Детектив-пикник

Татьяна Устинова, 2020

Что может быть приятнее жарким летом, чем покинуть раскаленный город и отправиться на природу? Загадочный лес, уютный берег реки или озера, бескрайние поля и луга – их неброская красота очаровывает и заставляет возвращаться туда снова и снова. Но иногда спокойный отдых оборачивается захватывающими дух приключениями, как это происходит в остросюжетных рассказах Татьяны Устиновой, Евгении Михайловой, Галины Романовой и других известных авторов!

Марина Крамер

Старьевщица

Нет, не об этом я мечтала, когда ехала в пятницу вечером на дачу. Не об этом… Да, безусловно, одинокой девушке за тридцать приятно неожиданно встретить мужчину своей мечты. Но не в виде тела между клубничных грядок. А этот именно там и лежал — темноволосый, в голубых джинсах, белых кроссовках и красной футболке-поло. Рядом валялась лопата — моя лопата, хранившаяся в сарае на улице, и что-то подсказывало мне, что неспроста она тут лежит, а именно с ее помощью несчастному мужику пробили череп. Я окинула место преступления пристальным взглядом, прикинула, что, кроме меня, тут пока никого не было, и вынула из сумки телефон. Нет, страшная находка не показалась мне чем-то из ряда вон, удивило только местоположение — ну, а кому понравится найти труп на собственной даче? В остальном же я не испытала ни страха, ни отвращения. Я патологоанатом, чего мне бояться…

Интересно, что ему нужно было на моем участке? Домик у меня крошечный, ничего ценного там нет. И — кто его так, за что? И вдруг тело между грядками зашевелилось и застонало, от чего я выронила мобильный и шарахнулась назад, ударившись спиной о парник. Вот тебе и патологоанатом… А тело пыталось перевернуться и стонало все громче, явно нуждаясь в медицинской и любой другой помощи. Здраво рассудив, что после такого удара по голове человек вряд ли сможет причинить мне вред, я приблизилась, села на корточки и спросила:

— Вы кто?

— А? — простонал мужчина, пытаясь опереться на руки.

— Погодите, я помогу. Не двигайтесь так активно, у вас голова пробита, — я помогла ему перевернуться на спину, и он бессильно вытянулся, закрыв глаза.

Лицо мужчины было испачкано землей и кровью и выглядело довольно ужасно. Что же мне теперь делать с этой находкой? В «скорую» все равно звонить нужно, тут квалифицированная помощь необходима, ему бы в стационар поскорее. Но едва я подобрала мобильный, как мужчина с трудом разлепил веки и пробормотал:

— Не надо…

— Что — не надо?

— Звонить не надо… я прошу… не звоните… никуда…

Эта просьба совсем лишила его сил, и он снова замолчал, закрыв глаза. Что же мне делать? А если он умрет тут, на моих грядках? Я окажусь виновата — оставила человека в такой ситуации без помощи. Но он почему-то не хочет, чтобы я звонила.

Я поднялась, растерянно оглядела участок, бросила взгляд на соседский, отделенный от моего забором из сетки-рабицы, — там никого не было. Удивительно, мои соседи — пенсионеры, безвылазно живут на даче с мая, а сегодня, ты смотри, куда-то уехали. А мне нужно как-то перетащить свою странную находку в дом, не оставлять же его среди грядок.

Не придумав ничего лучше, я выкатила из сарая тачку, на которой обычно перевозила урожай до машины. Встал другой вопрос — а как я мужика на тачку-то погружу? Даже по самым скромным прикидкам весил он килограммов восемьдесят, а в неподвижном теле, как известно, тяжести прибавляется. Придется, похоже, вспомнить молодость и дни работы в реанимации, где приходилось в одиночку поворачивать еще не таких больных.

В спине что-то хрустнуло, когда я, собрав все силы, с трудом перевалила мужика с земли на тачку. Голова его свесилась, и он застонал, снова придя в себя:

— Куда… зачем…

— А можно молча лежать? — зло спросила я, обеими руками держась за болевшую спину. — В дом отвезу, не будешь же ты мне тут в клубнике скворцов распугивать!

— Вам же… тяжело… — вежливо посочувствовал он.

— Ой, замолчи!

Кое-как я дотолкала тачку до крыльца, и тут меня ждал еще один сюрприз — на двери не было навесного замка. Не знаю почему, но отсутствие замка и почти бездыханное мужское тело на тачке не связались у меня в одну цепочку.

— Могла ведь в прошлый раз сама забыть… — пробормотала я, осматривая совершенно целые петли.

Дверь запиралась на внутренний замок, но я по укоренившейся с самого детства традиции вешала еще и внешний. Так всегда делала мама.

