Естественное убийство. Невиновные

Татьяна Соломатина, 2012

Прекрасным субботним утром судмедэксперт Всеволод Северный мечтал лишь о стакане хорошего виски в компании бессмертных «Мёртвых душ»… Но вместо спокойного уикенда Северный получает труп дочери олигарха в ванне особняка, новорождённого в коробке из-под обуви, причитания Риты Бензопилы, слишком красивую Алёну Дмитриевну Соловецкую и безумных детишек друга в довесок. Он всего лишь хотел почитать, а вынужден половником хлебать прямо из жизни глупость и трусость, хитрость и жадность, расчётливость и безрассудство, любовь и ненависть. Всё то, что отличает венец творения – homo sapiens – от животных. Может быть, прав безумец Руссо? И все айда назад, к природе? Но увы… Утопии жизнеспособны только в головах ещё живых тел. А жизнь, хоть весьма привлекательная и забавная штука, всё же куда более жестокая, чем смерть. Не будь он Всеволод Алексеевич Северный, признанный в танатологии авторитет! Так что это не последнее навязанное Северному расследование.

Глава вторая

Вскоре Северный был на месте. Без проблем проехал шлагбаум. Ворота предупредительно распахнулись метров за пятьдесят. «Интересно, автоматика или обученный “номер” на кнопке перед видеомонитором?» — мелькнула мысль. В любом случае его ждали. К машине тут же подскочил форматный парень — охранник из бывших кадровых, хоть и, разумеется, по гражданке. Показалось даже, что еле сдержался, чтобы не козырнуть. Дисциплинарные рефлексы хоть и условные, но въедливые.

— Всеволод Алексеевич? Прошу. Вас ждут.

Они прошли по ухоженной дорожке, петлявшей среди ровно подстриженных газонов, поднялись по лестнице на каменную террасу, обнесённую вычурной ковкой под «райские яблочки», и сквозь большие стеклянные двери вошли в просторный холл, на удивление — для иных богатых — со вкусом обставленный. К тому же — никаких росписей на стенах, никаких зарослей из пальм. Всё стильно и неброско. И очень дорого. На бежевом кожаном диване сидел заплаканный молодой мужчина. Смазливый, но из серии «никакой». В мужчине только внешняя привлекательность редко бывает достаточной. Необходимо что-то ещё. Интеллект. Характер. Личность. Желательно — три в одном. Тогда никакая красота не помешает. Что правда, триединству «Интеллект. Характер. Личность» никакая внешняя непривлекательность не повредит. Для мужчин фенотип куда менее самоценен, чем для женщин.

«Смазливая рохля», как про себя сразу же окрестил Всеволод Алексеевич молодого человека, всё ещё периодически всхлипывал. У распахнутого окна, спиной к входной двери, стоял другой — седой и покрепче. Охранник подошёл именно к нему и тихо, но чётко отрапортовал:

— Леонид Николаевич, господин Северный прибыл.

Стоявший у окна развернулся и… Перед Северным предстал сильный пожилой мужчина, как будто только справившийся с предательской мимикой. Такие мужские лица — несущие на себе неявные для прочих, но очевидные для опытного глаза следы волевого овладения собой, — куда страшнее ликов истерики и гримас слёз. Вот он, истинный потерпевший, если применим этот протокольный термин к страданию. Вовсе не диванная плакса, а именно этот человечище с углублёнными морщинами на лбу, с оконтуренными складками носогубного треугольника, со скатившимися со скул желваками. Северный мог поспорить на свою профессиональную репутацию, что несколько часов назад этот человек выглядел иначе. Но что-то царапнуло, какой-то неуловимый диссонанс. Хотя, навидавшись за свою долгую профессиональную жизнь ликов скорби, горя и беды, Всеволод Алексеевич уже ничему не удивлялся. Иных именно спасательный круг злобы выручает от гибели в бездне отчаяния. Сложные экспертизы, в коих господин Северный спец, не выносят преждевременных выводов, а также симпатий и антипатий. Только факты. Итак, есть рыдающая смазливая рохля помоложе, есть удручённый злой сильный мужик постарше и, значит, где-то тут есть дорогое им обоим тело. Если бы в теле всё ещё была душа, то вместо судмедэксперта тут была бы «Скорая». Это и есть первый смысл прочитанной мизансцены. Самый правильный. Хотя и поверхностный.

