Отшельник

Томас Рюдаль, 2014

Восемнадцать лет назад Эрхард круто изменил свою жизнь: оставил жену и детей в родной Дании и уехал на один из Канарских островов. Он поселился в бедной пастушьей хижине вдали от людей, за что местные жители прозвали его Отшельником, работал таксистом и настройщиком фортепиано, страдал от одиночества и собственной неполноценности. Однажды в брошенной на пляже машине был обнаружен мертвый младенец. Эта страшная находка и последовавшие за ней новые преступления так потрясли Эрхарда, что он решил найти виновных в содеянном любой ценой. С этой минуты жизнь для него обрела смысл, он забыл о своих проблемах, почти не ел и не спал, его не остановила даже угроза быть уничтоженным. Отшельник упорно шел к цели…

Thomas Rydahl

Eremitten

Eremitten Copyright © 2014 by Thomas Rydahl & Forlaget Bindslev

© «Центрполиграф», 2018

© Перевод и издание на русском языке, «Центрполиграф», 2018

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2018

Луиса

31 декабря

Глава 1

В канун Нового года Эрхард выпил три коктейля «Лумумба» и решил найти себе новую подружку. Впрочем, слово «новая» тут не совсем уместно. Его спутница жизни не должна быть ни новой, ни молодой, ни красивой, ни милой. Просто ему нужен рядом кто-то живой, теплый. Пусть в доме поселится женщина. Может быть, она будет постоянно мурлыкать себе под нос какую-нибудь песенку или ругать его за то, что он пролил на пол какао. О чем он может ее попросить? Почти ни о чем. А что он может ей предложить? Почти ничего. Ясно одно: жизнь ее не будет раем. Через несколько лет ей придется брить его и снимать с него туфли после долгого дня за рулем — если, конечно, тогда он еще сможет водить машину, — выносить его ночной горшок… Через несколько лет…

Горный склон рядом с домом невидим; он тонет в кромешной тьме. Если Эрхард долго сидит неподвижно, начинает различать звезды. А если просидит на одном месте еще дольше, он увидит, как звезды падают, становясь все ярче и ярче. Тишина разрастается, если можно так выразиться. Она вырастает, как вакуум, затопляя дневную жару, которая еще цепляется за скалы, неослабевающее завывание ветра в тональности до мажор, дальний прибой и бурление крови в его жилах. От такой тишины в канун Нового года хочется плакать. Тишина настолько всепоглощающая и полная, что сливается с ночью. Он не спит, но ему кажется, что его глаза закрыты. Вот почему ему так нравится здесь жить. Сюда никто никогда не приходит.

Здесь только он. А еще Лорел и Харди. И падающие звезды. Звезды, конечно, были всегда, но сейчас он их видит. Сначала множество ярких точек, потом он различает созвездия, Пояс Ориона и галактику, похожую на старомодную перфокарту. Привет от Большого взрыва…

С прошлого раза прошло семнадцать лет и девять месяцев. Он вдыхает аромат духов Беатрис, которыми пропахла его рубашка, — она обняла его после обеда, когда он собрался уходить. Беатрис пригласила его к ним встречать Новый год, правда без всякого воодушевления, и это еще мягко сказано.

— У меня на сегодня другие планы, — старчески сварливо ответил Эрхард.

— Да ладно тебе, — сладко пропела она, не желая сразу сдаваться.

— Ну уж нет, ваши гости для меня чересчур модные.

Беатрис промолчала: видимо, понимала, что так оно и есть.

Тогда заговорил Рауль:

— Лучше тебя я почти никого не встречал.

Они больше не уговаривали его остаться. Когда начали расставлять бокалы с шампанским, он поцеловал Беатрис, поздравил ее с Новым годом и ушел. Рауль проводил его вниз.

— Счастливого пути! — сказал Рауль, когда они очутились в шумной толпе на улице.

Их громко поздравил с Новым годом Силон, владелец магазина сумок и чемоданов через дорогу. Конечно, в первую очередь он обращался к Раулю — его все знают. Эрхард шел к своей машине, охваченный привычной тоской, которая овладевала им всякий раз в канун Нового года. Еще один год прошел, как и остальные, еще один год мрачно нависает впереди.