Вынув связку ключей из сумки, я отперла дверь и немного успокоилась — никто не пытался влезть в мою избушку, никому в ней ничего не нужно. Дело даже не в том, что я хранила на даче бриллианты или золотые слитки, дело в памяти. Здесь все было так, как устроил это еще мой дедушка, собственноручно сколотивший этот небольшой домик из старых бревен и кусочков списанной с вагоноремонтного завода вагонной обшивки — с тиснеными узорами, напоминавшими мне причудливую вязь листьев. Гвоздей, тоже списанных и ржавых, в этой избушке было столько, что она, кажется, даже сгореть не могла бы. Я очень дорожила своим наследством и не хотела, чтобы кто-то вторгался в мой уютный, пусть и очень старый и ветхий, мирок. Я приезжала сюда каждую пятницу и оставалась до воскресенья, чтобы сменить обстановку, вдохнуть свежего воздуха и хоть ненадолго отвлечься от своей специфической работы.

— А у вас… уютно… — пробормотал незнакомец, когда я с трудом заволокла его в комнату и уложила на старую кровать с панцирной сеткой.

— Ты б хоть представился, — я открыла окно, впуская в комнату струю свежего воздуха и лучи садившегося солнца.

— Да… неловко вышло… Меня Аркадием зовут. А вас?

— А я Люба.

— Любовь, значит… красиво… — Он снова закрыл глаза, а я подумала, что нужно найти аптечку и промыть рану на голове.

Когда я нашла все необходимое и подошла к кровати, Аркадий, взглянув мне в лицо, скривился:

— Это обязательно?

— У тебя на голове открытая рана, нужно хотя бы перекисью промыть, раз уж от квалифицированной помощи наотрез отказываешься. И повязку наложить. Повернуться можешь?

Аркадий со стоном перевернулся на бок. Рана выглядела хуже, чем я ожидала, и была довольно глубокой, проникающей. Нет, тут не обойдешься простым промыванием.

— Слушай, тебе все-таки в больницу надо, — осторожно прикладывая смоченный перекисью тампон к ране, проговорила я. — Заражение начнется.

— Мне нельзя в больницу.

— Это почему еще?

— Потому…

— Исчерпывающе. Но, увы, не аргумент — рану нужно как следует обрабатывать, швы наложить и прививки сделать. Так что, друг Аркадий, хочешь не хочешь, а поедем. У меня машина, поселок недалеко, к ночи уже вернемся.

Дав таким образом понять странному постояльцу, что спорить со мной смысла не имеет, я полезла в комод и нашла там футболку, оставленную моим бывшим. Коснувшись ее, сморщилась и прикусила губу. Расставание до сих пор вспоминалось как нечто болезненное, да, собственно, и расставания-то как такового не было. Даниил просто исчез в один из декабрьских дней, пропал, как будто его не было. Телефон не отвечал, с работы он уволился за месяц до этого, а адреса я не знала и найти дом по памяти в соседнем городке не смогла. До сих пор, натыкаясь в квартире на его вещи, я вздрагиваю, как от прикосновения к раскаленной плите.

Отогнав эти мысли, я протянула футболку Аркадию:

— Вот это нужно надеть, твоя совершенно испорчена.

— Вам придется мне помочь, не справлюсь, сил нет совсем… — Мне вдруг стало неловко за то, что я довольно бесцеремонно «тыкаю» ему, хотя Аркадий обращается ко мне на «вы».

— Ну, еще бы — такая кровопотеря. Конечно, я вам помогу. Но ваше поло придется разрезать, чтобы меньше повязку тревожить.

— Да и черт с ней… режьте, Любовь, не стесняйтесь.

— Сделаем так, — справившись с переодеванием, сказала я. — Я скажу, что вы мой брат, а документов при себе нет, потому что на даче отдыхаете, не прихватили. Меня в больнице знают, я им как-то труп помогала вскрыть.

На лице Аркадия отразилось что-то, похожее на страх:

— Труп?

— А что особенного? Я патологоанатом.

— Ужас какой… такая милая девушка…

— То есть если бы я была хирургом, это вас бы не удивило? А ведь принцип тот же.

— Но там-то живые люди, спасение жизни…

— А здесь возможность понять, что пошло не так и почему жизнь не была спасена. Для нас не существует богатых и бедных, для нас все равны. И вообще… почему я должна оправдываться за выбор профессии? Меня все устраивает.

— Я не хотел вас обидеть, — извиняющимся тоном произнес Аркадий.

— Я не обиделась. Давайте попробуем встать.

С трудом преодолев расстояние от домика до машины и буквально завалив Аркадия на заднее сиденье, я подумала, что хорошо бы ему горячего чаю с сахаром, это хоть немного поддержит силы. Термос я всегда возила с собой — тоже привычка, привитая в детстве дедом. Он никогда не отправлялся в дорогу, не прихватив старенький термос с наполовину стершимся рисунком желтых подсолнухов. Самое странное, что и пользовалась им же, рука не поднималась сменить на новый.

Выпив чаю, Аркадий немного оживился, хотя по-прежнему прерывисто дышал и был очень бледен. Я вела машину по трассе, боясь просмотреть поворот к поселку — предстояло проехать километров пять по лесной дороге и только потом снова оказаться на асфальте.

— Вы бы подремали, — бросив взгляд в зеркало заднего вида, предложила я.

Аркадий меня не услышал — голова его свесилась набок, и это меня испугало.

