, скрипучий сосед за стенкой или душная тишина… Ладно ещё, когда компьютер работал, можно было запустить какую-нибудь бродилку и пялиться в экран, щёлкая клавишами по серой трескучей клавиатуре. Но сейчас компьютер полетел. Сгорел: вентилятор сломался, и расплавилось там что-то…

Не… это, как его там? Длинное слово такое… Бесперспективно. Потому что неясно, кто и когда его починит…

Нимка ойкнул: наступил на колючую ветку. Ветка хрустнула, он пнул её подальше. Здесь тропинка шла по земле и была на удивление прохладной, хоть и с «сюрпризами» вроде веток, осколков или банок из-под «Пепси»… Ладно, сейчас он свернет за гаражи, перейдёт рельсы и снова выйдет на солнечный асфальт. Или…

Рельсы были полузаброшенные. Старенькая двухколейка использовалась нечасто и соединяла между собой заводы. А маленький состав между этими заводами что-то перевозил туда-сюда. Скорее всего, детали или запчасти… Изредка прогудит тихонько локомотив, медленно, осторожно лязгнет по рельсам, и снова всё стихнет надолго.

Сейчас на насыпи стояла тишина. Ни вагонов, ни локомотива — ничего. Только трава дышит горячим воздухом да блестят на солнце белые камешки… И даже слышно, как стрекочут где-то рядом кузнечики.

Нимка очень давно хотел пройтись по загадочным рельсам. Куда они ведут? Сейчас они скрывались в зарослях кустов и невысоких деревьев, прикрывающих белый забор с обеих сторон колеи. На заборе пружинилась серебристая проволока, но Нимку это не смущало. На рельсах бегали горячие искорки, между вдавленными в землю шпалами блестели осколки и мелкий шлак.

Босиком по ним идти удобнее… Хороший повод!

Нимка ещё раз прислушался: тихо. Посмотрел назад: две белых стены заборов, ямы с обеих сторон. Он знал, что там дальше: гаражи, битые и пластиковые бутылки в ямах, автомобильная дорога, станция… А впереди? Нимка осторожно тронул большим пальцем гладкое железо: горячевато… Ну ладно, он привыкнет…

Для верности вытянул руки и пошёл.

С равновесием у него проблем не было. «Повезло…» — говорили в школе и во дворе. Потому что он с лёгкостью ездил на велосипеде без рук, моментально научился кататься на доске-скейтборде, не понимая, что сложного в том, чтобы ехать и отталкиваться? На коньках он двигался так же, как без них, и даже не помнил, где и когда он научился этому. Словно встал на них с рождения… Поэтому сейчас он очень скоро опустил руки в карманы и даже задумался… Правда шёл он медленно: ноги привыкали к необычному виду ходьбы.

Вот был бы у него велик! С упругими шинами, послушным рулём, блестящими на солнце спицами… С амортизацией на передней вилке и рычажным переключателем скоростей — чтоб в любую гору! Да хоть и с обычными, ну даже можно и без них… Быстрый и лёгкий послушный конь — как здорово было бы носится на нём по городу! В любое место, по тропинкам, между дорог, через площадки — и целый день… Нимка вздохнул: нечего мечтать о несбыточном.

Куда он придёт? Ясно, что к какому-то заводу, но будет ли лазейка между заборами, чтобы выбраться в город? Впрочем, какая разница: он не спешит. До вечера он свободен: Соньку из садика заберёт мать, так что всё путём. А ближе к вечеру, когда станет прохладнее и солнце будет путаться в листьях, — тогда он отправится в обратный путь. Если очень устанет или забредёт слишком далеко — сядет на автобус: для зайцев места бесплатные. Лишь бы не прогнали…

Нимка тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли: не очень-то хотелось думать пока о вечере. Дни разные, а вечера — все одинаковые… Он придёт домой, потянет плоскую серебристую ручку, если будет закрыто — пнёт пару раз хлипкую дверь… Нет, сначала он проскользнёт мимо бабулек на лавочке, быстро наберёт код от подъезда, конечно же, второпях собьется и наберёт уже медленнее, глубоко продавливая гладкие кнопки. Тренькнет домофон, Нимка через ступеньку — на третий этаж, а уж потом — дёрнет ручку. Или попинает обшарпанную, в чёрном дерматине, дверь.

— Чё ломишься? — спросит мать, закинет полотенце на плечо, скользнёт взглядом по Нимке и уйдёт на кухню. А уже оттуда крикнет:

— Носит нелёгкая по ночам!

