Точки непостижимого. Современный рассказ

Коллектив авторов, 2017

Пятый сборник рассказов литературного объединения, сложившегося вокруг семинара прозы А. В. Воронцова (Литературный институт им. А. М. Горького). ЛИТО «Точки» существует при Совете по прозе Союза писателей России с 2013 года. В новом сборнике «Точек» рекордное количество авторов – 32, у каждого неповторимая художественная манера, но почти всех их объединяет одна тема – непостижимое. Оно зачастую таится не в том, чего мы в жизни не имеем, а в том, что имеем, но не умеем ценить. Перед нами игра, в которой непостижимое с его роковыми «ночными пришельцами», несчастливыми «офисами № 13», сменяется непостижимостью светлого чуда. Андрей Венедиктович Воронцов – известный русский прозаик и публицист. Автор 11 книг прозы, 4 исторических и публицистических книг, многочисленных критических и публицистических статей. Доцент кафедры литературного мастерства Литературного института им. А. М. Горького. Секретарь Правления Союза писателей России. Награжден юбилейной медалью «К 100-летию М. А. Шолохова», лауреат Булгаковской (2004) и Кожиновской (2009) премии, Общероссийской премии премии «За верность слову и Отечеству» за роман «Шолохов» (2014). Обладатель гранта Президента Российской Федерации для поддержки творческих проектов общенационального значения в области культуры и искусства (2017).

Постижение непостижимого

«Страшно оставаться одной с ребёнком в избе после того, как из неё вынесли покойника», — так начинается один из рассказов этого сборника (Лидия Терехина, «Ночной пришелец»). А вот начало другого: «Шёл дождь. Ноги разъезжались, вязли в кладбищенской глине» (Нина Кромина, «Одинокая звезда»). Или: «Сон обычно снился под утро. Большой сияющий крест выплывал из темноты и парил в правом углу горницы» (Ольга Борисова, «Сон майора Синицына»). Другие же рассказы, начинающиеся в этом смысле нейтрально, не уступают названным по содержанию. В «Озере» Дмитрия Шостака компания молодых людей, любителей рассказывать страшилки в лесу, разводит костёр прямо над лежащим в земле немецким фугасом. В рассказе «Люлька качалась мерно…» Натальи Ивановой девочка, подобно героине чеховского «Спать хочется», нашла способ «усыплять ребёнка»: закрыла лицо плачущего малыша полиэтиленовой клеёнкой… В «Беретке» Алексея Контаря (Смирнова) женщина-врач убивает тяжелораненого пациента, которого подозревает в убийстве своей родственницы. В «Лунном черве» Игоря Чичилина герой, лунатик-маньяк, открывает газ в квартире спящей бывшей любовницы: она, видите ли, не хочет вместе с ним наслаждаться прогулками по кромке крыши в полнолуние (в этом рассказе, кстати, всегда полнолуние). Героиня рассказа «По дороге в рай» Татьяны Рыбаловой полагает, что летит в самолёте, а на самом деле если и летит, то вовсе уже не самолётом…

Тематика и тональность этих рассказов, присутствие в них таинственных «гостей» не только позволили сформировать особый раздел сборника «Ночной пришелец» (по названию рассказа Л. Терехиной), но и придали ему трагический, мрачноватый, с сильным привкусом мистики характер. Конечно, прозу предыдущих сборников «Точки» тоже трудно назвать весёлой, если не считать юмористических разделов в конце. Не раз и не два «Точки» критиковали за отсутствие «позитива» — и я в том числе. Не будучи приверженцем обязательных хороших концовок и дежурного оптимизма, я, однако, считаю общим местом современной прозы её склонность к похоронным интонациям, нытью и меланхолии. Это то, что выдаётся сейчас за «духовность» и «исповедальность». Однако если и есть в беллетристике формулы, то это, прежде всего, формула исповедальной прозы — БКИ (Бунт, Крах и Искупление). Но видим ли мы у кого-то её полное воплощение? Крахов сколько угодно, есть и домашние бунты, а где же искупление? Может быть, Шопенгауэр бы и наслаждался, читая нынешние «истории умертвий», считая их проявлением «воли к смерти». Но читатели — это не коллективный Шопенгауэр, а писатели и вовсе не могут себе позволить им быть из-за угрозы утратить квалификацию. Потому что смерть, трагическая развязка вообще — это сильные приёмы в прозе, которые перестают быть сильными от частого употребления.