Надо поднажать, не хватало еще труп привезти…

Мне почему-то ни разу за все время, что я общалась с Аркадием, не пришло в голову спросить, как он вообще оказался на моем дачном участке. Он не мог просто проходить мимо — участки в нашем дачном товариществе огорожены. Он оказался там зачем-то и не один — кто-то ведь ударил его по голове лопатой. Моей, между прочим, лопатой… А как она могла попасть в руки к напавшему на Аркадия? Правильно, в том случае, если он взял ее из сарая. Я не удосужилась проверить замок там, но он явно сломан. Лопату взяли зачем-то, собирались что-то копать. Но что? Урожай собирать еще рано…

У двери приемного покоя больницы курил знакомый мне хирург Тимкин.

— О, Любовь Андреевна, какими судьбами к нам? — бросив окурок в урну, спросил он, когда я вышла из машины.

— Да вот… брат у меня… головой ударился сильно… — произнеся это, я вдруг поняла, что совершенно не продумала обстоятельств, при которых мой так называемый брат получил травму. Удар головой — версия бредовая и не выдерживающая никакой критики, и Тимкин сразу поймет это, едва снимет повязку. Вот это я вляпалась…

— У меня, понимаете, на чердаке… там стропила обиты жестью… — понесла я, на ходу придумывая хоть мало-мальски правдоподобную историю. — И в одном месте, видно, лист отогнулся, вот он и…

— Ладно, посмотрим. Санитары! — крикнул Тимкин в приоткрытую дверь. — Каталку сюда.

Пребывавшего в полубессознательном состоянии Аркадия перегрузили на каталку и повезли в приемный покой, а я, заперев машину, пошла следом. Тимкин в пропускнике мыл руки, пока медсестра пыталась узнать у Аркадия хоть какие-то данные. Но об этом мы, к счастью, успели договориться, и я, подойдя к столу, сказала:

— Давайте я все продиктую, а то он совсем что-то… — Я назвала свою фамилию и отчество, оставив Аркадию только его собственное имя и на ходу придумав дату рождения.

— Ты смотри-ка… — присвистнул Тимкин, осматривая кое-как обработанную мной рану на голове Аркадия. — Как же он так глубоко рубанул?

— Наверное, попытался в полный рост встать, не рассчитал…

— И рана грязная такая… — продолжал бубнить Тимкин, совершенно не обращая внимания на мое присутствие. — Земля, что ли? Наташа, сыворотку противостолбнячную приготовь, — обратился он к медсестре, а я вдруг испытала желание оказаться как можно дальше от этого места. Я сама казалась себе отвратительной лгуньей, а главное, совершенно не понимала, зачем это делаю. Кто он мне, этот Аркадий, обнаружившийся между клубничных грядок?

— Ну что, Любовь Андреевна, госпитализирую я брата вашего, — вплыл в мое сознание голос Тимкина. — Рану сейчас обработаем и зашьем, но кровопотеря большая, неплохо бы немного восполнить. Недельку-полторы полежит, там видно будет, — я согласно кивнула. — А вы поезжайте к себе, смысла тут находиться я не вижу. Если что — номер телефона знаете, позвоните.

— Спасибо.

Я, даже не взглянув на Аркадия, вышла из пропускника и быстро направилась к выходу, словно боялась, что Тимкин остановит меня и задаст еще какие-то вопросы, на которые у меня не приготовлено ответов.

Ощущение осталось крайне неприятное. Мне никогда прежде не приходилось так глобально врать, а особенно — человеку, который мне доверял. Хотелось в душ, горячего чаю и оказаться в теплой постели. Белье на которой теперь, кстати, придется еще менять — оно все в крови и земле. Устроила ты себе, Любаня, выходные…

Добравшись до дачи, я загнала машину в гараж, заперла ворота, несколько раз проверив, насколько хорошо сделала это — у меня вдруг возникла какая-то паранойя. В домике я, напротив, распахнула все окна, не опасаясь даже комаров, которые, конечно, не упустят случая набиться в помещение и отравить мне ночь и утро, но очень уж хотелось проветрить все внутри. Я содрала с кровати постельное белье и бросила на пол, туда, где валялась разрезанная футболка-поло Аркадия. Вот ее я точно должна в печку сунуть. Когда я подняла футболку, из нагрудного кармашка вдруг что-то выпало. Я присела — это оказался сложенный в мелкую гармошку листок. Развернув его, я увидела план своего участка и план домика, вычерченный с поразительной точностью, как будто делал его профессионал. Это совершенно сбило меня с толку — кому сдался мой участок и развалюшка на нем? Выходило, что этот «невинно» огретый лопатой Аркадий что-то искал, да мало того — имел четкий план. И наверняка знал, что ищет. А возможно, нашел и не поделил с кем-то, за что и получил благодарность в виде удара по голове. Вопросы «что искал», «что нашел» и «с кем не поделил» остались без ответов.

Записку я убрала зачем-то в кошелек, футболку сунула в печку, постельное белье, поколебавшись, унесла на веранду и там затолкала в пакет, чтобы увезти домой и выстирать, хотя очень хотелось его тоже сжечь вместе с футболкой.

