Томас Пинчон – наряду с Сэлинджером, «великий американский затворник», один из крупнейших писателей мировой литературы XX, а теперь и XXI века, после первых же публикаций единодушно признанный классиком уровня Набокова, Джойса и Борхеса. Герои Пинчона традиционно одержимы темами вселенского заговора и социальной паранойи, поиском тайных пружин истории. И кто бы мог подумать, что автор таких краеугольных камней постмодернизма, как «V.» и «Радуга тяготения», возьмется за детектив. Ну да Пинчон не был бы Пинчоном, если бы и здесь не изобрел свой собственный жанр – психоделический нуар. Его герой, частный детектив Док Спортелло, временами выплывая из дурманной дымки, наблюдает закат эпохи всеобщей любви и наступление века паранойи. А когда в его жизнь вдруг возвращается бывшая подруга по имени Шаста с историей о готовящемся похищении магната-застройщика Мики Волкманна, Док поневоле запутывается в хитрой паутине перекрестных интересов, неочевидных улик и ложных следов. И что такое вездесущий Золотой Клык – придуманная дантистами схема ухода от налогов, азиатский наркокартель или нечто куда более зловещее?.. В 2014 году Пол Томас Андерсон – один из главных визионеров современного кинематографа, постановщик таких картин, как «Ночи в стиле буги» и «Магнолия», «Нефть» и «Мастер», «Призрачная нить» и «Лакричная пицца», – бережно перенес «Внутренний порок» на большой экран; впервые в истории произведение Пинчона поддалось киноадаптации. В фильме, номинированном на два «Оскара», снимались Хоакин Феникс, Джош Бролин, Риз Уизерспун, Бенисио дель Торо, Джоанна Ньюсом и др. Перевод публикуется в новой редакции.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Внутренний порок предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
1
Она пришла по переулку и поднялась к черному ходу, как некогда вечно бывало. Док не видел ее год с лишним. Ее никто не видел. Раньше обычно ходила в сандалиях, трусиках от ситцевого бикини в цветочек, линялой футболке «Сельского Джо и Рыбы». Сегодня же вечером экипировалась как на плоскости носят, таких коротких волос у нее он не помнил, — в общем, некогда она клялась, что ни за что не будет так выглядеть.
— Шаста, ты это?
— Думает, у него галлюцинация.
— Наверно, просто новая упаковка.
Они стояли в свете уличного фонаря сквозь кухонное окно, на которое никогда не было особого смысла вешать занавески, и слушали топот прибоя от подножья. Бывали ночи с нужным ветром, когда прибой слышно по всему городку.
— Док, помочь надо.
— У меня теперь контора, знаешь? совсем как настоящий рабочий день, то и се.
— Я видела в телефонной книге, чуть не зашла. А потом решила — всем лучше, если будет выглядеть тайным свиданием.
Ладно, сегодня у нас никакой романтики. Облом. Но деньжат все равно может принести.
— Кто-то глаз не спускает?
— Час по улицам на поверхности шлялась, чтоб неплохо смотрелось.
— Пива не? — Он сходил к холодильнику, из ящика, который держал внутри, вынул две банки, одну протянул Шасте.
— В общем, есть один парень, — говорила та.
Ну а как иначе, только чего тут кипятиться? Если б ему каждый клиент, начинавший с этого, давал по никелю, он бы уже на Хавайи переселился, бухал бы круглосуточно да врубался в волны Уаймиа — а еще лучше, нанял бы кого-нибудь другого врубаться за него…
— Господин прямолинейных убеждений, — хмыкнул он.
— Ладно тебе, Док. Женатик он.
— Что-то… про деньги.
Она откинула волосы, которые, вообще-то, никуда и не падали, и вздела бровь: и что?
Доку-то ништяк.
— А жена — она о тебе знает?
Шаста кивнула.
— Но она тоже кое с кем видится. Только тут все не как обычно — они вместе одну жуткую аферку крутят.
— Отвалить с мужниным состоянием, ну, я, кажется, слыхал о таком — пару раз в Л.-А. бывало. И… чего именно ты от меня хочешь? — Он отыскал бумажный кулек, в котором принес домой ужин, и стал деловито притворяться, будто что-то на нем записывает: мундир линейной цыпы, макияж должен изображать, что его нет вовсе, или как там — ему светил прежний знакомый стояк, на какие Шаста рано или поздно всегда годилась. Будет ли когда-нибудь этому конец, подумал он. Конечно будет. Уже есть.
Они прошли в гостиную, и Док растянулся на кушетке, а Шаста осталась на ногах и как бы дрейфовала по всей комнате.
— Это… они хотят, чтоб и я туда влезла, — сказала она. — Думают, у меня к нему доступ, когда он уязвим — или уязвимее обычного.