— Здравствуйте, Всеволод Алексеевич. Я — Корсаков. Леонид Николаевич. Около часа назад мой зять обнаружил… — Голос чуть дрогнул, но тут же выровнялся и окреп. — Около часа назад мой зять обнаружил труп моей дочери. В ванной комнате её спальни. Он позвонил мне. Мои люди связались с вами. Мы хотим, чтобы вы осмотрели место… — Леонид Николаевич запнулся, — …место, где всё произошло, раньше милиции. Прошу прощения, что побеспокоили вас в выходной, но, как вы понимаете, дело не терпит отлагательств.

— Разумеется, — коротко ответил Северный.

Молодой парень на диване громко разрыдался.

— Прекрати истерику! — припечатал Корсаков.

Тот немедленно заткнулся.

— Саша, проводи Всеволода Алексеевича, — спокойно сказал он охраннику, встретившему Северного, и снова повернулся к окну.

Охранник жестом пригласил судмедэксперта следовать за ним на второй этаж.

— Это спальня хозяйки, — Саша открыл дверь. — Справа — гардеробная, налево — ванная комната. Я вам нужен?

— Вы не хотите заходить в ванную комнату, Саша? — уточнил Всеволод Алексеевич.

— Если честно, то не очень. Я там уже был, но если я вам нужен…

— Нужны, Саша. Мне нужна информация. Но вы можете оставаться в комнате.

Спальня была просторная. Совершенно женская, если не сказать «девчачья». Розовые занавеси, бледно-розовый толстый ковёр, покрывало на кровати цвета, что называется, «варёного мяса», светильники-бабочки, обои — ожившая мечта куклы Барби, вышедшей замуж за разбогатевшего в колониях сквайра: эдакий микст из мелких розочек и тускло отсвечивающих хаотично-геометрических линий на фоне цвета ядовитых пионов. Дорогущая итальянская «потёртая» мебель совершенно невменяемого, на вкус Северного, колеру. Наверняка обозначенного в каталоге как-нибудь претенциозно, типа «rosy antique». На кровати валялись тряпки. Фирменные платья, отличные джинсы, ночные рубашки и пижамы. Как будто кто-то просто выкидывал вещи из шкафа. Но шкафа в самой спальне не было. Комод. Столик с зеркалом. Прикроватные тумбочки. «Справа — гардеробная». Кто-то выкидывал вещи из гардеробной в спальню? Может, и сама хозяйка. Куклы Барби такие неряхи. На одной стене — неожиданно — молитва «Отче наш» на холщовом полотнище. На стене напротив — выдержка из «Упанишад» на каком-то домотканом ковре:

Где есть экстаз, там есть творение;

Где нет экстаза, там нет творения.

В безграничном есть экстаз;

Нет экстаза в ограниченном.

На прикроватной тумбочке лежала книжица в переплёте. Северный открыл её на случайной странице и пробежал первый попавшийся абзац:

«На восьмом месяце формируется центр белого цвета, который находится в 70 см над макушкой головы, центр Ангела-Хранителя. На девятом — центр Святых Водителей, располагающийся приблизительно в 9 метрах над головой, он золотистого цвета. Если ребёнок родился семимесячным, то физиологически он уже сформирован, но у такой личности не будет ни Ангела-Хранителя, ни Святого Водителя. Такой человек вполне жизнеспособен, но какова его судьба?»

— М-да. Полная эклектика на розовом фоне… — пробубнил он про себя и обратился к охраннику: — Саша, хозяйка всего этого спала с мужем?

— Что? — опешил тот. — А-а-а… Ну да, они, конечно же, спали. Наверное. Раз она забеременела.

— Я имею в виду — здесь. Именно здесь, посреди экзистенциальных ковров на розовом фоне.

— Я не вдавался в подробности их отношений — это не моя работа. В доме есть и его и её спальня. Но тут вообще много комнат. Так что в каких из них они спали вместе, а в каких — порознь, я не знаю.

— Понятно, понятно, — Северный замолчал. — А какая работа — ваша?