Спать я легла поздно. Никогда прежде не боялась ночевать здесь, а сегодня вдруг стало так страшно, что хоть садись в машину и уезжай. Но ехать по темной пустой дороге было еще страшнее, так что я убедила себя остаться. Уеду завтра, черт с ними, с этими выходными, все равно уже испорчены.

Около пяти часов утра я вдруг проснулась, села на кровати и на всякий случай схватила топор, который с вечера положила рядом. Мне показалось, что по участку кто-то ходит. Меня сковал такой ужас, что я не могла пошевелиться, так и сидела, прижав к груди двумя руками топор. Что делать? Выйти и посмотреть? Страшно. Вызвать полицию? Нужно встать и взять телефон, который лежит на зарядке в противоположном углу комнаты, а ноги как ватные… А на участке совершенно точно кто-то был, мне казалось, я даже вижу сквозь задернутые плотные шторы, как по земле мечется луч фонарика. Как я всегда говорила людям, интересовавшимся, не боюсь ли я проводить свои дни среди трупов, «надо бояться живых». И вот сбылось — сижу и боюсь живых, обшаривающих мой участок. На крыльце послышались шаги, и я совсем одурела от ужаса — сейчас в дом кто-то войдет, и… Что «и», я додумать не успела, потому что в дверь постучали, и раздался голос Даниила:

— Люба! Любаша, я знаю, что ты здесь, видел машину в гараже. Открой, пожалуйста.

В этот момент я даже не поняла, какое чувство во мне сейчас сильнее — страх от пережитого или радость от того, что Даниил вернулся. Уронив на пол топор, я с трудом встала с кровати и, накинув шаль, пошла открывать.

В руках у вошедшего в дом Даниила действительно был фонарик, которым он осветил веранду и потом — кухню и комнату, словно искал что-то.

— Ты одна?

Он спросил это таким тоном, словно не пропадал на несколько месяцев, а просто вышел в магазин.

— На какой ответ ты рассчитываешь? — испытав укол враждебности, спросила я.

— Мне бы не хотелось услышать, что в доме кто-то есть, — просто ответил он, выключив фонарь и притягивая меня к себе. — Прости меня, Любочка… я виноват, знаю… но так обстоятельства сложились…

— Обстоятельства? — Я вывернулась из его рук и отошла к стене, плотнее завернувшись в шаль. — Какие обстоятельства могли помешать тебе хотя бы позвонить?

— Я не хотел сделать тебе больно.

— Да?! А, по-твоему, мне не было больно, когда я неделями пыталась найти тебя? Я даже матери твоей позвонила!

— Да? — удивился Даниил, снимая ветровку и вешая ее на крючок. — Она ничего мне не сказала.

— Зато много сказала мне. Оказывается, я на тебя недостаточно давила. Нужно было брать тебя за хобот — не смейся, это она так сказала, — и тащить в ЗАГС. А знаешь, что в этом самое унизительное? То, что выглядит это все так, что у меня вообще нет шансов, если только я сама инициативу не проявлю! — Я выкрикнула это почти в полный голос и едва не заплакала, вспомнив то унижение, что испытала во время разговора с его матерью. Нет, она никак меня не оскорбила, напротив, сказала, что не одобряет поступок сына, но дала понять, что и моя вина в этом тоже есть.

— Люба… — Даниил снова шагнул ко мне и крепко обнял. — Ну, так вышло. Не сердись на маму, она ведь как лучше хотела…

— Она меня даже не знает! Она меня не видела никогда!

— Это мой косяк. Надо было вас познакомить.

— Теперь уже незачем.

— Но я ведь вернулся…

— И что? Я должна растаять и все простить? Забыть эти месяцы? Сделать вид, что ничего не было?

— Любочка, я обещаю, что все будет иначе…

Я очень хотела ему верить, потому что мое сердце снова рванулось к нему, забыв обиду, но что-то внутри все-таки предостерегало — не расслабляйся, Люба, здесь много непонятного. Посмотри, послушай… не доверяй сразу, пожалеешь. Моя интуиция, правда, не раз меня подводила, но почему бы для разнообразия ей не оказаться теперь на коне?

— А почему ты решил, что я на даче? Зачем приехал?

— Ну, а где тебе быть в выходные? Ты всегда сюда рвешься после рабочей недели, — улыбнулся Даниил и сдул с моего лба прядку волос.

— А почему ночью?

— Да какая ночь, ты что? Утро такое прекрасное…

Утро действительно было прекрасным — уже показались первые лучи солнца и стояла такая тишина, которая бывает за городом, когда воздух, кажется, зазвенит, если сделать движение. Я любила в это время суток сидеть на крыльце с чашкой кофе и смотреть, как просыпается наш дачный поселок. Даниил тоже об этом знал, потому пошел в кухню и включил чайник.

— А как ты добрался сюда? Электрички еще не ходят.

— Да ты что сегодня? — удивился Даниил, насыпая в заварной чайник белые иголки китайского чая. — Допрос устроила…

— Ты не на это рассчитывал, конечно, — усмехнулась я, забираясь на табуретку с ногами.

— Точно. Думал — ты обрадуешься.

— Я обрадовалась.

