Почему так му… Коротко о длинном

Татьяна 100 Рожева

Самое длинное путешествие начинается со слов «я знаю короткую дорогу». Короткие рассказы из сборника «Почему так му…» – приглашение к путешествию в жизнь других людей. 100Рожева – писательница, поставившая перед собой лицеприятную задачу описать сто рож, считая собственную. Задача стоит. Рожи множатся. Собаки лают. Караван идет. Точка в правильном месте в разы увеличивает проходимость и экономит запасы. Современному человеку приходится читать так много, что у него нет сил на болтливых писателей…

Симфония

Шторы цвета пыльной морской волны бьют в затёртую сцену. Затёртость лысей к зрительному залу, где топчутся в поклонах, и справа, куда ушаркивают в дверь «Служебный выход» музыканты, распределённые по абонементам классической музыки. Владельцы абонементов заполняют «слушательный» зал. Легкий бриз предвкушения волнует шторы. Именно шторы, а не театральные кулисы, ибо музыка здесь штормит, и люди кричат друг другу: «Што?!»

— Што сегодня? — спрашивает сзади расслабленный тенор.

— Господи, какая тебе разница! Все равно заснёшь через пять минут! — отвечает раздражённое контральто.

— А вот как раз сегодня собирался послушать! — перечит тенор. — Вечно ты крылья обрубаешь! Что ты за человек!

Следует вздох, удар сиденья по спинке кресла, скрип усаживания, и примирительный дуэт женского и мужского: «Водички дать?» — «Давай». Через паузу вступает детский дискант:

— Мам, а когда начнётся?

— Ну, что ты за ребёнок! — повышает тон раздражённое контральто. — Когда поедем, когда приедем, когда начнётся, когда закончится! Когда все соберутся, тогда и начнётся! Видишь, ещё не все пришли! Водички хочешь?

— Не хочу…

Третий звонок накрывает зал последним всплеском шарканья, ёрзанья и громыхания под гаснущими люстрами. Волны пыльных штор расступаются, являя симфонический оркестр, выброшенный в полном составе на дощатую сцену. По лысому следу, от двери «Служебный выход» к середине выцокивает «директор дома культуры» в бархатном парео, заколотом на плече брошью с затонувшего пиратского фрегата. Солнечно улыбнувшись, она объявляет штормовое музыкальное предупреждение и дату следующего концерта, и уцокивает обратно в свою служебно-выходную бухту.

На сцену врывается свет. Его вдыхают одновременно сто гребцов — музыкантов, и корабль симфонии, содрогнувшись, трогает с места.

Дирижёр размахивает руками, словно балансируя на шатком капитанском мостике. Поймав равновесие, он обращает приглашающие жесты к скрипичной группе, сидящей справа от него рядами по двое с вёслами-смычками в руках и одним пюпитром на двоих.

Пара первая — мужчина и женщина: строгая дама в очках, причёске «ответственный работник», чёрных лодочках и платье-футляре, и лысеющий, в близоруких линзах, счастливый муж — судя по обречённости, с которой он перелистывает страницы партитуры, словно совместно прожитые годы. Она — педантично смотрит в ноты, он — знает это всё и так…

Вторым рядом — двое мужчин. Первый — лауреат «многочисленных» конкурсов с волосами, нализанными на выдающийся череп, бабочкой и стрелками брюк, метящими в носы лаковых туфель. Когда партитура разрешает, он отстукивает на грифе скрипки далёкие ритмы, до которых долетела бы его бабочка, не будь костюма и туфель. Второй — бетховенский профиль на тонких, широко расставленных ногах «кузнечика, сидящего в траве», в таких же лаковых туфлях как у брата — однонотника, примерно 43-го размера. Случись шторм свободы, эти блестящие остроносые каравеллы под парусами брюк ринутся прочь, их держат лишь рамки планового концерта абонемента № 6.

Третьим рядом — любительница сдобы и рюшей, засыпающая в конце каждого нотного рецепта. Она елозит по скрипке пухлой рукой в браслете, пережимающем запястье как верёвка сардельку. До пенсии десяток концертов, и, наконец, на дачу, к розам и редиске. В паре с ней — «физик», улыбающийся пробором и хитрой бородкой собственным мыслям, не указанным в нотах великого композитора.

Замыкающая пара — две вчерашние ученицы в кружевах и пластиковых заколках на прилежных головках, не отрывающихся от нот, с одной мечтой на двоих — выбиться в «первые скрипки».