Прежде чем убить или ввергнуть в отчаяние героя, прозаику нужно ответить: а зачем он погибает? Или автор считает, что в прозе, в отличие от реальной жизни, можно убивать просто так? Ничего подобного. Люди в наших произведениях не должны гибнуть без веской причины. Да, конечно, редкий прозаик не лишает жизни своих героев, а иные косят их пачками и укладывают в штабеля. Чем «точкинцы» хуже? Но в искусстве важно, КАК убивать (простите). За всякой смертью стоит жизнь. Герой Высоцкого в фильме «Место встречи изменить нельзя» говорит герою Конкина: «Наказания без преступления не бывает!» А применительно к нашей теме — смерти не бывает без причины. «Просто» на самом деле никто не умирает — ни в жизни, ни в искусстве, а в искусстве к тому же смерть почти всегда связана с той моралью, что хотел донести до нас автор, но не стал этого делать в прямой, дидактической форме.

Но что я только о смерти? А вот эта желчная, стервозная форма мизантропии, столь возлюбленная кухонными валькириями нашей прозы Петрушевской, Т. Толстой, Улицкой? Когда все во всём виноваты, кроме самих авторов, естественно? Но не можем же мы быть виноваты во всём вокруг! Противоположная точка зрения, как ни парадоксально, лишь оправдывает равнодушие и безразличие. Ведь если, согласно одному герою Достоевского, «все виноваты, нет ни одного невиновного», то тогда, в сущности, получается, что никто толком не виноват. У вины всегда есть конкретное имя, а когда она коллективна и безымянна, то вроде как уже и не совсем вина. Оттого, наверное, в юриспруденции за «групповуху» срок набавляют и правильно делают, а то бы все бандиты дружно «замычали» на суде: мы это, дескать, а не я! И оттого в искусстве не следует убивать или просто «кошмарить» героев без вины, хотя, оговорюсь, не обязательно очевидной. Мы ведь и в жизни редко берём на себя очевидные вины.

Однако всё, что я могу как руководитель ЛИТО «Точки», — это высказать писателям, его членам, свои пожелания на сей счёт. Можно руководить литобъединением, но нельзя (и не нужно) руководить чужим творческим процессом, — в частности, настаивать на обязательном катарсисе, или, другими словами, на эволюции героев от краха к искуплению. Тем более что по отношению к рассказам нынешнего сборника в этом нет никакой необходимости. В нём рекордное количество участников — 32 (прежде более 22 не бывало), так что один раздел «Ночной пришелец» общей погоды не делает. И то, что, может быть, не удалось одним авторам в смысле указанной эволюции, удалось другим. Ведь книга, составленная из рассказов, пусть и разных авторов, — единый художественный организм со своей композицией и идейным развитием. Если, разумеется, она правильно составлена, а не сложена хаотически из того, что имеется. Три раздела сборника (не учитывая юмористического «Разогрева души в микроволновке»), имеющие примерно одинаковое число авторов, — «Ночной пришелец», «Офис № 13» и «Ожидание чуда» — смогли обеспечить то, что, может быть, оказалось не по силам отдельно взятому писателю: ту самую эволюцию от безысходности к искуплению и любви. И весь тот негатив, что, может быть, в первом и втором сборниках «Точек» казался перекосом, здесь выполняет роль некого условия игры — той игры, в которой непостижимое с его роковыми «ночными пришельцами», с несчастливыми «офисами № 13» сменяется непостижимостью светлого чуда. Таков рассказ «Ожидание чуда» Екатерины Рогачёвой, давший название разделу, «Сон майора Синицына» Ольги Борисовой, «Господу всё возможно» Натальи Ячеистовой, «Обратный отсчёт» Анны Пименовой (Левицкой) и многие другие. Есть и своеобразная улыбка над «страшилками» — «Домовые» Юрия Жекотова, «Офис № 13» Екатерины Осориной.

