Джастисмен

То Сону, 2017

Серия убийств, совершенных похожим способом – у каждой из жертв во лбу по два пулевых отверстия, – вызывает ропот общественности. В этих страшных следах преступлений, в том, как разметались по стене и предметам окружающей обстановки кровавые брызги и подтеки, есть нечто, напоминающее творчество знаменитого художника-абстракциониста Джексона Поллока. Пока полиция не в состоянии определить мотивы и выйти на след убийцы, на просторах интернета появляется некто под ником Джастисмен. Он администратор быстро набирающего популярность форума, где как раз и обсуждается череда загадочных убийств. Его посты, в которых он демонстрирует удивительное умение анализировать факты и выстраивать их в логическую цепочку, приобретают всё большее доверие у форумчан. И вот у Джастисмена уже более полумиллиона преданных последователей, а мнение этого сообщества, в свою очередь, становится истиной в последней инстанции… «Джастисмен» – роман южнокорейского писателя То Сону, за который он в 2017 году удостоился крупнейшей литературной премии Кореи – Segye Literature Prize.

Серая радуга / Greyed Rainbow

Жил в Корее один неприметный офисный служащий лет двадцати с небольшим; когда-то он выбрал неинтересную работу и теперь влачил бесцельно-будничное существование, и было ему это не просто тяжело, а прямо-таки нестерпимо. И даже оглядываясь в прошлое, ничего он там не видел, кроме череды одинаково удушливых дней.

Как так вышло? Если это неправильный вопрос, то… Почему он так несчастлив? С каких пор он живет вот так? Была же у него мечта, когда он учился в школе! В свободные минуты на уроках ему всегда было о чем подумать, подперев голову рукой и устремив взор на классную доску. Цели, мечты, замыслы…

Школьника убивала жизнь, в которой вечно приходилось подчиняться чужим правилам. Но, будучи пока еще подростком, он не мог осознать, что же идет не так, и лишь в глубинах своего естества ощущал невыносимое давление.

Все считали его добросовестным, но рассеянным и инертным учеником. А ему и в голову не приходило, что это никак не подлинная оценка его талантов, а всего лишь взгляд посторонних людей на ту жизнь, которую он проживал не по своей воле.

Каковы бы ни были его истинные способности, случилось так, что он не вошел в «конкурентное общество», которое сложилось в старшей школе. Он все больше молчал, ничем не выражая себя, а в мире, чем ты больше молчишь, тем меньше у тебя остается возможностей высказаться. Вскоре он перестал для них существовать.

Он думал о себе словами чужих людей, исходил из оценок, которые давали семья и учителя. Можно сказать, что его характер, его личность вылепили окружающие. А его истинное «я» — ему самому неведомое — оказалось задавлено и, вместо того, чтобы тянуться вверх, растеклось где-то в глубинах души. Конечно, он сам не мог осознать, что происходит, и лишь страстно желал, чтобы поскорее прошли эти дни, бесконечно далекие от той жизни, которая была ему нужна.

Но тогда он еще на что-то надеялся. Еще оставалась смутная вера в то, что, как только закончится безумно скучная старшая школа, он заживет совсем по-другому — пусть сейчас невозможно узнать, как именно, но его жизнь обязательно изменится! Это была едва ли не инстинктивная потребность вернуть собственное «я», свернувшееся в клубок где-то глубоко внутри. Но ему еще не стукнуло двадцати, и нащупать в себе эту внутреннюю опору он не мог.

Так он и закончил школу, ощущая лишь смутное желание жить иначе. У него не было возможности поступить в те вузы, куда нацелилось большинство одноклассников. Дело было не только в том, что плата за обучение легла бы слишком тяжелым бременем на плечи его родных. Ему не из чего было выбирать: с такими оценками, как у него, невозможно было поступить в приличный вуз, чтобы потом получить шанс устроиться на хорошую работу. И потому, по негласному мнению учителей, этому ученику не было смысла получать высшее образование.

Направления, которые нравились ему самому, никак не помогли бы с удачным трудоустройством, и поэтому, когда он попытался об этих вариантах заговорить, на него посмотрели, как на ненормального, и старший брат, учившийся в университете на родительские деньги, высказал общую мысль: «поступай в любой институт, но если учиться будешь какой-то ерунде — сам на учебу себе и зарабатывай». Все это было очень далеко от мечты жить своей жизнью; он не знал, как поступить, только болтался целыми днями на улице и упустил время. Настал день, когда он понял, что не в силах больше мучиться от неопределенности, и поступил в военное училище.