— С голой жопой и спит.
— Я знала, ты поймешь.
— И ты, Шаста, по-прежнему стараешься прикинуть, правильно это будет или нет?
— Хуже. — Просверлила его тем взглядом, который он помнил прекрасно. Когда помнил то есть. — Сколько верности я ему должна.
— Надеюсь, ты не у меня хочешь узнать. Помимо обычного комплекта, каким люди обязаны тем, кого ебут на постоянной основе…
— Спасибо, Дорогая Эбби про то же самое говорила.
— Ништяк. Стало быть, эмоции в сторону — давай глядеть на деньги. Какую долю он за твое жилье платит?
— Целиком. — Лишь на секунду он уловил прежнюю дерзкую ухмылку с прищуром.
— Солидно?
— Для Хэнкок-Парка.
Док насвистел заглавные ноты битловской «Любовь за деньги не купить», забив на то, как Шаста на него посмотрела.
— И ты, конечно, за все даешь ему расписки.
— Гондон ты, если б я знала, что ты злишься до сих пор…
— Я? У меня профессиональный подход, только и всего. Сколько женушка и молчел тебе за это предлагают?
Шаста назвала сумму. Доку приходилось драпать по Пасадинской трассе наперегонки с пришпоренными «роллзами», набитыми возмущенными сбытчиками герыча, — сотня миль в час по туману, давай порули по грубо сработанным зигзагам, — приходилось гулять закоулками к востоку от реки Л.-А., а для обороны в карманах штанов лишь заемный гребень для афрошевелюр, входить в Окружной суд Лос-Анжелеса и выходить из него, владея небольшим состоянием в виде вьетнамской дури, а теперь уже едва ли не убедил себя, что с той безрассудной эпохой, считай, покончено, — однако вот после такого ему опять стало как-то нервно в душе.
— Это… — тут бы осторожней, — тогда это не просто парочка «полароидов» порнухи. Шмаль в бардачок подкинуть — не ‘от такое ‘от…
В былые времена она неделями могла обходиться чем-нибудь не сложнее напученных губок. Теперь же вываливала на него такую тяжелую смесь лицевых ингредиентов, что прочесть их он вообще не мог. Видать, научилась в актерской школе.
— Не то, что ты думаешь, Док.
— Не переживай, думать я начну потом. Еще что?
— Толком не уверена, но, по-моему, они хотят его упрятать в какую-то дурку.
— В смысле — по закону? или типа похитить?
— Мне не рассказывают, Док, я просто приманка. — Подумать только, и такой печали у нее в голосе не звучало никогда. — Слыхала, ты в городе с кем-то видишься?
Видишь ся. Ну-ну.
— О, ты про Пенни? миленькая цыпа с плоскости, по сути, ищет тайных оттягов хиппейской любви…
— И кроме того — что-то вроде младшего окружного прокурора в конторе у Эвела Янгера?
Док приподзадумался.
— Считаешь, там кто-то может пресечь?
— Я далеко не ко всякому с этим могу прийти, Док.
— Ладно, поговорю с Пенни, посмотрим, что рассмотрим. Твоя счастливая парочка — у них имена с адресами есть?
Услышав фамилию господина постарше, он сказал:
— Это не тот ли Мики Волкманн, который вечно в газетах? Шишка в недвижимости?
— Док, об этом никому рассказывать нельзя.
— Глух и нем, работа такая. Телефончиками не желаешь поделиться?
Она пожала плечами, нахмурилась, продиктовала номер.
— Попробуй никогда по нему не звонить.
— Ништяк, а как мне с тобой связаться?
— Никак. Со старой квартиры я съехала, живу где придется, не спрашивай.
Он чуть не сказал: «У меня тут место есть», — хотя его на самом деле не было, — но уже заметил, как она озирает все, что здесь не изменилось: подлинная Доска для Дротиков из Английского Паба на колесе от фургона, лампа с крыльца борделя — с пурпурной психоделической лампочкой, у которой нить накала вибрирует, — коллекция моделей лихих тачек, спаянных исключительно из банок от «Курза», пляжный волейбольный мяч с автографом Уилта Чемберлена, оставленным люминесцентным фетровым маркером «Дэй-Гло», картина по бархату, и прочее, и прочее, — с гримасой, надо признать, отвращения.
Он проводил ее вниз по склону до машины. Вечера среди недели здесь не слишком отличались от вечеров по выходным, и эта часть городка уже вся бурлила гуляками, питухами и сёрферами — они орали в переулках, торчки вышли на промысел хавчика, парни с плоскости выгуливали стюардесс, а плоскостные дамочки с чересчур приземленной дневной службой надеялись, что их за таковых примут. Выше по склону и за полем зрения поток машин по бульвару с трассы и на трассу издавал гармонично фразированные выхлопы, которые эхом летели к морю, где экипажи нефтеналивных танкеров, слыша их, могли б решить, что это своими ночными делами занимается дикая природа экзотического побережья.