— Как-то не заметно, — добродушно усмехнулся Даниил и открыл дверки посудного шкафчика.

— Не понимаю, чего ты ожидал после того, что устроил. Цветов и красной ковровой дорожки? Я вообще удивляюсь себе — почему разговариваю с тобой, позволяю в доме моем хозяйничать.

— Потому что ты меня любишь, — просто сказал Даниил и сел напротив меня. — Любочка, я все понимаю — ты обижена, даже зла… я очень себя виню за все. Но в тот момент мне показалось, что так будет лучше. Я понял, что ничего не смогу тебе предложить, ты ведь знаешь — с работы уволился, новой так и не нашел… ну, не сидеть же мне у тебя на шее, правда?

— Мог бы спросить, что я об этом думаю.

— Это унизительно, Люба. А потом я начну просить у тебя деньги на пачку сигарет? Я мужчина, в конце концов. — Даниил слегка повысил голос, и я поморщилась:

— Не кричи. Ненавижу, когда по утрам кто-то голос повышает, весь день потом насмарку.

— Да, прости… Давай чаю попьем.

— Ты так и не сказал, с чего вдруг решил вернуться.

— Понял, что не могу без тебя.

— А честно?

— Люба… хватит уже. Ты недостаточно потешила самолюбие, задавая мне вопросы, как в полиции?

— А у меня больше нет оснований тебе верить, Даня.

— Имеешь право, — кивнул он, глядя в кружку. — Но я постараюсь сделать все, чтобы вернуть твое доверие. Вот увидишь.

Я уже не была твердо уверена, что хочу увидеть это. Да, в первый момент в моей душе что-то дрогнуло, но потом всколыхнулась старая обида, и я не знала, как теперь поступить. И что-то внутри так и не давало покоя.

Весь день Даниил не отходил от меня. Мы вместе пропололи грядки, обрезали отцветшие пионы, чтобы не смотрелись такими неаккуратными кочками, перетаскали всю траву в специальный ящик.

— А что это у тебя лопата в клубнике валяется? — спросил Даниил во время перекура.

Ох, черт, я и забыла про лопату… не до нее вчера было. Не знаю почему, но мне совершенно не хотелось рассказывать Даниилу о своем вчерашнем приключении и об оставленном в больнице Аркадии.

— Ну вот… а я думаю — куда подевала… хотела там осот подковырнуть, огромный такой…

— Так давай я выкопаю, — с готовностью предложил Даниил и шагнул в клубнику, подхватив лопату. — Где?

— Да я ж выкопала… а лопату, видно, забыла.

Мне показалось или он действительно внимательно осмотрел острие лопаты и вытер его рукой? Нет, показалось… совсем нервы расшатались.

Я очень боялась, что мне вдруг зачем-либо позвонит Тимкин, и тогда придется как-то выкручиваться, но он, к счастью, не позвонил. Мы поужинали, посидели на крыльце, пока совсем не стемнело, и пошли спать.

Ночью я проснулась от странных, звуков, доносившихся с чердака, протянула руку и обнаружила, что Даниила в постели нет. Не знаю почему, но мне это не понравилось. Я встала, нашарила в темноте шаль на спинке кровати и босиком пошла на веранду. Скорее всего, Данька вышел покурить, он всегда курил, сидя за столиком на веранде и немного отдернув занавеску. Но сегодня его там не было, а дверь оказалась не заперта, хотя я точно помнила, как поворачивала ключ в замке. Но для того чтобы попасть на чердак, не требовалось выходить на улицу, лестница наверх была здесь, на веранде — я хранила под крышей разный хлам, а осенью туда же затаскивала урожай лука и яблок.

Стук, осторожный, еле различимый, но все-таки стук раздавался сверху, ровно над тем местом, где я стояла сейчас. Что делать? Полезть на чердак? Но если там не Даниил? Я вся покрылась липким потом от ужаса. Где, черт его дери, Данька, когда он так нужен?! И тут я услышала его голос — приглушенный, едва слышный. Он с кем-то говорил по телефону там, на чердаке, и я почему-то вдруг совсем расслабилась. Слов Даниила разобрать было невозможно, но то, что это он, а не кто-то другой, меня успокоило. Вышел поболтать, чтобы не будить меня, забрался на чердак, но он и прежде любил там сидеть с книжкой или телефоном, говорил, что его успокаивает запах пыли и сухих яблок. Совершенно успокоившись, я вернулась в постель, а через полчаса пришел и Даниил, забрался под одеяло и, обняв меня, пробормотал:

— Б-р-р, замерз…

— Где был?

— О, а ты не спишь? — удивился он.

— Сплю.

— На чердаке сидел. — И я спокойно уснула, убедившись, что он меня не обманул.

— Любочка, а ты домой сегодня поедешь? — спросил Даниил после завтрака.

— Да, после обеда выдвинусь. А ты что, со мной не поедешь? — Я мыла посуду, повязав старенький, еще мамин, фартук.

— Хотел спросить — не возражаешь, если я тут недельку побуду?

— Что вдруг?

— Голову хочу прочистить, мысли в порядок привести, а здесь на неделе совсем тихо, нет никого. Я бы на чердаке порядок навел, выкинул ненужное, а?