— Ну, я всегда при Леониде Николаевиче… Настя была хорошая, вежливая! — чуть не простонал охранник Саша. Видимо, его угнетала тишина. Не вообще тишина — таких парней, как этот Саша, редко что угнетает, — а тишина в данном конкретном месте. И вообще — угнетало данное конкретное место. Не ясна была причина. Неужто охранник такой трепетный, что смерть дочери хозяина напрочь выбила его из колеи? Может, был влюблён? Такое случается. Нет, на влюблённого не похож. Что-то другое. Сейчас не важно.

Всеволод Алексеевич прошёл в ванную и уже оттуда спросил:

— Эта дверь была открыта, когда вы приехали?

— Нет.

— Саша, будьте любезны, принесите мне мой саквояж. Он на заднем сиденье машины. Спасибо.

Охранник явно был рад сорваться отсюда не только за саквояжем, но и в кандалах по этапу. И тут Северный мог его понять. Даже если парень и повидал немало, то такого он явно не видел никогда. На лацкане пиджака мокрое пятно. Очевидно, что его неожиданно стошнило и он был вынужден отмывать завтрак со своих «доспехов». Если эту ванную комнату видели муж и отец, то… То понятно, отчего муж рыдает. И остаётся только восхищаться самообладанием отца покойной. Крепкий мужик этот Корсаков. Но как-то слишком, на первый взгляд. Олигархи, конечно, «не́люди по определению», если верить яростной народной молве, но обстоятельства, подобные случившимся, уравнивают всех. Исключение может составить патология. Но её, как правило, сразу видно. Не тот случай.

Зять, рыдающий взахлёб?.. У всех по-разному — статистика у Северного накоплена немалая. Но не всё и не всегда умещается в статистические рамки. Особенно такое. Пока непонятно, невнятный он какой-то…

Ванная комната побольше иных гостиных. И тоже — в безумно-розовых тонах и всевозможных их оттенках. Пол весь залит кровью. Тело Насти Корсаковой — в наполненной почти до краёв ванне. Голова на специальном подголовнике. На полу, невдалеке от красивой вместительной лохани на чугунных лапах — плацента с культёй пуповины. Для тех, кто понимает. Для человека же, медицинского образования не имущего и с родами не сталкивавшегося, это — как омерзительная груда чего-то окровавленного, бордово-слизистого, с выползающим оттуда огромным, толстым, витым, белёсым, дохлым глистом. По периметру ванной комнаты, отделанному широким керамическим бордюром, расставлены толстые ароматические свечи — чёрт, розовые! — почти все оплывшие, но в некоторых ещё продолжают теплиться огоньки.

— Я принёс ваш саквояж! — раздался голос охранника из комнаты.

— Отлично! Спасибо, Саша.

Северный вернулся в спальню, закатал рукава рубашки, открыл саквояж, достал пакет, разорвал его, надел длинные резиновые перчатки и вернулся в ванную комнату. Сперва внимательно осмотрел волосистую часть головы, лицо и шею трупа. Молодая женщина. Примерно двадцати семи — тридцати лет. Rigor mortis^[1] не наблюдается. Да и откуда ему взяться в тёплой воде у упокоенной не более двух часов назад? Более ничего — до приезда официальных компетентных лиц при погонах и полномочиях. Радости инвазивных и биохимических исследований оставим тем, кто сегодня в судебке дежурит.

Северный запустил правую руку в кровавую ванну и принялся её тщательно обшаривать. Спустя несколько минут он окликнул охранника:

— Саша, где ребёнок?

— Какой ребёнок?

— Саша, когда женщина умирает подобным образом, то где-то поблизости непременно должен быть ребёнок. Живой или, как я предполагал, мёртвый. Но у нас нет никакого ребёнка.

— Подобным образом? — эхом отозвался парень. — Разве она не вскрыла себе вены?

— Нет, Саша. Она умерла сама, но вены для этого она себе не вскрывала. Я, разумеется, не рискну сказать на все сто, но уверен, как минимум, на девяносто девять и девять, что воды в лёгких не будет. Так что это и не утопление. Она умерла от кровотечения. Все ремесленно-протокольные подробности выяснят на секционном столе и в лаборатории. Но должен быть ребёнок. Или его тело… — Всеволод Алексеевич с треском содрал перчатки, вышел из комнаты и быстро спустился вниз.

— Олег, вы обнаружили жену?