В последнем кармане тьмы, перед сияньем Набережного проезда, они помедлили — неизменный маневр пешеходов в этих местах, обычно он предваряет поцелуй или хотя бы цап за жопу. Но Шаста сказала:
— Дальше не ходи, уже могут присматривать.
— Позвони мне или как-нибудь.
— Ты меня, Док, никогда не подводил.
— Не волнуйся, я…
— Нет, я в смысле — по-настоящему.
— А-а… да подводил.
— Ты всегда был верен.
На пляже темно уже не первый час, много Док не курил, и мимо никто не проезжал — но не успела Шаста отвернуться, он бы поклялся, на лицо ее упал свет, оранжевый, будто сразу после заката, такой поймает лицо, повернутое к западу поглядеть на океан, — кого принесет оттуда последней волной дня, прибьет к безопасному берегу.
Машина у нее хотя бы та же — «кадиллак» с откидным тряпичным верхом, он у Шасты всегда был, «эльдорадо-биарриц» 59-го: его купили с рук на какой-то стоянке по Западной авеню, где они стоят близко к проезжей части, и запах того, что́ они там курят, сдувает прочь. Когда Шаста уехала, Док присел на лавочку на Эспланаде — за спиной в гору уходил долгий склон горящих окон — и стал смотреть на светящиеся цветы прибоя и огни запоздалых машин, что чертили зигзаги по дальнему склону Палос-Вердес. Перебрал все, чего не спросил: к примеру, насколько она теперь зависит от гарантированного Волкманном уровня праздности и власти, насколько готова вернуться к стилю жизни бикини-с-футболкой и насколько не станет ни о чем жалеть. Менее всего спрашивабельным было: много ли страсти питает она к старине Мики? Док знал вероятный ответ: «Я его люблю», — что ж тут еще? С невысказанным примечанием, что в наши дни словцо слишком уж заезжено. Если претендуешь на хиповость — непременно всех «любишь», не говоря о прочих полезных примененьях вроде завлечения людей в половые игрища, заниматься которыми при наличии выбора им, может, и не слишком бы захотелось.
Вернувшись к себе, Док постоял и сколько-то поглазел на бархатную картину одного мексиканского семейства — из тех, что по выходным ставят свои прилавки вдоль бульваров по всей зеленой равнине, где по-прежнему ездят на лошадях, между Гордитой и автотрассой. Из фургонов в рань спокойных утр являлись Распятия и Тайные Вечери шириной с диван, байкеры-изгои на детально прорисованных «харли», забияки-супергерои в прикидах спецслужб, с «М-16»-ми и тому подобным. У Дока на картине изображался южнокалифорнийский пляж, которого никогда не существовало: пальмы, девки в бикини, доски для сёрфинга, все дела. Док считал картину окном, в которое можно выглядывать, если не по силам смотреть в обычное стеклянное в другой комнате. В полумраке вид иногда вспыхивал — обычно, если Док курил шмаль, словно бы у Мироздания ручку контрастности сбили в аккурат до того, что все засветилось изнутри, до лучезарного края, и все стало обещать, что ночь вот-вот как-то обернется чем-то эпическим.
Но не сегодняшняя — эта скорее обещала работу. Док сел на телефон и попробовал дозвониться Пенни, но ее не было — наверное, ватусила ночь напролет нос к носу с каким-нибудь обскубанным адвокатом с многообещающей карьерой. Ну и фиг с ней. Затем позвонил своей тетке Рит, жившей дальше по бульвару, с той стороны дюн, — больше в предместье, где были домики, дворики и деревья, из-за которых район и назывался Древесным кварталом. Несколько лет назад, после развода со впавшим в грех лютеранином Миссурийского синода, владевшим автосалоном «тандербердов» и неизбывной тягой к шебутным домохозяйкам, каких обычно встречаешь в барах кегельбанов, Рит переехала сюда с детьми из Сан-Хоакина, занялась торговлей недвижимостью — и совсем немного погодя у нее уже было собственное агентство, которым она теперь рулила из бунгало на своем бескрайнем пустыре, где у нее и дом стоял. Если Доку требовалось узнать что-нибудь касаемо мира недвижимости, он шел к тетке Рит — поучасточными данными землепользования от пустыни до моря, как выражались в вечерних новостях, она владела феноменально.
