Гедамбола

Татьяна Сапрыкина, 2015

Волшебно-фэнтазийная история о том, как нелегко бывает найти свой настоящий дом. Даже если ты уже в нем. Подойдет для чтения старшеклассникам и взрослым, тем, кто любит сказки и теплые, легкие истории.

«Во всем есть щель, а там, где щель — пробьется свет!»

© Татьяна Валентиновна Сапрыкина, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Волк свое догонит»

Я родилась в теплый, солнечный полдень, в лесу, среди папоротников, и на мне был только один ботинок. Темно-зеленое, добротное платье из плотной шерсти с орнаментом по подолу и только один — правый ботинок — высокий, со шнуровкой. И вот еще что — от меня пахло рыбой.

Обнаружилось, что ростом я не выше елки-двухлетки и довольно широка в кости. Про таких еще говорят, «двинет — не заметит». Я поискала свою левую обувку в траве — бестолку. Поковыляла на поляну, где рос старый дуб. Птичий щебет покалывал кожу. Левая, босая нога болела — неужто я вывихнула лодыжку? Хорошо было, прислонившись к шершавому стволу, ощутить на лице солнечный свет, который играл между ветвей, словно бы в сетях билась стайка трепещущей мелкой рыбешки. Мошки вились над поляной, воздух пах земляникой. Я отыскала пару ягод в траве и съела их с жадностью.

Потом попробовала было влезть на дерево, посмотреть, что видно сверху, покричать, но не смогла вскарабкаться. Какая я, оказывается, неуклюжая. Попыталась углубиться в лес, поискать тропинку, но ходить босяком по чаще — приятного мало.

Вскоре я поняла, что родилась жутко голодной, будто перед тем мне пришлось отмахать тысячу верст.

Когда стало темнеть, в кустах загорелись светлячки. Бледно-голубые, будто крохотные призрачные фонарики, они танцевали, мерцали и гасли. Я стала клевать носом. Сквозь дрему смутно различались и другие огни — желтые, большие, эти двигались плавно и кружили довольно близко от моего лица. Вместе с ними пришли шорохи и тяжелый, звериный запах пота. Но мне не было страшно. Я улыбалась, будто знала, что все это приведет меня домой, и, кажется, уснула.

— Она что, в бочке с рыбой сидела? — прошептал хриплый голос прямо над ухом, и кто-то смачно чихнул.

Дыхание было несвежим. Но мне показалось, что спели знакомую колыбельную. Ведь я новорожденная. И это был самый первый голос, который я услышала в своей жизни.

Спала я крепко. И снилось мне, что зверь — крупный и жилистый, но тощий и облезлый по бокам, со свалявшейся шерстью, взвалив меня на спину, бежит сквозь чащу. Дышит он тяжело. Я крепко вцепилась в его уши, и это ему не очень-то нравится, но приходится терпеть. Острые ребра ходят у меня под животом. Это волк, он теплый, вонючий, и я обнимаю его изо всех сил, потому что очень уж он мне нравится. Ото лба между глаз у него идет длинный рубец, шрам, и шерсть в этом месте жидкая и жесткая, будто бы со спины на нос стекает хиленький ручеек.

Утром я проснулась от холода и от того, как сильно болела босая нога. В лесу царил мрак, седой неверный свет едва пробивался между тяжелых, увесистых еловых лап и стволов, похожих на столбы. Это совсем не было похоже на поляну с дубом, где я появилась. Наверное, волк утащил меня в свое логово. Но это почему-то не пугало.

Проснувшись, первым делом я услышала, как два волка: большой, тощий, тот, что нес меня на себе, и молодой, с длинной серой шерстью, едва слышно переговаривались у трухлявой коряги.

Остальные звери сидели, лежали или бродили неподалеку. Там были и маленькие волчата с волчицами, и крупные волки, и щенки-подростки. Все поглядывали настороженно, а кое-кто заворчал, когда я встала, пошатываясь и морщась от боли. Едва сделав шаг, я тут же на что-то с хрустом наступила — оказывается, вокруг валялись кости, обглоданные добела. Разговор затих.

