Естественное убийство. Невиновные

Татьяна Соломатина, 2012

Прекрасным субботним утром судмедэксперт Всеволод Северный мечтал лишь о стакане хорошего виски в компании бессмертных «Мёртвых душ»… Но вместо спокойного уикенда Северный получает труп дочери олигарха в ванне особняка, новорождённого в коробке из-под обуви, причитания Риты Бензопилы, слишком красивую Алёну Дмитриевну Соловецкую и безумных детишек друга в довесок. Он всего лишь хотел почитать, а вынужден половником хлебать прямо из жизни глупость и трусость, хитрость и жадность, расчётливость и безрассудство, любовь и ненависть. Всё то, что отличает венец творения – homo sapiens – от животных. Может быть, прав безумец Руссо? И все айда назад, к природе? Но увы… Утопии жизнеспособны только в головах ещё живых тел. А жизнь, хоть весьма привлекательная и забавная штука, всё же куда более жестокая, чем смерть. Не будь он Всеволод Алексеевич Северный, признанный в танатологии авторитет! Так что это не последнее навязанное Северному расследование.

Глава шестая

— Алёна? Последний раз, когда я виделся с вашей сумасшедшей семейкой, твою жену всё ещё звали Леся… — Северный присмотрелся к другу внимательнее. И несколько озадаченно спросил: — Соколов, чем у тебя пузо перемотано? Антицеллюлитный компресс? Шоколадное обёртывание? И говнецом потягивает. Или это от Дария? Дарий, ты воздух испортил?

— Это не я!!! — обиженно проорал Дарий. — Это она обосралась! Только и делает, что жрёт и срёт! — и мальчик-ябеда торжествующе потыкал пальчиком в нашлёпку на папином пузе.

— Дарий, засранец! — педагогически прогрохотал Сеня. — Я тебе сколько раз говорил, что не «жрёт и срёт», а «ест и какает»!

— Ты сам, папа, так говоришь! Почему это у тебя она жрёт и срёт, а у меня она должна есть и какать?

— Потому что «жрёт» и «срёт» — это взрослые слова! А маленьким мальчикам вроде тебя надо ещё говорить детские слова. Ест и какает.

— Дядя Сева!!! — опять оглушил мальчишка Северного. — Это она покакала! Но воняет по-взрослому, как будто насрала! — торжествующе резюмировал Дарий.

— Какой он, сука, сообразительный! Какая скорость мыслительных реакций! — умилился Сеня. — За словом в карман не полезет, весь в меня!

— Прекратить морочить мне мозг! — скомандовал Всеволод Алексеевич. — Чётко и быстро объяснили мне, кто насрал, пардон, накакал? Папино обёртывание?

— Это не обёртывание, это — Георгина. Так просто удобнее её носить, — извиняющимся тоном сказал Сеня. — В слинге. Леська слинг купила как-то по случаю, ещё когда Жорыча родила. Пару раз поносила и больше не стала. Георгину не носила. Да и когда ей детишек в слинге носить? Она всё время за рулём. На работе и, вот, в Академии бизнеса теперь. А нянькам как зарплату ни поднимай, они с ними сверхурочно не хотят оставаться… Алёна!!!

— Колоти громче. Ты же сам, идиот великовозрастный, установил там ещё одну свето-водо-звуко-воздухо-тепло-холодонепроницаемую дверь. Полагаю, чтобы ужас из твоей квартиры не распространялся в ноосферу, не проникал в мир нормальных людей… Только заботой обо всём мирном человечестве я могу объяснить подобный поступок. А если учесть, что звонок у тебя исключительно и только бутафорский, то…

— Сева, ну всё как-то руки не доходят! Клянусь, я сделаю!

— Ты клянёшься уже давно. Ты или не клянись, или крест сними. Вместе с Библией с прикроватной тумбочки. Руки у него не доходят…У тебя вообще только одно место до дела доходит… Так, Дарий, слазь с меня немедленно. Георгине всего четыре месяца, так папка потому и носит её в тряпке. Ну и потому что папка. А ты мне — никто. И к тому же чуть не спровоцировал у меня разрыв мочевого пузыря от внешних воздействий. Ваша Алёна что-то долго не идёт… Кто она такая, кстати?