— Да, я прилетел… приехал… Зашёл в дом. Позвал Настю — никакого ответа. Она всегда выходила меня встречать, даже если я не звонил…

— В этот раз вы ей не звонили? — перебил Северный.

— Нет. Я не хотел её беспокоить.

— Во сколько точно вы её обнаружили? «Около часа» при таких обстоятельствах…

— Я что, должен был смотреть на часы?! — взвизгнул Олег. — Ещё в ежедневник прикажете вбить, да? Я увидел жену в таком виде, а вы…

— Какой у неё был срок? — спокойно перебил его Северный.

— Она считала, что уже пора…

— Вы знали, какой у неё срок? В неделях! — Всеволод Алексеевич повысил голос.

— Нет! Она не наблюдалась у врача… Я пришёл, позвал. Ни Насти, никого… Я поднялся наверх, зашёл в её спальню и… — Олег снова начал всхлипывать. — Я увидел там…

— И что вы сделали?

— Я сразу позвонил Леониду Николаевичу…

— Вы не кинулись к жене, не стали её тормошить? Не вызвали «Скорую»? Не искали ребёнка? Возможно, что его ещё можно было спасти. Плацента не в ванне, а на полу. Пуповина перерезана. Сомневаюсь, что ваша жена, коль скоро она уже рожала в воду, стала бы вставать из ванны и перерезать пуповину. Она бы таскала на себе новорождённого вместе с плацентой до полного и окончательного загнивания последней! И я сильно сомневаюсь, что она, даже перерезав пуповину самостоятельно, встала из ванны, вышла, куда-то спрятала ребёнка, а затем снова улеглась в воду. Тут был кто-то ещё! С вашей женой кто-то был! Плод, новорождённый, ребёнок — называйте как угодно! — не мог испариться! — Всеволод Алексеевич посмотрел на подозрительно чистый костюм зятя господина Корсакова.

— Разве ребёнок не утонул? — несколько растерянно спросил безутешный муж. И тут же продолжил взбешённо: — Я испугался и позвонил Леониду Николаевичу. Я не подумал о ребёнке. Настя в последнее время была немного не в себе, как-то слишком, знаете ли. Ставила на место шишковидную железу, открывала каналы ясновидения и… — Олег всхлипнул. — Не важно! Я испугался, позвонил… И — да! — я переоделся. Не знаю почему! Я ещё и кофе выпил, пока ждал. Я не помню, что ещё делал…

— Вы не нашли ребёнка, Всеволод Алексеевич? — раздался ровный голос Корсакова.

— В том-то и дело, что нет… Вызывайте уже милицию-полицию, Леонид Николаевич. Я останусь, пока они не приедут, разумеется. И они, и коллеги. Где у вас можно курить?

— На террасе. И на задней веранде.

Северный вышел через заднюю дверь.

— Чёрт, тело ребёнка наверняка где-то там, в комнате. И скорее всего, это именно тело. Так что пусть уж лучше менты его обнаружат… — бормотал он про себя, доставая пачку, вытряхивая из неё сигарету и прикуривая. — Хотя… Да нет. Эти привратники Галактического Родового Портала, если что, — ноги в руки и в сторону. А если это всё-таки ещё живой ребёнок, а не тело? Смерть девушки предположительно наступила меньше двух часов назад. Это по времени обнаружения, звонков, приездов. Тайминг, так сказать, со слов. Но кто же людям на слово верит? Если по температуре тела, то ничего не скажешь. Водичка как раз, что называется, «комнатная». Сколько ей времени надо, чтобы остыть «с» — «до»? Со скольки до двадцати пяти по Цельсию? Может, там горячая вода была? Очень тёплая, в смысле. А то и подливал кто уже после? Да плюс закрытое помещение — эффект сауны… В общем, не столь важно. Плюс-минус совсем недавно. Тогда же, видимо, и ребёнка куда-то упаковали. Младенцы — они выносливые, хоть и хрупкие. Так что, если не колошматить ими о кафельные стены, то вынесут и достаточно долгое переохлаждение. В доме тепло. Но куда же могли его засунуть? На психозе фантазия такие кренделя выкидывает! Но это если сама родильница. Но рано для психоза… Да и ортостатические дела никто не отменял — стала бы она прыгать из ванны наружу и обратно, наверняка бы коллапс поймала. И сама бы тут на полу валялась, и ребёнка бы уронила. Тут бы был. А если не она? Кому здесь могло понадобиться, чтобы младенец тихо загнулся где-нибудь в коробке? В коробке… Вот чёрт!

