Дженга

Татьяна Федорова, 2020

В повести «Дженга. Книга первая о любви, которая впервые», задуманной как трилогия о трех ключевых периодах жизни женщины, описан сложный и противоречивый мир подростка, вступающего во взрослую жизнь. Жанна, как бабочка, вылупляется из кокона самоизоляции под влиянием первых чувств к своему однокласснику Максу. Одновременно зарождается нежная дружба с Ромкой, другом Макса, и поневоле складываются сложные отношения с его девушкой Кристи. Внутреннюю дженгу Жанны поддерживает лишь искренняя, многолетняя, сердечная связь с лучшей подругой Амитой. Сохранит ли устойчивое равновесие дженга или будет сметена штормом чувств и событий, предлагается узнать самому читателю.

Глава 4

Пожалуй, впервые я шла в школу без приступа панической атаки. Безнадежной любви не существует. Надежда, как кешбэк, возвращается на твой сердечный счет. Причем чем больше ты в чувство вложишься, тем большего ожидаешь в ответ. Наверное, наша природа все-таки против неэффективной траты человеческого ресурса. Вот и я купилась на сердечную коммерцию, шла и придумывала взгляду Макса там, на набережной, все новые и новые смыслы. Я бы хотела отыграть с ним эту сцену у самого привередливого режиссера, чтобы все вокруг, операторы, ассистенты, артисты следующей сцены, нервно курили и поглядывали на часы, а он все требовал и требовал повторить все сначала. Мы в сотый раз сталкиваемся и внимательно смотрим друг на друга. Оператор выхватывает взгляд крупным планом, чтобы в нем было и открытие, и недоумение, и любование, прикрытое циничным прищуром и еле заметной ухмылкой.

Я знала, что это Макс тяжело плюхнулся рядом на скамейку и стал вытряхивать из мешка кроссовки. Даже ему, владельцу единственной тетради, приходилось носить сменку. Каждое утро Ларисаванна была на своем посту, мимо нее не удавалось прошмыгнуть незаметно даже Кочкину по кличке Сквозняк. Его способность незаметно оказываться рядом, из ниоткуда была физической загадкой. Учителя вздрагивали, когда он о чем-то их спрашивал, думая, что они в кабинете одни. Кочкин похож на стручок, голова на макушке оканчивается конусом, и ножки такие тонкие, что любые, даже узкие брюки на нем болтаются. Как-то биологичка рассказывала про микроцефалов, все заржали, и была попытка сменить прозвище, но Сквозняк победил своим кратким звучанием.

— Блин, откуда у нее такой иммунитет, — Макс махнул подбородком в сторону Лариски.

— Яд сглатывает, он полезный, — буркнула я, он хмыкнул.

— Помнишь, как она в той четверти заболела на неделю, прям каникулы получились, я у расписания лезгинку готов был танцевать, — наши истории нашли точку отсчета.

Парадокс, мы учимся девять лет в одном классе и никогда вот так тет-а-тет не разговаривали. Между нами как будто целлофан, изолирующая пленка. Даже сейчас мы только сделали в ней лишь небольшое отверстие.

Макс взял уличные кроссовки в руки и пошел к лестнице; походка у него умопомрачительная, движения не резкие, но очень уверенные. По-спортивному, немного подскакивая, поднялся по ступеням.

— Уфимцев, следующий раз убирай обувь в мешок, трясешь грязью, — прошипела вслед Ларисаванна.

Первым уроком была геометрия, начиналась она с неизменного ритуала. Мы садились на места, и Лариса своим чревовещательным голосом командовала:

— Разложили на парте необходимые принадлежности к уроку.

Мы выкладывали инсталляцию из ручки, тетради, линейки, карандаша и циркуля. За мою ученическую жизнь еще ни разу не было, чтобы что-то у кого-то отсутствовало. Перед уроком мы носились по всей школе выпрашивая недостающее.

— Все к уроку готовы! — никогда она не говорила ни то, что мы молодцы, ни то, что это хорошо, просто как факт.

Такое продолжалось уже пять лет, те, кто был без циркуля, просто вымерли, как динозавры. Можно было сэкономить пять минут урока, но, если бы этого хоть раз не случилось, Земля бы точно от удивления сошла с орбиты.

Все, включая Макса, на уроке не шевелились и даже реже дышали, Лариска по-крокодильи за сто метров чувствовала, как добыча спускается воду, и уже плыла к этому месту, выдвинув вперед страшную пасть. Она подходила к жертве и проверяла тетрадь; если в тетради была хоть одна помарка, несла добычу в зубах к доске, и там бедная газель блеяла до конца урока об окружности, вписанной в многоугольник и описанной вокруг него.

По школе во всех углах можно было встретить заклинателей змей, они стояли с тетрадкой, вознеся глаза вверх, и бубнили: «Если при пересечении двух прямых секущей накрест лежащие углы равны, то прямые параллельны». У нас школа была прям с геометрическим уклоном.