Да и нельзя сказать, что страшноватому разделу «Ночной пришелец» отводится в сборнике роль некого эстетического пугала. И внутри самого раздела мы видим элементы той художественной эволюции, которая происходит в рассказах других разделов. Общение с призраком стоило седых волос героине «Ночного пришельца» Л. Терехиной, но она нашла в себе силы вырваться из пут небытия обратно в бытие. Таня из «Одинокой звезды» Н. Кроминой долгое время понимала под своей звездой нечто несбывшееся, но под конец рассказа, похоже, почувствовала, что свет далёких звёзд никогда не даст ей того тепла, что даёт любовь близких людей. В этом смысле «Одинокая звезда» является невольной антитезой «Лунному червю» И. Чичилина, герой которого не любит Землю, а стало быть, реальность, а любит Луну. И финал трагического рассказа Т. Рыбаловой «По дороге в рай» скорее светел, нежели тёмен: героиня ощущает смерть как преддверие жизни вечной.

А рассказ молодой дебютантки «Точек» Полины Гордиенко «Пестробородый» есть, по существу, своеобразное, парадоксальное развитие замысла известного рассказа Герберта Уэллса «Дверь в стене». Герой его, Лионель Уоллес, живёт, если помните, мечтой о волшебном саде, в который он попал как-то в детстве, открыв некую зелёную дверь в белой стене. Сам найти заветную дверь Уоллес не может: она встречается ему почему-то только тогда, когда он спешит куда-то по неотложным делам карьеры. В эти минуты он обещает себе, уладив дела, вернуться, но на прежнем месте двери уже не находит. Завершаются поиски трагически: однажды вечером герой открывает дверь в строительном заборе, ограждающем глубокую траншею, и разбивается насмерть. Мораль: входи в зачарованный сад, когда тебе есть от чего отказаться в жизни. А вот героиня П. Гордиенко сделала то, чего не сделал Уоллес: вошла в свой сад при первой же возможности. И что же обнаружила она в беспечальном «краю вечной осени», когда улеглись её первые восторги? Что жизнь там мало чем отличается от смерти: «Никогда спасительный дождь не освежит лес после изнуряющей жары. Не воспоют рассвет птицы, радуясь, что темнота отступила… Деревья казались холодными и призрачными, как старые декорации, вода — неживой и стеклянной. Воздух — совершенно пустым». А настоящая жизнь осталась за каменным забором, в мире, где так много боли и несчастий и так мало радости, — но оказалось, что только там, рядом с болью и несчастьями, она и живёт.

Непостижимое часто таится не в том, чего мы в жизни не имеем, а в том, что имеем, но не умеем ценить. В сущности, пятый сборник «Точек» именно об этом.

Я не смог, увы, написать обо всех произведениях сборника, в том числе и созданных постоянными авторами «Точек», — тех, что являются его своеобразной визитной карточкой, за что прошу меня великодушно извинить. Конечно, рассказы Екатерины Войновой, Дмитрия Воронина, Зои Донгак, Галины Дубининой, Евгения Касаткина, Риши Киника, Елены Кондаковой, Ольги Кузьмичевой-Дробышевской, Татьяны Матягиной, Татьяны Медиевской, Бориса Миловзорова, Олега Надточей, Алексея Небыкова, Алексея Решенскова, Александра Хилько, Максима Шикалева, Елены Яблонской, Вадима Яра подчас не уступают тем, что я упомянул выше. Но если бы я взялся обозревать всё, статья бы вышла бесконечной: в книге, как я уже говорил, 32 автора (из них — 11 дебютантов), живущих на необъятных пространствах России от Калининграда до Николаевска-на-Амуре, а также в Белоруссии и на Украине. Отмечу, что их могло быть и больше, но отнюдь не все рассказы прошли отбор в сборник, в том числе и написанные «точкинцами», а не только дебютантами. Удивительная вещь для современного издания, печатающегося «на паях»! Секрет прост: чтобы увидеть своё произведение в «Точках», нужен, прежде всего, талант.

И это внушает надежду, что когда-нибудь наши «Точки» и сложатся в картину нового литературного мира.