К тому времени, как он стал сержантом, мечта нащупать свой путь в жизни окончательно развеялась. В армии он смирился с мыслью, что наш мир не то место, где человек достигает желаемого. Армия учила задавить в глубинах души многоголосый хор, потому что выжить можно было, только приняв то «я», которое могло жить по законам этого мира. Жить так, как живут другие. Жить в мире, подчиненном логике силы и власти, логике большинства.

«Я», которое его заставила выбрать армия, умело беспрекословно повиноваться чужой воле. Если в школе его хотя бы не принуждали думать, как все, и он вполне мог мечтать о другой жизни, то теперь ему пришлось полностью принять жесткие правила общества и отбросить смутные грезы. Со временем он даже позабыл о том, что у него когда-то были какие-то мечты.

Незаметно для себя он поверил, что человеку без особых талантов, родившемуся в простой небогатой семье, а после школы оказавшемуся в армии, остается только отдаться на волю волн мирового потока и плыть по течению — иначе спокойной жизни ему не видать. Поэтому после дембеля он оказался там, куда его вынесла стихия.

Недолго помедлив в неведомом пространстве на обочине общества, за пределами армии и семьи, он пошел на работу, куда брали без высшего образования, не задумываясь, нравится она ему или нет.

Устроился он страховым агентом: тогда в агенты брали всех, а перспективы карьерного роста были вроде бы неплохие. Вот только людей, ищущих подобную работу, становилось все больше, и конкурировать с женщинами, давно научившимися не спорить с жестоким миром, а ловить волну и двигаться вперед, было непросто. Какое там повышение, спасибо, что не гонят.

Куда бы ни занесла его жизнь — на фирму, в армию или в школу, никаких особых талантов он не проявлял, и, обладая довольно необщительным характером, ни с кем близко не сходился.

Казалось, его душа спряталась где-то в иных мирах, а на земле осталось лишь его тело. С восходом солнца он открывал глаза и, не думая ни о чем, шел зарабатывать деньги. Лучше всего у него получалось просто выдерживать повседневность. Он жил тихо-тихо, неприметно, словно и дышать перестал.

Ладно бы он был человеком, который отлынивает от работы и, соврав, что у него встреча с клиентом, идет по своим делам. Тогда хотя бы было понятно, почему он ничего не добился.

А он просто не мог вложить душу в эту нудную работу, и потому, как ни старался, толку от его усилий не было никакого. Бывает ведь: ходит торговец по всему городу, зазывает покупателей, расхваливает свой товар, а продать ничего не удается. Так было и с ним.

Не его это была работа — с какой стороны ни глянь. Он и сам об этом догадывался, но помня, что мало кому выпадает удача заниматься любимым делом, просто старался выполнять любое поручение как можно лучше.

Понятно, что фраза «я старался как мог» вполне способна обернуться пустыми словами, но в нашем случае и коллеги и начальство прекрасно знали, что этот молодой сотрудник и в самом деле никогда не отлынивает. Знали не потому, что за ним следили, просто всем было очевидно, что он действительно старательный и исполнительный человек.

Для него не было секретом, что на работе его не ценят и вспоминают о нем только тогда, когда надо сделать что-то нудное и не ахти какое важное. Зато коллеги до такой степени не видели в нем конкурента, что им даже не приходило в голову его подсиживать.

Как ни угнетало его это положение, он не видел возможности что-либо изменить. На гражданке он ничем, кроме страхования, не занимался, и никуда, кроме как в торговлю, его бы не взяли. О другой работе и мечтать не приходилось. Но даже появись она вдруг, ему не хватило бы храбрости написать заявление об уходе.

Так что он просто жил.

Скажут «поди-ка сюда» — подойдет, скажут «отойди» — отойдет, окликнут — отзовется; такой была его повседневная и в общем-то не самая плохая жизнь.

С каких пор она стала такой?

На фирме именно ему приходилось выполнять всякие малозначительные поручения, в том числе во время корпоративов. Он всегда уходил с работы последним. Даже коллеги помоложе, и те гоняли его туда-сюда с поручениями, а ему и в голову не приходило отказываться.

