Black & Red

Татьяна Степанова, 2009

Ради любви… На что можно пойти ради любви? Катя Петровская, капитан милиции, сотрудница пресс-центра УВД, вспомнила залитую кровью лестницу, пакет с его жутким содержимым в руках эксперта, заросшую крапивой канаву, нагнувшиеся до земли ветви яблонь с червивыми плодами, темную фигуру, всем своим весом налегающую на веревку, перекинутую через сук. Лицо, искаженное бешенством… Так на что можно пойти ради любви?.. Принимая участие в расследовании дела об убийстве двух молодых женщин, Кате пришлось заглянуть в черный омут человеческой души. Соприкоснуться с самым запретным, самым темным… И убедиться – реальность иногда превосходит самые страшные сны…

Глава 4

Облицовочный камень

Ленинский проспект перекрыли как раз в тот момент, когда очередь на движение под зеленый светофор дошла в нескончаемом потоке машин до Владимира Жуковского. Тронуться должен был с места, а тут вместо зеленого — красный, и гаишник показывает жестами: стоять, не рыпаться. И все это, когда дико опаздываешь на работу. Опаздываешь после вынужденного прогула, насчет которого только вчера униженно объяснялся с шефом по телефону: «Не могу выйти, потому что мои семейные обстоятельства…»

«Привезли облицовочный камень для вестибюля, — проскрипел шеф. — Владимир Николаевич, это ваши прямые обязанности — следить за ремонтными работами здания».

Прямые обязанности сорокадвухлетнего офисного служащего, который когда-то учился на юриста, а вкалывает менеджером, по сути совмещая должность завхоза и коменданта здания. Юристов сейчас как вшей, переизбыток. Въедливым, опытным практикам-крючкотворам мест не хватает, а тут он, Жуковский, который и дня не работал ни в адвокатуре, ни в суде, ни в нотариате.

Образование всегда было его больным местом. Жуковский стиснул руль. Не то что у братца Алешки. Он всегда и везде был первый — в школе золотой медалист, в университете. В школе учителя в один голос твердили: «Мальчик гениально одарен». Когда в 1973 году Володька Жуковский пошел в школу, он уже тогда был братом того самого Жуковского Алексея, который в свои двенадцать лет участвовал в математических олимпиадах для старшеклассников.

О нем уже тогда трубили во все медные трубы. Трубят и сейчас. Косвенно трубят почти каждый божий день.

Вот на сиденье газета «Аргументы недели». И там статейка. В пробке стоишь на Ленинском, отчего же не глянуть статейку. «Испытания авиабомбы объемного взрыва прошли на военном полигоне в Баренцевом море. Военные засекретили почти все данные, но они дают понять, что итоги испытаний превзошли их самые смелые прогнозы. Военные утверждают, что боеприпас создан с использованием нанотехнологий. На практике это может означать применение композитных взрывчатых веществ, спроектированных на атомарном уровне».

Может, другой и не обратит внимания на статейку, а ему, Жуковскому-младшему, ясно: старший братец и тут постарался, проявил себя как выдающийся, гениальный…

Владимир Жуковский стиснул руль, стиснул зубы. И тут по резервной полосе мимо них, томящихся в пробке, промчался кортеж: черные джипы с мигалками, черный микроавтобус, машины сопровождения. Ах-ах-ах, что вы, что вы…

Нет, это не брат. Это кто-то покруче, повыше, но… Брат тоже сейчас может вот так — проехаться с ветерком. Имеет полное законное право. Он много чего имеет сейчас.

«Алеша всего добился сам. И он нам поможет. Он и так нам всегда помогает. Я попрошу его, и он…» — а это уже слова жены Оксаны. Вот бабы — суки лживые, выходила ведь за него, дочь вон ему родила какую. А теперь, когда старший брат Алешка высоко взлетел — рукой не достать, только он у нее на языке, только о нем она целыми днями и твердит: Алексей добился, Алексей помогает, Алексей выручит, позвонит, даст денег…

Черных с мигалками давно и след простыл. Но путь по-прежнему закрыт. Кого-то еще ждут. Может, брата Алешеньку?