— Не ночь, — скажет Нимка в ответ. — Во-первых. А во-вторых, на фиг закрываться-то?

Мать не ответит ничего, Нимка и так знает, зачем… Сегодня сосед ночует дома, а значит — будет весело… Нимка вздохнёт, сядет за стол, положит локти на липкую, в порезах, скатерть с рисунками бананов, ананасов и ещё чего-то… Уберет руки и посмотрит на мать. А та скажет:

— Пельмени сам сваришь. Воду я поставила. — И пойдёт укладывать Соньку. И ещё долго будет слышать Нимка надрывистый Сонькин дискант: мелочь, а с характером; слушать. как колошматит в стенку сосед, и его пьяный голос… А потом вдруг вспомнит, что он руки-то забыл помыть, и пойдёт умываться. На секунду поднимет глаза на заляпанное зеркало, поморщится, увидев там лохматого пацана с сердитыми зелёными глазами и хмурыми тёмными бровями. Пригладит тёмные волосы и даже решит почистить зубы… Заглянет на кухню, вывалит пельмени в выкипевшую наполовину воду… Естественно, переварит их, пока фарш не начнёт вываливаться из теста — никак не удаётся угадать, когда они готовы. А потом плюхнется, не раздеваясь, на скрипучий диван и уснёт. В ожидании завтра… Потому что завтра тоже — лето!

Ещё два месяца — целая вечность — до школы, о которой пока лучше не думать. И о вечере лучше не думать. Лучше просто идти вперёд, а тропинка и день сами займут тебя чем-нибудь интересным…

Нимка спрыгнул с рельсов: здесь было солнце, и рельсы нещадно жгли ступни — и пошёл рядом, стараясь наступать на доски шпал. Трава защёлкала по щиколоткам, по низу штанин. Подорожник, белые одуванчики, кашка и пастушья сумка. Ещё попадалась крапива. Одуванчики Нимка пинал — они разлетались белым пухом: пусть растут. Крапиву обходил. Иногда приятно щекотал пальцы мягкий спорыш.

Здесь тени не было. Солнце крепко жарило Нимку, проходило сквозь него и снова раскаляло горячий воздух вокруг. Нимка вытащил руку из кармана, пальцами откинул назад мокрую чёлку. Проветрил футболку и понял, что хочет пить. И расстроился — плюнул в зелёные травинки: воды-то он не взял. А магазинов по пути не предвидится, да если они и будут — есть ли у него деньги? Он снова запустил руку в карман, поколыхал бездонную глубину с остатками крошек и маленькой дыркой. И возле неё нащупал несколько монеток! Вынул: в ладони золотились три круглые десятки.

Отлично! Как раз на бутылку воды хватит. Ладно, потом… Нимка подбросил монетки и аккуратно убрал их в карман.

Может быть, лучше купить мороженого? Подзаправиться… Нимка даже слюну проглотил, как представил эскимо, с ровным слоем тёмного шоколада и сливочной прохладой внутри. Сейчас он, наверное, съел бы с десяток таких, даже и рожки сгодились бы…

Индейцы в походах могли часами обходиться без воды и без пищи. Брали с собой мешочек с пеммиканом: съедят горстку высушенного в порошок мяса — и сыты на целый день. У Нимки пеммикана не было, и подзаправка предполагалась только вечером, да и то — не факт. Сейчас не хотелось горячего: если есть, то только мороженое.

Ну, нет и нет. Встретится магазин — купит. Или всё же воды? Непонятно, чего ему больше хочется… Ладно, есть время подумать, а пока — загадочная колея, блестящие рельсы, Нимка, ты же мечтал…

Вот всегда так: мечтаешь, мечтаешь, а потом вдруг раз — счастье привалило! — Нимка краем глаза косился под ноги — и как-то уже и не чувствуешь счастья-то. Будто обычное дело…

Дальше деревья и кусты образовывали плотную стену — ярко-зелёную от солнца и с кусочками синего неба между кружками листьев. И сразу как-то легче задышалось и зашагалось в этой тени. Хотя по-прежнему было жарко.

Белый забор кончился уже давно, а за кустами Нимка увидел двухэтажные домики. Вот так вот — закончилась романтика: дорога шла совсем рядом с дворами; в палисадниках, за клетками-оградами росли цветы, и вдалеке над кустиками торчали даже пластмассовые горки. Но раньше горок Нимка увидел штаб.

— И что это ещё такое? — он даже удивился.