Печально, но такова была его жизнь.

И потому нет ничего удивительного в том, что тогда, в тот день, он остался посреди улицы один-одинешенек.

В тот день у них был корпоратив, и он так наклюкался, что не заметил, как наступил рассвет. Однако при посторонних он не позволял себе совсем расплыться и потому окружающие редко понимали, до какой степени он пьян.

Как это было заведено, сначала он отправил на такси домой все начальство, потом всех коллег, убедился, что все разъехались, а потом вдруг уронил голову, точно сломанная сильным ветром сухая былинка. Голова тряслась, дрожь передалась телу, опьянение навалилось на него всей тяжестью, и ноги перестали его слушаться. И когда он попытался сдвинуться с места, идти получилось только зигзагами.

Останавливаясь, он втягивал живот, стискивал зубы и сжимал кулаки, словно мастер кун-фу, концентрирующий энергию. В эти мгновения его охватывал беспричинный гнев, и, пытаясь хоть как-то очухаться, он оглядывался по сторонам и делал глубокий вдох.

Он был один, он не мог победить опьянение и больше всего походил на сдувшийся воздушный шарик, тоскующий по небу. Он все больше хмелел, ноги несли его совсем не туда, куда он хотел направиться; шатаясь и то и дело падая, он блуждал по незнакомым переулкам.

Хмель подчинил себе тело, разум захлестнуло волной ярости. В какой-то момент сознание вернулось, мигнув, словно лампочка, свисающая с сырого потолка подземелья. «Зачем я брожу по этим улицам?» — промелькнуло у него в голове, но мгновенье спустя вопрос погас без ответа.

Ему раньше было невдомек, что внутри него может таиться другое «я». Кто его знает почему, но до сего дня он и не предполагал, что человеку нужно иногда вглядываться в глубины собственной души.

Наверняка это из-за того, что в школе он слушался учителей, в армии действовал по уставу и выполнял приказы, на гражданке и думать не смел противиться чужому мнению, а потому попросту не находил времени на себя, на то, чтобы заглянуть в свое сердце, осознать собственные потребности и желания.

Собственно говоря, он ведь только и делал, что просто терпел происходящее, изо дня в день, с утра и до вечера, с того момента, как откроет глаза, и до самой ночи. И вдруг выяснилось, что в голове у него, в груди, в глубинах его существа таилось и ждало своего часа истинное «я».

Стоило только вышколенной обществом личине дать слабину и потерять контроль над телом, как это другое «я» поднимало голову, разливалось по кровеносным сосудам, просачивалось в клетки и начинало борьбу, словно подпольная телестанция, что распространяет пробивающийся сквозь блокировку сигнал.

Его истинной сущности случалось очнуться и раньше: тогда его охватывала накопленная за долгие годы злость на мир, все это время презиравший и унижавший его. Но обычно озлобление это достигало некоего пика и сходило на нет. Однако в тот день все пошло не так, как обычно. Вместо того, чтобы схлынуть, закипевший гнев ударил в самую маковку, взорвался, вырвался наружу, словно петарда, и, возвращаясь, огнем разлился по всему телу. Офисный тихоня заорал на всю улицу: «Что я здесь делаю? Только суньтесь! Сволочи! Мы еще поглядим!..» С бессвязными воплями он потрясал кулаками и, точно тэквондист, наносил невидимому врагу удары ногами. Его угрожающие жесты и крики могли бы напугать, но на улицах было пустынно.

Пока они отрывались с коллегами, лишь по косящим глазам и теряющей связность речи можно было догадаться, насколько он пьян, но, оставшись один, он изменился до неузнаваемости, словно превратился в другого человека. Нет, он и в самом деле стал другим.

Невозможно было сдержать злобу, которая так долго копилась внутри, а теперь разлилась кипятком по его телу. Жар, всё горячее, подступил к горлу, ударил в голову — и фонтаном взлетел в небо.

Его восприятие обострилось, и, уловив шорох или мелькание, он оборачивался, таращил глаза, пока взгляд не фокусировался на цели — наводился, что твой оптический прицел, того и гляди щелкнет затвор! Его отбросило назад, но он устоял и выпрямился, весь дрожа, тыча пальцем и впиваясь взглядом в нечто, видимое лишь ему. Бормоча ругательства низким угрожающим голосом, он вдруг резко обернулся, вновь услыхав какой-то звук, и вдруг принялся бить по воздуху, словно мастер боевых искусств, оттачивающий «пьяный стиль».