Бросив сигарету, Всеволод Алексеевич быстро вернулся в дом. Взбежал на второй этаж и дальше — через Настину спальню в гардеробную. Следом тут же появился охранник Саша.

— Спокойно, молодой человек! — прикрикнул на него Северный. — Не думаете же вы, что я хочу порыться в нижнем белье покойной удовольствия ради?! Но не уходите, свидетели лишними не бывают. Стойте тихо и не шевелитесь. Даже не дышите!

Саша замер как вкопанный и, кажется, всерьёз собрался исполнить все приказания в полном объёме. Всеволод Алексеевич подошёл к обувному стеллажу, оглядел внимательно и прислушался. Тихо. Пробежался намётанным глазом по коробкам на стеллаже, потом по нескольким парам сапог, стоявшим на стойке внизу. И опять по коробкам.

— Так-так, вряд ли хозяйка ботфортов, которые иные девицы носят в Монако и летом в тридцатиградусную жару, будет хранить от них коробку, — пробубнил Северный про себя, снимая со стеллажа глянцевый малиновый бокс. — Тяжёленькая. Начинайте дышать, Саша. И поглубже — я открываю.

— Господи, боже мой! — по-бабьи взвизгнул охранник.

— Ну что вы, Саша, это не он, — Всеволод Алексеевич приложил ухо к грудной клетке, прощупал роднички. — Это, Саша, всего лишь младенец доношенный пола женского, весом около четырёх килограммов.

— Он… мёртвый?

— Друг мой, будь это создание земноводным — я бы сказал, что оно в анабиозе. Впрочем, это недалеко от истины. Знаете ли вы, Саша, что в белых жировых клетках новорождённых практически отсутствует жир? И младенцы вырабатывают тепло за счёт расщепления жировых молекул на жировые кислоты внутри бурых клеток, присутствующих исключительно вокруг, не вдаваясь в подробности, главных органов. Но жировые кислоты не покидают бурые жировые клетки, как в случае с клетками белыми, а остаются внутри них. И аденозинтрифосфорная кислота, полученная путём расщепления жировых кислот внутри, собственно, клеточных митохондрий сугубо внутри же и расходуется. Бурому жиру всё равно, что будет со всеми остальными органами, кроме тех, что он заботливо окружает. И в данном случае ему за такой махровый индивидуализм — низкий поклон. — Всеволод Алексеевич говорил, но это не мешало ему сосредоточенно осматривать детское тельце. — Так что, Саша, эта «мышь» всё ещё жива, хотя и в «спячке».

Северный достал мобильный: «Детскую реанимационную бригаду, срочно сюда!» — продиктовал адрес и сразу после этого взял ребёнка пятернёй поперёк живота. Ручки и ножки безвольно повисли. Он стукнул его по пяткам. Пощипал за щёки. Приложил палец к младенческому ротику. Младенец в ответ едва заметно загримасничал.

— Жить будет, — удовлетворённо прошептал Северный. — Срочно грелку, тёплое одеяло… — Раздался звук падающего тела. — Тоже мне, бойцы хреновы! Теперь что, собой младенцев отогревать на старости лет?

Он быстро расстегнул рубашку и прижал к своей груди новорождённую девочку. Затем схватил первую попавшуюся тряпку с кровати и примотал ею младенца. И сразу же известный бабник, сибарит-одиночка, ценитель классической литературы и хорошего виски Всеволод Алексеевич Северный, а в свободное от сибаритства время — ещё и высококлассный судмедэксперт стал похож на нищую чумичку-побирушку, которой и предложить-то своему отпрыску нечего, кроме тёплого тела и биения сердца.

Новорождённая вяло замяукала.

— Понимаю! Моё тело красивее, а сердце — здоровее, чем у каких-то там женщин индийских, индейских и прочих посёлков, не забывая о субсахариальной Африке, с которой вот уже многие годы борется ООН! — Северный переступил через лишившегося чувств охранника и быстро спустился вниз.