— Настанет день, — предрекала она, — и для этого будут компьютеры, в них только набей, чего ищешь, а еще лучше — просто скажи ему, как тому ЭАЛу в «2001, Космической одиссее»? — и он тебе тут же выдаст столько всего, сколько тебе и не надо, про любой участок в Лос-Анжелесской низменности вплоть до испанских землеотводов: водные угодья, закладные, ипотечная история, чего б душа ни пожелала, попомни мое слово, так и будет. — Пока же в подлинном не-научно-фантастическом мире оставалась лишь теть-Ритова сверхъестественная чуйка на все, что касалось земли, на истории, которые редко возникали в актах или договорах, особенно брачных, на семейные распри многих поколений, большие и малые, на то, где как течет — или раньше текла — вода.
Она сняла трубку на шестом звонке. В глубине орал телевизор.
— Только быстро, Док, у меня сегодня прямой эфир и еще четверть тонны грима накладывать.
— Что ты мне можешь сказать про Мики Волкманна?
Если даже секунда набрать воздуху ей потребовалась, Док не заметил.
— Уэстсайдская мафия хохдойчей, крупнее не бывает, строительство, сбережения и займы, где-то в Альпах зарыты необлагаемые миллиарды, говоря строго — еврей, но хочет быть нациком, часто расходится вплоть до буйства, если кто-то забывает писать его фамилию с двумя «н». Чего он тебе?
Док вкратце изложил ей суть визита Шасты и ее рассказ о заговоре против состояния Волкманна.
— В недвижимости, — заметила Рит, — бог свидетель, нас мало таких, кто чужд нравственной двусмысленности. Но есть застройщики, рядом с которыми и Годзилла — борец за охрану окружающей среды, и тебе, Лэрри, туда лучше бы не соваться. Кто платит?
— Ну…
— На авось, значит? вот так удивил. Послушай, если Шаста не может тебе заплатить, вероятно, Мики ее кинул, а она валит на жену и жаждет мести.
— Возможно. Но вот, скажем, мне захочется потусоваться и потрындеть с этим Волкманном?
Это раздраженный вздох?
— Пробовать твой обычный подход я б не рекомендовала. Он ездит везде с десятком байкеров, главным образом — выпускники Арийского братства, они ему тылы прикрывают, все говнюки такие, что клейма ставить негде. Попытайся в кои-то веки записаться на прием.
— Минуточку, я общественные науки, конечно, много прогуливал, но… евреи и АБ? Разве там нет… какой-то, как ее… ненависти?
— В Мики главное что — он непредсказуемый. Последнее время все больше и больше. Кое-кто сказал бы — эксцентрик. Я же — что он обдолбан до полного охуения, ничего личного.
— А громилы эти его — они ему верность хранят, даже если побывали там, где могли дать какую-то присягу, а в ней, возможно, там и сям пунктики про антисемитизм?
— Приблизишься к чуваку на десять кварталов — они тебе под машину бросятся. Не остановишься — гранату под колеса катнут. Хочешь с Мики поговорить, никакой спонтанности не надо, и ловчить даже не стоит. Подергай за ниточки.
— Ага, но Шасте я тоже гимора не хочу. А где, по-твоему, на него наткнуться можно, ну, типа случайно?
— Я младшей сестренке своей слово дала — ее малыша никакой опасности подвергать не стану.
— Да мы с Братством кореша, тетя Рит, я знаю, как им руку жать и прочее.
— Ладно, сраку не чью-нибудь подставляешь, пацан. Мне тут еще проблему жидкой туши для глаз решать, но мне рассказывали, Мики подолгу бывает на своем последнем надругательстве над живой природой — там у него какой-то кошмар из ДСП, называется «Жилмассив „Вид на канал“».
— А, тот. Лягаш Бьёрнсен им рекламу клепает. Вкрячивают ее в странные фильмы, про которые ты и не слыхала.
— Так, может, этим должен заниматься твой старый мусорный дружок? В ПУЛА[1] звонил?
— Про Лягаша я, вообще-то, думал, — ответил Док, — но только к трубке потянулся — вспомнил: он же Лягаш и все такое, а поэтому скорей на меня же всё и повесит.
— Может, тебе с нациками лучше, я твоему выбору не завидую. Будь осторожней, Лэрри. Позванивай время от времени, я тогда смогу успокаивать Элмину, что ты хотя бы жив.
Ебаный же Лягаш. Ну вот поди ж ты. По какому-то сверхчувственному наитию Док потянулся к ящику, включил и перемкнул на один несетевой канал, по которому крутили только древние телефильмы да непроданные пилоты — ну и, само собой, перед ним предстал лично старый бешеный пес-хиппиненавистник: здесь он левачил после того, как весь день нарушал гражданские права, — двигал в массы «Вид на канал». Под эмблемой значилось: «По замыслу Майкла Волкманна».