Жуковский скомкал «Аргументы недели». И тут же устыдился своего порыва. Тихо, тихо, надо держать себя в руках. Надо контролировать себя, не доводя дело до срыва, а то будет как в прошлый раз…

В тот раз он, кажется, напугал Оксану, по крайней мере, она не ожидала от него такой вспышки ярости. Это было в присутствии тещи, та вечно суется во все. И такой момент, как замена кухни, конечно же, не могла пропустить. Он предложил взять кредит в банке на покупку новой кухни. А жена Оксана… Она так мило улыбнулась: зачем кредит, Вовка, мы попросим денег в долг у Алеши, он мне сказал, что мы можем всегда располагать им. Не надо будет платить проценты, просто попросим у него в долг, и все.

Это «и все» и ее глупая улыбка заставили его тогда… кажется, он что-то разбил в этой чертовой кухне. С тещей случилась истерика — он, видите ли, ее до смерти напугал. Ведьма… Они всегда с Оксаной заодно. И всегда говорят о брате. Причем в превосходной степени, почти с мистическим восторгом. А когда увидели его по телевизору на заседании Госсовета, то вообще… Укрепление национальной безопасности страны — тема государственной важности. Особенно после «пятидневной войны». У них были такие лица, словно это божество явилось им обеим на телеэкране. Он вырубил телевизор и шваркнул пульт об стену. И тогда… Тогда жена обратилась к этому Деметриосу — психотерапевту. От кого-то из подруг услышала о нем и поставила ему, Владимиру, ультиматум: или пройдешь курс в несколько сеансов, или «мы с мамой и с дочкой переедем на время жить в дом Алексея, он не имеет ничего против».

Братец в своей христианской благотворительности бедным родственникам и на это был способен — дать приют его перепуганному семейству.

Конечно, там все условия, там обслуга, это же фактически правительственная резиденция. И он там один живет — холостой, занятый по горло делами государственной важности в системе организации вопросов обороны и безопасности. Какой-то суперсовременный сверхзасекреченный военный проект, объединяющий сразу несколько отраслей, несколько направлений, связанных с нанотехнологиями на атомарном уровне.

ЧТО ЕЩЕ ЗА ЧЕРТОВО СЛОВО ЭТИ НАНОТЕХНОЛОГИИ? Почему я, я — Владимир Жуковский, понятия не имею, что это за чертово волшебное слово? И почему мой брат это знает, и для него, ученого, оно открывает такие возможности в области государственной карьеры, менеджмента самого высокого уровня. Почти мировые перспективы… Да еще правительственная резиденция на Рублевке, обслуга, охрана. Живет там совсем один, даже собаки не завел — некогда, говорит, брат Володя, одна работа, только работа, приезжаю домой в двенадцать ночи, уезжаю в семь утра. А ночью бывает звонок — то из Минобороны, то из ядерного института, а то из Кремля.

Охрана…

Стриженые лужайки ухоженного парка…

Залитый огнями зал заседаний Госсовета…

Жена Оксана, наверное, не прочь сменить их двухкомнатную квартирку на эту самую резиденцию. Квартирка для них двоих сразу после свадьбы была ничего. Но потом родилась дочка, а к ней пластырем прилипла теща, переехала, перебралась плотно, что называется, намертво и…

«Прекрасная женщина твоя Оксана, — сказал ему как-то брат. — Вот мне бы такую найти. А я, видишь, не нашел, не умел найти. Сорок семь мне, а я все дома своего не имею. Сплошная казенщина».

Охрана…

Стриженые лужайки…

Пуленепробиваемый «Мерседес» с мигалкой и водителем в бронежилете…

Он что же, братец, жалуется, что ли, на ВСЕ ЭТО?!

Тихо, тихо, только не надо, возьми себя в руки… Зависть… Нет, братец, это не зависть, это что-то другое… Другое…

Если бы это ты ехал сейчас мимо по резервной полосе, то это было бы совсем нестерпимо, невозможно… Но это не ты. И слава богу… слава богу… Обошлось… Обошлось?

