Ладанка с Шехонь-реки

Татьяна Разумова (2025)

Остросюжетный детектив, действие которого происходит в волшебном мире поверий и легенд. Сказка для больших по мотивам пошехонского фольклора, а также стёртых из памяти людской сказаний Шехонского княжества.

1. Попал…

Там, за берёзками тощими, небо шире и звёзды ярче. Шёл, шёл Гришаня да вышел из леса. Доковылял. Полчаса по полю до Никольских загород.

Ох, и попал он. Те же ломтики луны в тихих лужицах. Те же белые пятна цветущего багульника. Та же борода с валуна свисает. Изо мха, лишайников, кустарничков гонобобеля, из махоньких бутонов брусники. Того же самого валуна, у кромки болота.

И рубаху-то Гришаня наизнанку переиначивал. Сапоги поменял. Левый, большой — на правую ногу. Правый, маленький — на левую. Как услышал лай собак из Никольского — снова поменял их местами. Блуждать-то негде. А попал в обход.

Беды начались, как он вышел из дому в девять вечера, не перекрестившись. Рыжий, косой, хромой… Всё одно, на селе не верят, что не знается писарь купеческий с нечистой силой.

В девять да в полночь со двора колдуны выходят, коих бесы замучили. Не делать им невмоготу, а делать во вред крещёному люду не хотят. Боятся, что огребут до срока. Вот и делают они не по имени, а на ветер. Тут уж, если забулдыга пьяный или пришлец неместный вылезет куда, не перекрестившись — сам кузнец своему несчастию.

Вечером вчера Гришаня был трезв. Лба ещё не расшиб. Время знал, только-только в гостиной часы пробили. Но выходил из купеческого дома поспешно. Торопился сильно. Да ещё примеривался, как со второго этажа не разбиться. Руки заняты сапогами, портками, прочей одёжей. Внизу — помнил — крапива.

Спешил-то Гришаня напрасно. Всплески вёсел у пристани, кои они с Аннушкой приняли за возвращение хозяина с торгов, не были лодкой её мужа. Как ему Аннушка перепуганная во след прошептала, спать Гришаня уковылял на сеновал. К своему уголку за печкой, всё одно, со двора не подойдёшь — людно сейчас в сенях и на кухне. Попадёшься на глаза Мане-стряпухе, или двум богомольцам — старому с малым, или гостю-псаломщику, или пришлому солдату. Псаломщику Феде и гостям-богомольцам Гришаня бы ещё отвечал, честно им в глаза глядя, как он только что, при них, выходил в хлев. А солдат Игнат Тимофеевич, по пути из отпуска загостившийся, больно бывалым парню казался. Может, солдату тому и Красная Смерть — кума?

Спать на сеновале беспокойно и зябко. Съёжившись, Гришаня прислушивался к звукам из дома. Часы в гостиной едва полночь пробили — перекрестился ли, когда во двор выбегал? — в доме купеческом поднялся шум, за занавесками заметались огни. В кухне Гришаня налетел на голосящую стряпуху Маню, распластался на полу и едва не оглох от истошного вопля псаломщика:

— Вяжите рыжего!

Гришаня рванул в сени. Левая нога — что длиннее, чем правая — предательски волоклась по полу. Косой глаз промахнулся с размером зазора от сапога до дверного косяка.

— Вот он, вот он — тать, матушка Анна Лексеевна!

Извернувшись в лапах псаломщика-обвинителя, Гришаня обратился к Аннушке. Бледная, белее кружева ночного чепца, купчиха вцепилась в ручной фонарь. Огонёк бился о стёкла, выдавая метанием, как сильно барыня дрожит.

— Что за переполох посередь ночи? — строго, по-хозяйски, вопросил Гришаня.

— Обокрали нас, — всхлипнула девка Маня.

А Гришаня с облегчением выдохнул. Псаломщик, улучив мгновение, на кое парень размяк, попытался втемяшить его будкой в пол. Только новость о краже придала столько сил, что парень едва не скинул мучителя. Разузнай кто про его любовь к Аннушке, так домашние бы и соседи прибили Гришаню, притопили бы в ближайшей трясине. Уберегли бы баловницу от позора.

— Меня и дома не было, — орал Гришаня. — Что, как на душегуба, накинулись?

— А не надо тебе, ироду, в доме бывать, чтобы краденое увозить, — надрывался псаломщик.

— Что украли-то, Маня? — кричал Гришаня.

Увлечённый обвинениями, псаломщик не успел помешать обернуться к стряпухе.

— Жемчуг индийский да ленты алые, — ныла Маня, — из липового сундучка.

— Сундук унесли? — уточнил Гришаня.

— Сундук цел, — всхлипнула стряпуха. — Пуст он. Я давеча котов в подпол пустила, мышей пошугать — Тишу да Стёпу с Мурзиком. А ночью просыпаемся мы от грохота. Коты лаз себе отыскали под хозяйский кабинет. Сундук пустой по полу волокают.

Гришаня оцепенел. Псаломщик улучил момент приложить парня будкой об пол. Но Гришаня и лба не почуял — он припоминал, где спрятал вчера в одежде веточку разрыв-травы, и не мог ли потерять её во время бегства из спальни.

— Вам бы, Манечка, кошек привечать, — вступил в беседу пришлый солдат Игнат Тимофеевич. — Оне бы скорее мышей у вас прибрали. Кот — скотинка ленивая. Разве станет кот мышей ловить?

— Уймись, служивый! Не твоего ума печаль, — рявкнул на солдата псаломщик.

Гришаня сумел приподняться и встать на колени. Псаломщик, опомнившись, заломил ему руки за спину.

— У сундучка липового замок хитрый, англицкий. А вход на подпольный склад из хозяйского кабинета, — морщась, выговорил Гришаня. — Если бы кто из своих на купеческое добро покусился, всяко проще ему вынести сундук наверх, на воле опустошить да при оказии возвратить на место.

— Это ежели от бесстыдства ум не потерять, — вступил в беседу старый богомолец, дед Кузьмич.

— Если бы тати всё по-учёному делали, так ни единого бы из них не вязали, — закивал богомолец малый — внучок Ванюша.

— Страх от бесстыдства не теряется, — торопливо рассудил Гришаня. — Пока час, другой, третий в тёмном подполе с замком проваландаешься, звуков разных набоишься, всяко к свету решишься добычу нести.

— Да откуда же ты, рыжий тать окосевший, знаешь, каково это в подполе над сундуком от страха трястись? — распалился псаломщик.

— От того, что учёный я, — с вызовом ответил Гришаня, — три класса церковно-приходской школы, с отличием.