Как многие лос-анжелесские мусора, Лягаш — его так прозвали за предпочитаемый метод проникновения в дома — лелеял тягу к индустрии развлечений и, вообще-то, успел сыграть уже немало хара́ктерных ролей, от комических мексиканцев в «Летучей монашке» до помощников психопатов в «Странствии на дно морское», поэтому теперь платил взносы в ГКА[2] и получал гонорары за повторные показы. Может, продюсеры этих рекламных пауз про «Вид на канал» были до того безрассудны, что рассчитывали на какую-то узнаваемость — а может, как подозревал Док, Лягаша неким манером втянули в махинации с недвижимостью, на которых все и держалось. Но как ни верти, человеческое достоинство при этом особо не учитывалось. Лягаш возникал перед камерой в прикидах, которых стремалось бы даже смертельно серьезное калифорнийское хипье; сегодня на нем была бархатная накидка до лодыжек, вся в огурцах стольких несочетающихся «психоделических» оттенков, что ящик Дока — аппарат нижайшего класса, купленный пару лет назад на автостоянке «Зоди», когда там устроили распродажу «Полнолунное полоумие», — за ними не очень поспевал. Лягаш дополнил наряд «бисером любви», темными очками с «пацификами» на стеклах и гигантским афропариком в полоску — красно-китайскую, индиго и шартрёз. Зрителям Лягаш частенько напоминал легендарного торговца автостарьем Кэла Уортингтона — только если тот прославился тем, что у него в рекламе снимались настоящие животные, у Лягаша в сценариях фигурировал отряд малолетних террористов: они лазили по мебели образцово-показательных домов, непослушно ныряли бомбочками в дворовые бассейны, улюлюкали, понарошку стреляли в Лягаша и при этом орали: «Власть уродам!» и «Смерть Свинье!». Зрители бились в экстазе.
— Детишки-то, детишки, — восклицали они, — ух, это же что-то с чем-то! — Никакой перекормленный леопард так не раздражал Кэла Уортингтона, как эти детки доставали Лягаша, однако тот был профи, куда деваться, и ей-же-ей мужественно все претерпевал — пристально изучал фильмы У. К. Филдза и Бетти Дейвис, когда их показывали: набраться уму-разуму и, может, понять, что делать в одном кадре с детишками, чья прелестность для него всегда оставалась в лучшем случае проблематичной.
— Мы подружимся, — хрипло каркал он как бы себе под нос, делая вид, что не может не дымить сигаретой, — дружбанами будем.
Тут в наружную дверь забарабанили, и Дока вдруг осенило, что это наверняка сам Лягаш — сейчас опять эту дверь лягать станет, как в стародавние времена. Но оказалось — Денис, живший ниже по склону; все произносили его имя так, чтоб рифмовалось с «пенисом», и теперь он выглядел ошалелее обычного.
— В общем, Док, я по Дюнной иду, знаешь, там аптека еще, и тут типа вижу их вывеску — «Аптечный»? «Магазин»? Ничего себе, да? Тыщу раз мимо ходил, а никогда не замечал — Аптечный, Магазин! отпад, чувак, в общем, захожу, там за стойкой Улыба Стив, а я ему такой типа: «Ага, здрасьте, мне б у вас аптекой разжиться?» — ой, на, добей, если хочешь.
— Спасибо, я себе только губу обожгу.
Денис уже заплыл на кухню и шарил в холодильнике.
— На хавчик пробило, Денис?
— А то. Знаешь, как Годзилла всегда Мотре говорит: пошли сметем чего-нибудь?
Они поднялись на Дюнную и свернули влево, в веселые кварталы. «Канальная Пицца» вся ходила ходуном, дым столбом, хоть топор вешай, другого края стойки не видать. Музыкальный автомат, слышный аж до Эль-Порто и дальше, играл «Сладко-сладко» «Арчиков». Денис пробрался на кухню разузнать насчет пиццы, а Док стал смотреть, как Энсенадский Дылда управляется в уголке с машиной Готтлиба. Дылда владел и рулил мозговой лавочкой неподалеку — «Вопящим ультрафиолетовым мозгом», — а здесь был чем-то вроде сельского старейшины. Выиграв десяток бесплатных партий, он прервался, заметил Дока и кивнул.
— Пива хочешь, Дылда?
— Я на Проезде не Шасты ли тачку видал? Здоровую, со складным верхом?
— Заглянула на минутку, — ответил Док. — Чудно́ с нею снова встретиться. Всегда прикидывал, что в следующий раз увижу ее по ящику, не лично.
— Во как. Иногда мне и кажется, не она ли там, возле края экрана? только это всегда кто-нибудь похожий. И вечно глаза напрягаешь, само собой.