Первая скрипка — красивая, отдохнувшая, с высоким хвостом, в длинном платье с открытыми загорелыми плечами, параллельными её личному пюпитру. При взгляде на неё у дирижёра приподнимаются фалды фрака.

«И-и-и» — взмахивает она ресницами и смычком. «Да-а-а» — склоняет голову дирижёр, и корабельный барабанщик объявляет её очередную победу звоном золотых медалей-тарелок.

В заключительный мажорный гребок симфонии впрягаются все музыканты, кроме первой скрипки. Она неподвижна, словно богиня на носу корабля, обдуваемая ветрами надежд, с горящими от перспектив глазами. Дирижер оргазмирует в гармонических конвульсиях, а она благосклонно принимает дань своей красоте…

Овации длятся ровно три минуты, как и положено плановому концерту. Четыре выкрика «браво», букет роз первой скрипке, десяток «приливов» рукоплесканий и поклоны с топтанием по передним залысинам сцены.

Музыканты еще купаются в овациях, а публика уже стучит сиденьями, кашляет, сморкается и разговаривает в голос.

— Номерок не потерял? — спрашивает сопрано слева.

— Не потерял, — обиженно отвечает баритон, и поясняет: — Классическая музыка все-таки однообразно как-то, не дорос я, видимо…

— Подождем, пока рассосётся, — вступает знакомое заднее контральто.

Шторы цвета пыльной морской волны поглощают сцену и оркестр в полном составе. Из шторных глубин ещё слышно громыхание стульев и футляров, затихающие голоса, смех.

— Не рассосалось там? Сходи на разведку! — отдает приказ контральто.

— Да куда торопиться-то… — философствует ее парный тенор.

— Мам, а когда мы поедем в Детский мир? — подает голос дискант.

— Опять ты со своим «когда»! Когда папа машину починит, тогда и поедем!

— А когда папа машину починит?

— О, господи, несносный ребёнок!

Хмурое небо кажется жемчужным, хмурые люди — одухотворёнными, хмурые улицы — преисполненными новых смыслов. Это влияние великой музыки планового концерта абонемента № 6.

Два брата — однонотника со второго ряда скрипичной галеры идут по тротуару в других похожих ботинках примерно 43-го размера. Их старым баркасам снова по пути — к метро. «Кузнечик» с бетховенским профилем шагает, высоко поднимая тонкие щиколотки.

— Анекдот вспомнил, — наклоняется он к брату-лауреату, прячущему выдающийся череп в спортивной шапочке. — Концерт классической музыки. Вдохновленный эстет на балконе аж кончил от удовольствия, но успел расстегнуть ширинку и фонтанчик спермы полетел через перила вниз в оркестровую яму, ну и попало на лысую голову одного из музыкантов.

« — Боже мой, Сима, смотри, на меня, кажется, кончили!? — На тебя, Мойша, кончили потому, что ты играешь как… звезда!» Ну, там несколько иное слово, понимаешь, да?

Лауреат складывается пополам. Стрелки брюк выстреливают друг в друга. Он останавливается посередине тротуара, давясь хохотом.

Их обгоняет семейство: жена-контрабас, муж-смычок и ребёнок, удерживающий их вместе.

— Вот если бы кто-то не отдал машину в сервис не вовремя, мы бы сейчас ехали домой как люди! — произносит уже родное недовольное контральто.

— Я виноват, что они не сделали? Обещали вчера! Я что могу поделать? — оправдывается тенор.

— Конечно, ты ничего не можешь! Отдал и хорошо, пусть делают не спеша, зачем нам машина? — сарказмирует женщина.

— Я звонил сегодня! У них нет запчастей! Они сами ждут!

— Да, да, только они ждут на машинах, а мы пешком!

— Ну, что ты за человек! — вздыхает мужчина. — Хороший концерт, хорошая погода, прогуляемся пешочком, ничего страшного. Вон спроси лучше у ребёнка, что он вынес из твоего культпохода.

— Сам спроси, мне хватает с ним каждый день уроки делать, а ты приходишь, когда он уже спит, вот и пообщайся с сыном хоть в выходной.

— Сын, тебе понравился концерт? — послушно общается тенор с ребёнком.

— Ну, да… — вступает дискант.

— А как ты думаешь, о чём эта музыка? Эта великая музыка!

— Она о том, что ссориться нельзя людям… что надо дружить всем. И что нельзя убивать людей…

Повисает пауза, заполненная шумом уличного движения и молчанием облаков.

— Салат из морепродуктов сделаю на обед сегодня, ваш любимый, — нарушает паузу заботливое контральто.