Твое здоровье, друг мой. С коньяком гораздо лучше. Коньяк согревает изнутри. Ночь теплая. Он ощутил приятное покалывание. Может быть, из-за мыслей о Беатрис, о ложбинке между ее грудями, которая уходит под блузку, о самом средоточии ее аромата… Хватит! Не стоит мечтать о ней. Не о ней он сейчас должен думать. Дочка парикмахерши. Вот о ком вполне можно поразмышлять. В ней что-то есть.

Он с ней незнаком. Один раз видел издали. Зато он часто видит ее снимки на стене салона красоты. Он думает о ней. Представляет, как она входит в салон: звенит колокольчик над дверью. Потом в его воображении она сидит за столом напротив и смотрит, как он ужинает. Или стоит в кухне, в его кухне, и готовит — что-то дымится и шипит на сковороде.

На самом деле она гораздо моложе, и, скорее всего, ей нет до него дела. К тому же она не совсем в его вкусе. И кстати, разве он может произвести впечатление на молодую женщину? Скорее всего, она даже готовить не умеет. Любит, наверное, болтать с подружками по телефону, как все девицы. Вполне вероятно, что она ест готовую лапшу из контейнера, уставившись в компьютер.

На фото в салоне она совсем девчонка, воплощение невинности. У нее густые кудрявые волосы, она носит большие, почти мужские, очки. Не красавица, но чем-то цепляет. Ей, наверное, лет тридцать, не меньше. Если верить ее матери, она милая и остроумная. Но матери необъективны. В тот раз, когда он увидел ее на улице, узнал по легким, кудрявым волосам. Она переходила дорогу с прямой как палка спиной; на плече болталась дамская сумка. Увидев идущую навстречу машину, она вдруг припустила вперед. Девушка не показалась ему изящной, напротив, ее движения были несколько неуклюжи. Он сам не понимал, почему так часто думает о ней, может быть, ему просто хочется пустить корни на острове…

Ветер завывал в скалах и за углом — монотонно, словно из фортепиано постоянно извлекают одну и ту же ноту. Одиночество…

Во всем виновата Петра. Ее неестественно высокий голос перекрывал любые разговоры и возражения. Невозможно сосредоточиться, если, в ожидании своей очереди, листаешь журнал и пытаешься прочесть репортаж о местной футбольной команде. Петра непоколебима. По ее мнению, любовь — то, что необходимо выдавливать из других. Она без умолку тараторила о дочери, впиваясь в скальп Эрхарда своими длинными ногтями: дочка переехала в отдельную квартиру, купила себе мопед, у нее новый клиент, она порвала со своим приятелем. Петра призналась, что она — но не ее дочь — хочет внуков и так далее. И вдруг, несколько месяцев назад, Петра сказала: «Вот бы моя дочка нашла кого-нибудь вроде вас». При этом она смотрела на его отражение в зеркале. Потом Петра добавила: «Она не похожа на других девушек, но ведь и вы не такой, как все».

Они даже вместе посмеялись — в основном Петра.

Ее предложение тогда растревожило Эрхарда. Почему она так сказала? Ведь не просто так сболтнула… Помахала своей дочерью перед его носом. Неужели намекала, чтобы он пригласил ее дочь на свидание? Разве Петре не известно, как его прозвали местные? Разве она не заметила, что у него недостает пальца на руке? И потом, разница в возрасте… Неужели Петре все равно? Он старше ее дочери лет на тридцать, не меньше. Он ровесник самой Петре, даже старше. И все же во всем чувствуется какая-то приятная симметрия. Старики оглядываются назад и тянут молодых вперед; как на литографии Эшера «Рисующие руки». Пять пальцев на одной руке и пять пальцев на другой. Пять + пять.

«Вот бы моя дочка нашла кого-нибудь вроде вас», — сказала Петра. Кого-нибудь вроде него!

Не его, а «кого-нибудь вроде него».

Почему она так сказала? Может, намекала, что кругом много таких, как он? Мужчин, которые похожи друг на друга, как будто сделаны под копирку, которые снова и снова делают одно и то же из поколения в поколение. Они не меняются и не задаются вопросами… Кто-нибудь вроде него! Он совсем замшел в своем медвежьем углу; сегодня здесь, а завтра там, и после него останется лишь вонючий след.