Пластиковый обод руля, который Владимир Жуковский чувствовал под пальцами всего секунду назад, словно растаял, растворился в воздухе, отравленном бензиновой гарью. И сами эти руки стали иными, как будто уменьшились в размерах. На тыльной стороне выступили пятнышки цыпок. Это когда они с братом Алешкой возились с головастиками — пересаживали их в банки со свежей водой. Это было на даче под Москвой. Кажется, дачная станция Узловая, да, там они жили в то лето. Сколько же лет назад это было? Тысяча? Миллион?

А цыпки-то на руках — вот они до сих пор… Брат Алешка был старше его, но никогда не задирал носа. Он всегда был самый верный его защитник — и в школе, и на даче от местных пацанов. Он был добрым — даже головастиков жалел, выхаживал, воду заставлял менять, чтобы не сдохли. Он был умным, всегда что-то читал, решал, какие-то формулы чертил на полях. А в школе он был в совете пионерской дружины, а сейчас вон в Госсовете, в правительстве…

А цыпки-то на руках?!

«Не надо будет платить проценты, мы попросим денег в долг у Алексея» — это сказала жена Оксана. Тогда там, на даче, он вообще и думать не думал, что когда-то у него будет жена. Он… ОН ПОМНИЛ ВСЕ ТАК ЯСНО, ТАК ОТЧЕТЛИВО. Они жили на даче, и брат защищал его от местных, чтобы не обижали, не лупили. Даже дрался из-за него. А ему на лето по внеклассному чтению задали кучу книжек прочитать. И это было так скучно. Но однажды брат сказал ему: есть книжка про шпионов, не оторвешься. Это была «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара. Они все тогда были такие пионеры, такие пионеры…

Что же это такое происходит? Светофора не видно, не разобрать, какой там свет горит — красный ли по-прежнему или зеленый. Не сигналят, значит, движение закрыто, но отчего же тогда…

Владимир Жуковский увидел свои руки — детские руки в цыпках. Как произошла с ним такая метаморфоза, он не мог уяснить себе вот уже сколько лет — но это бывало с ним, случалось. И в последнее время все чаще, чаще, чаще…

Желтые кожаные сандалии, детские сандалии на загорелых ногах. Коленка в зеленке, свежие царапины, капли пота на лбу. Он куда-то бежит. Бежит так, словно от этого зависит все, ВСЕ ЗАВИСИТ.

НАДО УСПЕТЬ.

Потом спускается по какой-то обрывистой тропинке. Тянет сыростью и еще чем-то затхлым, вонью какой-то тянет, тленом, мертвечиной. Но он не должен бояться. Он должен…

Перед глазами стена — серый камень, паутина трещин, поросших мохом. Серый камень, какие-то развалины. Здесь есть тайник, расщелина. Он сует туда руку и с придушенным криком отдергивает — что-то черное, блестящее, многоногое, шевеля усами, поводя хитиновыми челюстями, нацеливается на его пальцы. Насекомое, мерзость, трупоед… Ну, трупоед, тебе сейчас будет пожива.

Он не должен ничего бояться. Разве это не слова его брата? Он так любил повторять их. Смелый, благородный, гениальный мальчик… Мальчик…

Мальчик с руками в цыпках, с голыми коленками в зеленке, одетый в шорты и защитного цвета курточку, мальчик в пилотке и красном галстуке сует руку в тайник и вытаскивает что-то, завернутое в лист лопуха. Это пистолет системы «браунинг». Владимир Жуковский чувствует пальцами холодок его рукоятки. Он видит это как бы со стороны и вместе с тем — это он сам там, внизу, припав по-лягушачьи на корточки перед этими серыми камнями, руинами чего-то «бывшего», поросшего травой, кустами. Это раздвоение пугает его всегда больше всего. Раздвоение — это шизофрения. Неужели шиза? Но об этом они с этим чертовым психологом пока что не говорили…

«Надо контролировать себя. Принимать лекарства. Я выпишу вам. Это совершенно безвредный препарат, однако не злоупотребляйте».