— Папина однокурсница!!!

— О, папина однокурсница? Слава богу. Пожилые женщины меня не интересуют!

— Она красивая! — обиделся за неизвестную Алёну Дарий. — Когда вырасту, я на ней женюсь!

— Геронтофилия ненаказуема, если по обоюдному согласию сторон. Но я бы на вашем месте, Семён Петрович, показал бы отрока психиатру.

— Папа сам бы на той Алёне женился в своё время, — хмыкнул Сеня. — Да от ворот поворот дали.

— Как же Олеся Александровна допускает присутствие в вашем доме этой роковой женщины?! — делано ужаснулся Всеволод Алексеевич.

— Ты сам всегда настаивал на том, что Леся — умная. Кроме того, она любит Алёну. И Алёна, между прочим, тоже умная. И кроме того, её всегда интересовали мужчины совсем иного типа.

— И какого же?

— Такого, как ты!

Если бы в этот момент не сдохли батарейки в налобном фонарике, внезапно ставшем из чрезмерно яркого слишком тусклым, Северный увидел бы, что у его молодого друга какая-то слишком жизнерадостная мина.

— Даже китайские батарейки подчиняются космогоническим законом бытия и перед окончательным угасанием могут имитировать жизнь якобы осознанными и осмысленными действиями. Но агония есть агония… Сеня, друг мой, если нам в ближайшие пару минут не откроют дверь, то я помочусь прямо здесь. Дарий, — обратился он к довольному мальчишке, мечтавшему, чтобы дверь не открывали никогда и он так бы стоял и стоял, держа за руку большого, красивого, умного, таинственного дядю Севу, — что ещё расскажешь про неведомую мне прежде Алёну? Смотри, оказывается, я не всё знаю про твоего папку, хотя почти десять лет регулярно выношу его словоизвержения.

— У Алёны на руке татуировка. Рогатая лошадь и пятнистая кошка.

— Единорог и леопард? Как интересно… Единорог — мифическое существо, символизирующее целомудрие, а леопард — символ жестокости, свирепости, агрессивности, неустрашимости и неусыпности. Эта Алёна — толстая старая дева? Хуже старухи может быть только толстая, злобная старуха-девица с недремлющим оком.

— Я тебе уже сказал, что она — красивая! — Дарий топнул ногой и вырвал руку у дяди Севы.

— Вот оно, брат Дарий. Не из-за дихотомии добра и зла теряют друзей мужчины, а банально из-за баб. Стоять тебе теперь в темноте этого заваленного хламом коридора без моей руки, а всего мгновением прежде мечтал ты о том, что дверь не откроется никогда, и будешь ты ладонь к ладони с дядей Севой, и на вас нападут пираты или вампиры, но ты спасёшь дядю Севу ценой собственной никчёмной мальчишеской жизни, а теперь готов растереть его в порошок из-за какой-то…

— Откуда ты знаешь, о чём я мечтал? — восхищённо спросил пацан и снова уцепился за руку Северного, забыв об Алёне.

Но тут наконец дверь открылась. Вот всегда бедным детям кто-то обламывает мечты. И — конечно же! — первой в очереди на облом вашей мечты будет ваша же младшая сестра!

— Даша — дура! — сообщил ей Дарий.

— Сам дурак! — ответила ему семилетняя сестрёнка. И, кинув плотоядный взгляд на Всеволода Алексеевича, раскраснелась, как спелый арбуз.

— Ты эдак когда-нибудь до апоплексии себя доведёшь любовью ко мне, деточка! — сказал крохе Северный. Затем наклонился к ней и поцеловал в щёку. Даша аж взвизгнула от счастья и тут же скрылась в недрах соколовской квартиры. И уже оттуда прокричала:

— Дядя Сева, я вам сегодня нравлюсь?