В центре города грохочут фейерверки.

Может быть, так и поступить? Поехать в город и пригласить ее на свидание? А что откладывать? Поскорее покончить с делом. Он понимал, что за него сейчас говорит «Лумумба». Понимал и то, что его храбрости хватит не больше чем на два часа. Потом он постепенно вернется в реальность. Сейчас четверть одиннадцатого. Скорее всего, ее даже дома нет. Она сидит в ресторане с молодыми людьми, которые разбираются в компьютерах. А что, если она сейчас одна дома, совсем как он? Смотрит жуткие новогодние передачи по телевизору. Ее мать много раз говорила ему, где она живет: в сравнительно новом доме на улице Палангре. Квартира над магазином детской одежды. Можно проверить, дома ли она, и все. Посмотреть с улицы, светятся ли ее окна, мерцает ли телевизор в темноте.

Он ведет руками по стене, нащупывает бельевую веревку и снимает с нее брюки. Просовывает ноги в отверстия. Козлы убегают в темноту.

Глава 2

Он поехал в город по тропе Алехандро.

Не надо бы ехать по этой дороге; она губит машину. Ему уже дважды пришлось ремонтировать передний и задний мост, и оба раза механик Анфил просил его не ездить по северной дороге и по тропе Алехандро. Он считает, что машина может не выдержать. По таким дорогам нужно ездить на внедорожниках типа «монтеро» или на новом мерсе. Даже если бы у Эрхарда были деньги, он предпочел бы сохранить свой «мерседес» марокканской сборки с желтыми сиденьями, который не любит разгоняться. И все-таки он едет по тропе Алехандро. Проехал мимо старого дома Оливии, где поселились серферы — их доски лежат на крыше, и в темноте он увидел их флаг: на верхушке высокого шеста, воткнутого в крышу, красуются розовые трусики. Там живут два парня со своими друзьями. Иногда по утрам, проезжая мимо, он видит их. Они сидят на крыльце, курят большие трубки, машут ему руками и истерически хохочут. Несколько раз он останавливал машину рядом с ними; но они были под таким кайфом, что не могли подняться со своих надувных кресел. Но сейчас в доме никого нет, свет не горит. Наверное, они на пляже или в центре.

Он приближался к своему любимому повороту. За ним виден океан. Вид фантастический — особенно когда «Лумумба» греет душу и коньяк доходит до кончиков пальцев. Тропа каменистая, в рытвинах, и вся машина вибрирует. На скорости выше ста километров в час ее занесло, Эрхард ощутил приятное покалывание во всем теле и широко улыбнулся. Кроме того, он пустил газы, что совсем не смешно; он просто ничего не может с собой поделать. Это началось несколько лет назад. Стоило ему чуть напрячь мышцы живота, как воздух выходил из кишечника. Несмотря на боль, он испытывает облегчение. Потом тропа пошла под гору; он приблизился к последнему повороту. В свете фар увидел козла, стоящего посреди дороги, и объехал его, а затем посмотрел в зеркало заднего вида; козел вроде похож на Харди, но Харди никогда не заходит так далеко от дома. Козел мгновенно скрылся в темноте.

Эрхард был настолько поглощен своими мыслями, что заметил встречную машину в самый последний момент, когда она едва не задела его на узкой дороге. Он вздрогнул от порыва ветра. Мимо его «мерседеса» пронеслась длинная тень; боковое зеркало прижало к стеклу.

— Проклятые дилетанты! — крикнул он, к собственному удивлению, по-датски. Значит, не забыл родной язык. Он завершил поворот. Встречная машина скрылась из виду, красные фонари исчезли в ночи. Нет смысла даже останавливаться, чтобы оценить ущерб. Эрхард опустил окошко и поправил зеркало. Стекло пошло трещинами, восемь тонких линий сбегают вниз.

Черный «мицубиси-монтеро». Машина бездельника Билла Хаджи, который живет на вершине горы. Там у него ранчо, где он разводит лошадей; он с такой скоростью носится по тропе Алехандро, как будто за ним гонится само море. Эрхард удивился своему спокойствию. Сердце билось ровно — наверное, онемело от коктейлей «Лумумба» и перспективы свидания с дочкой парикмахерши.