Так он бродил по незнакомым улицам, шатаясь и бормоча что-то невнятное, пока не воскликнул внезапно: «О! Домой же пора!» — и медленно, на заплетающихся ногах, словно солдат разбитой в пух и прах армии, вернулся к шоссе. Место очень напоминало то, где он ловил такси для коллег, но теперь он стоял, опасно раскачиваясь, а машины проносились мимо и никто не хотел его подвозить.

Он понурил голову, словно начал молиться, а потом вдруг, точно собака, которую позвал хозяин, обернулся, спрыгнул с бордюра и бегом бросился на проезжую часть, пугая водителей.

Одним махом добрался до второй полосы четырехполосного шоссе, крикнул: «Гады, не игнорьте меня!» — и тут же бегом вернулся на тротуар, перепуганный светом фар, гудками и скрежетом тормозов, раздавшимися, когда разом затормозило множество машин. Вслед ему неслась брань оторопевших водителей, а он вдруг снова выскочил на дорогу, опять вернулся, повторил этот трюк несколько раз — и тут ощутил сильную резь в желудке. Его начало тошнить, скрутило живот, а голова, казалось, вот-вот расколется.

Он весь съежился, стоя посреди тротуара и пытаясь справиться с приступом. Боль то вспыхивала, то гасла, словно электрический ток в сломанном переключателе, и до него дошло, что сейчас ему позарез требуется не такси, а туалет. Помрачение отступило, и он сообразил, что такие дела посреди дороги не делаются. Пытаясь сдержать поднимающуюся к горлу тошноту, он зашагал в сторону зданий.

Он не мог остановиться или закричать. Казалось, если он хоть на секунду расслабится, его тотчас вырвет. Или того хуже. Положение было настолько серьезным, что он враз почти протрезвел и тотчас почувствовал жар. Пот выступил на лбу, ручейками побежал по спине.

Он носился по улице, как сумасшедший. Чем дольше он бегал, тем сильнее крутило живот, но отыскать сортир не удавалось. Как назло, кафе и кабаки уже не работали, а туалеты на лестничных площадках были заперты. На трезвую голову он бы нашел выход, но он все еще был пьян, а время поджимало. Больше терпеть он не мог. В конце концов, он решил зайти в какой-нибудь подъезд и облегчиться прямо в холле. Но в этот самый миг…

Внезапно и неудержимо изо рта хлынули остатки ужина. Он застыл, не в силах остановить ударивший из него фонтан, ему казалось, что все внутренности выворачиваются наизнанку. Это было на перекрестке перед каким-то небоскребом. Он медленно-медленно подобрался к цветочной клумбе у самого небоскреба, припал к ней и изверг из себя все, вплоть до желчи. Через какое-то время он попытался, наконец, встать, выпрямиться и тут — фьюить! — все вокруг него закружилось.

Отступившее было опьянение навалилось с новой силой. Справиться было невозможно — на него словно обрушилась песчаная буря: его смело, оставшиеся капельки сознания слились в одну точку и погасли, словно мигнул и выключился черно-белый экран телевизора.

Он очнулся в тот же день в полдень, в КПЗ. И совершенно ничего не мог вспомнить, даже как провожал начальника и коллег: воспоминания обрывались где-то перед этим. Изредка в голове всплывали смутные картинки: как он бежит по незнакомым местам, но куда и зачем бежит — не помнил и распознать, сон это или явь, тоже не мог, а потому назвать это воспоминаниями было сложно.

И, разумеется, ни малейшего представления о том, как он оказался в камере.

В полицейском участке составили протокол, сделали все, что полагается в таких случаях, и, наконец, получив административное взыскание, он смог пойти домой. Полицейский сказал, что еще надо будет поблагодарить охранника небоскреба. И добавил, что ему, этому охраннику, пришлось убирать дерьмо и блевотину. Неужели он взял и вот так запросто спустил штаны и насрал прямо посреди улицы? Но именно там, у клумбы, его, дрыхнувшего со спущенными штанами возле наложенной кучи, и обнаружил охранник, которому эту кучу пришлось убирать.