Грустно, а правда, как всегда грит Дион. В средней школе Плайя-Виста четыре раза подряд в ежегодниках Шаста становилась Красавицей Класса, в школьных постановках вечно играла инженю, грезила, как прочие, о кино и, едва смогла, тут же умчалась вдоль по трассе искать в Холливуде съемную квартирку подешевле. Док же, не считая того, что был у нее чуть ли не единственным знакомым торчком, не сидевшим на героине, а оттого у них обоих имелась масса свободного времени, так никогда и не понял, что́, помимо этого, она в нем разглядела. Да и вместе они пробыли не то чтоб так уж долго. Вскоре ей звонили из актерских отделов, ее нанимали в театр, как на сцену, так и за нее, а у Дока началось собственное ученичество — разыскивать сбежавших должников, — и оба они, потихоньку определяя различные кармические термали над мегаполисом, наблюдали за отплытием друг друга к разным судьбам.
Денис вернулся с пиццей:
— Забыл, с чем просил. — Такое в «Канальной пицце» бывало каждый вторник — «Ночь Дешевой Пиццы», когда пицца любых габаритов с чем угодно стоила ровно $1,35. Теперь Денис сидел и пристально ее разглядывал, точно она сейчас что-нибудь отмочит.
— Это кусман папайи, — предположил Дылда, — а вот это… свиные шкварки, что ли?
— И йогурт с бойзеновой ягодой на пицце? Денис, ну честно — вле-э-э. — Это Сортилеж, раньше она работала у Дока, а потом из Вьетнама вернулся ее дружок Костыль, и она решила, что любовь важнее постоянной работы, — по крайней мере, Доку мстилось, что он запомнил ее объяснения так. По-любому ее таланты располагались в чем-то другом. Она общалась с невидимыми силами, умела диагностировать и решать всевозможные задачи, как эмоциональные, так и физические, и занималась этим по преимуществу забесплатно, однако время от времени брала не наличкой, а травой или кислотой. Док не знал случаев, когда она бы ошиблась. Теперь Сортилеж рассматривала его причесон, и Дока, по обыкновению, скрутило спазмом оборонительной паники. Наконец, энергично кивнув: — Сделал бы уже что-нибудь?
— Опять?
— Лишний раз сказать не помешает — смени прическу, поменяй жизнь.
— Что посоветуешь?
— Тебе решать. Как интуиция подскажет. А ты не против, Денис, если я у тебя, вообще-то, позаимствую этот кусочек тофу?
— Это суфле, — ответил Денис.
Вернувшись к себе, Док свернул мастырку, включил ночное кино, нашел старую футболку и сел рвать ее на короткие полоски шириной в полдюйма, пока не собралась горка штук в сто, после чего ненадолго зашел в душ и, пока сохли волосы, одну за другой собирал узкие пряди и накручивал каждую на эти лоскуты футболки, которые потом закреплял простыми кнопами, — так он прошелся по всей голове, а потом сушил, может, полчаса феном и за это время то ли уснул, то ли нет, затем развязал узлы и все расчесал кнаружи вверх тормашками, чтобы вышло, на его взгляд, относительно презентабельное подобие афро белого человека, полутора футов в диаметре. Аккуратно сунув голову в магазинную коробку из-под бухла, чтоб сохранить форму, Док лег на кушетку и на сей раз действительно заснул, а под самое утро ему приснилась Шаста. Не то чтоб они совсем уж еблись, но что-то вроде. Из своих других жизней они оба выплыли — так, бывает, паришь в предрассветных снах, — дабы встретиться в странном мотеле, который в то же время был вроде бы парикмахерской. Шаста твердила, что «любит» какого-то парня, но по имени его ни разу не назвала, хотя Док, когда наконец проснулся, прикинул, что она, должно быть, имела в виду Мики Волкманна.
Спать дальше бессмысленно. Он доковылял вверх по склону в «Уэволны» и отзавтракал с упертыми сёрферами, которые сидели здесь всегда. Подошел Флако-Гад.
— Чувак, тебя тут опять тот легавый искал. Что это у тебя на голове?
— Легавый? Это когда было?
— Вчера вечером. К тебе заходил, но тебя не было. Детектив из убойного в центре, у него еще «эль-камино» весь битый, с движком на 396.
— Это Лягаш Бьёрнсен был. Чего же мне дверь тогда не вышиб, как обычно?
— Может, и собирался, но потом сказал что-то вроде «Завтра будет другой день»… который уже сегодня, верно?
— Только через мой труп.