— Нет уж! Жить — живи, а чердак не тронь.

Даниил рассмеялся, откинув назад голову:

— Ты все такая же старьевщица, Любочка. Никак не расстанешься с барахлом.

— Это для тебя барахло. А для меня — память. На чердаке ничего не трогай, — повторила я внушительно, и Даниил клятвенно заверил, что не тронет даже паутину в углах, чтобы, не дай бог, не потревожить пауков, которые могут быть мне знакомы.

Я уехала домой с ощущением тревоги и какой-то недосказанности. По дороге, проезжая поворот на поселок, вдруг решила заглянуть в больницу к Аркадию. Все-таки нехорошо бросать человека вот так, совсем одного. Может, нужно кому-то сообщить о том, где он.

В отделение меня пропустили без проблем — оказывается, Тимкин, сменяясь с дежурства, предупредил персонал. Аркадий лежал в трехместной палате, одна койка была свободна, а на второй дремал, свернувшись и положив на голову подушку, какой-то дедок — судя по висевшей на спинке кровати трости.

— Привет, — шепотом произнесла я, подходя к койке Аркадия.

Он удивился:

— Надо же… не думал, что мы еще увидимся.

— Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже гораздо лучше. Голова побаливает, но это понятно…

— Я заехала, чтобы узнать — может, нужно кому-то сообщить, что вы тут?

Аркадий сморщился:

— Не стоит. Не хотелось бы обременять вас еще сильнее, и так всю пятницу со мной провозились.

И тут я вспомнила о бумажке, которую нашла в кармане его футболки.

— Аркадий, а ведь вы не случайно оказались на моей даче, правда? — внимательно глядя ему в глаза, сказала я. — Только не врите, я знаю правду и могу ее доказать. Хочется понять — зачем?

Аркадий сперва смотрел на меня ошарашенно, словно вспоминал что-то, а потом отвел глаза:

— Ну… вы правы. План нашли? Я совсем про него забыл, да и немудрено, так по голове получил…

— План я нашла, но не поняла, что именно вы хотели найти на моем участке. Вас же двое было, да? Ведь кто-то вас по голове ударил? И лопату из сарая тоже вы взяли. Не будете утверждать, что хотели картошки накопать — в конце июня?

Аркадий отвернулся к стене и натянул на забинтованную голову одеяло. Ну, я подожду, мне особенно спешить некуда, решила я и придвинула ногой табуретку. Время шло, Аркадий сопел под одеялом, я терпеливо ждала.

— Пообещайте, что в полицию не пойдете, — раздалось глуховато из-под одеяла.

— Я могла обратиться в полицию и в пятницу, и в субботу, и даже сегодня с утра. Но я сижу здесь и пытаюсь понять, что произошло. Давайте перестанем устраивать тут ясельную группу.

— Ваша фамилия Новикова, так? — Аркадий вынырнул из своего убежища и, подтянувшись рукой за спинку кровати, сел.

— Откуда вы знаете? — ляпнула я и опомнилась: — А, ну да — вы ведь тут под моей фамилией лежите.

— В общем, на вашей даче много лет назад один человек спрятал кое-что, и я хотел бы это забрать.

— А кто ваш родственник и как он попал на мою дачу?

— Это неважно. Попал он туда совершенно случайно, а вещь эту ему нельзя было в тот момент при себе держать, ну, вот он и спрятал. А потом так сложилось, что забрать не смог. Недавно он умер, но успел мне рассказать, где спрятал. Я решил забрать, вот и все. Вы ведь понимаете, что не имеете права на то, что вам не принадлежит? Если нашли — отдайте сами, мне бы не хотелось… ну, вы понимаете, я вам теперь вроде как обязан…

— Стоп-стоп-стоп, погодите… — Я сжала пальцами переносицу, пытаясь привести мысли в порядок. — Ничего вообще не поняла. Кто-то что-то где-то когда-то… что это вообще было? О чем речь?

— Небольшая коробочка. Деревянная. И в ней… — Аркадий поколебался минуту и махнул рукой: — А, что теперь-то… брошь в ней. Очень редкая и дорогая, еще дореволюционной работы. Бриллианты там — не чета нынешним. Словом, вы понимаете… Люба, я вас прошу — отдайте.

Я с опаской бросила взгляд на дедулю, лежавшего на соседней койке, — не слышит ли он нашу детективную историю.

— Не волнуйтесь, он глухой, вон и аппарат на тумбочке, — сказал Аркадий. — Без него вообще ничего не слышит, хоть из пушки стреляй. Люба, давайте договоримся, а? Я вам денег дам, хотите?

Я помотала головой. Денег я не хотела, мне вполне хватало того, что я зарабатывала. Мне нужно было только одно — как можно скорее избавиться от странной вещи, пылящейся где-то на моем дачном участке.

— Аркадий, я ничего не находила.

Его глаза вдруг стали злыми, и он зашипел, чуть подавшись вперед:

— Врете! Врете все! Нашли! А это не ваше!

— Ну, судя по всему, и не ваше тоже. А принадлежит оно тому, кто вам голову лопатой проломил.