— Ты мне всегда нравишься, котик. Ты единственный оазис чистоты под этой загаженной крышей. Я всё заметил, не волнуйся. И новое платье, и бусы, и причёску волосок к волоску, как у английских леди из сериалов. Ты — прелесть, и я уже жду не дождусь, когда ты вырастешь и бросишь своих засранцев маму и папу. — Всеволод Алексеевич говорил негромко. Повышать голос не было необходимости. Маленькая Даша Соколова всегда очень ждала его. Всегда принаряжалась, причёсывалась и украшалась. Выходила его поприветствовать. А затем — пряталась за ближайшим дверным косяком и млела от присутствия дяди Севы. Млела и подслушивала. Подслушивала — и млела.

Интерьер и обстановка Сениной квартиры потрясали воображение даже самых стойких, повидавших на своём веку немало эклектики. Дорогущая мебель в коридоре была вся измазана пластилином и исцарапана. Обои — ох, лучше не вспоминать, сколько Семён Петрович отдавал за рулон, — размалёваны гуашью, акварелью, фломастерами, цветными карандашами и чем только можно и нельзя представить. Кожаный диван и кресла гостиной были истыканы, изорваны, ошельмованы, как будто не милые детки тут жили, а стая безумных котов. В детскую без дрожи могли бы зайти разве что бойцы войск специального назначения. Спальня Сени и Леси отдалённо напоминала помещение, приспособленное для проживания. Но ровно полчаса после того, как её убирала приходящая домработница. Детишки всё равно врывались в оазис родительского обитания, скакали по кровати, испоганив уже не один ортопедический матрас, качались на гардинах и поливали соком и газировкой клавиатуру родительского компьютера. Игрушки (а также скелеты игрушек, остовы игрушек и игрушечная крошка) ровным слоем усыпали все горизонтальные поверхности в квартире. Включая ту самую родительскую спальню и родительское же ложе. Детское тряпьё висело даже на люстре.

Но если бы человек с хорошо развитым воображением мог представить себе, что в квартире семейства Соколовых пусть ненадолго, на каких-нибудь пять минут, наступил бы порядок, то этот человек непременно бы вспомнил всё того же Гоголя:

«В доме его чего-нибудь вечно недоставало: в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щёгольской шёлковой материей, которая, вероятно, стоила весьма недёшево; но на два кресла её недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею… Ввечеру подавался на стол очень щёгольской подсвечник из тёмной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щёгольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале, хотя этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги…»

Сегодня вечером по коридору плюс ко всему ещё и кружился лебяжий пух. И кажется, отец семейства Соколовых заметил это только сейчас. Поскольку на этот пух уставился его друг — чистюля, педант, любитель открытых пространств, законченных форм и гармонии.

— Перед твоим приходом Дарий с Дашей на подушках подрались! — коротко пояснил Сеня.

Всеволод Алексеевич в ответ только махнул рукой. И тут же заскочил в туалет, в который раз подивившись, как можно так изгадить дорогущие сантехнику и плитку и почему у Семёна Петровича такое замурзанное зеркало, несмотря на регулярно, чуть не каждый день, приходящую домработницу.

Пожалуй, только на кухне ещё можно было относительно спокойно посидеть, не опасаясь, что из неожиданной точки пространства на тебя свалится флакончик шампуня, прихваченный из какого-нибудь пятизвёздочного отеля, или ребёнок. Хотя кухня тоже была территорией небезопасной для психики эстета. На столешнице из натурального дерева, сделанной на заказ, всегда была липкая лужа. Современный кухонный комбайн, ещё не так давно сверкавший никелем, стал похож на битого жизнью пропойцу-забулдыгу: тусклый, развалившийся на части, покоящиеся среди завалов из почерневшей банановой кожуры, баночек из-под йогуртов и конфетных обёрток. Дорогие занавеси были грязными. Оконное стекло — запятнанным, некогда белоснежный холодильник — весь в прорехах из-под магнитиков. Там, откуда вездесущие детские ручонки срывали «цацу», привезённую мамой-папой из очередных заграниц, виднелись фрагментарно-белые поля среди серого налёта.

Конец ознакомительного фрагмента.