«Не напивайтесь так больше», — напутствовал его дежурный полицейский.

В понедельник он пошел на работу, и там даже не подозревали, что́ с ним произошло. Никто не спросил, благополучно ли он добрался до дома: все собрались вокруг одного компа и обсуждали топовую новость из Интернета. Он подошел поближе и на расстоянии заглянул в монитор. Следуя за курсором, его взгляд отыскал нужный заголовок в самой верхней строчке топовых новостей.

«Мерзкие опарыши наводняют город нечистотами!» — гласил заголовок. На мониторе было открыто множество окон, которые, похоже, все относились к этой новости. Хозяин компьютера закрыл верхнее окно, и щелкнул по фотографии, вставленной в статью.

На фото перед клумбой валялся на боку человек с полуспущенными штанами. Вокруг него — жидкие фекалии и лужи рвоты. Разумеется, как того требуют корейские законы, лицо, полуобнаженная нижняя часть тела и нечистоты скрывала «мозаика», и потому только сам виновник скандала, как ни мала была картинка, мгновенно узнал себя. Узнал, и чуть было не заорал. Кое-как справившись с собой, он поспешил вернуться на рабочее место с бешено колотящимся сердцем. Никогда в жизни ему не было так жутко, парню казалось, что он сходит с ума. Обернись сослуживцы — они мгновенно бы распознали написанный на его лице ужас. Он это понимал, но был бессилен что-либо с собой сделать.

Опустив голову и уткнувшись в блокнот с графиком рабочих поездок, он мечтал только об одном — чтобы скорее прошло утреннее совещание и можно было выйти на улицу. Никогда, никогда раньше его пульс не был таким лихорадочно-стремительным. Даже дыхание перехватывало.

Ему казалось, будто все коллеги смотрят на него, хотя было совершенно очевидно, что никому и невдомек, кто герой этой отвратительной истории. Он слышал их разговор: его имя ни разу не было упомянуто. Нет, они его не узнали, происшествие просто завладело их вниманием, тем более, что оно случилось неподалеку отсюда, а во что он был одет на корпоративе, они не помнили. Их безразличие к нему оказалось для него спасением. Он попытался сглотнуть, но во рту пересохло. О, как же он отчаянно желал, чтобы день поскорее закончился.

И день прошел, но для него ничего не изменилось. В ту ночь он то включал, то выключал компьютер, то ложился в кровать, то вставал, то садился, то снова укладывался спать, и так он провел всю ночь не смыкая глаз. Он надеялся переждать, надеялся отвлечься, заснуть и наутро обнаружить, что все вернулось на круги своя, словно ничего и не было. Но на следующий день все та же новость лидировала в топе и явно не собиралась сдавать позиции. Само собой заметок про «опарыша» меньше не стало, наоборот, появились новые, и возросло количество просмотров. Верно говорят: чем дальше в лес, тем больше дров.

Во вторник после обеда действительность превратилась в кошмарный сон. Беда, беда…

Неизвестно откуда в Интернет начала просачиваться его личная информация. Стало известно, что «опарыш» работает в страховой компании, всплыла фотка со школьного выпускного. Фотку, разумеется, «замозаичили», но необработанный исходник в Интернете можно было отыскать за пару минут. В происходящее невозможно было поверить, но это был не сон. Что, что ему было делать?

Он смирился с тем, что незнакомые люди обсуждают его в Интернете. Он был готов выдержать любую ругань, да хоть бы и побои, если бы можно было просто перетерпеть, а потом бы все это забылось и сгладилось.

Ему пришлось уволиться с фирмы, когда выяснилось, что это был он. Если бы даже ему предложили остаться, это было бы невозможно: по работе ведь надо было встречаться с клиентами, а как теперь с ними встречаться? Конечно, в лицо его узнавал не каждый встречный, но что будет, если клиент его узнает?

От одной мысли, что прохожие могут узнать в нем виновника скандала, его бросало в холодный пот. Даже если это будет один-единственный прохожий… нет, лучше уж провалиться сквозь землю! И как понять — догадались они или нет? Страх быть узнанным не отпускал его, и нет ничего странного в том, что вскоре он начал от людей шарахаться.