— Поздравляю вас с внучкой, Леонид Николаевич! — Всеволод Алексеевич подошёл к мраморному изваянию у окна и показал ему свою находку. — Хорошая здоровая девочка. Отличные комочки Биша^[2]. Слегка переохладилась, но не до степени выравнивания температуры тела с окружающей средой. Наверняка немного наглоталась… всего, — он неопределённо покрутил головой. — Неонатологи позаботятся — и через пару дней будет как новенькая. Новорождённые очень чувствительны к гипотермии, да только у вас тепло. Слишком не успела. К тому же младенцы, особенно девочки, — очень живучие. Аспирационная пневмония если и есть, так нынче всё лечится…

— Почему она у вас за пазухой? — только и спросил сдержанный и мужественный Леонид Николаевич — и упал, как подкошенный.

— Надо же, и этот рухнул, — сказал Всеволод Алексеевич, обращаясь к малышке. — Надеюсь, что не инфаркт или инсульт. Похоже, обычный обморок. От избытка чувств-с, что называется. Уж прости, дорогая, за цинизм, но, кажется, у твоего деда чувств сегодня было действительно в избытке. А где же твой счастливый папаша? — спросил он у девочки, внезапно открывшей неожиданно ясные, молочно-голубые глаза. — Как бы вены себе не вскрыл! С виду малохольный какой-то. Впрочем, истерики — они крепкие. Не в пример сильным мужчинам. Ладно, идём, дядя Сева передаст тебя в руки ангелов с проблесковым маячком вместо крыльев. Поговорить ещё успеем. Ты будешь приходить в себя в больнице, в удобном таком пластиковом корытце, а дяде Севе будет с кем словеса разводить. Скоро тут будет много-много взрослых дядь в фуражках и без, в форме и по гражданке. Жаль, что ты не можешь мне рассказать, лапочка, кто тебя в коробку для обуви положил и почему. Ну да не беда, сам разберусь. Не то для чего тогда вообще нужны взрослые, умные дяди?.. Удивительно, но мне кажется или я раскачиваюсь? Так и до лактации рукой подать! Оно мне надо?..

Телефон грянул «Рамштайном». Вот только Риты Бензопилы сейчас не хватало!

— Мама, я очень занят! — рявкнул Северный в трубку.

— Объятиями очередной блондинки? — не заржавело за матушкой. Голос Маргариты Пименовны назвать старческим язык ни у кого бы не повернулся. Это было яркого тембра молодое контральто.

— Я не уверен, что она блондинка, но на сей раз ты попала в десятку — я именно что обнимаю особь женского пола! Я тебе больше скажу — она буквально примотана к моей груди и вот-вот начнёт искать губами сосок.

— Чёртов циник! Ничего святого! Избавь меня от прямой трансляции твоих извращённых половых утех! — брезгливо выкрикнула мать Всеволода Алексеевича. — Ну да мне плевать! Мне плевать, даже если ты будешь занят чёрт знает чем, где и с кем, когда меня будут хоронить чужие люди! Плевать. Мне плевать на то, что я так никогда и не дождусь внуков. Знаешь, Севушка, на что мне не плевать? — В Ритином голосе зазвучали подозрительно торжествующие нотки. — Мне не плевать, кому достанется твоя раритетная библиотека, когда ты будешь так занят, что и не заметишь, что сдыхаешь в одиночестве, как бездомный пёс! — Старуха ехидно хмыкнула, и связь прервалась.

— Старуха крепка рукой, бьёт точно в цель, — пробормотал Всеволод Алексеевич. — А я просил её меня рожать?! — громко спросил он у малышки, покоящейся на его форматной груди. Та в ответ слабо сгримасничала. — О! Ты реагируешь на раздражители! Слышишь?.. Как что?! Сладостные звуки близкой сирены, предвещающие скорое наступление должного температурного режима, достаточной оксигенации, живительных физрастворов, глюкоз и всяких там дексаметазонов и антибиотиков. Сдам тебя куда более добрым и менее циничным дядям. Я и так слишком долго ношу женщину на себе — это совсем на меня не похоже! Прости, дорогая. Я бы и поинтересовался, как тебя зовут… Но — в следующий раз, в следующий раз!

Примечания

1

Трупное окоченение (лат.).

2

Комки Биша — скопление жировой ткани, расположенное между щёчной и жевательной мышцами. Особенно хорошо выражены у новорождённых и детей раннего возраста. Препятствуют втягиванию щёк во время сосания.