Даже Макс, которому всегда все было параллельно, сидел на ее уроках неподвижно, округлив спину, в позе мыслителя Родона.

Зато горе было тому учителю, урок которого был следующий. Это как потрясти и открыть бутылку с газировкой. Мы хором ржали особенно старательно над каждой шуткой, ерзали и отвлекались, бросались замазками и разрисовывали тетради соседа, в рандомном порядке просились выйти, и, если повезло, и нас отпускали, бежали в самый удаленный в школе туалет. В общем, этот был тот самый неуправляемый хаос. Все физичкины законы работали: если где-то выброс энергии подавлять, как в черном пятне на солнце, то она обязательно вспышкой выбросится рядом.

Ко второму уроку явилась Барыкина, почти каждый понедельник она «сдавала утром анализы». Геометрии она боялась, как смерти, а может, и больше, и как все пытаются смерти избежать, так она избегала встречи с Лариской. Лера была известная в школе суицидница, ее часто направляли во всякие инстанции из-за порезов на руках, но я думаю, это была часть ее стратегического плана самозащиты. Ларисаванна с ней боялась перегнуть палку, чтобы случайно не угодить к Малахову на передачу.

В понедельник после геометрии у нас была история, поэтому весь удар цунами на себя принимала Оленька, наша классуха. Не знаю, как такие беззащитные особи попадают в образование, за что внешние силы карают таких безобидных существ ошибочным выбором. Оленька была блаженная, прощала нам почти все, надеюсь, на небесах ей это зачтется. Говорила она быстро, скороговоркой, видно пыталась в ту минуту внимания, которую к себе вызывала, передать нам максимум информации. Среднего роста, неизменно с хвостиком на затылке, в целом даже не такая полная, как казалась из-за пышных одежд, которые носила, она мало чем цепляла взгляд современных подростков. Пацаны ржали, говорили, если бы она хоть немного оголила декольте, воспитательный процесс шел бы бодрее.

В начале урока она минут пятнадцать освещала все наши текущие победы, такой дайджест недели, все время приговаривая: «Ну, кто так делает…» на что весь класс гоготал: «Это все Сквозняк!». Потом, не проверяя домашнее задание, потому что давно поняла безнадежность этого этапа урока, переходила к новой теме. Надо сказать, рассказывала она вполне интересно, история явно наполняла ее такую неисторическую жизнь событиями. Говорила быстро, постоянно вставляла в речь замечания, даже пыталась повышать голос при этом:

— Влад, вытащи наушники из ушей!

— Марина, повернись к своему месту!

— Дима, убери ноги с прохода!

И так почти до конца урока, потом выдыхалась, от полного отчаяния на ходу придумывала нам задание по учебнику. Пока мы минут пять пытались найти параграф и вникнуть, Димон смотрел на часы, чтобы вовремя начать обратный отсчет до звонка: десять, девять, восемь… Мы смахивали все с парт в портфель и, приняв позу среднего старта, ждали нуля, чтобы рвануть в столовую. Вдогонку нам неслось домашнее задание, которое никто и не думал записывать.

Столовая была местом живого общения, как бы ни орала на нас Ларисаванна (ее шипение было просто акустически не слышно, а потом те, кто у нее не учился, не были настолько зомбированы страхом), шум никогда не стихал. Наверняка гул взлетающего самолета мог быть заглушен одновременным разговором двухсот человек подросткового возраста, усиленным звяканьем прибором и многократно отраженным гладкими бетонными стенами столовой.

Макс молча выхватил у меня сотню, которую я зажала в руке, втиснутая в плотную очередь, пытаясь выжить в борьбе за пропитание, бросив на ходу:

— Что тебе?

— Пирожок с капустой и сок, — прокричала я, сделав в этот момент открытие, что все кричат, чтобы быть услышанными, и не слышно их по той же причине: круг, как во многом, замыкается.

Макс никогда не стоял в очереди, несмотря на то, что в школе еще учились одиннадцатиклассники, его авторитет был такого высокого рейтинга, что в перечень привилегий входило обслуживание вне очереди.

— Что тебе, Максим? — буфетчица, не прекращая считать сдачу по очереди, левой рукой выдавала с подноса пирожки Максу.

Держа в двух руках пирожки, упакованные в пакеты, и соки в коробочках, он выбрался из голодной толпы и высыпал все на стол. Сев, он разделил провиант; это означало, что сидеть придется вместе.

— Да, Жаннет, трескай побольше пирожков, а то на физре мяч поймаешь и улетишь в сетку, — сказал Макс с набитым ртом.

— Вот и полетаю заодно, — ответы у меня рождались всегда мгновенно и для меня самой неожиданно, я не контролировала этот процесс.

Я не умела говорить длинные монологи, они обычно существовали лишь в моей голове или на бумаге; все мое общение в школе состояло их коротких реплик. А с Максом — тем более я лишь мысленно вела бесконечные беседы.