Он и не злоупотреблял. Выпил всего одну таблетку и забросил. Пальцы чувствуют холод металла. И Ленинского проспекта никакого нет. Есть только сырой овраг, из которого нужно выбираться наружу, чтобы…

Мальчик карабкается по тропинке вверх. И вот уже — солнце, пятна на летней траве, дачная дорожка. А на ней фигура.

В той памятной книжке «Судьба барабанщика» двое шпионов давали деру с дачи. Только было это не под Москвой на станции Узловой, а под Киевом. Двое взрослых шпионов, врагов. А тут на дачной дорожке всего один. Всегда, вечно один ВРАГ.

Мальчик с голыми коленками в зеленке вскидывает пистолет, сдергивает предохранитель.

Фигура на дачной дорожке. Вот он идет. Вот замечает. Поднимает руку к лицу, защищаясь. Поздно! Выстрел.

ВЫСТРЕЛ!

Каждый раз пуля попадает в цель, но в разные места. Иногда в глаз, и он лопается, как стеклянный шарик, пачкая слизью и кровью щеки, подбородок. Иногда пуля попадает в пах, и наружу на метр бьет фонтан крови из пробитой артерии. Иногда пуля попадает в сердце. И тот, в кого она попала, падает, словно подкошенный, даже не охнув. Но это неинтересно. Лучше когда пуля попадает в живот, пробивая брюшину. Потому что тогда тот, в кого она попала, умирает не быстро, мучительно, царапая ногтями траву, хрипя и…

Мальчик с пистолетом подходит ближе. Наклоняется над телом. Сейчас, вот сейчас он так близко, так близко, что можно даже увидеть бисеринки пота на его детских висках. Подбритый детский затылок, нежную ложбинку на шее. Вот он оборачивается.

Блаженная улыбка кривит его губы. Потом верхняя губа вздергивается, словно в оскале, обнажая острые клыки, которые впиваются в…

Владимир Жуковский укусил себя за кисть. Все, я сказал ВСЕ, довольно, хватит!

Это ВСЕ. И больше не будет ничего. Только Ленинский проспект. Только дорога. Дорога…

Он не сумасшедший.

Даже если ВСЕ ЭТО повторяется раз от раза все ярче, все сильнее, он не сумасшедший.

Он едет на работу. Он управляет своей машиной. Вон и светофор горит зеленый.

Как будто и не было ничего — пробки, правительственного кортежа, «браунинга», спрятанного там, в расщелине среди серых камней.

Как будто не было ничего.

Ничего. Никогда.

В офис, расположенный в Соймоновском переулке, Владимир Жуковский вошел с десятиминутным опозданием. Отметил карточку регистрации на пульте охраны. И застыл, словно его внезапно ударило громом.

В просторном вестибюле нового офисного здания, которое занимал инвестиционный фонд «Евразиягрупп Лимитед», кипели отделочные ремонтные работы. Целая бригада штукатуров и каменщиков декорировала стены облицовочными плитами из серо-зеленого мрамора.

Бригадир, завидев опоздавшего Жуковского, поспешил к нему: облицовочный камень привезли вчера в его отсутствие и спешно начали работы, стараясь уложиться в контракт и в смету.

— Владимир Николаевич, мы эту часть вчера уже почти закончили…

— Это что? — спросил Жуковский, указывая на серую стену. Ту самую стену, которая здесь и сейчас окружала его со всех сторон. Не оставляя выхода, не оставляя надежды.

— ЭТО ЧТО???

— Это плитка… облицовочный камень…

— Это что?! — взревел Жуковский (которого в офисе в общем-то держали за тихого, неконфликтного сотрудника. Неудачника по полной программе.) — Это что такое, я вас спрашиваю?!

Он схватил молоток, забытый кем-то из рабочих на стремянке, и с размаха ударил по облицованной мрамором стене.

По серой матовой глади зазмеились трещины. Несколько плиток с грохотом отвалилось.