Все равно он пытался терпеть. Стиснуть зубы, не обращать внимания на незнакомцев, которые вдруг принимались тыкать в него пальцем, — рано или поздно эту историю забудут. «Терпи! Что тут такого, чего нельзя вынести», — твердил он себе каждый час, каждую минуту.

Увольнение тоже можно пережить. Теперь он даже не понимал, почему раньше так боялся потерять работу. Когда его избавили от выбора, стало легче. Борясь с отчаянием, он убеждал себя, что все еще может обернуться к лучшему, что наконец-то он стал хозяином своей жизни, которая до сих пор была такой нелепой и суетливой.

Но ничего из этого не вышло. Он все-таки сломался, и дело было не в том, что прохожие, завидев его, качали головами, не в его собственный слабости и неспособности выдерживать удары судьбы, а во взглядах соседей и знакомых. От их глаз было невозможно спрятаться, и, казалось, проще было бы выдержать удар ножа, чем эти насмешливые взгляды, в которых ясно читалось: «а я всегда знал, что ты за человек». Загнанному в угол, ему представлялось, что в целом мире не найдется норы, куда он мог бы забиться.

Он не чувствовал себя вправе сказать: «Это несправедливо!», да и кому это скажешь? Приятелей у него всегда было раз-два и обчелся, а семья… Была ли между ними хоть какая-то связь, помимо кровного родства? «Не было, никогда не было», — понял он и не почувствовал при этом ни сожаления, ни злости. Родные были просто людьми, с которыми его связала случайность, и он не мог надеяться на какое-то необыкновенное понимание или великодушие с их стороны. Связь с семьей представилась ему поблекшим рисунком, на котором бледными, невыразительными линиями была изображена их повседневная жизнь. Со стороны этот рисунок мог казаться полноводной рекой, но на самом деле на пожелтевшую бумагу просто нанесли линии, которые принято проводить, если рисуют семью; а чувств, которые могли бы по-настоящему связать этих случайных людей, не было. Почему так вышло, он не знал, но, судя по всему, так было всегда.

Но, как бы ни было раньше, сейчас, когда страх сжег его душу дотла, когда вся жизнь обернулась безысходным кошмаром, было все-таки слишком жестоко со стороны родных от него отвернуться.

Он вглядывался в старинную картинку, в ее выцветшие краски и бессмысленные линии, но чувствовал только глубокую печаль, потому что внезапно увидел скрывающуюся в ней грустную историю.

Его семья не стала ему надежной опорой. Сейчас они беспокоились только о том, как бы кто не прознал об их родстве с этим самым Опарышем. Даже мама — единственная, кто проявлял к нему хоть какой-то интерес, — не протянула ему руку, не прислала ему ни строчки. Ему хотелось кричать, да так, чтобы весь мир содрогнулся: «Разве моя вина настолько огромна?!», но он не мог.

Увы, у него не хватало духу высказать это даже шепотом.

Но вот настал день, когда к нему приехал старший брат и предложил на время перебраться в деревню. Брат никогда не интересовался его жизнью, и предложение покинуть город, разумеется, не было продиктовано желанием помочь, беспокойством о его будущем. Брат и не пытался скрыть, что печется не о нем, а об остальной семье. «Мы для тебя делали все, что могли. Но от тебя, бестолочь, родителям одна головная боль, и ничего больше! Пора тебе научиться разгребать самому то, что ты наворотил!»

Случалось ему слышать от родных и более жестокие слова, но теперь он внезапно ощутил такую боль и обиду, какие не выразить словами. И он взял и уехал, хотя и не ради того, чтобы исполнить волю брата. С тех пор о нем никто ничего не слышал.

Такую историю выложил Джастисмен на форуме.

В свой пост Джастисмен добавил цитаты из старых статей про Опарыша и отрывки из интервью с его коллегами и знакомыми. Получилось так драматично, что форумчане в бесчисленных комментариях возмущались травлей, которой общество подвергло героя поста: «Хорошенькое местечко этот наш мир! Стоит одним сделать единственную ошибку — и вся жизнь коту под хвост! А другие чего только не наворотят, а живут припеваючи, еще и нос задирают. Даже думать мерзко! И как только мы уживаемся в одном мире, в одной стране?!»

Но не эта горькая история Опарыша приковала внимание юзеров к форуму Джастисмена. Это сделал следующий пост.