После школы мальчишки собирались на баскетбольной площадке и до вечера бросали мяч, как чернокожие в американском кино про подростков. Поэтому я напросилась в магазин, чтобы лишний раз пройти по тропинке вдоль стадиона. Сегодня Макс был один, он сходил домой, переоделся и был в белом лонгсливе, поверх него — болотного цвета худи. Он как будто танцевал хип-хоп, резко перемещаясь вправо и влево, уходя от невидимого соперника, замедлялся у щита, прицеливался и неизменно попадал в кольцо. Я прошла незаметно мимо, боясь, что он услышит набат моего сердца, волоча ноги из ватина, впиваясь ногтями в середину мокрой и холодной ладошки, пытаясь снять внутренние судороги.

Сон четвертый

Длинная бесконечная очередь, люди стоят с определенной дистанцией строго друг за другом. Когда впереди стоящий делает небольшой шаг, ты тоже должен шагнуть вперед, иначе идеальный порядок нарушится. И ты только и ждешь, чтобы не пропустить этот момент. Передо мной спина мужчины; он толстый, постоянно вытирает пот с лица и неизменно прячет скомканный платок в карман. Тяжело дышит, и я переживаю, что он может сбиться, и тогда те, кто стоит за мной, затопчут меня. Я понятия не имею, за чем очередь, но знаю, что это мне очень нужно. Откуда-то спереди дошла волна, что всем не хватит. Вдруг кто-то резко выдернул меня из очереди и увлек с собой. Понятно — Макс. Я четко понимаю, что, если даже это была очередь к богу, в рай, я легко откажусь от места в ней ради того, чтобы сбежать с ним.

— Ты не знаешь, за чем была очередь? — все-таки интересуюсь я.

— За циркулями, — в голосе Макса ни грамма стеба, с таким у нас не шутят даже во сне.

Мы идем, держась за руки, и я ощущаю, что Земля круглая, именно не рельефно, а завернуто, как мяч.

Останавливаемся возле металлической вышки, и Земля как будто тоже перестает вращаться. Макс начинает ловко подниматься наверх по наклонной решетке, я понимаю, что мне нужно тоже. Я панически боюсь высоты. Когда по телику показывают, что кто-то куда-то поднимается, у меня сразу потеют ладошки, на них прямо собираются капельки пота. Железные конструкции — холодные и ржавые, я хватаюсь за них мокрыми руками. Медленно поднимаюсь, выверяя каждый небольшой шаг. Поднявшись на пролет, нужно перейти почти без опоры на противоположную сторону. У Макса все это получается легко и красиво. Вниз смотреть невыносимо страшно, но мы добираемся до такого уровня, когда спуститься еще страшнее. Чем выше, тем больше расстояние, которое можно только перешагнуть, перенести сначала правую ногу, поймать опору, дотянуться рукой до конструкции, перенести вес на правую ногу, ухватиться второй рукой и только потом приставить левую ногу на небольшую плоскую площадку. Бесконечно долго длилось мучение, от страха я была вся мокрая, сил не было даже улыбнуться Максу, стоящему на самом верху на небольшой площадке, расставив руки в стороны, ловя грудью ветер. Я поднялась к нему, мы еле вмещались вдвоем. Опорой служил лишь небольшой хлипкий поручень. Ни красота, открывающаяся с высоты, ни тесная близость с Максом не могла компенсировать мои страдания.

Земля явно сферически загибалась, как на рисунках Экзюпери, где Маленький принц стоит на своей планете, и ветер развевает его плащ. Один страшный вопрос висел в воздухе: «Как мы спустимся обратно?».

Когда мы обернулись, увидели широкую горку, спускающуюся вниз с вышки и уходящую вдаль так далеко, что ее конец уже был за округлым поворотом земли. От ужаса у меня фактически зашевелились волосы, я не почувствовала это, а увидела, как волосы оторвались от плеч и поднялись, словно сильно наэлектризованные. К тому же спускаться нужно было стоя на ногах. До седьмого класса мы с Амитой зимой катались с горки в нашем лесопарке. Горка нам тогда казалась высокой и крутой; когда я этой зимой прошла мимо, удивилась, какая она низкая и пологая. Помладше мы скатывались на санках, а постарше — стоя на ногах. Самая подходящая обувь для этого были сапоги на плоской и широкой подошве, они не разъезжались, когда ноги налетали на ледяные кочки. Поэтому небольшой опыт у меня был, но масштаб ожидаемого спуска был космический. Макс обнял меня сзади за плечи, чтобы правильно направить и очень аккуратно подтолкнул, понимая, что самой мне не решиться. То, что ждало нас дальше, даже еще страшнее, чем подъем. Горка была ледяная, даже снежная, вокруг уже темно, лишь извилистая лента, сходящаяся перспективно в точку, подсвечивалась жёлтыми фонарями. Мы пролетали повороты на огромной скорости, Макс то был рядом, то обгонял меня, подбадривая, как мог. Я летела со скоростью звука, знала, что выгляжу некрасиво и неуклюже, но мне было все равно, больше всего на свете я хотела оказаться внизу.

Будильник освободил меня от самого страшного сна в моей жизни…