— Скажи королю, что она у меня. Скажи, что я буду говорить с ним там же — у старой вишни, перед мостом. Теперь он у нас побегает.

Молодой волк, слушая, наблюдал, как я замерла на одной ноге, согнув другую в колене. Потом быстро шмыгнул в чащу, где никакой тропинки или дорожки не было. Я осторожно ступила на мох, он оказался сырым и рыхлым. В двух шагах от трухлявой коряги залегали глубокие, бездонные тени.

Я думала, он кивнет мне или скажет «Доброе утро», но крупный волк со шрамом спокойно улегся, подобрав лапы, и отвернулся.

Мне вспомнился его теплый животный запах — будто бы я узнала что-то родное. Наверное, это оттого, что он был первым, кого я увидела, когда родилась? Я уселась рядом, словно с добрым знакомым, вытянув ноги и облокотившись спиной о его теплый бок. По правде говоря, мне было очень хорошо так сидеть.

Стая замерла. Да и вожак, кажется, тоже остолбенел.

— Извиняюсь, — прошептала я, наклонившись к его подрагивающему уху, — очень есть хочу.

Волк зевнул, облизнулся, покосился на меня и положил морду на мох. Он дышал часто, и продолжал наблюдать за мной из-за приспущенных век. И хотя держался уверенно, я чувствовала, что он смущен. Пустой живот за моей спиной ходил ходуном.

— Да и мы бы тоже съели чего-нибудь, верно? — он невесело и хрипло рассмеялся, обращаясь к стае.

— Съели бы, — подхватила волчица, которая до того усердно вылизывала волчонка.

Другие тоже тихо заскулили и стали горестно ей подвывать.

— Ну так шли бы на охоту, разве нет? Волки же только и делают, что охотятся. «Волк, он свое догонит» — так говорят.

Откуда все это в моей голове?

— Съедим ее, Герогх, — завыла тощая самка с порванным ухом и стала досадливо ловить себя за хвост.

— Герогх, — шепотом повторила я.

Так, наверное, его зовут. Зубы защелкали, я зажмурилась.

Волк оскалился на стаю, и все послушно затихли.

— Нет охоты в этих краях. Ты знаешь, почему.

Я порылась в памяти. Но там было пусто, как у всякой новорожденной. Задумчиво отряхнув подол от иголок, с удовольствием оглядела орнамент — замысловатый, витой.

— Не знаю, — я улыбнулась как можно дружелюбнее и почесала нос, на который с елки упал клочок паутины. — Ничего-то я не знаю. И про себя тоже. Вот смотрите, — протянула грязную пятку, — один ботинок. Воняет рыбой. А как так вышло — не помню. Я ведь родилась только вчера. В папоротниках возле дуба.

Волк задышал чаще и чуть слышно рыкнул. Голос его, хриплый, с присвистом, напоминал шум ветра, запутавшегося в еловых лапах.

— Не прикидывайся дурочкой. Хотя это неважно. Отдадим тебя отцу, и делай, что хочешь. Рождайся или умирай. Если он, конечно, захочет тебя обратно.

Желтые, неподвижные глаза повернулись ко мне — они смотрели в упор, холодные, недобрые. Волки завыли. Мне захотелось спросить, что еще за отец? А главное, добавить, что мне и тут хорошо, с ними, в лесу, вот только бы поесть. Но поднялся такой жуткий вой, что скоро я позабыла обо всем на свете.

К полудню кто-то из стаи раздобыл тощую ворону, и все накинулись на нее, без стеснения вгрызаясь в бока сородичей. Больше было возни, визга, порванных ушей, чем пользы от вороны — хорошо, если каждому по перышку досталось.

Большой волк из-под прикрытых век смотрел на сородичей с горечью. Время от времени он косился — я растирала больную лодыжку, надеясь, что так она скорее перестанет ныть. Мне показалось, что ему было стыдно.

На ночь я улеглась у волка под боком, наши животы урчали — но по-разному, у него — угрожающе, гулко, у меня жалобно, будто ныл заблудившийся лисенок. Я свернулась, скукожилась и придвинулась как можно ближе к волку — теплому и живому.