— Какая разница! — снова прошипел Аркадий, и я поняла, что не ошиблась.

— Мне — никакой, вы правы. А вот человеку, которому принадлежит брошь, видимо, есть разница, раз он с помощью лопаты справедливость восстановить пытался.

— Да гнида он! — в сердцах бросил Аркадий. — Квартиру я снимал у его родственника… ну, того самого, что брошь эту спрятал на вашей даче. Старикан умер, а перед смертью мне рассказал. Ну, я поделился новостью с другом, а тот вдруг всполошился, стал расспрашивать — где, как… сказал, что место знает, предложил вместе поехать. А уже на даче повздорили мы, права он качать начал — мол, не твое, продадим — получишь двадцать процентов, и того слишком много. Нормально, да? Если бы не я — он вообще бы об этой броши ничего не знал…

У меня в голове закрутились нехорошие подозрения, но я никак не хотела верить в то, что сейчас происходит. Нет, это слишком жестоко…

— Скажите, Аркадий, а когда, вы говорите, умер этот ваш квартирный хозяин?

— Две недели назад.

— А жил где?

Аркадий назвал именно тот город, название которого я боялась услышать. Зажмурившись, я встала, схватилась за спинку кровати и, открыв глаза, произнесла:

— Поправляйтесь, Аркадий.

— Э-э, куда?! — в полный голос рявкнул он, когда я пошла из палаты. — Я тебя все равно найду!

— Я не прячусь, — бросила я и поскорее поспешила к выходу из отделения.

Сев в машину, я задумалась. И что мне теперь делать со всем этим? Какого черта я вообще поехала на дачу в эти выходные? Посидела бы дома, не умерла бы… А как теперь дальше жить, если никому нельзя верить? Совсем никому…

В местном отделении полиции меня встретил довольно пожилой капитан с седыми усами, очень похожий на актера, исполнявшего роль старика Хоттабыча в старом детском фильме. «Сейчас произнесет — трах-тибидох! — и все мои беды улетучатся», — грустно подумала я, понимая, что подобного, конечно, не произойдет.

Сев напротив, я сказала:

— Хотела бы заявить о находке. В моем дачном доме находится вещь, которая мне не принадлежит, зато представляет большую ценность.

У Хоттабыча взметнулись вверх седые клочкастые брови:

— Это как понимать?

— Как хотите. Мне нужно, чтобы со мной кто-то поехал и поискал, а я сдам это государству.

— Дамочка, а вам точно в больницу не надо?

— Я только что оттуда. Это не смешно. Я вас очень прошу… — и я сбивчиво рассказала все, что услышала в больнице от Аркадия, и то, до чего додумалась сама, пока ехала сюда.

Хоттабыч выслушал внимательно, подергал себя за седой ус, и я все ждала, что волосок сейчас выдернет, хотя настоящий старик дергал, кажется, бороду, а потом вздохнул:

— Это все, конечно, интересно, но сами подумайте, Любовь Андреевна, а как мы найдем эту брошь, если никто точно не знает, где она?

— У меня очень небольшой домик, думаю, вдвоем справимся.

«Тем более что и помощник там уже имеется», — добавила я про себя.

— Хорошо, — сдался капитан. — Время к вечеру, вроде спокойно все, я с вами сотрудника отправлю.

И через пятнадцать минут я уже возвращалась в дачный поселок, а рядом на сиденье недовольно хмурился старший лейтенант Виктор Смородин.

— Не понимаю, зачем мы едем, — бурчал он. — Впервые такое вижу — искать клад, чтобы государству сдать.

— Это не клад. А чужого мне не надо.

— Такое дежурство спокойное было… откуда вы взялись на мою голову, а?

— Слушайте, Виктор… вам самому не надоедает вот так нудить?

— А вы, похоже, не замужем.

— И что? Да, не замужем.

— И, кажется, не будете, если характер не поменяете.

Я обиженно умолкла. Смородин, кажется, понял, что ляпнул бестактность, и смущенно пробормотал:

— Извините, я не хотел вас обидеть.

Даниила на даче не оказалось, и я насторожилась — он ведь говорил, что поживет здесь. Мог, конечно, в магазин уйти, а он на другом конце поселка. В доме все было в порядке, и кровать заправлена, и посуда перемыта. Смородин внимательно огляделся:

— Здесь кто-то живет?

— Нет.

— А вот обманывать нехорошо, — уличил он, прикладывая ладонь к чайнику. — Вы уехали с дачи в два часа — так вы сказали в отделении, а чайник совсем недавно кипятился, горячий еще.

— А, это… вы спросили — живет ли кто, но здесь никто постоянно не живет, а сейчас тут мой молодой человек.

— И где же он?

— Наверное, в магазин пошел.

— А вы чего же в город?

— Мне на работу завтра.

— А ему?

— А он временно не работает.

Смородин хмыкнул:

— А говорили, что не замужем.

— Не замужем. Может, мы все-таки приступим? Давайте с чердака начнем.

Смородин пожал плечами и вышел на веранду:

— Лестница — на чердак?

— Да. Только вы аккуратнее, там пыльно.