Повернув, он оказался в Корралехо. От асфальта поднимался жар. Молодые люди в маленьких машинах давили на клаксоны и пели. Он поехал в сторону порта по проспекту Хуана-Карлоса I и остановился на улице Палангре. Нашел свободное место и припарковался.

Он собирался подойти к нужному дому пешком. Потом он позвонит в дверь дочки парикмахерши… Лицо у него раскраснелось. Он заранее смущен. Живо представил, как она посмотрит на него, увидев на пороге. «Добрый вечер, — скажет он, — с Новым годом!» Он видел ее раньше. «Я видел ваши фотографии в салоне вашей матери». Что, если она будет в летнем платье на бретельках, которые вечно сваливаются с плеч? Кому какое дело, носит она очки или нет? Он не привередлив.

Но, дойдя до магазина детской одежды и задрав голову, он увидел, что все окна в доме темные. Свет не горел ни на одном этаже. Скорее всего, она сейчас смотрит телевизор. Пьет белое вино и надеется, что кто-нибудь заглянет к ней в гости. Нужно подкрепиться — выпить. Что-нибудь по-настоящему крепкое. Хотя бы для того, чтобы прорезался голос… Что хорошего, если он будет просто стоять на пороге и тупо пялиться на нее, как какой-нибудь идиот-эстранхеро? Он двинулся в сторону «Сентро Атлантико». В этом районе всегда многолюдно. В основном здесь собираются туристы, незнакомые ему люди. Он вошел в бар «Фликс» и направился прямо к стойке. Заказал коктейль «Ржавый гвоздь» и даже угостил двух сидящих в углу фермеров. Они выращивают оливки; приехали в город в поисках доступных женщин. Шум их пугает; они прячутся за пальмой и сидят тихо как мыши. Как невидимки.

Глава 3

До Нового года восемнадцать минут. На экране телевизора, который висит на стене за стойкой, показывают Таймс-сквер, салют над Сиднейским заливом. Длинная стрелка на Биг-Бене все ближе к двенадцати.

— Ну что, готовы к Новому году? — громко спрашивает бармен.

Его слова звучат так многообещающе, так просто. Как будто можно оставить в старом году все старое и взять с собой в новый год только новое. Но что такое «новое»? Бессмысленное слово для Эрхарда. Он сам далеко не нов. Ему не нужно новое. Он не хочет ничего нового. Он хочет только одного: чтобы его старое вело себя пристойно. Семнадцать минут. Еще можно успеть позвонить ей в дверь и поздравить с Новым годом. Может быть, она в неглиже — или как это называется. До его прихода она наверняка пила белое вино и пересматривала старый сериал «Семь жизней» — его все любят. Волосы у нее влажные; она приняла холодную ванну.

Посетители гурьбой высыпали на улицу. Эрхарда чуть не столкнули с табурета. Он расплатился по счету и вспомнил, почему нечасто посещает заведения для туристов: коктейль из виски и ликера «Драмбуи» обошелся ему в двадцать с лишним евро. Он смешался с толпой, вышел из бара и зашагал назад, к улице Палангре. Перешел дорогу и вошел в ее подъезд. Дом построили во времена Франко; лестница простая, темно-синяя. На дверях таблички с фамилиями жильцов. Из квартир доносилась музыка, но ни Луисы, ни хотя бы женщины, чье имя начиналось бы на «Л», он не нашел.

Он поднялся еще на один этаж. На площадке под лампой дневного света целовалась парочка; когда он проходил мимо, они смущенно разомкнули объятия и побежали вниз.

Он ненадолго остановился отдышаться, посмотрел на таблички и поднялся на верхний этаж. Три этажа по три квартиры — всего получается девять.

На третьем этаже жили некий Федерико Хавьер Панос и некий Собрино. А в центре — Луиса Муэлас. Табличка на ее двери большая, золоченая; буквы наклонные, толстые. Скорее всего, табличку подарили Петра и ее муж. Такие таблички принято дарить выросшим детям, когда они наконец покидают родительский дом и начинают самостоятельную жизнь.

Из квартир не доносилось ни звука. Эрхард приложил ухо к двери Луисы Муэлас. В глубине души ему даже хотелось, чтобы ее не оказалось дома. Но из-за двери послышался тихий шорох, как будто там кто-то ходит. Впрочем, может быть, это всего лишь телевизор.