Контора Дока располагалась у аэропорта, чуть съехать с Восточной Имперской. Помещение он делил с доктором Бадди Трубстеном, чья врачебная практика сводилась преимущественно к инъекциям «витамина В12» — таким благоречием прозывалась эскулапова собственная смесь амфетаминов. Сегодня, даром что спозаранку, Доку пришлось протискиваться мимо очереди пациентов с недостатком В12 в организме, вытянувшейся аж на парковку: домохозяйки пляжного городка с определенным показателем меланхолии, актеры, которым надо на прослушивания, дочерна пропеченные дедули перед суетливым днем рассусоливаний на солнышке, стюардии только что с какого-то высоконапряжного ночного авиарейса, даже несколько законных больных с пагубной анемией или вегетарианской беременностью — все они спросонок шаркали ногами, куря одну от другой, сами с собой беседуя, и по очереди проскальзывали в фойе шлакоблочного домика через турникет, за которым их записывала Петуния Припуск с планшетом в руке, красотка в крахмальном чепчике и микродлинном медицинском халатике — не столько настоящей медсестринской форме, сколько похотливом к ней комментарии: д-р Трубстен уверял, что закупил целую фуру таких у «Фредерика Холливудского» чуть ли не по оптовой цене — всю линейку модных пастелей, и сегодняшний цвет был морской волны.
— Утро, Док. — Петунии удалось мурлыкнуть это с мелодичностью салонной певицы — как норковыми ресницами ему похлопала, только в вокальном эквиваленте. — Отличная ‘фро.
— Здоров, Петуния. По-прежнему замужем за этим, как-его-там?
— Ой, Док…
Подписывая договор аренды, два съемщика, будто соседи по палатке в летнем лагере, подбросили монету, кому отойдет верхний этаж, и Док проиграл — или, как ему нравилось думать, выиграл. Вывеска у него на двери гласила «Расследования ЛСД», и ЛСД, как он объяснял, когда спрашивали, означало «Локация, Слежка, Дознание». Под надписью любимыми психоделическими красками — зеленью и пурпуром — изображалось гигантское глазное яблоко, налитое кровью, а субподряд на детальную прорисовку буквально тысяч взбесившихся капилляров отдали коммуне аперов, которые с тех пор давно уже откочевали в Соному. Было известно, что потенциальные клиенты часами разглядывают этот окулярный лабиринт, часто забыв, зачем вообще сюда явились.
Вообще-то, один посетитель Дока уже дожидался. Необычным в нем было то, что — черный. Нет, черную публику по временам засекали к западу от Портовой магистрали, но чтоб забираться так далеко от обычного ареала, практически к самому океану — это вполне диковина. Последний раз, когда в Гордита-Пляже помнили черного автолюбителя, к примеру, по всем полицейским частотам раздавались тревожные вызовы подкрепления, собралась небольшая ударная группа легавых крейсеров, и по всей Тихоокеанской береговой трассе понаставили блокпостов. Старый гордитский рефлекс, он завелся вскоре после Второй мировой, когда в городок на самом деле вздумала переехать черная семья и граждане, вняв полезному совету ку-клукс-клана, попросту спалили их дом дотла, а затем, словно в дело вступило некое древнее проклятье, не давали на этом пустыре больше ничего строить. Участок так и пустовал, пока его не конфисковали городские власти и не разбили на нем скверик, куда молодежь Гордита-Пляжа в соответствии с законами корректировки кармы вскоре стала собираться по ночам бухать, ширяться и ебстись, расстраивая скорее родителей, а не стоимость недвижимости.
— Гля, — приветствовал Док посетителя, — как оно ничо, брат мой?
— Вот это нахер, — ответствовал черный парняга, представившись как Тарик Халил и некоторое время вперяясь — оскорбительно в иных обстоятельствах — в афро Дока.
— Ну. Заваливайте.
В кабинете Дока стояла пара мягких банкеток с высокими спинками, обитых пластиком цвета фуксии, — они смотрели друг на друга через столик, покрытый формайкой приятной тропической зелени. Вообще-то, они были блочной кабинкой из кофейни — Док поживился ими на ремонте где-то в Хоторне. Тарику он махнул, чтобы садился напротив. Уютно. На столике между ними валялись телефонные справочники, карандаши, каталожные карточки три на пять в ящичках и без, дорожные карты, сигаретный пепел, транзисторный радиоприемник, защепки для косяков, кофейные чашки и машинка «Оливетти Леттера 22», в которую Док, бормотнув:
— Щас квитанцию подготовлю, — заправил лист бумаги, ранее, похоже, неоднократно применявшийся для какого-то диковинно-маниакального оригами.
Тарик наблюдал скептически.
— У секретарши отгул?
— Вроде того. Но я запишу все пока тут, а перепечатают потом.
— Ладно, в общем, мы с одним парнем на киче парились. Белый он. Арийский Братуха, вообще-т. Мы с ним кое-какие дела варили, теперь оба откинулись, а он мне должен. В смысле, кучу денег. Подробнее не могу, я клятву дал не рассказывать.