Забравшись под крышу, Смородин присвистнул:

— А говорите — пыльно…

Я поднялась следом и остолбенела. Все на чердаке было перевернуто вверх дном, по всему полу раскатились яблоки, из двух сундуков было вывернуто содержимое, даже старые альбомы с фотографиями валялись тут и там, беспомощно раскинув страницы, как мертвые крылья.

— Думаю, ваш молодой человек тоже что-то знал.

— Разумеется. Он потому и вернулся, — машинально проговорила я, не веря своим глазам. Мне было не жаль того, что Даниил, возможно, нашел брошь и теперь шагает с ней в неизвестном направлении. Мне было жаль себя и одновременно противно оттого, что снова оказалась дурой, поверила ему и разрешила здесь остаться. Он не старые вещи на чердаке разворошил, он снова перевернул все в моей душе, натоптал и ушел, доказав еще раз, что любить меня не за что, а вот использовать — всегда пожалуйста.

У Смородина зазвонил мобильный, он отошел в дальний угол и ответил. Я не прислушивалась к разговору, сидела беспомощно на старом стуле и тупо смотрела перед собой. Я — действительно старьевщица, которая хватается за воспоминания и ради этих воспоминаний позволяет плевать себе в душу. Надо было выгнать Даньку еще тогда, ночью, и сейчас я не чувствовала бы себя настолько униженной и использованной. Он пришел сюда не ради меня. Он пришел потому, что Аркадий рассказал ему об этой броши. А брошь эту его дядя, проведший половину жизни в местах заключения, явно когда-то украл и спрятал на черный день. И так уж вышло, что сделал он это на моей даче, будь она неладна…

— Посмотрите, что мне сейчас начальник прислал, — вывел меня из раздумий Смородин и сунул в руки свой мобильный.

На экране я увидела изумительной красоты брошь в виде тонкой ветки с листьями, на каждом из которых был укреплен прозрачный камень — как будто капли росы.

— Это она? — спросила я, возвращая телефон.

— Да. В розыске давным-давно, украдена из частной коллекции. Единственный экземпляр, бриллианты высокой чистоты, ручная работа.

— Но ведь ее даже продать невозможно, раз она в розыске.

— Ну если частному лицу… знаете ведь, сколько развелось людей с дурными деньгами, они могут любую сумму выложить — вещь-то коллекционная. А теперь давайте-ка вашим молодым человеком вплотную займемся.

Этим я заниматься совершенно не хотела, не было сил. Как не было сил признать, что я непроходимая дура, доверчивая старьевщица, которую обманули и опять бросили. Ведь любому понятно, что больше я никогда не услышу голоса Даниила и уж тем более не увижу его.

Сообщив Смородину все, что знала, я попросила разрешения уехать.

— Я не могу больше тут находиться, — сказала я жалобно. — Я вообще сюда больше не смогу приезжать.

— Ну, это вы зря. Домик у вас очень уютный.

— Вам нравится? Дарю.

Смородин покачал головой:

— Вы, Любовь Андреевна, удивительно слабонервная и импульсивная для человека вашей профессии. Сейчас поезжайте домой, отдохните, а через недельку возвращайтесь. Вот увидите — все покажется неважным. А дом — он же память, как я понял. Нельзя памятью раскидываться. Но если в гости пригласите — я приеду с удовольствием, — сказал он и чуть покраснел. — И если номер телефона дадите — тоже буду рад.

Даниила задержали через три дня при попытке продать брошь. Дальнейшая судьба и броши, и самого Даниила меня совершенно не интересовали. Его мать звонила мне несколько раз, просила приехать, но я в конце концов решилась и внесла ее номер в черный список, где ранее оказался и номер ее сына.

На дачу я снова приехала только в конце июля и первое, что сделала, перебрала хлам на чердаке, выбросив все, что не имело никакой ценности. Виктор Смородин звонил мне несколько раз, мы разговаривали на какие-то отвлеченные темы, а однажды он напрямую спросил о том, когда же я появлюсь на даче. И я, не раздумывая, пригласила его в гости. Мы сидели на веранде, пили чай со свежим клубничным вареньем и изумительными булочками, которые Виктор привез, сказав, что они от его мамы.

— Она очень удивилась, когда я сказал, что у меня свидание, — признался он. — Так-то некогда, работаю много, в отделе некомплект, приходится сутки через двое, тут уж не до романов…

— А ты сказал, что собираешься на свидание со старьевщицей? — спросила я, улыбаясь.

— Сказал! — захохотал Виктор. — И мама настоятельно просила, чтобы я и ее с тобой познакомил. Она очень любит старые фотографии.

И мне вдруг стало так легко на душе, словно вместе с частью хлама я выбросила что-то, мешавшее мне жить и дышать. И можно было даже начать строить планы — почему бы и нет. Тем более что Виктор, похоже, тоже был не против.

Мы пили чай, ели булочки с вареньем, над круглым столом мягко светил абажур, отбрасывая кружевные тени по сторонам и создавая какой-то почти старинный уют и покой. Кончался июль, а у меня, похоже, начиналась новая жизнь.