Он выпрямился и постучал здоровой правой рукой по дереву над глазком. Без четырех минут полночь. Может быть, его стук заглушат сиплые новогодние шумы.

Вдруг он увидел свое отражение в начищенной табличке.

Лицо какое-то расплывчатое. Выражение смущенное и даже виноватое; глаза словно зажаты между складками морщинистой, дряблой кожи. Подбородок зарос щетиной. Полная безысходность… Эрхард увидел в своем отражении любовь и горе, на нем отпечатались долгие годы беспорядочной жизни и спиртных напитков. Кроме того, в глазах застыло довольно циничное выражение. Взгляд оценивающий и осуждающий. Жалкое зрелище… По такому лицу мало что можно понять. Его трудно выносить, трудно любить. И хуже всего то, что лицо принадлежит ему. Он нечасто смотрелся в зеркало; иногда ловил свое отражение в зеркале заднего вида в машине, или в искривленных зеркалах над выщербленными раковинами общественных туалетов, или в витринах магазинов. Такое лицо лучше вообще не видеть. Он может спросить у своего отражения только одно: «Что ты можешь ей предложить?»

В самом деле, вот что самое страшное — первая встреча. Тот миг, когда приходится рисковать всем. Когда говоришь кому-то: «Я тебя хочу». Тот миг, когда уже нельзя полагаться на удачу. Ты делаешь шаг и ждешь от другого ответа. Как будто лопается оболочка двух мыльных пузырей и они сливаются в одно целое. И происходит это не во время поцелуя, не во время секса и даже не в то время, когда признаешься в любви. Все происходит в тот ужасный миг, когда отваживаешься на безумное предположение, будто тебе есть что предложить другому…

Из-за двери донеслись вполне отчетливые звуки. Кто-то шел босиком — или в чулках.

— Иду! — произнес тихий голос.

Без двух минут двенадцать.

Нет, нельзя… невозможно! Эрхард развернулся и сбежал вниз по лестнице. Наверху открылась дверь.

— Эй! — послышался голос.

Он прошел мимо дверей, за которыми слышна громкая музыка. Выбежал на улицу — прочь. Прокрался вдоль стены, как крыса, перешел улицу и направился к своей машине. На улице Палангре полно народу. Рядом с его машиной стояли какие-то веселые гуляки и курили сигары. Девицы с бокалами шампанского в руках оседлали мопеды…

Из квартир на верхних этажах доносились голоса. Он забрался в машину и осторожно выехал с переполненной парковки. Он двигался по улице с односторонним движением, объезжая многочисленных пешеходов. Ему махали, не обращая внимания на то, что у него выключен знак «Такси свободно». Сегодня он не станет брать пассажиров! Кто-то хлопнул ладонью по лобовому стеклу; он ловил умоляющие взгляды.

— С Новым годом, придурок! — крикнула какая-то девица в серебристом котелке.

Он уехал от городских огней в темноту. Асфальтированная дорога закончилась и перешла в едва заметную тропу. Он вдавил в пол скрипучую педаль газа старого «мерседеса». Гравий бил в днище.

Перед его глазами снова возник образ дочери парикмахерши, открывающей дверь. Она как будто смеялась над ним. Теперь он представлял ее в носках, с растрепанными волосами, со стаканчиком виски в руке. Он сегодня слишком сексуально озабочен; не к добру такие фантазии! В такие минуты он лишний раз вспоминал о том, что стареет, и ненавидел самого себя. Молодость телесна, и ей недостает духовности; он же все больше приближался к чистой духовности, которой недостает телесности. Он двигался к той точке, когда приятнее всего думать, мечтать о будущем и вспоминать далекое прошлое. Почти восемнадцать лет он только воображал себе близость с женщиной. Мечтал о ней. Даже когда он был с Аннет, предавался таким мечтам. Просто тогда его мечты были более определенными, он представлял, что с ним не Аннет, а какая-то другая женщина. А потом и Аннет не стало.

Нога переместилась с педали газа на тормоз. В центре ярко-желтого конуса, образованного лучами фар, он увидел гигантский предмет, который лежал посреди дороги.