— А имя хоть можете?
— Глен Муштард.
Иногда лишь имя произнесут, а у тебя резонирует. Тарик говорил как человек, у которого разбито сердце.
— Знаете, где он теперь?
— Только на кого работает, знаю. Он телохранитель у строителя по фамилии Волкманн.
У Дока вдруг полегчало в голове — несомненно, от наркотиков. Из слабости он вынырнул на параноидальном приходе, но была надежда — не слишком заметном Тарику. Сделал вид, что изучает квитанцию, которую печатал.
— Если позволите, мистер Халил, как вы услышали об этом агентстве?
— Млат Потит.
— Ух ты. Привет из прошлого.
— Говорил, вы ему помогли выпутаться еще в 67-м.
— Тогда в меня впервые стреляли. Вы с ним по гостинице знакомы?
— Нас обоих стряпать учили. Млату париться там еще, может, с годик.
— Я помню его, когда он и воды вскипятить не мог.
— Видели б сейчас — он и из-под крана кипятит, и «Острие стрелы», и содовую, и «Перрье», что угодно. Котельщик будь здоров.
— Так если позволите очевидный вопрос: если вы знаете, где сейчас работает Глен Муштард, чего не пойти туда и прям не поискать его — зачем посредника нанимать?
— Затем, что этого Волкманна день и ночь окружает типа как армия Арийского Братства, а если Глена в учет не брать, у меня с этими долбоебами-нациками никогда не было особо душевных отношений.
— А-а — стало быть, надо заслать туда какого-нибудь белого, чтоб ему башку проломили.
— Более-менее. Но я бы предпычел кого-нить поубедительней.
— Чего мне недостает возвы-шением, — в миллионный или около-того-нный раз за свою карьеру объяснил Док, — я компенсирую отно-шением.
— Ладно… эт запросто… я у дяди на поруках временами такое видал.
— А пока срок мотали — вы в банде какой-нибудь состояли?
— Черная партизанская семья.
— Дружина Джорджа Джексона. И вы говорите, с кем дела вели, с Арийским Братством?
— Мы поняли, что у нас во многом схожие мнения о правительстве США.
— М-м, такая расовая гармония, тут я врубаюсь.
Тарик смотрел на Дока с чудно́й напряженностью, глаза у него пожелтели и заострились.
— Что-то еще есть, — предположил Док.
— Моя прежняя банда, Артезийские Ка́лики. Когда я из Чино вышел, давай их разыскивать — и вижу, не только их никого нет, а и сама поляна пропала.
— Отпад. В каком смысле — пропала?
— Нет ее. Размололи в куски. Одни чайки кормятся. Думаю, глюки у меня, поездил по округе немного, возвращаюсь — все равно нету.
— Ага. — Док напечатал: «Не галлюцинирует».
— Никого и ничего. Город-призрак. Только щит здоровенный торчит: «Скоро на Этом Месте», — дома по дятловым ценам, торговый центр, еще какая-то срань. И угадайте, кто там строит.
— Опять Волкманн.
— Точно.
На стене у Дока висела карта местности.
— Покажите. — Район, в который ткнул Тарик, располагался вроде бы по прямой отсюда на восток, вдоль бульвара Артезия, и через полторы минуты чтения карты Док сообразил, что это, должно быть, и есть участок «Жилмассива „Вид на канал“». Он сделал вид, будто определяет национальность Тарика: — А вы, типа еще раз, кто — японец?
— Э-э, вы давно ли этим занимаетесь?
— Похоже, тут к Гардене ближе, а не к Комптону, только и всего.
— Вторая мировая, — ответил Тарик. — До войны крупная часть Южного Центра все еще была японскими кварталами. Тот народ отправили в лагеря, а мы заселились как новые япы.
— И теперь ваша очередь двигаться дальше.
— Скорее месть белого человека. Трассы возле аэропорта не хватило.
— Месть за?..
— Уоттс.
— Беспорядки.
— Кое-кто из нас говорит «восстание». Важняк — он просто выжидает.
Долгая печальная история лос-анжелесского землепользования, как никогда не уставала подчеркивать тетка Рит. Мексиканские семьи вышвырнули из оврага Чавес, чтобы выстроить стадион «Живчикам», из Банкер-Хилла вымели индейцев ради Центра музыки, район Тарика весь сгребли бульдозерами для «Вида на канал».
— Если я раздобуду вам однокрытника, он вам долг вернет?
— Не могу вам сказать, какой он.
— И не нужно.
— А, и вот еще — авансом я вам ничего дать не смогу.
— Это ништяк.
— Млат был прав — вы один такой ебанутый белый.
— Как поняли?
— Сосчитал.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Внутренний порок предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других